Loe raamatut: «Мне должно это нравиться», lehekülg 5
7. Костя
– Костя, – как загробный шёпот. – Костя, это я, – всхлип.
– Маша! – вскакиваю. Ладонью в воздух, чтобы все молчали. – Маша! Где ты?
У меня перехватывают телефон. Ставят на громкую связь. Что-то подключают.
– Костя… – она плачет.
– Хорошая моя…
Два дыхания в трубке. И его хриплый, деформированный техникой шёпот: «Расскажи ему». Я сжимаю кулаки, режу ногтями ладони. Не угрожать. Они говорили. Не угрожать.
Она долго выдыхает, и тихо:
– Он бьёт меня.
Нет.
– Он заставляет меня рассказывать о тебе. Как ты… как ты тр… тр… Как мы занимались любовью.
Звонкий удар. Он ударил её. Он ударил её прямо сейчас.
Она вдыхает громко, с дрожью:
– Как ты трахал меня. И что я ощущала, когда ты внутри.
Следователь не отводит от меня глаз. Он показывает: молчать. Ждать. Чем больше времени протянется звонок, тем больше шансов найти их.
– Самое страшное случилось сегодня утром. Он изнасиловал меня в первый раз.
Выдыхаю носом. Сжимаю зубы до треска в челюсти. Вгрызаюсь в собственные щёки.
– Он был так груб, Костя. Если бы ты только знал. Ты бы достал его из-под земли.
– Я достану! Слышишь?! Сука! Ублюдок! – выплёвываю в трубку. – Я найду тебя!
Меня толкают, держат за плечи двое. Я вырываюсь, и к двери. Хочу оглохнуть. Не хочу слышать. Знать. Существовать после всего этого.
– Он разорвал мою одежду. Запрещал закрываться. Хлестал по рукам. Бил меня ногой в живот. Я падала. Он поднимал. Прижимал меня к стенке. Душил. Я сопротивлялась, Костя. Я клянусь тебе. Но когда он навалился на меня, придавил к полу… Он такой тяжёлый. Я не могла ему помешать.
Меня швыряет по комнате. Я сдерживаюсь из последних сил, чтобы не сбежать, как последнему трусу. Я ненавижу её голос теперь.
– Я сломала об него все ногти. Я кусала его, Костя. А он продолжал… Потом он завязал мне глаза. И я не слышала его шагов. Сначала шорох. Свист. Удар. Я кричала. Кричала изо всех сил.
Хватит. Пожалуйста…
– Когда я остаюсь одна, я обнимаю себя руками. Я представляю, что мои пальцы на рёбрах – твои. Но он лишил меня и этого. Потому что теперь любое прикосновение причиняет мне только боль.
Они не могут его вычислить! Тот, что с устройством у телефона, кривит свою сытую рожу и мотает головой. Как так может быть? Как?
– А час назад… – дрожь голоса. Стук. Будто чуть не выронила трубку. – Час назад он взял нож. Мои ноги были широко раздвинуты. Связаны на щиколотках так туго, что синели пальцы. Он… – всхлип, шёпотом «я не хочу», хлопок по голой коже, вскрик. – Он сел напротив, развернул нож лезвием к себе. И ввёл рукоятку в меня. Большое, толстое, до самого основания.
Я подавляю приступ тошноты. Лбом в холодную стену.
Он заставляет её говорить это. Она будто зачитывает с листа. Да. Это неправда. Это лишь его фантазия. Он не делал этого с ней.
– Мне было так больно, – она опять плачет. – Он вытаскивал его, полностью, и вводил снова. Я чувствовала, как внутри надрываются ссадины. Он смотрел мне в глаза. Ему нравилось наблюдать за мной. Изучать мои ощущения. А потом он убрал нож. И втолкнул в меня свои пальцы. Сказал, что я сухая. Склонился к моему животу. И начал ласкать меня языком… Так, как ты никогда не делал… И я потекла.
Бью стену.
– Это неправда!
Глухое: «Я лю…», и звонок обрывается. В комнате эхом стоит её вопль: «Это неправда». Это неправда. Всё это неправда. Он ничего с ней не делал. Он просто ждёт. Удобного момента, чтобы выпросить денег. А это специально. Он придумал всё это, чтобы выпросить больше.
– Он ещё позвонит. Позвонит, – врёт следователь.
