Саги огненных птиц

– Эй, да я только ведро возьму! – крикнул ей Ольгир, пытаясь перекричать её визг. – Во зайчиха.

В Онаскане было непривычно тихо, будто случилось что-то дурное. Стяги, ранее гордо развевавшиеся на ветру, были сняты, точно в городе держали траур. Привратники, пропустив Ольгира, начали перешёптываться за его спиной, и он, поняв, что их шептания напрямую связаны с ним, рыкнул на них. Стражники замолчали и потупили взоры.

Он ощущал подавленное настроение горожан всей кожей. Тишина была повсюду: пусть и сновали под ногами шумные дети, перебегали торопливо дорогу кошки, а люди шумели и спорили друг с другом, странное молчание затаилось в этих стенах, и Ольгир вступил в него, точно в белёсый туман.

Как и ранее, на него поднимали глаза, смотрели в спину, но было во взглядах что-то тяжёлое, и Ольгиру это совершенно не нравилось. Он занервничал, и когда мелкий торговец, зацепив его корзиной, пугливо отшатнулся, как от больного, Ольгир ускорил шаг.

Его терзало страшное предчувствие, похожее на давнее, но забытое видение. Он шёл так быстро, как только мог, но каждый шаг будто приближал его к неминуемой беде или к… уже случившейся беде.

В последний раз, когда были сняты со шпилей стяги, его мать везли в повозке к курганам. Ольгир содрогнулся, вспомнив мёртвое лицо матери, обложенное еловыми ветвями. Наверное, тогда он выплакал все свои слёзы. Больше их никогда не было.

Стража у Большого дома не остановила его, как было велено ранее, а свободно пропустила, сдержанно поприветствовав.

– Где он? – перебил их Ольгир.

– О ком ты? – Один из стражников нахмурился.

– Ты знаешь. Мой отец. С ним что-то случилось? Он умер? Почему спущены стяги?

– Нет. Он жив. Ждёт тебя в Большом доме.

– Ждёт меня?

– Да. Вскоре, как ты ушёл, он отправил отряд на поиски, чтобы вернуть тебя.

– Вернуть меня?

– Да.

– Но зачем?..

Стражник открыл было рот, но Ольгир нетерпеливо оттолкнул его плечом и отворил тяжёлые створки. Он вошёл в залу. Бухнула дверь за его спиной, и от образовавшейся тишины зазвенело в ушах. Казалось, ничего не было слышно, кроме биения сердца, отдававшегося в висках.

Его отец, Арн Креститель, сидел на резном кресле, опустив голову в ладони. Вся фигура его в богатых ярких облачениях казалась маленькой и ссохшейся, будто кто-то, насмехаясь, одел выбеленный временем скелет в красный цвет конунгов. Ольгир остановился, боясь сделать лишний шаг, но потом двинулся скорее с места, к отцу. Арн поднял на него лицо, сочетавшее в себе бездумную, пустую злую горечь покорённой, крещёной ярости и спокойствие заиндевелой души.

Они не виделись двенадцать дней, но за это время Арн постарел на двенадцать лет. Он давно был болен, но стойко боролся с болезнью, а теперь же, казалось, проиграл этот бой.

Ольгир бессмысленно ухмыльнулся своей страшной догадке. Или же от напряжения просто дрогнула щека.

– Мой брат. Лейв. С ним что-то стало? – негромко спросил Ольгир, нерешительно остановившись в пяти шагах от отца. Всё его тело непроизвольно рвалось вперёд, будто он хотел удержать конунга, но былая обида не позволяла коснуться отца.

– Тебе уже рассказали? – прохрипел Арн.

– Нет.

– Видимо, хотели, чтобы ты узнал это от меня. – Он закашлялся.

Ольгир молча ждал, когда отец совладает с кашлем.

– Его убил медведь, – сухо произнёс этот некогда красноречивый правитель.

Ольгир шумно втянул воздух носом.

– Как?.. Как это произошло?

– Его убил медведь, – повторил Арн, внутренне уже смирившись с непривычным звучанием ужасающих слов. Не впервой он теряет сыновей, но смерть первенца, наследника, сильнейшего из всех доблестных сыновей Онаскана, сломила его, как ломает ветер неупругие, могучие древа. – Когда ты ушёл, он отправился на охоту вместе со своим отрядом в ясеневую рощу.

