Loe raamatut: «Змеиная невеста», lehekülg 4
Глава 3
В домике небольшой фермы около ворот Таруверди утро начинается как обычно. Едва солнце поднимается над горизонтом, все его обитатели привычно встают с постелей: младшие дети бегут кормить просыпающихся животных, мать растапливает печь, заводит тесто на лепешки, и, оттирая руки о передник, собирает старшему сыну узелок в поле. Через минуту в сенях появляется и он сам, с красными щеками и запыхавшийся – встал раньше всех и уже почистил стойла. После смерти отца все хозяйства повисло нем так же, как на матери, без него она бы не справилась. Уходя пастушничать, он мельком чмокает мать в щеку и улыбается, глядя, что она положила ему в узелок горячую булку к холодному мясу дикой утки и кожаной фляге с водой. Дичи осталось совсем немного. Если будет время он обязательно пойдет на утку или перепелку. Кто-то из соседей недавно говорил, что заяц пошел. Мысль о запахе жаркого с зайцем скручивает живот в предвкушении. Надо бы сходить, да кого-нибудь из младших мальчишек прихватить – пусть учатся.
От восхода солнца минул час. Парень все еще ведет свое стадо на ближайшее горное пастбище, годное летом. Едва дойдя до обычного места, он скидывает на землю сумку и свистом направляет собаку выровнять стадо. Овцы разбредаются по поляне и молодой пастушок мостится в своем обычном месте у густо раскинувшего ветви каштана. Трава тут была удобно примята, а ствол наглажен не одной спиной. Из пастушьего возраста он почти вышел – в другой раз пасти стадо он отправит брата, сам же основательно примется за хозяйство. Он уже почти мужина, матери нужно больше помощи на ферме. Но сейчас, сейчас он сладко, протяжно зевает и закрывает глаза. Роське можно доверить стадо – пес опытный и толковый, его еще отец натаскивал.
Под ранние песни дроздов и зарянок ему снится юная тонкая Леля – новая девочка у Мадам из розового дома – сбросившая ему с балкона надушенный платок на прошлой неделе. Парень чуть смущается во сне и устаивается по удобнее, стараясь согреться на краю леса, под упавшей недавно росой. Тут же, ожидая ласки, к нему подбегает черно-белый лохматый пес. Он уже строго обежал круг по поляне, и выполнил свои утренние обязанности. Теперь он тычется мокрым носом в сонное веснушчатое лицо и облизывает щеку пастуха. Сквозь сон, привычным движением тот треплет взлохмаченную шерсть и поворачивается на другой бок. След от собачьего носа, во сне превращается в нежный поцелуй.
В его сне тишине окружающего леса вторит тихая гавань, освещенная вечерними огнями дома удовольствий. В его сне мечты и нежные руки, ласковые голоса и смех.
Затихающий лес тихо окутывает утренний туман.
Впрочем, затихает он не так, как должен в этот ранний час.
Что-то не так.
Роська настороженно поднимает уши и замирает. Сквозь беспорядочное овечье блеяние пробиваются лишние звуки. Гулко отдается хруст веток под чьими-то тяжелыми лапами, ветки деревьев гнутся против ветра, и лес заполняет тяжелый, мускусный запах хищника и запах крови. Они были на этой поляне бесчисленное колличество раз. И этот шум нарушает привычный порядок. Пес это чувствует. Он чувствует чужака.
Пес обегает поляну, рыкнув на овечек и отгоняя их подальше, бесстрашно открыв грудь тому, что идет впереди, он закрывает стадо.
Время отсчитывают шорохи, пока ветви деревьев не расступаются перед монстром. Он стоит по-человечьи, на задних лапах, но он выше и больше любого человека, он покрыт шерстью, как зверь, он пахнет волком.
Роська фыркает и тихо рычит.
Оборотень тяжело дышит, его длинные лапы волочатся по земле и оставляют бороздки острыми когтями, вокруг раскрытой пасти засохла чужая кровь.
Пес снова рычит, угрожающе прижимаясь к земле. Он знает, что этого врага ему не побить, но драться до последнего он сможет, он сможет дать стаду и хозяину время. Его лапы зарываются в землю, готовясь к последнему прыжку.
Монстр перед ним делает шаг назад. Огромная фигура погружается обратно в тень леса. Он не уступает. Он выражает… уважение?
– Успокойся, маленький брат, – Монстр говорит.
Монстр говорит, как хозяин. Его речь мешается с рыком зверя, но звуки похожи на человечьи. Роська не понимает их смысла. Он чувствует, как беспокоится стадо за ним, слышит их блеяние.
Оборотень разминает когти, тугие мышцы перекатываются под звериной шкурой. Пес приближается и преграждает ему путь. Разоравать эту храбрую шейку не займет и минуты.
Но он не настолько голоден, он только зол. Охотники гнали его практически от самой деревни и ему удалось убить лазутчика. И вот он на поляне перед стадом под оханой одной собаки и спящего человека, им вольготно и безопасно. Рядом город. Город это хорошо. В городе можно затеряться. Нужно только сбросить шкуру. Это он может.
Оборотень вдыхает запах страха и бросает охоту.
– Ты хорошо несешь службу, маленький брат, – он возвращается в лес, и бесшумно ступая, исчезает, – Я не трону твое стадо и твоего человека, на сегодня я сыт.
Глава 4
По пути к храму Арха прокручивала в голове варианты поведения. Ко всему не подготовишься, конечно, но хоть что-то. В прошлый раз в городе не было ни храма ни святой и чего ждать она пока не понимала.