Я оглядываю комнату, в которой всё это происходило. Если мужчина ни на что не способен, он разрушает то, что не может дать сдачи. Я лишь портил вещи. Сорвал штору. Разломал барный столик, который принадлежал нашей семье больше тридцати лет. Он схлопнулся под моим кулаком как бумажный китайский фонарик. Обожгло руки взбитое стекло. И ссыпалось. Ковровое покрытие заменили на ламинат. Ещё избил сотрудника полиции. Потому что мы не смогли получить координаты. Он. Не смог. Отследить. Звонок. Который длился, сука, больше четырёх минут. Вот там бил, загнал его в угол, где теперь стоит огромный аквариум.
То, чего теперь здесь нет, напоминает о днях, пока Маша была там, в руках того, под его телом, мучительно медленно изничтожаемая. Сначала морально. Затем физически. То, что здесь присутствует, тоже служит напоминанием. И в первую очередь, мой отец. Потому что из-за него произошло всё это говно.
Интересно, он дал бы денег, если бы тот попросил? Я убеждал себя до последнего, что за неё потребуют выкуп. Я этим оправдывал своё бездействие. Бездействие в течение двух дней после её похищения.
Их было бы больше.
Если бы Машин отец не забил тревогу.
А если бы он этого не сделал, не приехала бы полиция.
А если бы полиция не приехала, прессе нечего было бы сказать.
А если бы в прессе не стали выдавать информацию, что к дому мэра приехала полиция, похититель потребовал бы выкуп.
Слишком много «если».
На западе прореженный пустотами ряд сосен. Их кроет снег. Алая машина притаилась у поворота, на кромке обочины. Ветер швыряет в моё окно капли обрывками паутины. Через набухшие линии как через сломанную лупу искажаются очертания забора, разделяющего нас. Их выгнутая поверхность задаёт погрешность в восприятии расстояния. Кажется, что она ближе ко мне, чем есть на самом деле.
Она там. Девушка, которая следит за мной. Смотрит сквозь лобовое.
Долбаная журналистка. Кого она больше ненавидит: меня или Сашу?
Ничего не стоит обмануть её. Обойти дом с другой стороны, выбраться через узкий проход, рубящий котеджный посёлок на две части. И подойти сзади. Я заставлю её выйти. Возможно, мне придётся разбить стекло.
Выволочь её хрупкое тело и бросить на снег. Ей будет не больно. Только страшно. Может, она побежит. Если удастся погнать её в лес – она, считай, моя. Она не знает ни одной тропинки здесь. Потратит много сил зря, пока будет бежать. Быстро устанет. Поймёт, что единственный способ выбраться – вернуться назад. Ко мне. Будет ждать шороха моих шагов как спасения. Будет выискивать мою фигуру в промежутках между стенами из деревьев. В двутонном пейзаже из чёрных стволов и белого влажного снега будет жаждать хаоса. И я приду. Разбавлять контрасты.
Толстовка. Плевать на холод. Быть манёвренным сейчас важнее. Высокие ботинки. Если побежит в лес, я смогу добраться до неё даже через самые крутые сугробы. И мне ничего не будет это стоить. А девушка измучается в своих коротеньких уггах. В широкие полости вокруг тонких щиколоток наберёт снега. Промокнет. Она будет терять одежду. Выскочит из кармана перчатка. Зацепится распахнутым шарфом за ветки. Исцарапается в кровь. Будет падать. Вставать. Бежать до последнего. Вывалять её в снегу. Станет насквозь мокрая.
Узкая калитка. Тесный коридор из заборов-прутьев. Заледеневший пожарный пруд. Я иду по выбритой грейдером просёлочной дороге. Снег здесь остался тонким слоем. Плотно сбит, идеально гладок. Можно скользить, если кто-то подталкивает в спину. Меня подталкивает. Желание добраться до девушки сейчас же.
Она попятится? Или будет ждать, пока я не подойду вплотную? Она ведь тоже что-то решает в этой ситуации. А я хочу, чтобы решал только я. Пресечь навсегда её попытки делать что-то относительно меня. Если бы можно было одним взглядом выбить из неё эту дурь. Она смеет следить за мной. Разглядывать меня украдкой. Думать обо мне то, что ей заблагорассудиться.
Девушка вышла из машины до того, как я вывернул на дорогу. Она идёт к моему дому. Отдаляется от меня. Убыстряю шаг.
Толкнуть её в спину? Упадёт – поднять? Поставить на ноги как вздёрнуть. Заставить посмотреть мне в лицо. Пусть как следует разглядит меня и запомнит: ко мне больше никогда не приближаться.
