Loe raamatut: «Людоед, людоед, хочешь Люду на обед?»

Font:

* * *

1

В новой школе Данька уже почти три месяца. И никак не может привыкнуть. И не просто к школе. Хотя прошлые разы всё сразу удавалось: и с новыми одноклассниками сдружиться, и с учителями сойтись, и в самих школах не блуждать.

В этом учебном учреждении всё не так: сплошные коридоры и переходы – большое здание с кучей пристроек, заблудиться – раз плюнуть.

Учителя… Каждый считает, что его предмет самый важный. Особенно учитель физкультуры, который, узнав, что у Даньки разряд по шахматам, а не по бегу, не по лыжам, на всех своих уроках издевательски – по поводу и без – сипит: «Это тебе не лошадью ходить!»

В классе… Все чётко поделены на группы: эти – дети гражданского персонала, эти – дети прапорщиков и тех, кто на подобных должностях, третьи – дети офицеров. Группы между собой не общаются: не по статусу…

В первый же день, после первого урока, на перемене к Даньке подошёл Кучков. Такого же роста, той же комплекции, но боксёр, как Данька узнал позднее, и вообще.

– Подполковник Гришин твой отец? – спросил Кучков.

– Да, – согласился Данька.

Кучков протянул руку:

– Нормально. Меня зовут Всеволодом. Мой отец начальник твоего отца. Полковник Кучков… – И объяснил про группы, иначе – касты: с этими дружить нельзя, с теми – тоже; общаться можно, но не стоит. – Нас, офицерских, в классе немного, но мы элита.

Что такое элита, Данька знал. Отец объяснил ещё в начальной школе. Сказал:

– В словарях всё чётко прописано, но ты, сын, усвой: элита – это те, кто принимает самые важные и ответственные решения – и за себя, и за тысячи и миллионы других людей. Мы, военные люди, защищаем жизни всех граждан нашей страны. Мы – элита в том смысле, что мы лучше всего умеем защищать Родину, и мы делаем это первыми. То есть быть элитой – значит быть первыми во всех важных, нужных, полезных делах.

У Кучкова, у Снежаны, дочери майора-медика, у Эдика, подполковничьего сына, у братьев Голявко, отец которых был заместителем командира части по тылу, у Есении и Дарьи – тоже офицерских дочерей – смысл элиты сводился к презрению всех, кто не входил в круг их отцов.

С Кучковым и компанией Данька не сошёлся. Почти сразу же. После представления своей персоны восьмому «А» один урок – первый – просидел за столом с «элитной» Снежаной, как предложила классный руководитель – математичка Римма Алексеевна. А вот на втором уроке указал на свой недостаток зрения – минус пять на оба глаза, а это увы-увы – и сам выбрал себе место. Не за предпоследним столом, со Снежаной, а за первым, где обитала дочь гражданского водителя Маша Шабаршова.

– Ты чего, совсем идиот? – спросил на второй перемене Кучков.

– Нет, – помотал головой Данька. – Но я реально плохо вижу.

– Ты плохо понимаешь, – Кучков постучал пальцем по своему лбу. И кивнул в сторону Маши: – У неё отец камаз водит. – И предложил: – Возвращайся к Снежке.

– Оттуда плохо видно, – Данька улыбнулся, но улыбка не сработала.

– Идиот, – повторил Кучков.

– Дебил! – выдохнула в сторону Даньки Снежана.

Остальные офицерские дети предпочли брезгливо промолчать.

Зато весь класс шушукался до обеда.

В обед Данька отличился снова. Он выбрал не салат, не пирожное, не кофе – тарелку гречневой каши и стакан чёрного чая: питательно и полезно. А кашей, супом, чаем в восьмом «А» питались только те, кто не принадлежал к элите.

– Простая еда – удел простых, – хмыкнул Кучков.

– Дебил, – повторила Снежана.

Больше с Данькой никто – ну, понятно, кроме учителей – не разговаривал. Даже Маша Шабаршова. Нет, она, конечно же, ничего не сказала против того, что Данька сел рядом с ней. Но и про то, что она Шабаршова и Маша, Данька узнал не от неё, а прочитав обложку одной из Машиных тетрадей.

Мама днём (она не работала – занималась самой младшей Данькиной сестрой) про школу задала только один вопрос:

– Ну как?

