Loe raamatut: «Верховный Издеватель», lehekülg 21
Только сейчас, при этом зрелище, стало понятно, что чувствовал Колумб при знаменитом крике "Земля!" после долгого плаванья… нет, даже, скорее, Ной, когда Ковчег наконец-то прибило к Арарату. Пусть ещё кругом – молнии, пусть ещё много-много воды, но за этим "много-много" – Земля и она приближается. И от неё как-то сразу светлее стало.
Всюду ещё чёрные облака, но на окраине неба уже чуть отодрали траурные обои – там слабо мерцала рвано-слоистая предрассветная полоса. Начинался ремонт мира. Из тучи вывалилось что-то инородное, что-то из смутного "зелёного золота", и эта живая зелень лапчато отразилась в бурной воде. Теперь слабеющие молнии по краям казались лишь мишурой.
Кирилл вспомнил, что кажется, давным давно уже видел этот "кадр"… во сне? Он был – очень знакомый.
"Ёлка, – подумал он. – Опять зажглась новогодняя ёлка". В небе зажгли новогоднюю ель.
Мерцающая дорога-ёлка вела по свинцово-серой воде в узкий тихий пролив, где всякий штром кончался. Окно в небе превращалось в отверстую дверь. Море – в её порог.
Кирилл обернулся и увидел в сумраке над трапом, как кошачьи глаза, светящиеся электронные часы. Они показывали своей немигающей зеленью… 3.30!
Да! Столько часов жизни в состоянии обмана! Древние "ходики" Кирилла остановились ещё вчера; вечером он ни разу не поглядел на них – не до того было… потому-то, разумеется, и забыл завести. Телефон тоже, как назло, в ту ночь разрядился, и он забыл поставить его на зарядку. Про настенные же часы в салоне от растерянности и забыл, что они с самого начала плаванья в любое время дня и ночи упорно показывали шесть.
Психологически ошибку легко объяснить и ещё одним "фокусом": потерей чувства времени спящим человеком. Кириллу тогда казалось, он спал очень долго и глубоко. Поверить, что задремав поздно вечером, он проснулся от грохота и качки около полуночи, было сложно. Вот что делает с человеком гром, когда внезапно разбудит его среди ночи…
– Да уж! Никогда не путайте вечер с утром, мой вам совет! – хмыкнул Кирилл, непонятно к кому обращаясь.
А маяк у входа в "горло" Волги уже вовсю мерцал сквозь молнии электронным обозначением спасения, как те же часы, только показывающие не Время, а Пространство.
Буря завершалась перед этим знаком препинания. Прежде ярко-белая водная позёмка неслась по сугробам волн, разметая их и вновь заметая. И вот сейчас порывы летней грозовой вьюги как-то на глазах становились всё менее яростными, всё более усталыми. Призраки перестали с воплями бегать друг за другом над водой, а поплелись охрипшие и избитые. Вспышки молний, как светомузыка, заметно поредели – кульминация увертюры, видно, осталась позади. Оркестр, оглохнув сам от себя, лениво и лишь для проформы доигрывал оставшуюся часть. Флаг хлопал уже не так оглушительно – цирковое представление завершалось. Складывалось впечатление, что оно было дано специально только на время пути по Рыбинскому "морю". А теперь переход через Красное море состоялся. Фараону так и не удалось никого увлечь за собой.
– Ну… видимо, конец света накрылся, – прокомментировал Кирилл. – Правильно Марина его отменила!
– Да, блин. Не только мир не перевернулся, но даже мы не утопли! – чуть разочарованно констатировал Саша.
На этот раз утро наступило уже по-настоящему. И Волга за маяком потянулась тоже настоящая, не фараоновская – со строгим руслом. Вверху, наоборот, тяжёлые берега туч на глазах разошлись от фарватера, отползли за горизонт – и огромное водохранилище неба с бакенами предрассветных звёзд расчистилось полностью, во всю ширь.
Мальчишки ушли спать – впрочем, очень возбуждённые пережитыми приключениями. Как после салюта 9 мая. Кирилл всё ещё не мог придти в себя от радости. Вот что значит хоть на несколько минут пережить… второй конец света в жизни.
Берега радовали своей близостью. Своей зрительной осязаемостью. То была – Земля. Самая настоящая планета Земля, как осознал однажды Экзюпери – тоже после очередной смертельной опасности.