– Я же был там…

– Но только ты вернулся ко мне живым, а не…

Арн осёкся.

– Они наткнулись на медведя, изрядно потрёпанного и разъярённого. Видимо, тот сам только ушёл от какой-то схватки. Заметив людей, он тут же бросился на них. Убил коня под Лейвом одним ударом, и тот упал, придавив ему ногу. Вторым ударом медведь полоснул его по животу… Мужчины подняли зверя на копьях, но было уже слишком поздно. Они принесли Лейва сюда. Рана была слишком глубокая. Он… Он умер через два дня, и я сразу же отправил за тобой.

– Что? – только и выдавил Ольгир, и Креститель ответил ему страшным взглядом. – Но… но… разве может он так?..

Арн замолчал, утомлённый собственной речью. Ольгир схватился за голову, запустил пальцы в волосы. Он качал головой, расхаживая по залу. Слёз не было, лишь недоумение и испуг. Ольгир всем сердцем любил брата, и тот был ему гораздо ближе отца и почти всегда был вместо отца… Воспоминания, до того трепетно-спокойные, вмиг разбились, разрушились, больно впившись в живую плоть.

Креститель попытался подняться, но был так слаб, что мог упасть, если бы Ольгир вовремя не подхватил его за локти. Отец с нескрываемой злобой посмотрел на него, и Ольгир отпрянул от этого изнеможённого, некогда могучего тела. Арну были противны собственная слабость и зимняя бледность.

– Ольгир, ты один остался у меня, – сказал он, подавляя горечь в горле.

– Пожалуйста, отец, – вспыхнул Ольгир. – Ты же и сам этого не хотел! Я же… Я же не знаю ничего и только ошибаюсь. Я… Отец, ты же ещё проживёшь.

– Полно тебе. Все помирают. И я помру, – Арн собрал всю оставшуюся властность на языке и произнёс: – Ты будешь следующим конунгом Онаскана, государем крещёных и святых земель…

– Но твой брат. Он мог бы, – прервал это Ольгир.

– А что мой брат? Он правит над Ве и одалью за Восходным озером, и ему этого достаточно. Он не тронет тебя и не развяжет междоусобицу, если ты станешь конунгом. И его век скоро подойдёт к концу, а Онаскану нужна крепкая рука, а не сухая кисть старика.

– Отец. – Голос Ольгира дрожал от отчаяния, нахлынувшего на него. – Я не готов, слышишь?! Ты всему учил лишь Лейва. Он должен был стать следующим после тебя. Он всегда был следующим после тебя. Его все знают и… и любят. Он же… он же Лейв!

– Мёртв твой Лейв, – напомнил ему Арн. – Спит вечным сном рядом со своей матерью. И я скоро отправлюсь к ним.

– Ты долго ещё проживёшь.

– Врёшь ты мне.

– Я не вру. Пожалуйста, отец…

Ноги Арна задрожали, и он рухнул обратно в кресло, подавляя кашель. Висевший на подлокотнике золотой венец правителя сорвался и покатился вниз под стол.

– Подними, – сказал он Ольгиру сквозь кашель.

– Он не мой.

– Ещё нет. – Голос Арна Крестителя ожесточился. Вновь стал властным и ледяным. – Покуда ты не образумишься, он будет принадлежать мне. Ну, или покуда я не помру.

Ольгир поднял золотой венец. Он долго держал его в руках, рассматривая своё отражение в отполированном золоте, а после нехотя протянул отцу. Арн никогда не носил венец на голове – золотой обруч всегда висел на подлокотнике кресла. Вот и сейчас Арн Креститель вернул его на место.

– Как же я образумлюсь. – Ольгир вдруг ухмыльнулся. – Я же твой беспутный младший сын. Гуляка, бесчестный лжец и пьяница, живущий как блоха. Ты сам говорил мне всё это. Разве не так?

Арн недовольно сверкнул глазами на сына. Он будто и сам был не рад, что конунгом должен стать Ольгир.

– Ты моего рода, – сухо произнёс он. – Ты от рода моего, рода Крестителя, Ольгир. У тебя моя кровь, а потому моя честь спасёт твою.

– Я не справлюсь.

– Справишься. Ярл Агни знает, что я хотел сделать наперёд. Он научит тебя. Он не поднимет мятеж и будет готов стать твоей правой рукой и опорой, пока ты не научишься.

Ольгир хмыкнул. Заулыбался.