– Нормально, – пожал плечами Данька; жаловаться было не в его правилах.

– Это хорошо, – согласилась мама и умчалась к Дуняше – менять подгузник; младшая плохо перенесла переезд на новое место: подпростыла и требовала внимания чаще обычного.

Отец пришёл вечером – в первый официальный день службы на новом месте его отпустили домой пораньше; он сам зашёл в детский сад за второй Данькиной сестрой – Дианой.

Дианка от нового садика и своей новой средней группы была в восторге; в пять лет какие элиты?! Главное: повезло с воспитателями – обе оказались добрыми и обнимались с детьми так же, как воспитатели из того военного городка, в котором Гришины жили до переезда на новое место.

Кстати, на Данькином веку это был уже четвёртый переезд и пятый военный городок – пятая воинская часть: часть не самая большая, но очень важная для отца. Отец окончил академию, получил подполковника, какое-то время оставался на прежнем месте службы и – вот – получил новое назначение, с повышением: начальником оперативного отдела.

Пока все слушали Дианкину болтовню, молчали. А дальше – Данька успел опередить отца:

– И как тебе полковник Кучков?

Отец приподнял правую бровь:

– Уже знаешь моё начальство? – Похвалил: – Молодец. – Немного помолчал и, прямо как сын, пожал плечами: – Нормально. – И ещё через паузу добавил: – Должны сработаться. – Про школу он спросил уже практически перед сном: – Смотрю, не особо тебе первый день здесь.

– Мы здесь, в городке, уже второй день, – поправил отца Данька. – Это в школе я – первый. – И, выдержав паузу, добавил: – Сработаюсь. Мне ведь, как тебе, не привыкать!

Отец обнял Даньку за плечи – сидели на диване, смотрели телевизор, очередной выпуск новостей – взгрустнул:

– Не подвело бы тебя зрение, учился бы ты в суворовском училище и сейчас уже помкомвзода был бы!

Данька улыбнулся – не грустно, не весело – просто уголки губ дёрнулись вверх. А потом… Потом понеслось!

Учёба, учёба… Кроме пятёрок бывали и четвёрки, и физкультурник на каждом уроке – голоса не было, сорвал, наверное, в самом начале учительской карьеры – сипел уже привычное: «Это тебе не лошадью ходить!» Хотя за шахматную команду школы – на областном соревновании – Данька выступил лучше всех: выиграл все партии, и благодаря этим победам вся команда смогла занять третье призовое место – впервые в истории школы! Довольная директриса на общешкольной линейке поставила Даньку в пример всем. В итоге восьмой класс окончательно разделился на четыре категории-касты: элита, не очень элита, гражданские и Даниил Гришин.

А потом Данька влюбился.

2

У Людмилы отец тоже подполковник. Должность только другая – не штабная. Впрочем, для Даньки это не важно. Важно то, что, когда Данька видит Люду, у него чуть ли не столбняк случается. А потом – отходняк. Такой отходняк, что, если на уроках про уроки спрашивают, он такую галиматью нести начинает! Учителя сразу переживают: может, к врачу? Даже физкультурник ко лбу – к Данькиному – руку прикладывает: сказал ведь – через коня прыгать, а ты зачем на брусья пошёл? А потом ещё всем в назидание выдаёт: «Я же говорю: шахматы до добра не доводят!»

Людмила на год младше – в седьмом учится. Тоже с буквой «А» класс. При этом, кто не знает, Люду за десятиклассницу может принять: высокая, фигуристая брюнетка с причёской а-ля Мирей Матье. Ну, про Мирей Матье – это для особо продвинутых индивидов, кто видел знаменитую французскую певицу хотя бы на фотографиях.

Когда Данька первый раз на Людмилу загляделся – в школе, на перемене, Кучков предупредил:

– Людка моя. Понял?

– Сестра, что ли? – свалял дурака, но совершенно искренне, Данька.

– Я тебе врежу! – выдал Всеволод, сжимая кулаки. – И не только потому, что боксёр.

Так Данька узнал, что Кучков занимается боксом и то, что звезда по имени Людмила ему не светит. Впрочем, про свет звезды – это шло из уст Кучкова и не означало, что небесное светило может светить только ему, ведь на ночные звёзды могут любоваться все без исключения.