Замерла. Голые кисти в кулаки медленно, пальцы нервно подрагивают, гладят воздух, пока ногти не начинают царапать ладони. Как услышала? Не сбавляю шаг.
Оборачивается. Резко. Будто репетировала эту сцену. И позади уже несколько дублей со мной. Она не испугана. Держит лицо.
– Ищешь меня? – говорю холодно, приближаюсь к ней методично.
От моего голоса вздрагивает. Её передёргивает как от противного воспоминания. Меня не останавливает. Ещё десять шагов, не больше, и я буду вплотную.
Она бросает взгляд на свою машину. Я слишком близко. Не надо было выходить, дурочка. Ты на моей территории. Твоё – только твои мысли. Но всё выложишь, если захочу.
Даю ей фору на эти пять шагов. И вслед. В лес. Через сломанные ею ветки.
Девушка ищет тропу. Её взгляд мечется во все стороны. Я ловлю его весь, когда она оборачивается, убегая от меня. Быстро иду за ней. Сбиваю ветки ладонями с пути. Мне здесь как по ровному. Она по снегу как по высоким, криво слепленным ступеням. Проваливается. Зачерпывает снег, он жжёт ей пятки, щиплет, будто впивается мелкими зубками в венки.
Прогибается под тяжёлой веткой ели. Ещё раз. Ещё. Исчезает между тёмно-зелёными иголками ненадолго. И снова высокие сосны позволяют ей убыстрить шаг.
Её кудрявые волосы выбились из-под шарфа. Кончики намокли от снега и распрямились. Я слышу, как они с глухим стуком ударяются об пуховик, когда она подскакивает на склоне и сносит себя на тропинку.
Берёт вправо. Резко. Поскальзывается. Падает на одно колено. Отталкивается голыми ладонями от снега. И снова на ногах.
Теперь она бежит быстро. Изо всех сил. Но этого недостаточно.
Я просто стою на тропинке и жду. Ловлю себя на отчётливом желании: пусть ещё чуть-чуть это продлится. Пусть она как можно дольше будет надеяться, что сможет убежать. Сломать её надежду, разгромить в пух и прах мне будет слаще лёгкой добычи.
Про себя считаю до трёх.
Она замерла так же резко, как тогда на дороге. Вслушивается в далёкий лай собак в стороне. Вой машин. Скрип деревьев, которые валятся, срубленные пилами.
Она снова ко мне лицом. Смотрит.
Два. Один. Срываюсь. Мчу в её сторону. С места развиваю такую скорость, что не остаётся никаких сомнений. Секунды, и она больше ничего не сможет сделать.
Я различаю каждую эмоцию на её лице. Она плачет. Её трясёт. Столько плохого из-за меня. А ведь она даже не знает, кто я и что я. Но будто специально выбрала ту же гамму чувств, которая была у моей матери при нашей последней встрече: ненависть, презрение, гнев, но всё от чувства собственной вины. Та винила себя в том, что ненавидит собственного ребёнка. А в чём винит себя она? За что так ненавидит саму себя? Она будто специально хочет, чтобы я уничтожил её.
Тропинка увела бы её вглубь. Но она выбирает бег с препятствиями. Снова в ветки. Думает, мне тяжелее петлять между деревьями, чем ей. А всё наоборот. Я давно научился маневрировать. Жизнь обязывает. А она – порыв, импульс в чистом виде.
Режу расстояние диагональю. Близко. Ещё чуть-чуть, и смогу различить ритм её дыхания. Она вымотана, как раненая в крыло птичка перескакивает через гладь снега, вспоротую собачьими следами.
Поляна. За ней – ещё метров двадцать леса. И стройка. Но туда девушке уже не дойти.
Шаг, два. Стоит лишь протянуть руку. Схватить её за волосы. Сделать больно. Я хотел намотать эти кудри на кулак, когда ещё впервые увидел её.
Она остановилась. Резко и внезапно. Без видимой причины. И мой рывок остаётся при мне. Я торможу в метре от неё. Могу теперь досконально различить узор, переплетённый в блеске её волос: золото и коньяк, такие цвета чередуют друг друга в её кудрях.
Она так близко. Но её дыхания не слышно. Заглушает остервенелый лай впереди.