– Ты говоришь, ярл Агни?

– Ты не ослышался. Не надо меня переспрашивать.

Ольгир хохотнул, тряхнув золотыми кудрями.

– Я напал на город свеев. Я убил не тех людей и не в то время. В конце концов, я всегда был лишь тенью могучего и мудрого Лейва. И пылью под ногами великого Арна Крестителя, принёсшего новую веру в эти земли, пылью под ногами деда – Торвальда Землевладельца, что основал Онаскан и начал изгнание суми. Я всегда был грязным пятном на чести нашей семьи.

Арн посмотрел на сына с упрёком.

– Знаешь, кто это сказал?

– Уж явно не ты. Ты бы так красиво слова не составил, – прокряхтел Креститель. – Но знать я не хочу того, кто произнёс это.

– А я всё равно скажу, отец. – Улыбка Ольгира была полна гнева. – Это сказал твой ярл Агни. Он ненавидит меня и убьёт при первой же возможности, уж поверь.

– Я не верю тебе.

– Потому что я бесчестный лжец?

– Замолкни, – проскрипел старик.

– Да полно тебе. Будто ты не согласен с его словами. Я всегда знал, какого ты мнения обо мне.

– Ты был способным мальчиком и юношей, пока не…

– Что же? – Ольгир сощурил глаза.

– Пока ты не переменился. Смерть матери худо отразилась на тебе.

– Она меня уважала и держала в чести в отличие от тебя.

– Оставь ты эти разговоры! – Арн рассвирепел. – Не тебе меня упрекать. Я не о том говорил всё это время. Ты должен быть холоден, скуп, мудр и жесток. Я вижу перед собой лишь мальчишку, развлекающегося с рабынями. Совершенно не думающего о последствиях своих поступков! В твои годы я уже изгнал всех колдунов из этих богомерзких земель!

Ольгир опустил глаза, пусть не было в нём ни капли сожаления или стыда. Недолго Арн, потерявший первенца, притворялся, будто его младший сын станет достойной заменой Лейву.

– У тебя нет даже жены, что направила бы тебя или хотя бы научила счёту. Лишь огромное количество рабынь, за которых ты платишь моими же деньгами. Женись скорее, а потом уж буду говорить с тобой как с равным! А то всё ведёшь себя как мальчишка.

– Будто жена что-то изменит, – буркнул Ольгир.

– У этого дома хотя бы появится хозяйка. – Арн махнул рукой, указывая на залу. – Да и мне, старику, спокойнее будет, что род мой не увянет. Уж я найду тебе невесту!

– Я справлюсь сам.

– Ты-то?

Ольгир отвернулся, закатив глаза. Отец повторялся. Кажется, все эти речи и угрозы конунг уже произносил прежде. Можно было привыкнуть…

Цокнув языком, Ольгир достал из-за пазухи мешочек, в котором лежали волосы Белой Гривы, и приподнял над головой.

– Позволь мне перебить тебя, отец. Я принёс тебе кое-что.

Арн недовольно скривил лицо.

– Я не… я не смог убить Белую Гриву, но вот тебе подтверждение того, что я нашёл его.

Ольгир подошёл к столу и положил на его поверхность мешочек. Арн недоверчиво нахмурил брови, но протянул руку к мешочку. Поднёс ближе к лицу, развязал узел и запустил пальцы внутрь. Из горловины Арн выудил прядку жёстких конских волос, чёрных как уголь. На лице его отразилось недоумение. Он поднял глаза на сына, но тот выглядел не менее опешившим. Старик сухо хмыкнул.

– Это какая-то шутка?

– Нет. Я… Клянусь, это волосы Белой Гривы. Я срезал их. Правда!

Ольгир почувствовал себя оправдывающимся ребёнком. Правда была на его стороне, но всё остальное было против.

– Убирайся вон, – медленно процедил Креститель.

– Отец…

– Убирайся!

Ольгир вспыхнул. Он хотел нагрубить в ответ, но был так возмущён, что не смог подобрать нужных слов. Сейчас он мог бы только ударить. Ольгир смерил Арна ледяным взглядом и направился к выходу. Дверь была приоткрыта, и Ольгир с досадой понял, что этот разговор, кажется, слышали и стражники, и притаившиеся по углам слуги. Он обернулся и произнёс негромко, но так, чтобы отец его услышал:

– Вот бы мне снова убраться восвояси, да только не возвращаться. Не видеть бы мне тебя и не слышать твоих песен о нашем… славном роде.

