Loe raamatut: «Папа», lehekülg 5

Максим смотрел на модели. Большинство из них стояли на своих длинных изогнутых подставках, похожих на ноги, колени которых причудливо выгнуты в обратную сторону. Он смотрел на эту молчаливую толпу, заставлявшую его погрузиться в воспоминания.

Вот они идут втроём. Мама с папой держат его за руки и о чём-то разговаривают. Он не помнит ни слова – он сосредоточен на дороге. Дорога полна опасностей. Он старательно перешагивает и, если надо, перепрыгивает трещины, которыми исполосован асфальт. Сбивается с ритма движения родителей, то болтаясь позади них, то таща за собой. В самых отчаянных ситуациях, вцепившись покрепче в руки и почувствовав ответное сжатие, он поджимает ноги и летит над трещинами минных полей, отдавшись на волю взрослых. Их разговоры свистят над ним пулемётными очередями, а смех гремит разрывающимися снарядами. Вот папа зовёт его. Максим поднимает голову. Солнце такое яркое, что он видит только тёмную фигуру, светящуюся по краям. Он жмурится, пытаясь рассмотреть отца, но у него ничего не получается. Папа спускается к нему из солнца и садится перед ним, отворачивая его лицо от света так, что Максим чувствует спиной тепло, а папа сам начинает щурить глаза. На его лице вспыхивают и тут же гаснут солнечные зайчики. «Ну что, хочешь подняться на ту башню?» – спрашивает отец, показывая на донжон замка, со стен которого вырос весь их город. Максим поворачивается к маме и спрашивает, пойдёт ли она с ними. Она кивает, и он кивает отцу. Вот они уже идут по ступенькам, постоянно убегающим направо так быстро, что кажется будто они никогда не закончатся. А потом появляется небо, которое, чтобы доказать свою реальность, встречает их ударами ветра. Они стоят и смотрят сквозь окна башни. Птицы летают под ними и спускаются ещё ниже, чтобы сесть. Мир перевернулся – они видят город как птицы, они кричат из бойниц птицами. А потом появилась Даша. Они теперь гуляли с коляской и его держала только одна рука. Он перестал летать. На самый верх башни они поднимались с папой, смотрели и кричали как птицы, но не в пустоту, а маме, остававшейся внизу с коляской. А однажды папа умер. Максим больше не бывал на башне и не чувствовал себя птицей – мама не хотела гулять, она только плакала. Ему оставалось смотреть на модели самолётов, которые, как и он, не могли летать.

Наутро они проснулись рано. Максим торопливо умылся, забрызгав зеркало больше обычного, оделся, застегнув рубашку ровно только с третьего раза, и побежал завтракать, ударившись по пути локтем о косяк так, что в кухне он появился, всё ещё потирая онемевшую руку. Чтобы побыстрее закончить с утренними делами, он набил рот кашей, влил туда же чашку чая с молоком, и теперь пережёвывал эту смесь, прыгая глазами по мерно жующим маме и сестре. Он сильно волновался. В голове звучало: «Скоро, уже совсем скоро мы встретимся!». Сегодня была его первая поездка на кладбище.

Максим раньше не бывал в таких местах. Он видел их на экране, те кладбища показывали преимущественно ночью и на них, в свете луны, делившей небо с редкими облаками, происходила какая-то чертовщина – то скелеты играют музыку на таких же скелетах, то воскрешают или воскресают сами, бормоча заклинания. Но то кладбище, мимо которого он проходил, не было на них похоже. Оно больше напоминало огромный парк с разросшимися деревьями, среди которых изредка можно было заметить кресты. Оно старательно оберегало себя от посторонних глаз.

Они прошли через ворота, украшенные сверху металлическим крестом, а снизу торговыми рядами, основным товаром в которых были лампады и искусственные цветы, кичащиеся своим неприродным происхождение. Среди них не было ни одного, напоминавшего цветом или формой живой образец, по которому они созданы. Максим заметил, что гул города исчез, будто его кто-то проглотил – сожрал весь транспорт и всех людей, из которых он состоял. Остался только звук ног, ступающих по дорожкам, засыпанных гравием, шум ветра, запутавшегося в жилистых листьях, которыми были наполнены кроны, и редкие крики ворон, сидевших на ветках как единственные плоды, на которые способна кладбищенская растительность.