Вода настолько успокоилась, что звёзды явственно отражались возле самого корабля, плыли рядом метёлками-пёрышками. Приятно было слышать после недавнего грохота, как еле шелестит, словно переворачивая страницы, ленивая волна от теплохода. "Слышу я тишину, что молчит в тишине"…(1) Слышно, как с верхней палубы шмякаются на перила нижней тяжёлые капли. Несколько штук упало на голову. Они казались тёплыми. Кирилл выспался. Это странно! В сон совсем не тянуло. Просто хотелось смотреть, стоять, наблюдать. Ничего не делать – упаси Боже чего-то делать! Только стоять и смотреть. Ни о чём не думать. Не спугнуть это удивительное созерцание! Только б не спугнуть. Чтобы этот предрассветный час не кончался никогда.
Деревья по берегам серовато лоснились в полутьме. Небо, как раковина, висело над ними, обрисовав все силуэты. Бледная и таинственная лента Волги загадочно прорезала клубы последней темноты по берегам и уходила куда-то к дальнему загадочному истоку. Корабль и отражения деревьев висели без всякой опоры между небом и водой. Некоторые гиганты лежали, опрокинутые бурей. Бакены за каждым поворотом приветствовали корабль мерцанием: странные зрители на беззвучном ночном концерте сигналили зажигалками, что песня им понравилась.
А иногда казалось, что огоньки хотят нам непременно сообщить о чём-то очень важном. Но незнание их языка мешало их понять. Тогда Кирилл опять переводил взгляд на бакены верхние. Отмель полусвета на глубоком круглом небе, как широкая стрелка на циферблате, тихо и незаметно перемещалась по северной дуге горизонта. Потом Кирилл как-то взглянул на свои вновь заведённые часы и ему пришло в голову, что мы плывём под часами – не только сейчас, а всю жизнь, – а они нам указывают… Постоянно указывают "знамения времён".
Так во-от что значит постоянно готовиться к концу! И ни капельки мрачного в этом нет. Жить так, как если б каждый день и для тебя, и для мира был последним.
Именно конечность определяет смысл всего. "Определить" жизнь – и значит, положить ей земной предел. Только от этого она наполняется радостью – как подготовка к иному. Конечность земная – это и есть бесконечность небесная. Хорошо, что будет конец света.
А "вычислять" его время, конкретную дату – это и есть самое настоящее самоубийство. Не конец света – смерть, смерть – его поиск.
(1). Ю. Шевчук, "Далеко-далеко"
9. Утро добрым не бывает
Вода стирает камни, и
разлив её смывает земную пыль: так и надежду
человека Ты уничтожаешь…
Иов 14,19
Зачирикали утренние птички… по радио. Видимо, те самые "голубьи", как оговорился однажды Ромка. Так чирикал на теплоходе каждый новый день. Было особое ощущение Утра после тревожной, почти бессонной ночи… бессонной, но очень похожей на сон. Утомление притупляло эмоции, и радость, кажется, ещё не проснулась. Было просто какое-то чувство жизни. Вроде, живы, вроде, вышли из переделки… голова слишком тяжёлая, чтоб это толком осознать, и солнце болезненно стучит в висок вместе со странным понятием "сегодня". Сегодня наступило снаружи – но для него ещё что-то не освободилось внутри.
– Доброе утро всем! – привычно сказал Ромка.
– Утро добрым не бывает, – ворчливо пробурчал не до конца проснувшийся Санька.
За иллюминатором мирно и мерно мерцала водная гладь, буря задним числом казалась такой же невозможной, как Армагеддон. Река стала непривычно узкой, а ход корабля – непривычно тихим. Мир словно извинился за вчерашнюю попытку суицида. После ночного приступа во всём его поведении, по законам психиатрии, чувствовалось вялость и заторможенность.
– Извините… я вчера… не так себя вела! – сказала Вера. – И с вами, и вообще. Это всё – не я, а болезнь. И то, что я говорила вам в эти дни… простите.
– И вы меня простите, – сказал Кирилл.
Иногда Прощёное воскресение совершается посреди лета.