Арн замахнулся, точно хотел бросить в сына бесполезный мешок, но кинул его себе под ноги. Ольгир отвернулся, дверь за ним громко скрипнула.

Даже не переодевшись, Ольгир побрёл прочь. Он вышел за стены города, провожаемый недоумёнными взглядами стражи. Он хотел было свернуть налево, обогнуть Онаскан и пойти по мшистой дороге к курганам, чтобы навестить свежую могилу брата, но не смог. Ноги безжалостно понесли его к морю.

Онаскан стоял на месте, где широкая река Полотняная впадала в залив. Здесь несколько десятков лет назад дед Ольгира, ярл Торвальд Землевладелец, со своим войском в четыре сотни человек впервые причалил на ладьях к берегу. Он ушёл прочь с гётских земель, недовольный конунгом свеев Олафом. На новых владениях Торвальд и сам провозгласил себя конунгом, когда в подчинении его оказалось достаточно городов и знатных родов. После сын его, Арн, крестил земли, а сам женился на восточной принцессе, тем самым приумножив число своих союзников. Та подарила ему первенца, настоящего великана. Лейв был таким большим, что хрупкая принцесса оказалась истощена после родов и вскоре умерла. Вторую жену Арн нашёл себе сразу по окончании траура. Ей стала двоюродная сестра конунга Анунда – Сага. Дети её погибали один за другим, пока на свет не появился слабый мальчик, которому она успела дать имя прежде, чем он бы погиб. Сага назвала его Ольгиром, именем руны, чтобы дать защиту и благословение богов, и мальчик действительно выжил. Он был слабым и мелким, особенно в сравнении с братом-великаном. Часто болел, и Арну казалось, что сын вот-вот погибнет от какой-нибудь хвори.

– И лучше бы я правда сдох, – злобно процедил Ольгир.

Он пришёл к заливу на высокий каменистый берег, поросший мхом и тонкой травой. Здесь он часто проводил своё время, когда нужно было собраться с мыслями или, напротив, избавиться от них. Отсюда Онаскан казался таким маленьким и незначительным, что Ольгиру удавалось забыть о его существовании. Зато лес тут стоял не так далеко – сразу за спуском холма. Кажется, в этом лесу Ольгир впервые охотился вместе с Лейвом.

Он вздохнул и сел на самый край, бесстрашно свесив ноги. А там, внизу, шипели и пенились морские волны, стукаясь о мраморные скалы и перекатывая мелкую гальку. Обычно поле ладей было спокойным, но поднявшийся утром ветер пробудил воду, не дал ей уснуть. По правую руку загорался жёлтым закат – небесное полымя стремилось к горизонту.

Ольгир услышал приближающиеся шаги, но оборачиваться не стал. Он знал, кто это мог быть, а потому остался спокоен.

– Только не говори мне, что ты тоже всё это слышал, – пробурчал Ольгир и откинулся на траву – так было видно пришедшего.

Ситрик нерешительно приближался к краю, по большому кругу обходя обрыв. Ольгир следил за ним с усмешкой, болтая ногами в пустоте.

– Боюсь, твой отец так орал, что его слышал весь Онаскан, – произнёс Ситрик и наконец устроился неподалёку от Ольгира.

Тот смачно выругался.

– Да, это досадно, – согласился Ситрик. – Смотри, я принёс тебе кое-что. Мёд остался с тризны.

Ситрик вытащил из сумки большой свёрток с копчёным мясом и фляжку, дурманяще пахнущую крепким мёдом. Ольгир набросился на еду с таким остервенением, будто не видел пищи с того самого момента, как отец прогнал его прочь. Ел он молча, и Ситрик безмолвно сидел рядом, посматривая то на воду, то на закатное небо.

– Ты был там? – наконец спросил Ольгир, и Ситрик сразу же догадался, о чём он.

– Конечно. Куда же я денусь от епископа.

– А что отец?

– Он не пришёл на проводы.

– Правда?

– Да. У него случился сильный приступ кашля из-за переживаний, так что он задыхался, а когда кашель удалось унять травами, уснул. Хотя я бы сказал, что он скорее потерял сознание. Боюсь, недолго ему осталось, – вздохнул Ситрик.

