Loe raamatut: «Эх, хорошо в Стране Советской жить. От Сталина до Путина, от социализма до капитализма», lehekülg 26

Мои гудки в «Гудке»

Более двух месяцев я был безработным. За что, кстати, могли и посадить – советская власть наказывала за отсутствие штампа в трудовой книжке: вспомните судьбу Иосифа Бродского, Сергея Довлатова, правозащитников и прочих «отщепенцев». Правда, дважды крупно (не короткие заметки по 10 строк, а настоящие статьи!) напечатался в газете «Гудок».

Редакцию эту знал по райкомовской работе: «инструктировал» комсомольцев, то есть был куратором этой первичной организации. Тогда ведь на каждом предприятии, в каждом учреждении создавались комсомольские ячейки, где было хотя бы три комсомольца. И во всех редакциях тоже.

Но в «Гудке» всё вышло по-честному, не по блату. К тому же я имел дело с хорошим журналистом (а не с инженерами, коих было большинство в железнодорожной газете) Леонидом Тер-Акопяном. И тематика у него была подходящая – молодёжная. И пытался он её раскрыть творчески, не шаблонно. Насколько позволяла обстановка в редакции и общая идеологическая установка вездесущей партии. Непартийной печати – согласно учению Ленина – в СССР ведь быть не могло! Даже узкопрофессиональная, техническая, научная – всё под контролем!

Первый материал для «Гудка» я сделал, побывав в депо «Панки». И фамилия автора – Панков. Псевдоним? Спрашивали в редакции. Материал, на моё удивление, на редакционной летучке признали в числе лучших за неделю. Тема была тогда, в «оттепель», востребованная: ты и коллектив, твоё место в обществе…

Ещё написал для «Гудка» про депо «Ожерелье». Даже не помню, о чём я там поведал изумлённому миру. Зато запомнилось, как во время моего разговора в конторе депо, я вдруг увидел толпу бегущих по двору людей, повылезавших изо всех производственных щелей. Пожар, что ли? «Да нет, – успокоил меня собеседник, – крупу привезли…»

Это было в 1960-е годы, когда в стране исчезла всякая крупа. В магазинах не было не только дефицитной гречки, аристократического риса, но даже пролетарского пшена и ветхозаветной перловки… Сметались с прилавков мучные изделия – макароны, лапша, вермишель, галеты, печенье… Как только что-то появлялось, стоял ор: «В одни руки больше двух килограммов не давать!!!»

Вот живая картинка, вот сюжет для небольшого репортажа! Но об этом тогда нельзя было написать… В смысле – опубликовать эту картинку из реальной жизни. Все знали о трагедии «великой страны, мировой житницы», но в СМИ – тишь да гладь, советские масс-медиа не информировали, а воспитывали в коммунистической духе, в духе преданности, патриотизма и оптимизма (как в нынешних прокремлёвских федеральных и региональных СМИ). Так выстраивалось двуличие в газетном пространстве, где «Правд» было больше, чем правды. Где в «Правде» не было настоящих, честных известий, а в «Известиях» – правды.

С Анатолием Эфросом так и не поговорил. Жаль…

После того, как публикации в «Гудке» помогли мне восстановиться на журфаке, я, воодушевлённый этим достижением, решил возобновить творческое сотрудничество с Леонидом Тер-Акопяном. Он к тому времени перешёл в «Труд», в отдел культуры. Я разыскал его в прежнем здании этой газеты, что до сих пор стоит прямо на Тверской, но теперь занято разными офисами, а внизу – автосалоном.

«Что же тебе поручить? – Он задумчиво почесал свою кавказскую головушку. – Тем своих, говоришь, у тебя нет… А сходи-ка ты в Ленком, там скоро премьера, поговори с Эфросом…»

В Театре имени Ленинского комсомола (теперь он называется проще и уже официально – Ленком) готовились к сдаче спектакля «104 страницы про любовь» по пьесе Эдварда Радзинского. Эта пьеса впоследствии была экранизирована под другим названием – «Ещё раз про любовь», с Татьяной Дорониной и Александром Лазаревым в главных ролях, постановщик – Георгий Натансон. Более громкая слава к Эфросу придёт чуть позже – когда он возглавит Театр на Малой Бронной, но и тогда он был уже знаменит. Сделать с ним интервью по поводу новой постановки – от этой мысли у меня тряслись поджилки. Как подступиться, о чём спрашивать?