Между хилых рябин, криво обросших малинником со всех сторон, прут собаки. Стая. Пасти оскалены. Лай начинается с рыка, и обрывается жёстко, таким же хрипом, закольцовывая угрозу в один короткий и не требующий раскодировки звук. Они говорят на человеческом языке: «Рвать!», «Рвать!», «Рвать!»
Девушка хочет бежать. Она заносит ногу над первым шагом. Я хватаю её за локоть. Она вскрикнула, сошла на всхлип. Тащу её к себе. Прижимаю резко. Она врезается спиной в мою грудную клетку.
Перебираю пальцами по её рукавам. Мягко толкаю. Прячу её за спину. Шепчу:
– Молчи и не двигайся.
Стая врезается клином в личное пространство, обступает дугой. Вылезают только головы. Тела дёргает от лая, заставляя полукруглую линию ряда искривляться изломами. Передние лапы вытянуты до предела. Подползают, режут когтями снег. Приближают носы. Морщат их. Втягивают запах распахнутыми ноздрями. Из-под кожи проступают от ярости рёбра. Над позвоночниками вздыблена коричневая и чёрная шерсть.
Я не интересую. Они косят злые глаза, пока подбираются к ней.
Голову вполоборота. Неторопливо. Девушка запуганным до смерти существом прячется за моей спиной. Она жмётся ко мне. Я медленно разворачиваюсь, пока её лицо не оказывается напротив моей грудной клетки.
Обнимаю. Притягиваю. Её бьёт крупной дрожью. Вжимаю в себя, сильно. Все её мышцы, которые я ощущаю своим телом, напряжённые, стянутые, потихоньку расслабляются. Она затихает. Почти повисает на мне. Смиряется. Подхватывает мой ритм дыхания, и перечит ему. Выдыхает, когда вдыхаю я. Она так близко, так крепко зажата в моих руках, что по-другому нельзя дышать.
Лай постепенно сходит на нет. Собаки разрушили дугу, рыщут в снеге поодаль. Вожак метит территорию, задрав массивную лапу в колтунах над разбухшим пнём.
За спиной, далеко, откуда пришли собаки, слышен свист.
Стая частями покидает поляну. И пока шорохи от последней не исчезают, я не отпускаю девушку.
Отступаю. Она смотрит на меня. Угольки зрачков влажные от слёз и ужаса.
Я не знал, что они выходят. Извини. Иначе я бы не позволил тебе зайти сюда.
Она не прочтёт это по взгляду. Но уловит сочувствие, в этом я уверен. Может быть, это сочувствие остановит её?
И что?
Больше никогда не придёт?
Становится так холодно. Интенсивность этого ощущения коррелирует с нарастающей дистанцией между нами.
Ярость сменяется простым влечением. Желание сжимает за один рывок. Я мог бы сделать с ней всё, что захочу.
Девушка отступает медленно. Будто я зверь, и брошусь, если сделает резкое движение. В её глазах растерянность.
Делает несколько шагов, не поворачиваясь ко мне спиной. Пока не упирается в край поляны. Ощущает, что теперь нужно видеть дорогу. Понимает, что если упадёт, я её уже не отпущу.
8. Яна
Так смотрел на меня. Этот взгляд бьёт. Не по лицу. В живот. Парализует. Дыхание. Я ещё дышу?
Делаю глубокий вдох широко распахнутым ртом. Слышу отчётливо это жаждущее кислорода «аххххх».
Будто ударили в солнечное сплетение. Но кулак не убрали. Распрямил пальцы. Вонзился ими под рёбра. Сжал. И тащит на себя. Хочет вырвать с мясом.
Я отдалялась, преодолевая боль. Я ещё никогда не ощущала груз притяжения настолько. Оно было свинцовым. Наваливающимся, как груда камней. Погребающим под собой. Растаптывающим. Втирающим в мёрзлую землю. Константин Лисковец вмиг стал безымянным. Пустым и гладким, как потерявший память. Безликим. Он сам превратился в это притяжение, подминающее меня под собой.
– Дэни, – выпускаю её имя в трубку.
– Господи, Яна, что с тобой?
– Мне срочно нужно увидеть тебя.
– Что случилось?
Я вытираю голыми руками запотевшее окно автомобиля. Не дождавшись, пока налипшие друг на друга слои снега окончательно сдвинет дворниками, давлю на газ. Мои вопросы сыплются на Дину:
– Я могу приехать к тебе? Ты дома? Одна?
– Нет. Но я выеду прямо сейчас. Где ты? Хочешь, я тебя заберу?