– Я честно не знаю, чего я хочу больше, – произнёс Ольгир, дожёвывая последний кусок. – Чтобы он уже сдох наконец и я его больше никогда не видел или же чтобы он жил вечно.

– Ты думал бы иначе, будь сейчас с нами твой брат, – грустно заключил Ситрик.

– Этот человек уж точно не заслужил такой смерти.

Они замолчали, и тишина была долгой. Ситрик запустил руку в сумку и выудил оттуда восковую дощечку и иглу. Начал что-то царапать на ней, будто бы рисуя или записывая, но Ольгиру то было совершенно не интересно. Он равнодушно посмотрел на тонкие пальцы друга и прикрыл глаза. От накопившейся усталости, ярости и мёда его потянуло в сон. Присутствие Ситрика ненадолго вернуло ему уже, казалось бы, позабытое ощущение спокойствия и упорядоченности.

Хороши они были в глазах других, когда появлялись вместе, – служащий епископа и первый на весь город словоохотливый весельчак и пьяница! Знакомые с детства плут и аколут. Ситрику тогда было не больше десяти лет, а Ольгиру, который уже успел прославиться своим буйным нравом, – пятнадцать. Ситрик рос среди хольдов и сам должен был стать воином по наставлению отца, прежнего воеводы, но судьба распорядилась иначе. Его заметил епископ, отметив острый ум мальчика и умение изображать. Епископ обучил мальчишку письму и чтению, показал книги, и Ситрик, увидев их, загорелся настоящей страстью. С тех пор он стал служащим и в скором времени хотел принять постриг, чтобы посвятить свою жизнь если не Богу, но точно рисованию и письму на пергаментных страницах.

Они были полной противоположностью друг друга, но случайное знакомство легко переросло в дружбу.

Ситрик был не столь красив, как Ольгир, но черты лица имел правильные. Кожа у него была бледная, с лёгким румянцем. Глаза – серые, невзрачные, впитывающие цвета окружающей его действительности. Ситрик будто подстраивался подо всё, что видел. Вот и сейчас глаза его пожелтели и позеленели в лучах закатного солнца. Русые волосы с серым оттенком, аккуратно остриженные, тёмная одежда, не всегда опрятная, сутулая спина – он казался незаметным на фоне Ольгира, пусть и был выше его на целую голову. Ольгир как-то в шутку назвал приятеля Ситкой, сказав, что до Ситрика ему ещё расти и расти. С тех пор прозвище прижилось, и многие стали так называть ученика епископа.

– Ситка, – вдруг окликнул Ольгир, и тот поднял голову. – Скажи, что мне делать?

Ситрик покачал головой.

– Что хочет от тебя отец?

Ольгир нехорошо хохотнул и открыл глаза. Закат сгорал, и со стороны восхода наползали голубые звёздные сумерки.

– Он хочет, чтобы я заменил ему Лейва. Чтобы я стал конунгом после него самого. Вот только я этого не хочу. Я не Лейв, и конунг из меня будет никудышный. – Ольгир потёр веки. – А ещё ему надобно, чтобы я непременно женился.

– Что же, – Ситка хмыкнул. – Женитьба звучит вполне себе осуществимо.

Ольгир рассмеялся и посмотрел на друга.

– Может, есть кто на примете? – спросил Ситрик.

– Ох и ох, Ситка! И с каких это пор тебя заинтересовали дела любовные, а?

Ситрик зарделся и мотнул головой, спрятав глаза за волосами, но после медленно моргнул и поднял на Ольгира посерьёзневший взгляд.

– Не думаю, что это любовные дела, – тихо произнёс он. – Наверное, тебе придётся найти себе жену из тех, кого предложит сам конунг сразу после траура по Лейву.

– Тут ты прав, – холодно согласился Ольгир. – Правда, хочется назло старику выбрать себе в жёны одну из наложниц. То-то у него лицо будет. Я бы посмотрел. Хотя… Он, наверное, сразу же помрёт от злости, а мне это не на руку.

Они снова приумолкли. Ситрик продолжал рисовать в потёмках, уткнувшись подслеповатыми глазами в самую дощечку и склонившись над ней в три погибели, точно вшей искал. Мёд из головы уже почти что полностью выветрился.

– На днях, пока был на охоте, встретил тут одну. – Голос Ольгира был серьёзен как никогда. – Она из свободных, не рабыня. У отца её большая одаль с ясеневым лесом и переправа. Дом у них большой, хоть и старый.