Она глянула на Рена, обманчиво вальяжно развалившегося на лошади. Одной рукой он размахивал фляжкой, приглашая угоститься наших провожатых, другой рассовывал кинжалы в сапоги и скрытые кармашки на поясе. Архе от кинжалов толку не было, пользоватся оружием ловчее, чем пара банальных запахов под угрозой смерти, она так и не научилась. Она практиковала другие умения.
Впрочем придумать что-то толковое по дороге, не зная к кому их ведут у нее не получилось. Петляя по проулкам, они вернулись к храму, удивительно быстро.
Спрыгнув с лошади Арха, едва не поскальзывается на остатках опавшей груши, плоды гнилые, вокруг вьются мошки, запах такой тошнотворно сладкий, что ее слегка мутит. Рен подхватывает ее под руку и успевает сунуть холодный ножик и ей в потайной карман платья. С чего он так разволновался? Многовато предосторожностей для визита в религиозный храм. Огруженные стражниками спереди и сзади они поднимаются по ступенькам.
У самого входа стражники распахивают перед ними двери и остаются снаружи. Вперед проскакивает тот самый таракан, заговоривший с Архой. Он шепчет что-то одной из проходящих мимо девочек, одетой в серое закрытое платье и кивнув, скрывается в одном из коридоров. Девочка простецки улыбается гостям и машет рукой, как бы прося идти за ней, с невозмутимостью, которой можно позавидовать.
Сени, которые они проходят, перед входом в большой зал темные и неотесаные и после них – задумано так или нет – комната куда их вводят впечатляет. Всего на секунду, но впечатляет – тут светло и оттелка претендует на дороговизну. По-деревенским меркам, конечно, подмечает про себя Арха. Примерно так себе, наверное, представляют дорогую обстановку те, кто никогда не видел настощего богатства. Латунные украшения слабо подражают золоту и налеплены везде, где не попадя, статуи в зале большие, но вычурные и вульгарные, всюду какие-то красные тряпки-шторы из разных видов бархата, габардина и вельвета, все в разных оттенках и разной длины. И в центре всего несуразный стул с несуразной девчонкой.
Проводница чуть отбегает вперед и бухается на колени перед своей госпожой. Она громко и очень важно докладывает о гостях, эхо ее голоса не скрадывают несчастные раскиданные и развешанные тряпки.
– Хорошо, хорошо, э-э – святая запинается, – дорогуша, спасибо, я приму их.
Девушка сияет поднимаясь, и довольная отходит к краю постамента, где сидит ее святая. Арха с Реном подходят ближе. Стула им не предлагают. Разговор либо будет коротким, либо при святой не положено сидеть, если ты не на колянях.
– Какая честь! В наш скромный город прибыла такая особенная госпожа, – святая кокетливо склоняет голову, – Очень рады принять у нас Великую Провидицу. Особенно я рада. Всегда приятно встретить старую подругу.
Арха деланно хмурится. Задней мыслью, впрочем, она понимает что спектакль может остаться не замеченным – из-за вуали ее глаз совсем не видно. Взмах руки – вуаль подлетает вверх, картина повторяется.
– О, неужели милая подруга меня не узнала? – девушка на троне поджимает губы, – когда-то мы были совершенно знакомы.
Арха протягивает Рену руку, он знакомым движением быстро стягивает с нее перчатку и Арха махнув перед собой оголенной ладонью широко улыбается, словно только что все поняла и увидела.
– Как же не узнать. Дорогая Кара, я рада новой встрече с тобой.
Едва увидев, кривую ногу в вырезе платья Святой Каремы, Арха вспомнила Кару – сопливую, вечно голодную, с грязным, покрытым пылью слюнявым ртом, эту девчонку, что таскалась за ней по этим улицам, едва поспевая из-за покалеченной в младенчестве ноги. Отец, в пьяном угаре, не обрадовавшийся, рождению третьей дочери, швырнул ее, едва продравшую глаза в окно. Девочка выжила, но калекой осталась навсегда.
– Славно, славно, по такому случаю, мы сегодня устроим праздник, – Кара хлопнула в ладни и обратилась к приведшей их девушке, – Дорогуша, оставь нас поговорить и передай на кухню, чтоб начали приготовления.
Едва девушка покинула зал, святая слегка осела в кресле, от напряженно выпрямленной спины не осталось и следа. Но искалеченную ногу же не двинула ни на сантиметр. Ее она выставляла гордо.
– А где же Галла? Неужели ее с вами нет?
– Галла мертва.
Кара, кажется, искренне растроилась и поникла еще больше, впрочем она почти сразу, словно опомнившись, вновь задрала нос, как прежде, так, что ее ноздри было видно больше чем глаза. Поза гордая и в равной степени неуклюжая.
– Очень жаль, я наделась, когда-нибудь снова ее встретить. Поблагодарить за науку. В конце концов, моя божественность ее заслуга. Я хорошо, слушала, все что она говорила.
Грязная, бедная босячка, но не глупая. За это должное отдать можно.
– Она вспоминала о тебе время от времени, – Душевно начала Арха, – то какой внимательной и способной ты была.
Кара хищно сщурилась.
– Можешь сильно мне не льстить. Я прекрасно знаю, что твоя мать обо мне думала. Галла была жесткой, но честной, – Она потерла уродливое вывернутое колено, – сказала, что даже это можно использовать. И оказалась права, как видишь. И кажется я оказалась лучшей ее ученицей, как считаешь? Твой соколиный нос годен только вуаль держать, а я своей ногой новую религию организовала. Это теперь символ моей святости.