В сущности, их "жизнь вдвоём" уместилась в неполных три дня путешествия. Просто болезнь ускоряет время, и то, на что у одних уходят месяцы и годы, другие успевают за часы и минуты. Иллюзию всей жизни заменяет иллюзия одного дня. Тут уж не "любовь с первого взгляда", а целая "семейная жизнь с первого взгляда" прокручивается так развёрнуто и ярко… как все сверхидеи. Семья – прекрасна, но сверхидея Семьи всегда болезненно-пародийна. Найти и построить её во что бы то ни стало – всё равно что программа "найти и ликвидировать" для терминатора.
К счастью, то, что быстро возникло, так же быстро прошло. Маленькая жизнь и маленькая, несостоявшаяся смерть остались во вчера. Наступил новый день… день после конца света и… – "се, творю всё новое". В новой жизни новые люди.
Вскоре прямо по курсу развернулась дугой панорама Углича…
Удивительное дело! Тысяча лет городу – и всего одно минутное событие сделало его тем Угличем, который мы знаем. Загадочная судьба и смерть святого, которому исполнилось всего 8 лет от роду, навеки связалась с судьбой города. Как судьба Орлеана неотрывна от имени Жанны д`Арк. Редко когда Город и Святой составляют навеки одно целое, и уж совсем не припомнить, когда это в одно целое для Истории превращаются Город и Ребёнок.
Кирилл вдруг с особенной силой ощутил святость этого места. И неслучайность ночной бури, и неслучайность, что после бури они подплыли именно к нему. Где несостоявшийся конец света, там Ребёнок.
Вроде бы – несопоставимые величины… но в том то и дело, что и сопоставлять их не надо.
Один из древнейших городов Руси одиннадцатый век подряд гляделся в Волгу… И пред его возрастом такими мелкими казались все проблемы, привезённые людьми в чемоданчиках и авоськах душ на этом маленьком теплоходике, пришвартовавшемся, как шлюпка, к длинному борту Центральной Руси. Действительно, Древняя Русь – как корабль: Волга – её левый борт, Ока – правый, Нижний Новгород – нос-Стрелка.
В Угличе было столько малых церквушек и уютных домиков, что казалось, этот тихий городок и буря просто несовместимы! В иных портах тебя встречают краны, а тут – купола и колокольни. Вот уж действительно – тихая пристань!
И уж совсем неожиданно, она оказалась последней пристанью всего круиза. Потрёпанный штормом теплоход на последнем издыхании дотащился до Углича и здесь окончательно заглох. Ранения, полученные в Рыбинском сражении, оказались смертельными… или, по крайней мере, несовместимыми с продолжением плавания.
– Это мы в "Морской бой" сыграли: "ранен" – "ранен" – "убит!" – сказал Ромка.
Веру прямо на пристани вдруг встретила её мать. Марина, как-то доверительно узнав у Веры телефон, позвонила ей ещё ночью. Та примчалась из Москвы сразу сюда – ведь в Угличе так и так должна быть стоянка.
"Ну вот! Сла-ава Богу! всё, что нужно, сделали – теперь мы уж совсем свободны", – облегчённо вздохнул про себя Кирилл.
– Ну, а мы-то как? – спросил он. – Куда дальше?
– Чуть-чуть осмотримся в Угличе и тут уж решим… – сказала Марина. – Возвращаться сразу в Кострому или… своим ходом в Москву?
– В Москву-у! – просительно воскликнул Саша.
– В Москву! – поддержал Ромка.
Где-то, кажется, это уже было…
Когда сошли на пристани, первое время казалось, что берег шатается. Всё ещё не верилось, что под ногами наконец-то суша. Да уж! "Воду прошед, яко сушу…"
И ведь первым после несостоявшегсоя потопления от имени всей суши их встретил тот трагически-светлый город, который никак не минуешь по дороге в Царство. Город царевича. Не рассказать Саше про самого знаменитого мальчика в истории Марина, конечно, не могла. Типичный парадокс Божьего миропорядка: ребёнок, которого убили, стал покровителем и защитником всех детей. Неубитые просят помощи убитого!.. Битый небитых везёт! Но чуть прикоснёшься к перевёрнутому миру, перестаёшь удивляться. Для тех, кто на сегодняшнем уроке опять прошёл смерть – и в очередной раз убедился, что её нет, – всё "удивительное" автоматически становится естественным.