– Кто же она?

Ольгир облизал губы.

– Принцесса троллей, не иначе.

– Она сейдкона? Вёльва?

– Мне кажется, да. По крайней мере, она сказала, что проклянёт меня и убьёт, если я ещё раз хоть пальцем её трону. Ты бы видел её дикий взгляд в этот момент.

– Что же, тебе оказалась по нраву та женщина, что хочет тебя убить?

– Троллье дерьмо! Да!

– Печально, – заключил Ситка.

– Мне надо поговорить с её отцом. Думаю, он согласится отдать свою дочь за меня. Ещё бы не согласился.

– Попробуй. – Ситрик пожал плечами и снова склонился над рисунком и записями.

Ольгир не стерпел, поднялся и шлёпнул его по затылку.

– Хватит глаза портить. И так ничего не видишь.

– Владыка асов отдал глаз за мудрость, я же готов пожертвовать двумя.

– От кого это я слышу, а, Ситка? Не пристало поминать асов аколуту епископа. Кончай записывать, нам пора возвращаться в город.

Ситрик потупился и покорно собрал в сумку свои вещи. Они поднялись, отряхнулись, и Ольгир, последний раз взглянув на мелкие морские волны и сплюнув вниз, направился к Онаскану. Ситрик последовал за ним.

– Я… я хотел сказать тебе кое-что, – нерешительно начал он после продолжительного молчания. Всё это время он будто бы собирался с мыслями и храбрился.

– Что же?

– Я собираюсь принять постриг и отплыть в монастырь вскорости, чтобы начать работу над книгами. Епископ посоветовал меня как хорошего рисовальщика, а я не мог отказаться, ты же знаешь. Их рисовальщик умер от старости, и пока никого не смогли найти на замену, кроме меня.

Ольгир нахмурился.

– Остался бы со мной, Ситка. Раз уж мне суждено быть конунгом, ты мог бы стать моим советником. Я доверяю тебе, как никому больше. У тебя есть голова на плечах, вон даже писать умеешь. На что тебе рисунки?

Ситрик шёл, опустив взгляд в землю. Ему было тяжело смотреть на друга в этот момент.

– Останься, – чуть более властно произнёс Ольгир.

– Я… подумаю.

– Вот и хорошо.

Ещё свежи были воспоминания о страхах, живущих в тёмном еловом лесу, а потому Ольгир подробно расспросил местных о том, как обойти стороной эту проклятую чащобу и выйти к переправе или хотя бы к броду простым путём. Оказалось, что ежели скакать на лошадях не через ельник, а сквозь ясеневую рощицу, что ближе к морю, то можно быстро отыскать пороги, где Тёплая мелела настолько, что даже козы и овцы не боялись зайти в воду. Пусть и частенько Ольгир бывал в лесу, но почему-то на переправу наткнулся в тот раз впервые. Если бы не Белая Грива, то вряд ли бы он вышел к ней.

С Ольгиром отправились верные хускарлы – Кнуд Рыжебородый и его младший брат Вигго. Ольгир приказал им нарядиться в лучшую одежду, что была у них, да перевязаться серебряными поясами. Сам же надел свой лучший кроваво-алый кафтан, расшитый голубым блестящим шёлком и серебряной нитью. На шее его висели золотые кресты, похожие на молоты, на пальцах сверкали перстни. Светлые локоны он примял шапкой с лисьей оторочкой.

– Ты так вырядился, будто свататься собрался, – не стерпел и сказал Ситрик, пока Ольгир устраивался в седле.

Сын конунга, будучи в дурном расположении духа, рассмеялся.

Вышли они чуть позже рассвета, почти не отоспавшись за короткую сумеречную ночь. Ветер к утру пригнал густые серебристые облака, так что день немногим отличался от белой ночи.

Во время поездки Ольгиру удалось отдохнуть. Он любил быструю езду и дорогую одежду, мягкую и приятную к телу. Он подгонял своего коня, Сола, а тот и рад был помчаться вперёд так, что шапку приходилось прижимать к голове, чтобы не потерялась. Кнуд и Вигго отставали, но не теряли Ольгира из виду: светло-серая шкура Сола и яркий плащ его хозяина были видны в лесу издалека.