Завлит театра Нонна Скегина, поняв мои творческие муки, предложила для начала побывать на генеральной репетиции. Спектакль мне понравился, особенно запомнился Александр Ширвиндт (он и в кино сыграл ту же роль). Но сюжет интервью никак не выстраивался. И тем более не складывалась статья. Хотя, казалось бы, чего проще: спроси о постановке, почему режиссёр выбрал пьесу про любовь и трагическую гибель красивой девушки, а не про героические свершения молодёжи на стройках коммунизма, у доменных печей или на целине.

Я провалил задание. Мне было стыдно перед Тер-Акопяном, и ничего лучшего я не мог придумать, как спрятать голову в песок, то есть и к Леониду не возвращаться, и вообще не пытаться о чём-либо писать…

Так закончилось, не начавшись, моё приобщение к театральной критике.

В моём «творчестве» наступил очередной долгий перерыв – на три года. В редакции меня, без опыта, естественно, не брали, и я неожиданно стал учителем. Школа увлекла. У меня неплохо получалось, наладились хорошие контакты со школярами. Я даже чуть не стал директором. Но судьба распорядилась по-своему.

На очередной установочной сессии на журфаке я познакомился с однокурсницей красавицей Леной Журавской, работавшей в отделе спорта «Московского комсомольца». Она привела меня в отдел пропаганды «МК» и передала в руки Володи Чернова (будущего главного редактора «Огонька») и Лёни Коренева. Оба они ещё продолжали учиться на дневном отделении журфака, и, тем не менее, уже работали в штате. Володя даже стал исполнять обязанности завотделом, Лёня взял надо мной личное творческое шефство.

Так, более полвека назад я стал профессиональным журналистом. Однако, помня, о своих литературных планах, не раз отклонялся от генерального трудового маршрута…

Несостоявшийся телесценарист

Мой наставник и коллега по «Московскому комсомольцу» Лёня Коренев неожиданно привлёк меня к написанию телевизионного сценария. Из «МК» он ушёл на второй телеканал, который в то время был ещё тенью первого. Других общесоюзных каналов вообще не существовало. Но второй был менее официозен. Там появились познавательные передачи. Вот Лёня и заказал мне сценарий телепередачи о… контрреволюционных правительствах. Тема была приурочена к 50-летию советской власти.

Конечно, все мы в школе проходили этот период истории СССР и знали, что со всех сторон против большевиков выступали и Деникин, и Юденич, и Дутов, и Колчак, и Врангель… Но, во-первых, всех этих «контрреволюционеров» без разбору мазали одним цветом – белым, не делая больших различий (по крайней мере, в школьной программе) – они были просто «врагами трудового народа». Хотя на их стороне трудового люда было не меньше, чем у красных. А во-вторых, нам представляли «врагов революции» прежде всего в образе самых тенденциозных генералов, и мы практически ничего не знали о гражданских деятелях, о правительствах, которые создавались на обломках Российской империи то на одном её краю, то на другом…

Тема оказалась интересной и весьма познавательной.

После сталинской жёсткой идеологической политики, когда сквозь железобетонный панцирь запретов никак не пробивалось иное освещение истории, кроме как в духе «Вопросов ленинизма», хрущёвская оттепель позволила познакомиться с гигантскими пластами неведомой ранее литературы, документов. В Исторической библиотеке я смог проштудировать мемуары многих деятелей белого движения. Кстати, все эти книги были изданы в первые годы советской власти! Много полезных для познания правды истории материалов было опубликовано в «Красном архиве» и других журналах.

Одновременно я разыскал в архиве фото моих героев-антибольшевиков. Причём снимки были не традиционно-хрестоматийные, а малоизвестные (может, даже вообще не известные массовому телезрителю). На архивных портретах вся эта «контра», как правило, изображаемая в советской печати в карикатурном свете, выглядела импозантно. А сюжетные снимки без налёта классовой ненависти показывали любопытные задворки белого движения…

Также я нашёл кое-какие доступные в то время киноленты эпохи гражданской войны. Мне их не дали, просто я записал шифры, по которым редакция телеканала могла по своему выбору заказать для включения в наш сюжет.