Про ночные звёзды Данька подумал вслух, и Кучков замахнулся, и замахнулся вполне серьёзно, но школьным коридором шла директриса – близкая знакомая семейства полковника Кучкова – и на замахе всё и приостановилось. Именно приостановилось, а не закончилось.

А потом Даньку спасли школьники. И те, кто помладше, и старшеклассники уже знали, что Данька – шахматист. И когда Данька при виде Людмилы впадал в «столбнячное» состояние, про него говорили:

– Шахматные партии в голове решает. Умный, но чокнутый.

И Кучков Даньку не трогал. Наверняка догадывался, что не шахматные партии у Даньки в голове, однако, если все говорят про шахматы, не будешь ведь Отелло из себя изображать!

А Данька не знал, как рассказать о своих чувствах. Рассказать, естественно, Людмиле.

Впервые в жизни с ним такое случилось: влюбился. И не хотелось обращаться за помощью к отцу, и стеснялся спросить маму и тем более сестёр – они же совсем младшие! Не, ну, понятно, что Дианка что-нибудь да наболтает – глупости, конечно же. А Дуняша… Та вообще – посмотрит внимательно и скажет: «Гх!» – это у неё и удивление, и восторг, и имя брата – всё одновременно. А конкретно: вот как рассказать? Не в лоб же говорить: «Я в тебя влюбился!» Ну, подойдёшь, ну, скажешь, а дальше что? Сто процентов обсмеёт. Это же только у него, у Даньки, всё так серьёзно. Это у него столбняк, а Людмила мимо идёт, на него, на Даньку, даже не смотрит. Что ей Данька! – ей одиннадцатиклассники проходу не дают: и улыбочки, и разговорчики, и шоколадки…

Может, коробку конфет подарить? Карманные деньги у Даньки есть: что-то сам заработал – летом, в прошлой школе ещё из учеников отряд по благоустройству городка создавали, официально, с зарплатой, Данька два месяца работал, да плюсом кое-что даёт отец.

В Интернете, в соцсети, друзей у Даньки много – больше двухсот человек. Могло быть и больше, но не зря, не зря Данька написал на «стене»: «Количество может превалировать над качеством исключительно в цифрах, тогда как качество может побеждать за счёт невидимой мысли». Высказывание про количество и невидимую мысль Данька придумал сам, ещё в пятом классе, чем гордился всякий раз, заходя на свою страничку. Но, самое главное, в интернет-друзьях теперь у Даньки были только те, с кем действительно можно было поговорить. И поговорить серьёзно.

На вопрос «Как сказать девушке, что ты в неё влюбился?» в течение получаса откликнулось больше ста человек. Варианты предложений были разными, но чаще всего встречалось: «Подари огромный букет …» – дальше кто-то писал про розы, потому что это круто, кто-то – про хризантемы, потому что они дольше стоят, другие писали просто – «цветов». Подарить коробку конфет тоже предлагали – «чем больше, тем лучше», потому что «девушки любят сладкое». Ещё предлагали найти её страничку в Интернете и усыпать её фото или страничку сердечками, написать под окнами – краской: «Я тебя люблю» – и подписаться своим именем, «а дальше будь что будет». Один человек предложил сказать прямо – в лоб, ведь «не убьёт же!», а если смеяться будет – «значит, дура!».

Данька каждому – в личку – ответил: «Спасибо за совет! Подумаю…» И только Наташке, с которой когда-то учился с четвёртого по пятый класс, написал больше. Во-первых: «Здравствуй!» Во-вторых: «Но я же не поэт!» И в-третьих: «Ладно, попробую!» И приложил картинку шахматного короля, посылающего воздушный поцелуй.

С Наташкой Данька дружил: сошлись в школе на общей теме – шахматах. Периодически – в Интернете – устраивали дружеские матчи. Счёт на последние дни был ничейным, потому что, если честно, Данька несколько раз поддавался – не хотел обижать девчонку, которую считал настоящим другом.

А Наташка предложила сочинить стихотворение. Или даже несколько. Написала: «Если бы это была я, мне было бы приятно общаться с человеком, который выделяет меня особенным образом. Стихотворения просто так не пишутся. Если парень пишет девушке стихи, значит, он выделяет её среди всех-всех. Девушка должна понять это. Если это действительно девушка. Которая не пьёт, не курит, не двоечница…»

Данька задумался: «Не пьёт, не курит, не двоечница…» И заскрёб лоб: «Ничего-то я про Люду не знаю. Блин!»