«Интересно, – думал он, – они здесь и вырастают? А они видели город, который снаружи? Может они просто прилетели сюда за прутиками для строительства своих гнёзд, а деревья украли их память и оставили украшением своих крон? А листья отравлены теми, кто лежит у их корней? Вдруг деревья разрушили их семьи, как и семьи тех, кто питает стволы». Максим силился, но не мог вспомнить хоть что-нибудь по этому поводу из школьной программы.

Тем временем они уходили всё дальше от ворот, всё глубже в кладбище, в это жилище мёртвых, которое чем дальше, тем больше походило на город. Зданиями тут были беседки с клумбами внутри, сказочные домики самых разных размеров, Максим до этого часто видел такие на картинках в книжках со сказками, и даже пирамиды, они были поменьше тех, в которых водились мумии, но всё равно внушали опасения. Макс взялся покрепче за мамину руку.

Та часть, в которой был похоронен папа, отличалась от остального кладбища. Здесь не было деревьев, а могилы напоминали холмики, вырытые огромными кротами, как из мультфильмов, которые почему-то очень любили трапеции. Они были расположены так плотно, что напоминали лабиринт, позволяющий идти куда угодно – у него не было стен, лишь только тропинки, сбиваясь с которых, ты попадал на очередную могилу.

Максим стоял перед папиным холмиком. Носы его кроссовок упирались в шершавую доску, которой был обнесён невысокий холм, скрывавший под собой гроб. Центр немного провалился и напоминал вулкан. «Интересно, земля принимает форму всего, что под ней? – Макс вспомнил, что все гробы, которые он видел, имели такую же форму, что и холм. – Если так, то теперь понятно, почему людей хоронят в этих ящиках. Чтобы не пугать никого, они сейчас точно не такие, какими были раньше».

Он вспомнил Барсика и отца из своего сна. Ему стало немного жутко. Максим сделал шаг назад, чтобы перестать чувствовать могилу обувью. Земля растрескалась, а глубокие трещины сделали её похожей на черепаший панцирь. Казалось, что что-то толкает холм изнутри и только тонкие доски, вцепившись всеми своими заусенцами, мешают ему развалиться и не дают этому чему-то выбраться на поверхность.

– Надо будет поменять памятник, – сказала мама. Её голос звучал еле слышно, она сказала это только для себя, но тишина, стоявшая на кладбище, как и место в целом, не терпели ничего личного.

Цветы ярким всполохом упали на могилу, закрыв трещины, гипнотизировавшие мальчика, и разрезав серый кладбищенский пейзаж. Максим словно вышел из оцепенения. Он посмотрел на крест – витиеватым шрифтом, как на поздравительных открытках, на нём было написано имя папы и ряд цифр. У подножия креста, за батареей маленьких закопчённых лампадок, стояла цветная фотография. На ней папа улыбался, но лицо было обезображено подтёками от воды, тянувшимися сверху донизу, так, что оно имело черты и отца, которого он помнил, и того, что видел во сне.

– Ну что, дети, поехали дальше. Макс, поправь, пожалуйста, цветок. – Максим потянулся к бутону, уткнувшемуся в землю, и приподнял его. Перед ним появилась широкая трещина, которую закрывали лепестки. Он склонился к ней, поддавшись искушению заглянуть внутрь, увидеть через неё гроб. Ничего. Взгляд упирается в темноту, несмотря на яркое солнце. Только надкрылки спешащего жука блеснули в темноте.

Они шли к выходу. Вокруг них снова росли деревья, а с ними вернулись и крики ворон. Кладбище оказалось совсем не таким, как его представлял Максим. Ему здесь не только не хотелось плакать, но он совсем ничего не чувствовал – оно не вызывало у него никаких эмоций. Это место оказалось слишком мёртвым даже для того, чтобы сниться отсюда. Он был уверен, что его отец не может быть в той яме, его там нет. Максим видел, что там только темнота.

Когда они подошли к кассам замка, людей там почти не было. Может сказалось время – местные только заканчивали завтрак и готовились к выходу из дома, а приезжие были на подъездах к городу, застряв на каком-то очередном ремонте дороги.