Мне открывались такие сведения, о которых ранее нельзя было даже предположить. Это, конечно, несравнимо с раскрытием первоисточников (архивов, мемуаров и т. д.), как произошло потом в 1990-е годы. Но, тем не менее, многие события раскрывались с иной стороны. Это наталкивало меня на размышления о лживости коммунистической пропаганды, об извращении и/или замалчивании реальных событий после февраля и октября 1917 года, но всё же я оставался приверженцем властвующей идеологии. И оценивал открываемые сведения о стране как естественную, вынужденную меру борьбы большевиков против контры! Тогда я ещё был не в состоянии сделать вывод, что, по сути, именно большевики стали в 1917 году контрреволюционерами, выступив против завоеваний Февральской революции, против слабенькой просоциалистической власти, против наметившегося демократического пути развития России после свободных выборов в Учредительное собрание.

Уж и не помню, под каким названием вышел телефильм. В моём сценарии было озаглавлено интригующе: «Кровавая оперетка». Но выбрали другой вариант, менее эмоциональный. И правильно сделали: кровь-то проливали и убивали с обеих сторон.

Безусловно, я смотрел свой фильм. Вздрогнул, когда во весь экран появилась надпись «Сценарий Анатолия Панкова». Раньше подобное доводилось видеть только в кинофильмах, где в титрах крупно и отдельно сообщалось, кто режиссёр и кто директор картины. Кстати, отец смотрел этот фильм, хотя я его не предупреждал о показе. Он не поверил, что автор – его сын, а вот его тогдашняя жена в этом почему-то не усомнилась.

Телефильм – это не мой многостраничный сценарий, а нечто совсем иное. Да, канву сохранили, но сделали своего рода телеспектакль. Лёня предупредил, что он творчески поработал, на что, доверяя его вкусу, я дал ему карт-бланш.

Это был уже не сухой подстрочник к набору исторических снимков. В телефильм включили компоненты, которых у меня вообще не было. Кроме дикторского чтения моего текста, показа фотоиллюстраций и исторической кинохроники появились театрализованные сценки. После короткого представления очередного героя на экране появлялась игральная карта. Уж не помню, какая именно, но каждый раз другая. И смысл её показа был в том, что и эта карта была бита. Затем безмолвные фигуры, символически олицетворявшие участников белого движения, изображали трагизм и безысходность своего положения. Профессиональных актёров не приглашали, обошлись собственными редакционными силами.

Я напряжённо, даже почему-то испуганно следил за сюжетом. Полчаса длились, как вечность. И мне не всё понравилось в экранном варианте. Мне казалось, что «карта бита» – это слишком прямолинейно, а кадры немого кино с силуэтами, извивавшимися в муках и безбожно дымившими папиросами, – чересчур наигранны. Я столько времени потратил на добычу ценных сведений, а выплеснулась их малая доля и весьма поверхностно.

Но тем, кто видел фильм, он понравился. Думаю, прежде всего новизной сюжета: в юбилей «Великого Октября» – о главарях контры, документальные кинокадры и снимки, не искажённые Кукрыниксами и прочими «крокодиловыми» художниками. Это было познавательно. А игровые сценки – подогрели эмоции телезрителей. Ведь надо зрителей не только информировать, но и развлекать, завлекать…

Лёне за его творческое участие я отстегнул от гонорара указанную им долю. Но, если бы я предварительно знал о такой принципиальной доработке моей «рыбы», я бы попросил в титрах отметить и его участие как сценариста.

Фильм понравился и в редакции. Мне заказали новый сюжет. Про реконструкцию давно живших людей по сохранившимся черепам. Этим тогда прославился скульптор Михаил Герасимов. В ряду его скульптурных портретов такие исторические личности как узбекский правитель и учёный Улугбек, русский царь Иван Грозный… Участвовал он и в криминальной истории, когда по заданию следователей «восстанавливал» образ давно погибшего человека.

