Loe raamatut: «Глаза хаски»

Антонио Санта-Ана

Font:

Antonio Santa Ana

LOS OJOS DEL PERRO SIBERIANO

* * *

Конечно же, Сандре

Разве не в этом как раз и состоит предназначение литературы – лишать покоя?
Антонио Табукки

Нет ничего хуже, чем понять, что у тебя что-то есть, и сразу же это потерять.

У меня так было с братом.

Моему брату исполнилось бы вчера тридцать один, но он умер пять лет назад.

Он ушел из дому в восемнадцать; мне тогда было пять. Родители так и не простили ему ни того, ни другого – ни что он ушел, ни что умер.

Это было бы даже смешно – если бы не было так ужасно.

А так – нет, не смешно, к сожалению.

Простите, если я сбивчиво изъясняюсь. Хочу сегодня вечером рассказать эту историю целиком.

Завтра я уезжаю.

Может, если у меня получится проговорить всё вслух, хотя бы раз, мне будет легче сесть в самолет.

Но не знаю, получится ли.

1

Мы живем в Сан-Исидро, в особняке начала двадцатого века, возле реки.

Дом огромный, двухэтажный, с просторными комнатами и высокими потолками. На первом этаже небольшой холл, гостиная, столовая с камином, кабинет отца с библиотекой, кухня и кладовки. На втором – спальня родителей, комната брата и моя комната, комната для маминых дел (ее всегда так называли: «комната для маминых дел»; я всю жизнь тут живу и до сих пор не знаю, что это за дела такие) и еще пара комнат, где никто не живет. Ну, и ванные, конечно, тоже есть – по две на каждом этаже.

Дом окружен большим садом. Ближе к дороге растут сосны и один грецкий орех, а в глубине – мамины розовые кусты и травы. Мама заботится о своих травах с любовью и прилежанием, которые нам не передались. Я преувеличиваю, но несильно. У нее растут душица, розмарин, шалфей, базилик, три вида эстрагона, тимьян, мята, майоран, и наверняка я еще что-то забыл.

Весной и летом она пускает их в готовку свежими, а в начале осени высушивает на солнце, закупоривает в склянки и ставит в темном сухом месте.

Не знаю, зачем я вам все это рассказываю, никакого отношения к моей истории и вообще никакого значения это не имеет. Но всякий раз, представляя маму, я вижу, как она в перчатках и соломенной шляпе или платке стоит на коленях, держит садовые ножницы и разговаривает со своими растениями.

В детстве самые радостные минуты у меня были, когда она звала меня с собой в сад. Объясняла, где какое растение, как за ними ухаживать, как избавляться от тли и других вредителей, как подстригать розовые кусты.

Я не слишком интересовался садоводством, но чувствовал себя счастливым просто потому, что она хотела разделить со мной свои любимые старания.

В любую погоду я мог часами стоять, согнувшись над клумбами и грядками, рыхлить землю или подкармливать цветы удобрениями.

Может быть, вы при словах «счастливое детство» вспоминаете какой-нибудь поход или каникулы. Не знаю. Я вспоминаю запах земли и трав. Даже сейчас, столько лет спустя, стоит мне понюхать розмарин – и я уже счастлив. Потому что это напоминает мне: было время, пусть и совсем недолгое, когда мы с мамой друг друга понимали.

* * *

С отцом отношения были гораздо проще (они и сейчас такие). Я занимался своими делами, а он своими. Точнее, если я получал хорошие оценки, не отлынивал от спорта (плавания и регби), слушался его и уважал, то и проблем не было. А он… ну, он был занят своим бизнесом и всякими другими вещами, про которые он нам не рассказывал.

Мой отец в свои шестьдесят пять – вполне крепкий мужчина. В молодости он был одним из лучших игроков в клубе «Сан-Исидро», и сорок лет спустя, когда я играл в регби за детскую команду, его там все еще помнили. У него очень тяжелый взгляд; стоит ощутить его на себе – и ты уже раздавлен. Обладатель такого взгляда идет по жизни, свободно топча все, что попадается на пути. И говорить не стоит, что я до ужаса боялся его смертоносных голубых глаз.

Мой брат был его любимцем, его первенцем, да еще и первым внуком в семье. На фотографиях, где маленький Эсекьель вместе с отцом, глаза отца светятся счастьем, спокойствием и нескрываемой гордостью.

Эсекьель родился весом больше четырех кило, у него были мамины черные волосы и папины голубые глаза. Взял лучшее от обоих родителей – правильный овал лица, прямой нос. Прелестный младенец.

Через четыре года мама опять забеременела, но ребенок – девочка – умер при родах. Тогда они решили не заводить больше детей. И были очень удивлены новой беременности. Эсекьель превосходил все ожидания, отлично учился, был образцовым сыном – лучшего и желать было нельзя. Как вы понимаете, на третий раз родился я. Много лет спустя Эсекьель признался, что возненавидел меня с первой минуты. Возненавидел нового ребенка, который получился не большим и не красивым (у меня всё наоборот: я шатен, как отец, с мамиными карими глазами). Возненавидел за то, что я нарушил волшебство, сместил его из центра внимания, где он находился тринадцать лет.

2

Кажется, это мое самое первое воспоминание. Тот день, когда Эсекьель ушел из дому. Я не помню саму ситуацию, но помню, что сидел в своей комнате и мне не разрешали выйти, а в воздухе висела какая-то напряженность.

Потом я не видел брата до следующего семейного праздника. По-моему, это был мамин день рождения.

Когда я спрашивал, где Эсекьель, мне отвечали – учится, или еще как-то отговаривались; в моей семье это хорошо умеют.