– А помните, вы говорили, царю Михаилу было 16 лет. А царевичу Дмитрию – вообще 8… А мне – 12… – зачем-то начал высчитывать Саша.
– И что же?
– Да ничего. Получается, один был всего на четыре года меня старше, другой – на четыре года меня младше. А я – посерединке.
– А ты у нас всегда посерединке! – сказал Ромка.
Царевич был, если угодно – подлинный помазанник Божий, только на Царство другое. Что-то в нём особенно утешительное. Люди о нём всегда спорят – одни говорят: "За что его убили?", другие: "За что он святой?" – а любовь Божия вообще не ведает вопроса "За что?". Его пример – откровение о самой сути Любви: беспричинной по определению. Беспричинной, безначальной, всем желающей Царства. Дети входят в Него первыми, чтобы приготовить путь нам. В отличие от нас, им не надо Его выбирать – они Его и не теряли. "Пустите детей приходить ко Мне, ибо их есть Царствие Небесное".
– Ну, царевич же пролил не чью-то там кровь, а свою. Поэтому получил уж сразу Небесное Царство, а не такое, – быстро нашёл объяснение Ромка.
Место его коронации было видно издалека – маленькая, но удивительно яркая церковь. "Наверное, это вообще самое кра-асное место на всей Волге!" – оценил Саша с одного взгляда. Он удивился, когда ему сказали, что церковь недействующая. Вот все церкви в Угличе действующие, а эта – нет. "Непоря-док!" – был детский приговор.
И теплоход дальше не идёт, и церковь недействующая… – что-то в мире в это утро нарушилось.
– У неё купола – как маленькая лавра, – метко выразился Ромка. Слишком уж крепко с прошлого года ассоциировались звёзды на луковках с тем местом, где он их первый раз в жизни (чуть-чуть не последний!) увидел.
– Да, звёздная была поездка, – прибавил Ромка. – У Цоя "звёздная пыль на сапогах". А у нас – звёздная пыль на куполах… всё-таки как-то оптимистичней вышло!
– "Группа крови на рукаве"? – узнал цитату Санька.
– Во-во… я как раз, кстати, тогда первый раз свою группу крови узнал! Оказалась первая.
– Ого, чувак, и у меня первая! Братья! Интересно, а какая группа была у царевича Дмитрия? – спросил Саша.
– Святая, – тут же ответил Ромка.
Никто даже не засмеялся – настолько всё было логично.
– А о чём мне его попросить? – почему-то спросил Саша у спутников, словно они должны были определить его желание.
– О чём хочешь.
– Не знаю… А о чём?
Никто не успел ответить.
– Смс-ка из РОНО! – воскликнула Марина. – Это насчёт Саши.
"Уведомляем, что решением Комиссии по делам опеки и попечительства РайОНО * района от *.*.2015 г. Вам отказано в усыновлении несовершеннолетнего Александра -ва".
– Но ведь комиссия же должна была собраться только * числа. Ничего не понимаю! Они почему-то раньше всё решили… и без нас!
– Укачало нас, что ли? Ничего не понимаю! Так быть просто не может. Мы же всё сделали правильно! – сказал Кирилл.
– Видимо, не всё…
Марина пыталась связаться по телефону, но ответов не было. Словно Сам Бог выключил обратную связь – обрубил любую попытку оспорить или хоть сколько-нибудь уточнить Его приговор. Почему-то ровно в том самом месте, где 4 века назад убили Царевича, сейчас без ножа зарезали другого мальчика.
– А как это?.. а как это так!? – ошеломлённо спрашивал Ромка. Никогда ещё в жизни Кирилл не видел брата таким растерянным.
– Сами не знаем, как!?
"И правда: с чего? почему?.. всё же, вроде, было уже совсем готово?" Вчерашнее "ура" ещё не высохло на губах.
Кто-то уже в самом конце смазал рукавом чистую ровную линию Жизни.
"А вдруг это нам отказали с Сашей из-за того, что я отказал Вере?" Но нет, мысль была такой бредовой, что Кирилл оставил её через секунду. "Нет. Дело не в том, точно не в том… в чём-то другом – важном, ясном!.. только это пока не открылось".