Но в итоге несколько ночных часов Данька провёл за своим ученическим – домашним – столом. Сначала перечитывал классиков – Пушкина, Есенина, Лермонтова, Блока и ещё несколько других, чтобы уяснить для себя ритм стихотворений, слог, попытаться разобраться с рифмами. Шахматное мышление помогало. Мешали глаза – устали. И – хотелось спать.

А стихотворение получилось. Потом. Уже утром.

Проснулся, кинулся к ноутбуку, пощёлкал мышкой, открывая текстовую страничку, и написал:

Когда б Вы знали, милая Людмила,
Какая в моём сердце дремлет сила
И сколько в нём священного огня,
Вы б замечали только лишь меня
И мимо бы меня не проходили.
Я Вас люблю. А Вы? Вы – да? Иль или?

Начало последней строчки Даньке понравилось гораздо сильнее, чем окончание. Ну что это такое: «Иль или?» – бред! Хотя если размышлять логически, то всё понятно…

Найти в Интернете страничку Люды труда не составило. Данька давно уже – тайно – заходил смотреть фотографии, которые казались ему верхом совершенства. Её фотографии. Все тысяча четыреста семьдесят шесть.

В сообщении он подписал, кому посвящено стихотворение, и под самим стихотворением напечатал свои имя и фамилию: Даниил Гришин.

Не прошло и нескольких секунд после отправки поэтических строчек, как ноутбук негромко «булькнул»: «Вам сообщение».

Сердце сжалось: «Уже ответ? Так быстро?!»

Сообщение было не от Людмилы. У того, кто отправил его, на страничке не было совсем ничего: ни одной фотографии, ни одной новости, никакой информации, кроме даты рождения, скорее всего выдуманной, и придуманного имени – «Какая есть».

А в сообщении было написано: «Ты мне тоже нравишься».

«Тоже?! – удивился Данька. – Почему – тоже?!»

3

Людмила стояла у входа в школу. Не у дверей, не у крыльца – чуть поодаль: несколько шагов вправо – там было очищенное от снега место; слева школьный дворник ещё работал лопатой.

Снег сыпал вечером – недолго. Ночью небо было тёмным, но чистым. Когда Данька писал стихотворение, он выглядывал в окно – видны были звёзды. А утром снова повалило. И, главное, ветра особенно не было! Однако снежная туча наползла на городок…

– Мне никто и никогда не писал стихов, – Людмила покачивала головой, не то удивляясь, не то разминая шею – так показалось Даньке. – Ты меня впечатлил, – голос девушки был одновременно бархатным и строгим; так Даньке казалось или было на самом деле, он не понимал.

Людмила сама подошла к нему. Первая. Ждала! Его!! Даньку!!!

– Приходи сегодня ко мне домой. Вечером. В шесть часов. Я хочу, чтобы ты прочитал своё стихотворение вслух. Мне. Адрес знаешь?

– Улицу и дом – да, – согласился Данька про адрес. – Номер квартиры – нет.

– Двадцать вторая, – улыбнулась Людмила улыбкой, от которой Даньку бросило в дрожь. – Второй этаж. Номер на двери есть – не ошибёшься. С домофоном, надеюсь, справишься – я открою.

– У-гу, – Данька смог выдавить из себя два звука.

– Ну, тогда до вечера, – Люда улыбнулась снова, подняла правую руку и, прощаясь, подвигала пальчиками; она была без перчаток, и в свете из школьных окон Данька смог понять, что ногти у Люды покрашены лаком в алый цвет.

Строчки – нелепые, но искренние – сами выплеснулись из головы наружу:

На белом алое —
И страшно, и мило;
Счастье немалое
Имя – Людмила.

– Обалдеть! – округлила глаза Люда. – Это ты прямо сейчас?!

– У-гу, – снова бесформенно отозвался Данька.

– Запиши! – потребовала Людмила. – Вечером и это стихотворение прочитаешь.

В школу она не зашла – забежала. Распахнув дверь, на мгновение остановилась и, прежде чем зайти внутрь, ещё раз помахала Даньке.