Я, конечно, понимал, что он с нами не живет: такое от ребенка, даже пятилетнего, не скроешь. Я тайком осмотрел его комнату, увидел, что одежды нет на месте, и умыкнул его гоночную машинку «Скалетрикс», которую он никогда мне не давал. Шло время, Эсекьель не появлялся и не возмущался, и мне становилось все яснее: что-то не так.

Но меня это – чего уж там – не слишком беспокоило. Просто новая ситуация, не такая, как обычно. И я собирался воспользоваться ею по полной программе.

* * *

Когда мы жили вместе, я восхищался Эсекьелем, он был моим героем, большим, сильным, все его слушали.

Обращались с ним как с важным человеком. Как со взрослым.

Я не знал тогда, да и сейчас не знаю, что движет детским мозгом. Но, видимо, я решил, что, если уж брата нет на месте, все внимание в доме автоматически достанется мне. И, в общем, был прав: оно и досталось, хоть и не совсем так, как я ожидал.

Я занял новое место, но не благодаря собственному присутствию, а из-за отсутствия Эсекьеля.

Родители думали, что ошиблись в Эсекьеле, но уж со мной ошибок не повторят.

* * *

Я сказал, что первое мое воспоминание – это когда Эсекьель ушел из дому. Это правда. Но у меня есть еще и «вживленные воспоминания», истории, которые год за годом рассказываются, обычно шутливым тоном, на семейных торжествах. Так я узнал, что, когда мне было три года и я болел, никто не мог уложить меня, кроме Эсекьеля. Он меня укачивал и пел песню.

Вот такие примерно истории. Вы и сами знаете, родственники обожают рассказывать нам всякие глупости, особенно позорные для нас (позорными я тут делиться не стану).

3

Считается, что друзей мы выбираем. Насчет Мариано я не уверен – то ли я его выбрал, то ли, когда я пришел в этот мир, он уже поджидал меня.

Его отец учился с моим отцом, они подружились, стали вести вместе дела, и до сих пор каждую субботу встречаются в клубе и играют в теннис.

Мы с Мариано ходили в один детский сад, в одни кружки, почти всю начальную школу сидели за одной партой. Пока мне не исполнилось одиннадцать, мы были не разлей вода.

Однажды я возвращался от Мариано. Было часов шесть вечера. Всю дорогу до дома – два квартала – я пинал опавшие листья, поэтому точно помню, что стояла осень.

В тот день мы после школы ходили в клуб – это я тоже хорошо помню, потому что зашел домой через кухню, снял грязные кроссовки и положил в раковину для стирки. Если бы я натоптал в холле, меня бы точно лишили наследства.

Поэтому я так ясно помню, что вошел с кухни.

Поэтому они меня и не услышали.

Я собирался подняться к себе, но из отцовского кабинета услышал голос Эсекьеля, открыл дверь поздороваться и увидел, что мама стоит, закрыв лицо руками. На звук она подняла глаза – они были залиты слезами.

Я не понимал, что происходит, и стал растерянно оглядываться. Эсекьель опустил голову и на меня не смотрел.

А вот отец еще как смотрел. Тем самым взглядом, которого я всю жизнь старался избежать.

– Иди к себе, – сказал он. Я не двинулся с места. Я ничего не понимал.

Почему мама плачет? Почему Эсекьель не здоровается?

«И-ДИ-К-СЕ-БЕ-Я-СКА-ЗАЛ». Думаю, у гремучей змеи вышло бы ласковее произнести это, чем у отца. В каждом слоге было столько злости, что я не стал дожидаться повторения. Закрыл дверь и убежал. Вспомнил – хотя прошло несколько лет – день, когда Эсекьель уехал от нас.

И тогда, и сейчас меня услали к себе, но на сей раз в воздухе витала не напряженность, а жестокость.

Не знаю, как поступили бы вы на моем месте. Я первым делом позвонил Мариано.

Трубку сняла его мама:

– И пятнадцати минут не прошло, как расстались, – весело сказала она. – Даю его.

Я по мере сил пересказал Мариано, что произошло. Его здорово насмешило, как я передразниваю отца: «И-ди-к-се-бе-я-ска-зал».

Отсмеявшись, он заметил:

– Кажется, твой братец снова во что-то влип.

4

Где-то за год до этого мы с Мариано узнали, почему Эсекьель ушел из дому. Как я упоминал, наши отцы дружили, и его отец рассказал все маме Мариано, а та – его сестре Флоренсии (она была старше нас на три года) в качестве примера: вот от каких опасностей нужно держаться подальше. Естественно, как только Флоренсия оказалась в курсе дела, она доложила нам. Не по доброте душевной, а за мзду, само собой. У Флоренсии всегда был талант к бизнесу.

История была такая: с пятнадцати лет Эсекьель встречался с девушкой по имени Вирхиния – ее отец тоже дружил с нашим. В нашем кругу довольно трудно общаться с кем-то, если не общаются семьи: или отцы играют вместе в клубе, или они однокашники, или ведут общие дела, или мамы дружат, все в таком духе. В общем, Эсекьель встречался в Вирхинией, и она даже одно лето ездила со всеми нами к бабушке. Это не «вживленное воспоминание», я сам видел фотографии, хотя имя Вирхинии с некоторых пор оказалось у нас под запретом.

Но я отвлекся. Главное вот что: Вирхиния забеременела, и беременность эту прервали.

Когда ее отец узнал, он явился к моему отцу объясняться и требовать, чтобы Эсекьель женился на его дочери.

Папа, со свойственным ему добродушием (шучу) стал заставлять Эсекьеля жениться на Вирхинии.

Эсекьель наотрез отказался, и они доспорили до того, что Эсекьель ушел из дому и бросил учебу.

– Кажется, твой братец снова во что-то влип, – сказал Мариано, и я подумал, что, скорее всего, он прав.

Tasuta katkend on lõppenud.