– Нет, нет. Встретимся у тебя. Я за городом. Наверное, ты приедешь раньше.
– Ты цела?
Пустая дорога у его дома исчезает за поворотом. Я с облегчением выдыхаю. Чтобы я ещё раз…
– Яна? Ты цела?
– Да. Да. Мне надо сосредоточиться на дороге. До встречи.
Телефон выскальзывает из пальцев, заваливается между сидениями. Я в последний момент успеваю перехватить руль обеими руками, чтобы выровнять машину. Деревья надвигаются на меня с огромной скоростью. А встречные автомобили проползают долговязыми червями. Мутит.
Моргаю часто несколько раз. Опускаю стекло. Включаю музыку громко. Вцепилась в руль, наклонилась вперёд, будто впервые веду машину одна. Ступня прыгает на педали тормоза. И иногда машина это чувствует. Распознаёт сигнал. Дёргается.
Если я остановлюсь, то меня смоет это цунами мыслей. Мыслей, порождённых физическими ощущениями. Я заставляю себя не верить им, хотя они мои собственные. Я не принимаю вас, слышите? Уродливые. Мутировавшие. Ошибка природы.
Невпопад повторяю слова из песни. Потом из следующей. Потом из следующей. Много песен. Вслух. Шумно. И не снижаю громкости до тех пор, пока не начинается та, которая мне очень нравится, и которую я знаю наизусть. Я допеваю её тогда, когда занимаю парковочное место рядом с Динкиным домом.
Не могу ждать лифт. В теле столько импульсов, что стоять на месте сродни пытке. Я бегу по лестнице, преодолеваю десятки ступеней с нездоровым удовольствием смакуя боль в мышцах. Перед глазами темнеет. Голова как не моя. Будто кто-то давит огромной ладонью сзади, на шею, и мешает кровотоку.
На лестничной площадке даже в простых шагах путаются ноги. Заношу руку над дверью. С трудом преодолеваю желание барабанить по ней обоими кулаками. Вдох короткий, выдох долгий. Так несколько раз, пока жар в ладонях не сменяется на холодок. Как после обморока.
Палец соскальзывает с кнопки звонка. И только со второй попытки получается позвонить. Точные движения сейчас даются мне с трудом. Ждать невыносимо. Если Дины ещё нет, я с ума сойду. Начну метаться по лестничной клетке. И вообще сбегу. А куда меня понесёт, я уже не ручаюсь. Не отвечаю за собственные действия.
– Мать моя женщина, – Дина открыла дверь и уставилась на моё лицо. Приложила руку к моему лбу. – Да ты вся горишь. Что произошло?
– Лифт, кажется, сломался. Пришлось идти по лестнице.
– Ты марафон бежала, или ко мне в гости хотела попасть? Давай-ка скорее сюда, – втаскивает меня в квартиру.
Вздрагиваю от звука захлопнувшейся двери. Дэни расстегивает мой пуховик. Я слежу за выражением её лица. У неё морщинка сосредоточенности над переносицей. Густо накрашенные ресницы полуопущены, переливаются как угольки на жарком полуденном солнце. Мой взгляд тыкается в пухлые полуоткрытые губы. Пальцы не унять – так хочется провести по тугим плетениям её жемчужных волос. Она в обтягивающей водолазке с высокой горловиной, без рукавов. И я вижу, как немного напрягаются мышцы на её голых руках, когда она сталкивает с моих плеч пуховик. Его ткань путается в ремне моей сумки.
– Блин, когда ты станешь носить нормальную одежду и клатчи, – ворчит.
Дина поднимает над моей головой ремень сумки, приближается ко мне на шаг. От её тела пахнет сахарной пудрой. Я зажмуриваюсь от его сладости и жара. Будто прямо с морозной улицы вошла в оранжерею тропических цветов.
– Ты мне расскажешь, что произошло? – отступает. Разглядывает меня внимательно. Серьёзно смотрит в глаза.
– Ничего, – опускаю голову. Мне становится ужасно неловко. Я её напугала, наверное. Заставила бросить свои дела. А теперь даже толком не могу объяснить, зачем просила встречи. – Мне просто очень хотелось тебя увидеть… Не пойму, что со мной происходит.
– Так, иди в душ. А я сделаю тебе горячего чая. Извини, – она достаёт мобильник из своей сумки, смотрит на экран. – Извини, – повторяет. И выходит поговорить на кухню.