А Данька ещё долго стоял на улице, не решаясь сделать несколько шагов к ступенькам, которых коснулись ЕЁ сапожки. Сердце колотилось так, будто пробежал стометровку – подряд раза три или четыре. Лицо горело, и стёкла очков туманились и застывали.

В школьный двор заходили толпы ребят: младшие, средние, старшие – вперемежку. Кто-то опять заметил – про Даньку:

– Видишь, снова про шахматы думает! Ненормальный, но умный.

Протопал Кучков, кинув на Даньку не подозрительный – злой взгляд.

Проходили одноклассники – кто-то не спеша, кто-то торопясь. Снежана, Есения и Дарья что-то обсуждали – ранцы-сумки за плечами, в руках смартфоны; увидев Даньку, захихикали и вприскочку, словно горные козы, заскочили на крыльцо, забежали в школу.

– Ты не заболел? – голос, раздавшийся рядом, заставил Даньку вздрогнуть.

– Что?!

– Вид у тебя… болезный. Словно жаром пышешь…

Данька глянул поверх застывших очков – этаким «профессорским» взглядом. Рядом стояла Маша – соседка по парте.

– Ты со мной почти три месяца не разговаривала. Что произошло?

– Три минуты до звонка, на урок опоздаешь, – щёки у Маши алые – бежала, обдало ветром, морозцем; шапки на голове нет – капюшон пуховика: пуховик серый, капюшон серый, из-под капюшона на лоб светло-русыми волнами завитые прядки чёлки.

– Из-за причёски задержалась, – Маша опустила глаза. – Пока голову помыла, пока высушила, пока плойкой…

– Полторы минуты осталось, – перебил одноклассницу Данька. – До звонка. – И, не отдавая себе отчёта, забыв про свой вопрос: «Ты со мной почти три месяца не разговаривала. Что произошло?», схватил девчонку за руку и потянул за собой.

В раздевалке они были уже со звонком.

Потом, перепрыгивая через две ступеньки, поднимались на третий этаж, неслись по коридору – обогнали Римму Алексеевну; первым уроком была алгебра. И как-то разом затормозили, оглянувшись:

– Здрасьте, Римма Алексеевна!

– Здравствуйте, здравствуйте, – отозвалась учительница, догнав ребят и остановившись рядом с ними. Бросив короткий взгляд на Машу, о чём-то – тоже быстро – задумалась и осветилась улыбкой:

– А! Маша! С днём рождения!

– Спасибо, Римма Алексеевна! – Маша улыбалась.

– У тебя день рождения? – удивился Данька.

– А когда паспорт получаешь? – Римма Алексеевна продолжала смотреть на Машу.

– На следующей неделе.

– А-а… Ну да, ну да… – учительница закачала головой. – Сегодня пятница, там выходные. Всё равно – заранее поздравляю. Совсем взрослой становишься.

– Паспорт? – ещё раз удивился Данька. Подумал – вслух: – А я в прошлом году получил…

– А я с шести лет в школе учусь, – Маша мило пожала плечами. – Мне только сегодня четырнадцать исполнилось.

– Ага? – сказал Данька.

– Ага, – улыбнулась Маша. И вдруг предложила: – А ты приходи сегодня ко мне. На день рождения. Если сможешь. Мы в половине седьмого собираемся. Народу немного будет. Можешь без подарка. Я пойму… Если сможешь…

– Сходи-сходи! – неожиданно поддержала Машу Римма Алексеевна. И серьёзно посмотрела на Даньку: – Вот что, Гришин! Ты человек серьёзный, ответственный, шахматист…

– Чёрт! – тихонько – в сторону – ругнулся при последнем слове Данька.

Римма Алексеевна не заметила или сделала вид, что не заметила Данькиного ругательства, продолжила:

– Ты у нас почти отличник, а Маша последние месяцы что-то учиться стала хуже. Из троек не вылезает. Вот и возьми-ка над ней шефство. Подтяни по всем предметам. Особенно – по алгебре! Это будет тебе такое общественное задание. Берёшься?

– Ну-у… – протянул Данька, не ожидавший такого поворота событий.

– Значит, договорились, – поставила точку в разговоре учительница. И глянула на Машу: – Адрес ему свой дашь, а дальше без меня договоритесь. Хорошо?