"И хорошо же нам было, пока не узнали… Вообще мы счастливы, пока чего-то не знаем! Каким классным кажется сейчас даже шторм. Пусть бы даже он всё тянулся-тянулся и никогда не наступал этот день после",
Почему на Земле вечно есть кто-то, в чьей власти сказать "да" или "нет" чужому счастью? Почему на всё хорошее всегда нужна виза? Почему зло вечно вламывается в жизнь безо всяких разрешений, а добро обязано иметь сто тысяч печатей и подписей?
Многоглавый дракон опять преуспел? Как вездесущий вахтёр, он сторожит с нашей помощью все входы и выходы из вселенского интерната? Сатана всё, что хотел, сделал на 5 с плюсом. Весь мир, который мы видим – свидетельство об этом. Есть только "тесный путь", и вот туда-то он бросается "всем телом", целиком, чтоб заткнуть и его.
"Да! РайОНО – слово-то какое! ОНО добралось уже до рая!"
Так вот что значит известнейшее молитвенное выражение: "Человеческому предстательству не ввери мя…"! Никогда нельзя нас, людей, передоверять людям!
– Нет, ну странно! Ну, Бог же должен был помочь! – всё ещё по инерции рассуждал Кирилл почти как год назад. (Хотя и понимал, что машет кулаками после драки).
– Бог его знает… – вздохнула Марина.
Да, Бог знает Бога – что ещё можно сказать.
Столько усилий – и всё впустую? Сначала Он прямо-таки явно помогал, потом… И куда же так резко свернул Его витиеватый (или, наоборот, предельно простой?) замысел? Стоя у разбитого корыта, мы в очередной раз не понимаем Его! Теперь-то путешествие уж точно завершилось во всех отношениях. Смска приземлила всех с небес на землю.
После невесёлого раздумья Марина сказала:
– Ла-адно! Тут уж, как говорится, "делай что должно – и будь что будет". Доделаем то, что должны. Доедем до Москвы. Покажем Саше, что собирались показать. В общем, ребята, путешествие продолжается. Что-нибудь решится за день – потом дозвонимся. Вечер утра мудренее!
"До Бога, что ли дозвонимся!? – скептически подумал Кирилл. – Ну-ну…"
– Там ещё перед Москвой как раз будет по дороге Троице-Сергиева лавра… – напомнила Марина.
– А может, туда тоже заедем? – тут же озвучил её недосказанную мысль Ромка.
– А лавра – это что? где лавровые листья? – машинально спросил Саша.
– Нет, это где очень большой монастырь, – сказал Рома.
– А, ну ладно! Ну, давайте заедем в очень большой монастырь, – хмуро согласился Саша. – Мне так-то вообще типа всё равно. Лаврушка – не лаврушка, всё равно жизнь не игрушка! – скаламбурил он на ходу. – Или, наоборот, игрушка? мне теперь всё равно. Не-е, ладно-ладно… вы на меня не смотрите: слово красивое! – поедем!
"Да, Лавра – лавровый венок победы. Мы сегодня совсем не победители, но… поедем", – подумал Кирилл. И, непроизвольно вертя перед собой только что купленный билет, как-то сказал про себя, словно то был бумажный образок (странная машинно-цифровая "икона"?): "Господи, ну, как можно сначала так обнадёжить, а потом так в последний момент… Неужели Ты точно так же обманешь нас в главном: обещая усыновить всех?"
Иван Карамазов ему "билет почтительнейше возвратил", но Кириллу билет был нужен.
Поехали на рейсовом автобусе: как им объяснили – часа четыре от Углича до Москвы… стало быть, минус один – до Сергиева Посада.
Там и сям вдоль дороги лежали деревья – будто как-то даже аккуратно, бережно опрокинутые. Вспомнилась ни к селу ни к городу "Операция Ы": как Вицын тренировался на фарфоровых кошках – вздыхал, "усыпляя" и укладывая их в рядочек.
У бури, похоже, была своя операция Ы. Но только сейчас всё это было совершенно неактуально.