Я разуваюсь и иду в ванную. Прежде, чем закрыть за собой дверь, слышу её ласковую фразу для неизвестного собеседника:
– Буду очень ждать.
Может, у Дины кто-то появился? Она никогда не уходит разговаривать по телефону в другую комнату. Всё обсуждает при мне.
Если так, я должна только радоваться. Я ведь этого хотела, верно?
Моя одежда неприятно влажная от пота. Словно я действительно бежала марафон, и не от подъезда до этой квартиры, а от того самого места в лесу.
Напор тонких струй щекочет шею. Вода охлаждает. И приятно постукивает по коже, превращая каждый участок тела в систему чувствительных точек. Я заново себя изучаю. Как если бы очнулась после долгой комы, и теперь я должна вспомнить, как всё это работает. Самоконтроль возвращается ко мне постепенно. И когда я подношу к лицу мокрые пальцы, с удовлетворением отмечаю, что они больше не дрожат.
Оставляю одежду на стиральной машинке. Выхожу только в белье.
– Я в комнате! – доносится её голос. – Иди сюда! Чего покажу!
Старый паркет поскрипывает под каждым моим шагом. Советский трильяж без двух зеркал выпячивает свой облупленный угол из-за выступа арки. Я в очередной раз испытываю сочувствие к Дине из-за того, что ей приходится жить в съёмной квартире «бабушкин вариант», и никогда не было ни одного человека, который позаботится о ней. Она всегда решает свои проблемы сама. Несмотря ни на что идёт к своей цели. Уже сменила двушку с соседкой на отдельное жильё. Уже заканчивает проходить очередной мастер-класс, на этот раз, кажется, бачата. А в прошлом году был трайбл фьюжн. И я уверена, что до того, как мы познакомились, она уже успела изучить как минимум половину танцевальных стилей. Вкладывает в себя всё, что зарабатывает. Развивается постоянно. Знает, чего хочет.
Ошиблась. Кажется, сочувствую я себе.
Дэни сидит на полу, ко мне боком, поджав к груди одну ногу. Рисует простым карандашом. Её рука ходит мелкой дрожью, когда она делает штрихи.
– Смотри! Только вчера придумала первую деталь, и вот уже готовый вариант, – она поднимает листок над головой, не поворачиваясь ко мне.
Новый костюм, её любимое сочетание кожи и тюля, несколько металлических шипов, косая линия из чешуи на животе.
– Опять драконы? – хмыкаю я.
– Куда деваться? Сценический образ.
Я миную разбросанные на полу эскизы танцевальных костюмов. Один из них всё-таки прилипает к моей пятке.
– Ты же хотела попробовать что-то новенькое.
– Да. Латиноамериканское. Но это не в нашем клубе. Доберусь до нового уровня – вот тогда моя фантазия разгуляется. – Подходит ко мне. – Как ты себя чувствуешь?
Улыбаюсь в ответ. Она убирает прядь мокрых волос с моего лица. Тихо:
– Ты совсем другая, когда они прямые. Недоступная. Будто строгая. Но это так хрупко. Очевидно, что ты притворяешься.
Моя ладонь на её затылок. Притягиваю к себе. Прижимаюсь к губам. Дина замерла. Но не отшатнулась. Она прикрыла глаза, словно заново пробует эти ощущения. Я целую её губы с жадностью, будто пью с них воду. И когда она легонько приоткрывает их ещё чуть шире, мне сносит крышу. Я обнимаю так крепко, что из её груди вместо выдоха рвётся стон. Кусаю её подбородок. Провожу кончиком носа по полной щеке. Её заплетённые волосы открывают мне косую линию лица. Пробираюсь по ней пальцами. Рядом с ушной раковиной их сменяет язык. Она рычит, а потом хохочет, когда я щекочу дыханием её мочку. Мои губы растягивает улыбка. Основаниями ладоней сжимаю её виски. Притягиваю близко её лицо к своему. Мы уткнулись лоб в лоб, и только её блестящие глаза передо мной.
– Я так тосковала, – выпаливаю. – Теперь я знаю, что это было. Я тосковала по тебе всё это время, пока мы были вместе. А я не впускала тебя. Не отдавала тебе ничего. А теперь я хочу. Теперь я знаю, что мне понравится. А ты? Ты ещё хочешь, чтобы я любила тебя?