День уж был в самом разгаре. Наконец показались частокол и переправа, скрытые до этого за пологим холмом. Ольгир напряжённо осматривался, отыскивая глазами Ингрид или её отца, но никого не было видно. Неспешно съехав вниз ко двору, Ольгир остановил Сола, привстал в седле, пытаясь заглянуть через частокол, но снова никого не приметил.

– Что ж. Будем дожидаться? – спросил Кнуд.

– Будем, – ответил Ольгир и спешился. Братья последовали его примеру.

Ольгир подвёл Сола к воде, чтобы конь напился, да и сам, стащив башмаки, по колено зашёл в реку. Гладь её была пугающе тёмной, будто кучевые облака вовсе не отражались в ней. Ольгир зачерпнул воду пригоршней, умылся, и тут его коротко окликнул Вигго, указывая в сторону леса. Ольгир поскорее вышел на берег, поймав Сола за узду, обулся, но, как показалось ему, в намокших по краю штанах он уже растерял большую часть своей важности. Ингрид и её отец вернулись раньше, чем он ожидал.

Ольгир запрыгнул в седло и подъехал к Кнуду и Вигго. Те встали по обе стороны от него. Вышедшие из леса Хаук и Ингрид замерли, заметив у своего жилища богато одетых конников при оружии.

– Здравствуйте! – громко крикнул Ольгир. – Мы пришли к вам с миром.

Ингрид, узнав голос, шагнула за спину отца, но Ольгир не обратил на то внимания. В этот раз волосы её были заплетены в две рыхлые длинные косы, каждая из которых была перевязана тонкой голубой лентой. Пряди, выпавшие из кос, частью скрывали лицо Ингрид, и Ольгир мог рассмотреть лишь внимательный взгляд холодных и дерзких глаз.

По отцу Ингрид трудно было догадаться, что именно он породил её. Хаук был настолько худым и бледным, что тело его казалось бессильным, но внешняя слабость эта была обманчива. Ростом он лишь немного превосходил дочь, на голове редким пушком светлели волосы, обнажая лысину, а длинная двурогая борода свисала до середины груди.

«Верно, в красавицу мать уродилась Ингрид, – подумал Ольгир, – раз так мало общего было меж ней и отцом».

– Здравствуйте и вы, – осторожно ответил Хаук. Голос его был густым и глубоким, как туман в овраге. – Кем будете?

– Я Ольгир, – охотно представился сын конунга и выехал вперёд, почти поравнявшись с Ингрид и её отцом. Она ещё на краткий шаг отступила назад.

– Сын Арна Крестителя, – догадался старик и почтительно кивнул мужчине. – Я Хаук Сказитель. А это моя дочь Ингрид.

– Твоё имя кажется мне знакомым, если я не путаю тебя с другим Хауком Сказителем. Да и с твоей дочерью мы знакомы. – Ольгир ухмыльнулся.

Хаук удивлённо изогнул кустистые брови.

– Правда? – Он повернулся к дочери. – Она мне ничего не сказала о тебе.

Ингрид нахмурилась и потупила взгляд. Подбородок она продолжала держать высоко, пусть опущенные глаза её были сокрыты тенью густых ресниц.

– Видно, хотела оставить нашу встречу в тайне. – Ольгир улыбнулся шире. – Позволь также представить тебе моих верных спутников. Это Кнуд Рыжебородый и его брат Вигго.

Хаук кивнул и им.

– Дозволь пригласить тебя, Ольгир, и хускарлов твоих в моё скромное жилище. Правда, мы не были готовы к визиту столь почтенных гостей, а потому ничем свежим не смогу угостить тебя. Разве что есть у меня пара бочонков душистого пива.

– И того будет достаточно. – Ольгир спешился и пошёл за Хауком. Кнуд и Вигго последовали за ним.

Старик пропустил их первыми в небольшой двор, показал, куда поставить лошадей, и встал на пороге, как бы приглашая заглянуть в дом. Ольгир огляделся. Двор был аккуратным, убранным, да и сам дом выглядел добротным, лишь крыша, поросшая кое-где сорной травой, пестрела заплатками в нескольких местах. Входную дверь и перекладину над ней украшала замысловатая резьба.

– Ингрид, налей лошадям воду, – приказал Хаук, и дочь охотно взялась за вёдра, лишь бы не оказываться с Ольгиром под одной крышей.