– Хорошо, – кивнула Маша. И, не поднимая глаз, – это ж надо так умудриться! – посмотрела на Даньку: – Я тебе на листочке напишу. И ты приходи. Прямо сегодня. Полседьмого. Если сможешь…

В кабинет они зашли так: впереди Римма Алексеевна, за ней Маша. Данька галантно, открыв дверь, пропустил вперёд представительниц прекрасного пола. Последним зашёл сам.

На стуле – на его, Данькином, стуле – лежал листок бумаги. Сложенный пополам небольшой листок блокнота. От него пахло – тонко, нежно – женским парфюмом.

«Знакомый запах», – подумал Данька и развернул листок.

Торопливым, но округлым – сто процентов не мальчишечьим! – почерком – синей пастой – будто по линейке – было выведено – одной строчкой: «Не ходи сегодня к Л.».

4

– Что-то серьёзное? – шёпотом спросила Маша, когда Данька, прочитав записку, убрал её в свой ранец. И пояснила: – У тебя лицо изменилось.

– На перемене поговорим, – также шёпотом отозвался Данька, понимая, что и на перемене ничего такого соседке по ученическому столу не расскажет.

– Шабаршова! Гришин! – Римма Алексеевна постучала по столу ручкой, напоминая, что идёт урок. И огорошила класс: – Приготовьтесь! Сегодня спрошу каждого! Каждого! – повторила она, задерживаясь взглядом на каждом, кто находился в кабинете. Выдержав эффектную паузу, Римма Алексеевна закончила свою мысль: – Спрошу каждого, кроме Гришина и Шабаршовой.

И класс тут же – практически все – возмутились:

– Почему?!

– Ну, Гришин и так знает алгебру на «пять», – ответствовала учительница, – а у Шабаршовой сегодня день рождения.

– И чё?! – быстрее всех высказал своё отношение к происходящему Кучков.

– Не «чё», а «что», – поправила Кучкова Римма Алексеевна. – Это во-первых…

– А во-вторых?! – Кучков повысил голос.

И Данька понял, что ещё немного и – без того давно попавшая в низшую касту гражданского персонала – Маша может совсем оказаться под катком «элитного» Всеволода с компанией. Оглянувшись, он увидел, как заёрзала на своём месте Снежана, как Эдик, сидевший рядом с Кучковым, злобно переглянулся с братьями Голявко.

«А Матросов, когда у него гранаты закончились, своим телом лёг на амбразуру фашистского дота!» – такая мысль мелькнула в голове за мгновение до того, как Данька поднял руку:

– А, во-вторых, разрешите я кое-что скажу?

Не дожидаясь реакции учительницы, Данька встал из-за стола, сделал пару шагов к доске, развернулся и произнёс:

– Я в вашем… нашем классе уже почти три месяца. Декабрь, ноябрь, октябрь… Вас… нас в классе двадцать пять учеников. Вот скажите, у кого за эти три месяца были дни рождения?

Ответом Даньке была тишина. Не совсем мёртвая, потому что кто-то заёрзал, кто-то кашлянул, но всё-таки тишина.

– Ну, хорошо, – качнул головой Данька. – Говорить у вас… у нас не принято. Но идёт урок. А на уроке принято поднимать руку. У кого в декабре, ноябре и октябре были дни рождения? Поднимите руки. Или слабо?

– На слабо не бери, – тут же отозвался Кучков. – Не прокатит.

До словесного столкновения дела не дошло. Вмешалась Римма Алексеевна. Вспоминая, память у математички была что надо, она, с паузами, назвала шесть фамилий:

– Насколько я помню, в декабре только у Маши день рождения, а вот осенью у нас родились Сидорова, Хачидзе, Яговкин, Черепахин, Гиниятуллин и Вовк.

– Я в пятом военном городке, – Данька как-то по-детски поскрёб затылок, поправил очки… – В школу я пошёл во втором. Городке. То есть эта школа… наша школа для меня уже четвёртая. И первая, где никто никого не поздравляет. Это неправильно.

– А кто правила устанавливает? – перебил Даньку Кучков.

– Люди, – спокойно ответил Всеволоду Данька. И, опережая одноклассника, выдал: – У животных правил нет. Они живут по принципу: поел, нагадил, поспал. Если они не хищники. У хищников принцип другой: убил, поел, нагадил, поспал, убил… Иногда хищники объединяются в стаи. Но принцип стаи остаётся прежним: убил, поел, нагадил, поспал… И, кстати, когда животные выходят из повиновения, люди их убивают!