Её руки соскальзывают по моей спине, впиваются в ягодицы. Она целует меня. С силой. Страстно, как в первый раз. Мы кружимся по комнате. В ногах путается одежда. Шуршат альбомные листы. Падаем на кровать. Она надо мной. Мокрые волосы холодными прутиками между нашими губами, мешают. Она откидывает их назад. Стучат об натянутую до предела простыню. Я глажу её грудь сквозь мягкую ткань. Ниже, по впалому животу. Защипываю край водолазки, оттягиваю, подворачиваю.
Её пальцы перебирают мою кожу над ключицей, нежно и настырно, самыми кончиками. Проскальзывают под чашечку бюстгальтера. Как же я скучала по таким прикосновениям. Иссыхала без них.
Пальцы Дэни начинают вырисовывать линию вокруг соска. Я выдыхаю со стоном.
На кухне раздаётся шум.
Скользнувшие по полу ножки стула. Скрип под шагом.
Мысль как ледяной осколок пронзает сознание. Отрезвляет. Наводит ужас.
Здесь есть кто-то ещё.
Я поднимаюсь резко, опираюсь на локти. Дина давит на меня поцелуем.
– Что? – шепчет, продолжая целовать моё лицо. – Что такое?
– Кто-то на кухне. Я слышала.
– Это Серёжа.
– Серёжа?!
Выныриваю из-под её рук. Вскакиваю на пол. Вцепилась взглядом в дверной проём. Будто уверена, что он сейчас войдёт.
– Он не придёт, пока я не позову, – Дина лежит на спине и гладит живот там, где ещё несколько секунд назад были мои пальцы. – Иди ко мне.
– Какого хрена ты делаешь?
– Пытаюсь тебе помочь.
– Как… каким образом Серёжа и его присутствие здесь мне поможет? – ощущаю, как щёки щипает от злости.
– Я по голосу поняла, зачем ты едешь ко мне, – говорит, по-кошачьи растягивая звуки. – Не знаю, что тебя так возбудило, но мне в голову пришла отличная идея, как этим воспользоваться.
– Позвать Серёжу?!
– Ещё рано! Подожди на кухне! – пресекает она скрип в коридоре.
– Нет уж, пусть заходит. Давайте вместе поговорим, – зло улыбаюсь.
– Так что мне делать? – его голос прозвучал отчаянно.
– Жди! – раздражённо выпаливает Дина, и садится в кровати. – Слушай, сладкая. Я могла бы и дальше наслаждаться твоими маленькими мятежами. То ты хочешь, то ты не должна хотеть. Меня это заводит. Ощущение, что ты мне не принадлежишь, и каждый раз есть надежда, что ты отпустишь себя. Можно было бы ещё дооолго играть в эти игры. Ты же знаешь, что нравишься мне. – Она смотрит в мои глаза с простодушной улыбкой. – Только проблема в том, что ты мне не просто нравишься. Я очень хочу, чтобы всё у тебя было хорошо. И если ты сомневаешься, если ты хочешь попытаться стать прежней – я сделаю всё для того, чтобы тебе в этом помочь. Иначе зачем тебе нужна такая подруга?
– Ты больше, чем подруга, – хныкаю я.
– Спокойно, – ладонью режет воздух. – Только этого не надо. Ненавижу, когда ты плачешь. Иди, иди сюда, – прикрывает глаза и манит меня пальчиками.
Я сажусь к ней, спустив одну ногу с кровати. Утыкаюсь лбом в её плечо. Она гладит меня нежно, водит туда-сюда по впадине между лопатками. Её пальцы долгим движением перебираются к ложбинке на шее, проскальзываю сквозь мои волосы. Оттягивает назад мою голову. Я подставляю губы для её поцелуя. И когда она касается их, теперь властно, смело, я моментально погружаюсь в это сладкое ощущение податливости её воле. Дэни взяла инициативу на себя. Этим она напоминает мужчину.
– Доверься мне, – упрямо убирает мои руки с кровати, и я падаю на твёрдую, словно накрахмаленную простыню.
Дэни склоняется надо мной, выпрямив руки до упора. Я с наслаждением провожу пальцами по синим, почти фиолетовым под смуглой кожей венкам на запястьях. Пересчитываю их: две длинные, косые, и одна маленькая, едва напряжённая, дугой, которой рисуют ресницы у диснеевских красоток.
В глаза. Они такие сосредоточенные у Дэни. Будто боятся упустить хоть долю секунды.
Для неё это не игра. Не забава. Она серьёзна. Требовательна. Целенаправленна.