Перечёркнутая надежда – больше, чем просто отсутствие надежды. В том, что она перечеркнута, сомневаться уже не приходилось. В полуденном зное тикала только беда, только тоска… "Бес полуденный" – самый страшный. Кирилл пытался про себя молиться – но это было только неслышное сотрясение воздуха непроизнесёнными словами. Ничего от них в мире не менялось. Бог молчал. Проплывали за окном роскошные пейзажи, но душа была не там, где они. Кирилл пробовал молиться Богородице: раз Она – Мать, то уж чем-нибудь да поможет… Стало чуть-чуть легче. Совсем чуть-чуть. Примерно, как если при сильной зубной боли на минуту отвлечься каким-нибудь делом…
Тоска – это параллельная жизнь. С её линии ты можешь вернуться в нормальную всего за один миг: его-то ты и ждёшь… по законам неевклидовой геометрии.
Потом неожиданно пришло на помощь имя Сергия Радонежского, и как-то от этого сразу стало ясно, что место приближается. А уж когда вдали вдруг показалась до боли знакомая колокольня и "прошлогодние" купола, что-то разом переключилось в восприятии действительности.
Два раза в одну и ту же реку!? Как же так!?
"Это невозможно… Нет. Это неизбежно!" – вспомнил Кирилл знаменитый диалог из "Матрицы".
Возвращаемся туда, откуда само Время нас выгнало. Возвращаемся всё те же – по-прежнему избитые: Адамы? админы? адофобы? адофилы?.. кто мы – после всех катастроф мы уже не знаем… но мы – возвращаемся.
10. "В соединение вся призва…"
Егда снизшед языки слия,
разделяше языки Вышний, егда же
огненныя языки раздаяше,
в соединение вся призва; и согласно
славим Всесвятаго Духа.
Кондак праздника
Троицы
Неужели я снова – в монастыре монастырей, в этой сказке сказок – в Лавре!? Неужели и она существует, и я существую: всё это не приснилось – ни Лавра, ни жизнь…
Может, прежде я спал, но это - точно не сон!
Лавра, ровно как год назад, всё тем же идеальным Градом Божьим вырастала из мира людей и многобашенно царила в небе. Будто никуда из неё не уезжали, ни в аварию, ни в шторм не попадали…
Троица вчера, сегодня и завтра – всё та же.
Проблемы приходят и уходят – а Лавра стоит.
И от входа в неё два параллельных мира с именами "Красиво" и "Плохо", – именно параллельно, не пересекаясь! – совместились в душе. Но тот, который "Красиво", начавшись при одном только виде Лавры, здесь стал магистральным. "Плохо" – это то, чего здесь нет… что стоит, как инобытие, за воротами.
Здесь – Троица.
Сами ворота уже настраивают всякого входящего, что сейчас за ними откроется что-то… чего нет больше нигде… Арка вытянулась, как огромная галерея – сначала под башней, потом под Иоанно-Предтеченской церковью. И вся эта галерея была расписана, словно ворота – это уже собор. Первый из множества здешних храмов, как бы переходящих друг в друга.
На сводах переплелось так много ангельских крыльев, что, казалось, вся арка из них и состоит. Как вчерашнее закатное небо над Рыбинским морем. А по стенам, как кадры фильма – сцены из жития Сергия Радонежского. Сразу понятно, к кому ты заходишь в гости; кто тебя встречает у самого входа и кто поведёт дальше. "Второй раз на приём к одному и тому же врачу…" – подумал Кирилл, ступая в приёмный покой.
Сразу же за аркой – Пресвятая Троица смотрит со стены огромного Успенского собора. Её почему-то видишь в первую очередь. А уж дальше – необъятные купола. Вся Лавра необыкновенно многоцветна, но кажется бело-сине-золотой: видимо, три самых небесных цвета накладывают отпечаток на всё остальное.
Звёзды на её куполах притягивают к себе за много километров – как светила особые. Как спустившееся и сгустившееся небо.
Здесь оно само закругляется в луковки. Они стоят в пространстве, как свернувшиеся свитки, запечатанные сургучом звёзд. В эти секунды кажется: нет ничего на свете красивее этих древнерусских "небесных капель"… потому что как же может быть на Земле что-то красивее Неба. Жизнь наша, бестолковая, разрозненная, "разделённая сама в себе", рано или поздно собирается воедино и уж тогда, вопреки всем правилам физики, капает в небо этими куполами.
А на них – метель с астрономическими снежинками? океан с невиданными морскими звёздами? проросшие лучистые сады наших снов? Марина как-то давно говорила, что восьмиконечные звёзды символизируют Богородицу… но здесь они были не только восьми-, а многоконечные: разноконечные в разных ярусах.