Мужчины прошли в дом, и Ольгир ненадолго задержался на входе, рассматривая замешкавшуюся у корыта Ингрид. Она подняла глаза, и их взгляды встретились. Ольгир довольно прищурился, как сытый зверь, Ингрид же смотрела на него с холодной ненавистью. Она догадывалась, с чем он пожаловал, но ни одним движением не выдавала своего волнения и заинтересованности в происходящем. Ольгир скрылся в тени дома, прикрыв за собой дверь, и тогда только Ингрид выдохнула. Пока никто не видел, она осторожно протянула руку к Солу, пытаясь погладить его нос, но конь отвернулся, не найдя в протянутой ладони угощения. Пусть и был он светлым, как Белая Грива, но вёл себя как обычная лошадка. Ингрид разочарованно отступила и снова подхватила вёдра.

Изнутри дом тоже не выглядел бедным. Ольгир догадался, что прежде тут жила большая знатная семья, и спросил о том хозяина. Хаук, усадив гостей за стол, охотно принялся рассказывать о своей судьбе. Слушать голос его было одно удовольствие.

– Что правда, то правда. – Хаук грустно улыбнулся. – Дом этот построили мы с моим братом и отцом. С тех пор жили тут вдевятером. Мои родители-старики, я с женой, наши дети и мой брат с женой. Бездетные. Родители мои, несложно догадаться, давно уж умерли от старости, и отец нам с братом завещал эту переправу. Было это ещё в те времена, когда сумь не боялась выходить из леса к реке и грабила расположенные неподалёку поселения. Это сейчас тут тихо и покойно, а тогда отец твой, сам Арн Креститель, присылал сюда небольшие отряды воев. Бывало, в опасные сезоны и они у нас жили, так как переправа важная была. Ещё один дозор всегда стоял на порогах, кажется, там до сих пор сохранилось основание сторожки, пусть домишко-то уже давным-давно раскатали по брёвнышку люди из соседнего села. Так что пусто в этом доме никогда не было.

Хаук достал ячменное пиво, ржаные лепёшки и сушёную рыбу. Угостил скромной пищей знатных гостей и продолжил:

– Мы с моим братом примерно тогда же ходили в поход. Вроде вёл его тогда теперешний воевода конунга – ярл Агни. Мы добрались до самого Великого моря, до края света, как мне тогда казалось. Оттуда мы с братом привезли много сокровищ, которыми после украсили дом и одежду, но самое большое сокровище привёз я. Свою жену. Самую красивую из арабок, что я когда-либо видел. Её глаза были черны, как зимняя ночь, волосы, что она так настойчиво прятала, были похожи на тёмную текучую реку, а кожа пахла розами и апельсинами. Она была взята в плен, как дочь какого-то важного господина, за которую был обещан выкуп, но позже оказалось, что она всего лишь служанка. Мореходы хотели обесчестить её и выбросить за борт, но я заступился за неё, потому что влюбился, как мальчишка, с первого же взгляда. Не знаю, почему меня тогда послушали и девушку оставили в покое – может, нас обоих спасла честь и слава моего отца, верного друга конунга Торвальда. Но я пообещал тогда, что она не станет лишним ртом, так как я буду в походе делиться с ней своей едой, а сама она станет трудиться с мужчинами наравне. Она и правда оказалась полезной нам. Не отказывалась от общей работы, штопала нашу одежду, приносила фрукты и никогда не перечила. Я ревностно сторожил её честь, но вскоре мужчины, отыскав себе плотские утехи в городах Великого моря, перестали обижать её.

Хаук приумолк. Он сидел на скамье, слегка трясясь, будто его тело вспомнило морскую качку. А в ушах, верно, шумела морская вода, плескаясь и выбрасывая на берега памяти воспоминания. Ольгир слушал Хаука внимательно, с почтением. Когда-то он слышал о Сказителе краем уха, но не знал, что тот обосновался на переправе не так далеко от Онаскана. Хаука приглашали на пиры и тинги, и тот являлся на них один, без семьи, но в руках его, как грудной ребёнок, всегда были чудные расписные гусли суми – кантеле. Редко баял он, как обычные скальды, не рассказывал саг, а всего чаще пел свои и чужие слова, и песни его были просты, но необычны. Знал он тексты и на чужих языках, и люди дивились, внимая ему. Много кто приходил послушать иноземные песни о Великом море, пока однажды Хаук не перестал появляться на людях, и на то, как оказалось, были причины.