Большим пальцем по локтю. Пробирается коленкой между моих ног. Целует одним быстрым движением в губы. Выпрямляет спину, возвышаясь надо мной. Проводит по моим плечам пальцами, разворачивает их, чуть царапает ногтями кожу у начала ключиц. Оттягивает бретельки моего бюстгальтера, сталкивает их вниз. С таким трепетом обнажает мои плечи, будто это последнее место, на котором осталась одежда. Отщёлкивает замочек спереди. Не раздвигает ткань. Просовывает руки под чашечки, сосок проскальзывает между её пальцами.
Её ладони вплотную к коже. Вниз от шеи к животу. Движение-волна, наступающая, и сбегающая снова вниз. Я раздвигаю ноги чуть шире. Она одним пальцем в ямку у начала бедра, в самую глубину впадины. Словно поставила точку. Осталась там. На несколько секунд. Не отрывая от меня взгляда:
– Серёж, жди одну минуту, и можно. Не бойся, ладно? – глаза немного сужаются. Убеждает тоном, что ничего страшного не произойдёт. – Перевернись на животик, сладкая.
Коленкой упирается уже рядом с внешней стороной моего бедра. Сидит надо мной, широко разведя ноги.
Я послушно переворачиваюсь. Чувствую её дыхание на плече. Сталкивает мои волосы набок, закрыв ими лицо. Как сквозь частую решётку я вижу силуэт. Серёжа проходит мимо, и остаётся у кровати, вне поля моего зрения. Я чувствую его запах. Сладкий дезодорант, приторный до одури. И слышу, как звенья цепочки на кармане его джинс ёрзают друг по другу от мелкой дрожи тела.
Серёжа не прикасается ко мне. Пока. Я ощущаю только Дину. Её пальцы я знаю. Они стягивают с меня трусики. Я сама сталкиваю с себя расстегнутый бюстгальтер. И остаюсь так. Без всего. Перед ними двумя.
Жадный выдох Серёжи надо мной. А её руки гладят мою спину. Вниз. Обе ладони ложатся на поясницу. И там, где болит и тянет, когда долго хочешь мужчину, она вырисовывает полукруг с небольшим нажимом. Прикосновение к ягодицам. Кроткое, полусекундное, будто случайное. И вдоль бёдер. Под коленками щекотно.
Одна её ладонь исчезает. И её сменяет его ладонь. Крепкая, жаркая, немного влажная от волнения. Я чувствую его несмелые руки на внешней стороне бедра. Трепетно, как каплями сквозь натянутую марлю, они перебираются к моей пояснице. Пальцы боятся. Будто онемели. Он учится. Повторяет движения за ней. Только она по лопаткам. А он ниже. Чуть вверх, долго вниз, медленно. Легонько тронул склон ягодицы. И отдёрнул. Будто я его ударила.
Дина исчезает на несколько секунд. Её прикосновения возобновляются уже другими пальцами. Влажными от масла. Она гладит мои плечи, надавливает на них. Будто делает массаж. Ни к чему не обязывающее действие. Если бы не Серёжа. Который становится всё смелее. Он чуть сжимает мои ягодицы.
– Не спеши, – её шёпот быстрый, как порыв ветра в узкую щель.
Она к моим рёбрам, задевает у груди. Задерживаю дыхание. Дэни кладёт свои руки на его руки. И помогает ему найти верное давление. И с каждой новой волной вверх-вниз я ощущаю, как он всё меньше боится моего тела.
А потом он будто вспоминает, как долго хотел его изучить. Внезапно. Накатом. И он сокращает диапазон. Теперь его движения сосредоточены на моих бёдрах. И всё навязчивее задерживаются там, где начинают подъём ягодицы.
Я поняла, что Дины больше нет в комнате только тогда, когда входная дверь щёлкнула и осталась закрыта. Настолько быстро моя Дэни научила его трогать меня, что я не успела различить: теперь на мне только его руки. И я привыкла к ним.
Большими пальцами скользнул к внутренней стороне бедра. Чуть вверх, почти незаметно, случайно коснулся половых губ.
Расслабление сменилось возбуждением. Я зажмурилась. И первое, что выкинуло моё воображение – Лисковец. Глаза его эти, тёмные от желания, упрямо пробирающийся внутрь взгляд. И его крепкие руки, прижимающие меня к себе. Я захотела оказаться в них снова. С такой жаждой, что заныло в груди.