Матерь Божья, помоги… надо, чтоб у всех была мать.
Вот и вновь вошли в сад этих куполов. А ведь ехали-то в Москву… Ну, вот и приехали! Чем тебе не столица? Вот тебе кремль. Вот тебе Игумен Земли Русской вместо "национального лидера".
Иногда кажется, что с миром на его заре произошло духовное землетрясение. Тряхнуло неслабо, и всё раздвоилось в глазах человечества. Тогда, выходит, настоящая Москва – это и есть Лавра. А то, что мы называем Москвой – всего лишь смещённый на 70 километров иллюзорный двойник. Ехать в настоящую Москву – это значит, ехать в Лавру. Нам не стоит ни с чем путать свою столицу. В Троице, в отличие от "Третьего Рима" нет державности – есть святость. Державе можно только покоряться, святыню – только любить.
Было похоже, что все остальные монастыри, какие они видели в путешествии, – это такие малые детишки, а Лавра – их мама. Она – всем родная! Даже кто видит её первый раз, узнаёт тут же. Будто до "первого раза" были ещё нулевые. Все её знают, все помнят, все любят. Приезжают к ней, как к себе домой. Не знать её – невозможно, не помнить – странно, не любить – немыслимо.
Чудится в слове "лавра" что-то древесное, видится душистый лавр… посреди русской равнины. Процвёл здесь когда-то… человек! "Святой пришёл, чтобы каждый обнаружил себя, кто он есть" – вспомнил Кирилл из Жития.
Почему-то в прошлогодней беде Сергия Радонежского даже он ни в чём не винил – только Бога! Бывает ведь, что святым даже жалуются на Бога.
Святые были людьми, и потому мы их "понимаем" лучше, чем "неприступного" Господа. Потому многим людям святые кажутся чуть ли не "ближе", чем Сам Бог. С ними как-то "легче", спокойней, что ли? Есть даже такие, которые не любят Бога (и не верят в Него), но любят одного-двух "избранных" святых.
Говорят, моряки в старые времена могли порой и ругнуть Господа, но никогда, ни при каких обстоятельствах – Николая Чудотворца!
– Сергий Радонежский – это как наш русский Николай Угодник! – как раз в этот момент объяснил Рома Саше.
В Лавре был такой избыток красоты, что на первых порах взгляд "терялся": остановиться на чём-то одном или разбежаться во все стороны сразу? Как в детстве на поляне, где много-много земляники – не знаешь, с какой начать собирать! так бы все сразу и взял.
На Земле, наверное, всего несколько уголков запредельной красоты!
Но самое красивое на ней место – то, где мы однажды нашли Бога.
Там никогда не бывает плохо – там только иногда не бывает нас.
Здесь жива была Наталья Сергеевна и Таня… "Жив Бог и ты живой, не оставлю тебя", – вспомнил Кирилл слова не то Марины, не то пророка Елисея. Всё правильно! Если все живы, то самое главное – никого не оставить.
Главной "машиной времени", настроенной на прошлый год, была, конечно, колокольня. Она вставала каскадом пяти ярусов, лёгкая, необъятная, воздушно-голубая, вся в белых колоннах и узорах, слепленных то ли из снега, то ли из облаков. И венчала её корона-солнце? Дневная Вифлеемская звезда?
Какую-то бесконечно знакомую и древнюю, как мир, мелодию проиграли куранты. Ангелы звуков, посланцы Вечности, всколыхнули мир. Воздух тонко дрогнул, слыша родной Голос. Душа, тоже сразу узнав Его, стала детской-детской: чуть что – слезы брызнут.
Этот троицкий, сергиевский воздух и звук! Будто сама молитва претворилась в кислород. Здесь ведь само дыхание – уже любовь.
Та, которая – не страсть.
Та, которая – везде.
Та, которая – как атмосфера, как сама жизнь.
Кирилл снова поднял глаза. Облака раскинулись в обе стороны, будто у колокольни вдруг отросли крылья. "Ну вот, в тот раз мы поднимались. А в этот раз она сама обзавелась крыльями… как некоторые из наших, кто был на ней в тот раз. Царство Небесное…" И было чувство, что они – такие родные… всего два дня в жизни виделись, но… дай Бог увидеться опять!
