Tsitaadid raamatust «История Франции», lehekülg 4
«Сила любой армии, а также и ее слабое место в том, что она подчиняется приказам. Завладейте источником этих приказов, и вы станете повелителем всей реки».
Франция могла бы обрести заурядное счастье в настоящем, не лишенной некоторой привлекательности, но она предпочитала грезить о прошлом или мечтать о будущем». Она прислушивалась к истории или к поэтам».
«Мазарини проявил так же мало щепетильности, как и его соперники: он организовал возмущение в Каталонии, в Португалии, в Неаполе и не испытывал никаких колебаний, вступая ради победы над Испанией в союз с цареубийцей – протестантской Англией Кромвеля. Он ничего не изобрел сам, он просто следовал традиции Ришелье: никакой религии ни в стратегии, ни в дипломатии».
Как всякий ученик чародея, пожалел, что инициировал процесс, остановить который был уже не в силах
проницательный ум Ришелье шел дальше внешней видимости. Австрия утверждала, что борется за веру, но на самом деле она боролась только за Австрию. Если бы дом Габсбургов одержал над немецкими князьями победу над немецкими князьями, если бы он стал доминировать над Германией, Богемией, Нидерландами, Испанией и Италией, тогда он владел бы всей Европой и с независимостью Франции было бы покончено.
«Покарать королев и Месье за участие в заговоре было затруднительно, но зато статисты заплатили сполна и за себя, и за главных героев. (Шале, Монмораси, Сен-Мар лишились своих славных голов)».
Хлодвиг
«Горе мне, что я остался чужим среди чужестранцев и нет у меня никого из родных, которые могли бы мне чем-либо помочь в минуту опасности».
Он говорил так из хитрости, чтобы проверить, не остался ли еще кто-нибудь,
Кого следовало убить».
«Как бы ни был велик гений Наполеона, он не мог создать из ничего ни кораблей, ни адмиралов».
«Коалиция ставила целью принудить Францию вернуться к прежним границам. Но сказать это открыто никто не осмеливался. Европа уже усвоила, какова бывает реакция французов, если затронуть их национальную честь. Все ограничились осторожными разговорами о вызывающих беспокойство честолюбивых устремлениях императора и о необходимости положить конец его завоеваниям».
«Современникам день 18 брюмера не показался днем наступления на их свободы: в последние годы этих свобод осталось так мало. Для парижан не было никакой разницы, называется ли правительство Директорией или Консульством».