Сценарий взяли в работу, но он по каким-то непонятным мне причинам застрял на ранней стадии. То ли слишком объёмным оказался, то ли слишком академическим… Может, сам Герасимов не дал согласие… Процесс затянулся…

Мне предложили разработать сценарий про какой-нибудь малый город. Хотели сделать серию передач на эту тему. Я выбрал Электросталь. Этот молодой промышленный город появился на месте подмосковной железнодорожной станции Затишье. Каков исторический размах: в прошлом – Затишье, где якобы поезда даже не останавливались, а просто сбавляли ход (отсюда и название), в наше время – индустриальный центр с новейшими по тем временам производствами!

Но сценарий дался мне очень тяжело. Это не с документами работать. Надо было искать подходящих для показа ярких людей. Не передовиков производства, а горожан, олицетворявших разные стороны жизни, умеющих и о городе красиво рассказать и себя показать. Но как рассказать о почти закрытом городе? Там основное производство связано с военно-промышленным комплексом. И люди не слишком откровенны, и лишний вопрос не задашь… Сюжетный ход, который я предложил, редакцию не удовлетворил. Редактор мне разочарованно сказала: «После такого отличного первого сценария этот у вас получился скучным». К тому же придуманная мною начальная сценка с плаванием безымянных героев на байдарке уже невозможно было осуществить – наступили холода.

Причина моего провала была проста: уволился Лёня. Некому было «доработать» мой опус. А сам я не был готов к таким творческим вершинам. Да, и редакцию, судя по тому, что Коренев оттуда ушёл, прижали за «безыдейность». Ловить мне там было нечего. Учиться не у кого…

Было мне тепло на вечной мерзлоте

Я стал профессиональным журналистом – чего же боле? Пиши, печатайся, совершенствуй перо, ищи свою нишу, оседлай какую-нибудь популярную, востребованную тему, расширяй круг знакомств с журналистами и редакциями… Москва – не Лотошино (вот привязалось это место!), для карьеры, пожалуй, лучшее место в стране. Но после пяти лет работы в московских редакциях («Московский комсомолец», АПН, «Водный транспорт»; об этом периоде я рассказал в книге «По скользкой дороге перемен. От стабильности Брежнева к наследству Ельцина», 2017 г.) я бросил столицу и уехал в Якутию.

Почему? Главная причина та же – стремление познавать жизнь в разных её проявлениях – географических и социальных. Отрыв от насиженного места обостряет глаза и уши. И не только – на новом месте все чувства обостряются. Увлекает новизна во всём: в природе, архитектуре, людях, в их говоре и мыслях… А я ведь хотел написать книгу или даже несколько книг. Якутия – огромнейший, интереснейший край с экстремальными условиями жизни – давала мне шанс. И я им воспользовался. Пусть и отчасти.

Сначала я придумал тему книги для местного издательства. Я встречаюсь с очень разными по профессии людьми – почему бы не рассказать о них подробнее, не в короткой газетной заметке о «трудовой вахте» и прочих производственных «подвигах»? Книжку так и назвал – «Этюды о профессиях». Она документальная. В ней рассказал не только о разных профессиях через судьбы, мнения и оценки конкретных людей, выбравших их, но и об истории той техники, которой они пользовались, – от швейной машинки до компьютера. И сам узнал много интересного, и читателям поведал…

Не могу сказать, что я полностью был доволен этой книжкой (над этой темой надо было бы поработать дольше и глубже), но она, видимо, понравилась издательству, и мне заказали написать о старейшем не горнодобывающем предприятии республики, основанном на базе прежних кустарных промыслов ещё в первой пятилетке, – Якутском кожевенном комбинате. Издали под названием «Мы – кожевники». Более привлекательное – так и не придумалось. Хотя можно было бы поиграть на использовании названий: или неординарного сырья для этого производства, или редких профессий, или экзотической кожевенно-меховой продукции.

Удивительное открытие ожидало меня: одним из директоров комбината был будущий писатель Франц Таурин. Не очень известный, но всё же – писатель. На выход моей книжки он никак не отреагировал. Он тогда уже жил в Москве. Может, не знал, что вышла такая книга? И никто не сообщил ему из Якутска? Или что-то в моём тексте ему не понравилось, обидело? Сам я не проявил инициативы встретиться с ним, подарить книгу, поговорить о прошлом.

Может, ему было неприятно ворошить прошлое?