Когда не остаётся никаких земных надежд, тут-то и выступает, прежде заслонённая ими надежда небесная. Как эти крылья.
– В этой Лавре столько винограда нарисовано, что прям вкусно! – сказал вдруг Саша. ("А может, это как раз тот виноградник, который хотели отобрать у Навуфея?" – вспомнил Кирилл маринину повесть).
А Рома не шутил. Он шёл задумчиво, с рюкзаком за спиной, шлёпая сандалиями по цветным плиткам лаврских аллей. В сегодняшнем мире он был? или в прошлогоднем? или в двух сразу? – трудно сказать. Что лучше: когда тебе ломают ноги или когда хотят отобрать брата?
А Красота тем временем раскрывала перед ними всё новые страницы.
Беседка над источником казалась огромным фонарём для крестного хода. Если заглянуть под её лазурный свод, там – одна-единственная крошечная лампадка, как Полярная звезда на небосклоне. Соборы заглядывают со всех сторон в арки меж колоннами и, кажется, задевают за них своими куполами. Зачем заглядывают? Хотят посмотреть на лампадку? Но она – такая крошечная, а они – такие огромные… Зачем она вообще им нужна? Зачем мы Ему нужны?
От этого навеса над Водой Живой, от лампадки сама площадь казалась церковью под открытым небом. Вообще, разве не весь мир задуман как Церковь? Разве не везде должно быть так же хорошо? Отчего же нам НЕ хорошо? Лампадок на весь мир не хватает? Заряда небесной батарейки?
Кирилл вспомнил арки Рядов в Костроме, под которыми ребята беззаботно бегали и дурачились. Давно это было! Беззаботность – то, от чего жизнь нас быстро и эффективно лечит… Но, что бы где и когда ни случилось, Троице-Сергиева лавра – проталина с подснежниками посреди вечной зимы. Островок, где несчастье пресуществляется в счастье, как хлеб и вино – в Тело и Кровь Христову.
Троицкий собор, где мощи Сергия Радонежского, душа нашла сразу, "наощупь". Он был меньше других да и стоял не в центре, в углу – но ноги как-то сами подвели именно к его дверям. Люди входили один за другим под его узоры. И в углу этого угла ждал всех игумен Сергий. Кирилл вспомнил, как Наталья Сергеевна в прошлый раз говорила про этот собор: "Ты как будто внутрь иконы попадаешь!" Всё было именно так…
Троицкий собор был тесен, но закапанный свечами сумрак расширял его, и казалось, за этим сумраком тянется во все стороны невидимое и бесконечное. Перед древними образами горели лампадки – маяки на краю безбрежнего океана. И на сколько измерений простирался этот океан? Это тебе не Рыбинское водохранилище! Сердце трепетало от вхождения в мир… неземной, но совсем не чужой – именно свой: любимый и памятный всегда… отчего? Заходишь в незнакомое - и вдруг оказывается, что как раз оно-то знакомо тебе изначально, извечно… а незнаком, непривычен, абсурден весь наш мир – тот, который мы называли "нашим".
Дом Божий – наш дом. Не вечно же нам быть бомжами! Когда мы дома, нам нет необходимости верить или не верить в существование нашего жилища – оно просто есть.
И может быть, это даже не Дом, а… Тело. Может, собор – сердце, а нескончаемая вереница людей к мощам – аорта. Всё вокруг – живое! всё – невидимо-единое. Можно ли, чувствуя пульс, приложив руку к сердцу, сомневаться в существовании живого Тела. "Да будут все едино, как Мы с Отцом едины".
В уголке этого тесно-бесконечного собора – куда тянулась, огибая столпы, очередь, – искрилась "ёлка" разноцветных огней. Лампадки в полумраке напоминали рождественские гирлянды, а морозно-серебристая сень над мощами – праздничный вертеп. Мягкий свет, блики на узорах, чувство тайны, которая всё ближе, как сердечный стук. Окошко света и тепла. Будто каждый огонёк, как ангельский зрачок, видит всю твою душу! Нет, не укоряет, не осуждает, просто видит! Охраняет Свет, который в тебе, от всего плохого, что… в тебе же.