– Круто! – выдохнул кто-то в классе, и началось: заперешёптывались, заговорили – гул поднялся к потолку.

– Тихо! – требуя внимания, Данька поднял руку. – Я не договорил.

И класс стих.

– Люди отличаются от животных не только тем, что у них нет хвоста, не только тем, что они умеют говорить словами, не только тем, что умеют думать. Люди отличаются силой. Той силой, которой нет у животных! Люди, настоящие люди, умеют быть людьми. Потому что быть животным может любой дурак. А люди, настоящие люди, они никогда не говорят дурных слов. Потому что сказать гадость может любой слабак. Люди умеют читать книги, умеют хранить память, люди всегда помогают тем, кто слабее. Потому что ни один слабак никогда не поможет тому, кто слабее его. Он его – того, кто слабее, – гнобить будет, издеваться над ним… А человек, настоящий человек, он всегда поможет! Руку помощи протянет.

И он всегда… Всегда сможет поздравить с днём рождения. День рождения – это же событие. Редкое. И живут люди не так долго, как хотелось бы. Вот давайте так… – Данька, чувствуя, что волнение захлёстывает его с головой и почему-то начинает мутнеть перед глазами, шагнул к столу, за которым сидела Маша, опёрся о него обеими руками. – Вот давайте так. С сегодняшнего дня… Осенние… Ну, те, кто осенью родился, уж простите. Давайте с Маши начнём. Вот каждый – давайте – по одному слову, по одному пожеланию. Можно, конечно, хором «С днём рождения!» сказать. Но мы же не первоклассники. Нас двадцать пять человек в классе. Ну, Маша не в счёт, не будет же она сама себе что-то желать. Одно пожелание. Одно или два слова. Больше не нужно. От каждого. Маше. Могу и я начать, но я лучше закончу, потому что последнему говорить всегда сложнее, ведь надо, чтобы пожелания не повторялись…

Данька не договорил.

– Даниил! – руку, как ученица, подняла Римма Алексеевна. – Нас в классе двадцать шесть человек. Я ведь тоже человек. Только я взрослый человек. И я очень тронута твоей речью. И тронута тем, что многие ребята тебя внимательно слушали и кое-кого твоя речь задела за живое. Это очень, очень хорошо! И пусть я не ученик восьмого «А», но я, повторюсь, я человек. И позвольте мне первой поздравить Машу. Только у меня не одно слово будет. Слов будет несколько, и они будут с пояснениями. Маша! – учительница встала из-за своего стола и подошла к Шабаршовой, встала рядом с Данькой. – Я от всей души желаю тебе как можно больше таких друзей, как Даниил. Потому что такие друзья всегда будут рядом.

– Ага! – подло улыбаясь, выдал Кучков. – Особенно ночью…

Он хотел сказать что-то ещё, но не успел. Есения, сидевшая перед Владиславом и Эдиком, неожиданно вскочила и, развернувшись, закатила Кучкову такую пощёчину, что показалось, звон пронёсся по кабинету.

Кучков сжал кулаки, начал приподниматься, но его осадил Эдик – свистящим шёпотом:

– Ой не надо! Ой ты лопухнулся!

А Есения уже шла к Даньке и Римме Алексеевне. Встала рядом и, глядя на Машу, сказала, с трудом успокаивая дыхание:

– Одно слово. Счастья.

Потом к Маше подходили и другие одноклассники. И пожелания сыпались как из рога изобилия:

– Радости. Здоровья. Удачи. Везения. Любви. Пятёрок. Только хорошего. Добра. Успехов…

Кучков к Маше не подошёл. Данька отметил это, но не стал заострять внимания. Бог с ним! Сказав своё пожелание однокласснице: «Просто – будь!», он долго смотрел вслед уходящей на своё место Есении. Аромат её парфюма – тонкий, нежный – один в один совпадал с запахом бумажного листка. Того самого, на котором было написано: «Не ходи сегодня к Л.». При этом Есения на Даньку не смотрела. Совсем. И от Кучкова пересела к Снежане. Впрочем, ненадолго – на один урок.

Через урок Снежана пересела к Дарье, и Есения осталась за своим столом одна.