Директором кожкомбината он стал довольно молодым – в тридцать лет. Шла война. Не знаю почему, но на фронт его не забрали. Наверно, дали бронь, чтобы сохранить партийца для укрепления кадров. Ветеран комбината Резван Юлборисов рассказывал мне, что сначала Таурин сменил его на должности начальника цеха. Юлборисов был опытнейшим кожевником, но не имел технического образования. А Таурин имел, к тому же до приезда в Якутию поработал на аналогичном производстве в Сарапуле. И довольно быстро из цеха его пересадили в директорское кресло. Потом из директорского он перепрыгнул в горкомовское.

Увлёкшись литературной деятельностью, Таурин уехал в Иркутск, где возглавлял многотиражную газету, затем альманах «Ангара». Поднакопив опыт и творческие связи, перебрался в Москву…

И, может, хорошо, что я не напрашивался на контакты с Тауриным? А то бы долго очищался после встречи. Почему? Лучше всего на этот вопрос ответил Александр Твардовский. Вот что он писал о Таурине после разгрома редакции журнала «Новый мир», возглавляемой Александром Трифоновичем:

«Политический гений т. Шауры [заведовал отделом культуры в ЦК КПСС] и выше сказался со всей недвусмысленностью в назначении Ф. Таурина членом редколлегии “Н[ового] М[ира]” по разделу прозы (вместо бедного, слабого и больного Дороша, бог ему судья, <…> – заодно с Марьямовым согласившегося подписывать № 2, – теперь они будут подписывать до № 7!).

В журнал, который, как я угадал в свое время, подвергался более надуманным, чем вызванным настоящей нуждой нападкам, когда еще нельзя было ему поставить в вину главную вину – Солженицына, – в этот журнал назначается для окончательного искоренения злого духа и окропления углов святой водой тот самый Таурин, который ездил “на акцию” исключения С[олженицына] в Рязань из Союза писателей. Прием безотказный до жути: парня заставили сперва сделать разовое гнусное дело – теперь откажись, попробуй. А парень, м[ожет] б[ыть], и неплохой “по идее”, но уж как попал литначальником, так поделом вору и мука. Впервые встретился я с ним на Ангаре; Иркутск, где он редактировал многотиражку, – однажды я даже пособил ему что-то обработать, заметку какую-то. Потом уж он оказался писателем, выходцем из министерства Якутской АССР, автором двух-трех читанных мною романов – серая провинция, убожество, хотя знание материала было как будто. Сунулся он было в “Н[овый] М[ир]” с какой-то рукописью, но при всем моем благорасположении к нему это было нереально…

Вместе с ним назначен некий Сахнин, жук <…>, которого помню по “Красноармейской пр[авде]”, – уже тогда считался жуком <…>.

Компания подбирается. Мрак и ужас, по свидетельству С[офьи] Х[анановны] и Архангельской, которые уходят вместе со многими другими.

А. Твардовский, «Рабочие тетради», журнал «Знамя», 2005, № 10.»

Тогда я и понятия не имел о зловредной роли Таурина в судьбе «Нового мира», Твардовского, Солженицына, да и, по сути, всей отечественной литературы. Так что судьба избавила меня от знакомства с этой одиозной личностью. Но из песни слова не выкинешь: Таурин возглавлял Якутский кожевенный комбинат в годы войны.

Мне было любопытно познакомиться с весьма специфическим кожевенным делом. А то носишь шубы, куртки, торбаса, не знаешь, какой сложный путь проходят шкуры животных, прежде чем они защитят тебя от жестоких якутских морозов.

Были и другие заказы от издательства, но это, откровенно говоря, уже смахивало на халтуру. Не то, чтобы я халтурно относился к заданию, не вызывало это у меня большого интереса к предлагаемым темам – лишь бы заплатили. Занимался приглаживанием диссертаций местных учёных до более или менее удобоваримого прочтения массовым читателем, а также выпустил куцую книжечку с рассказом об актуальном событии в общественно-политической жизни Якутии – творческих отчётах трудовых коллективов. Такое новшество в идеологическое дело ввела тогда Компартия. К творчеству вся эта «литература» не имела никакого отношения. И сколько подобной макулатуры тогда выпускали! И всегда находились такие «подручные», как я. За деньги, без убеждений…