Loe raamatut: «Медсестра. Кабак», lehekülg 2
Сосов не решался заговорить о Новом Завете, вдруг Городнищев окажется через чур чувствительным и обидится на какую-нибудь мелочь. Поэтому каждый молча читал своё, пока в коридоре не началась возня. Это солдаты выходили на перекур.
– По-братски, есть сига у кого?
– От души.
– Займи наликом, я тебе переведу.
– Дай тэху до обеда.
– Агапкин-то всё-таки трахнул её.
– 45 тысяч надо. Думаешь, мне их кто-то займёт?
– Сколько берём?
– Три? Давай четыре.
– У контрабасов спроси.
– Кузнецов – лошара.
– На завтрак говно, на обед говно, на ужин говно.
– Устроили тут клуб читателей.
– Видать, в пятницу выпишут.
– Этот кретин мимо тазика мне тапки все заблевал.
Городнищев тоже пошёл курить, и, когда воцарилась тишина, Сосов продолжил своё чтение, увлекательность которого по десятибалльной шкале еле-еле касалась пятёрки.
– Читаешь? – спросил Шишкин, бесшумно появившийся за спиной.
– Читаю.
Шишкин подошёл к телеку. Под ним висело расписание его работы: по будням с 16 до 20, по выходным и праздничным с 7 до 20.
– С 16 что ли можно только смотреть? – спросил Шишки неведомо кого. – А если сейчас включить, что будет?
Он огляделся по сторонам, ответов не было. Шишкин не стал включать телек и вовсе не потому, что боялся нарушить внутренний порядок, а больше из-за сомнамбулического и безынициативного состояния, в котором пребывает большинство военнослужащих. Он сел на второе кресло и изучающе смотрел по сторонам, поглаживая подлокотник.
– Чего читаешь?
– Да, просто книжку. Ничего интересного.
– Интересная?
– Ничего такая.
– Тоже думаю, почитать может чего.
– Так почитай.
– Да не, пока не хочется, – взгляд Шишкина упёрся в чёрный квадрат телевизора. – А что там вообще есть интересного почитать?
– Я особо не смотрел, но выбор есть. Можно найти что-то.
Разговор прекратился, Сосов продолжил погружаться в атмосферу Каннского фестиваля, а Шишкин в бездну чёрного экрана. Это длилось до тех пор, пока не вернулись курильщики. Шишкин встал и пошёл валяться в своей койке, и на его место сел Городнищев, бросив на Сосова осторожный взгляд из-под бровей. Остальные бойцы, продолжая свои разговоры, рассосались по палатам.
– Как же так? – улыбаясь, спросил Сосов у Городнищего. – Читаешь такую книгу и куришь?
Городнищев убрал книгу от глаз, заулыбался и стал гладить свою стриженую голову, но ничего не сказал.
– Или ты ещё не принял господа в сердце своё? – всё так же улыбался Сосов.
– Да, нет, почему? – ответил Городнищев.
– А как же так вышло? Такая книга и такая привычка.
– Да… Книга книг.
– Зато ты с ближним делишься, – сказал Сосов, имея в виду завтрак.
– Да, видишь, стараюсь, как могу.
– Но не всё ещё получается?
– Типо того. На самом деле давно хочу бросить, – глядя серьёзно в пол, сказал Городнищев. Он вообще особо не смотрел в глаза своему собеседнику. Сосов же действовал с точностью наоборот.
– Будет реальная мотивация – бросишь.
– А ты бросил? – спросил Городнищев.
– Хер его знает. Может да, может нет. Вот 4 месяца не курю уже. А до этого бывало и полгода сигареты в руки не брал. Но надеюсь на этот раз всё серьёзно.
– И какая у тебя мотивация?
– Я всё понял, – улыбнулся Сосов и поймал растерянный взгляд Городнищева.
– В смысле? – спросил Городнищев, соскочив с глаз Сосова на Новый Завет.
– В прямом. Вот ты знаешь, что курение это вредно? Это тратит твоё здоровье, время, деньги. Это мусор на тротуаре, вонючие руки и запах изо рта. Ты знал это?
– Ну да, – усмехнулся солдат и снова стал натирать свою бритую голову.
– Тогда не понимаю, что тебе мешает бросить. Нет, понимаю, конечно. Я ведь и сам неоднократно начинал заново. Потому что переставал верить во всё это. Думал: «Да ладно, 60 ли, 70 ли, 80 лет жить. Какая разница? Да и деньги надо на что-то тратить. Ведь сигареты – это приятная мелочь. То, что скрашивает безделье и помогает начать разговор, завести новых друзей. Это, честно говоря, единственный положительный аспект курения – коммуникативный. Но смотри, о чудо! я смог заговорить с тобой и без сигареты. Просто очень сложно принять весь вред курения, принять веру в него. Ты можешь знать, но не верить. Или верить, но не знать. Первое всегда ищет причины к отрицанию, а второе к подтверждению. Короче, не кури. Просто не делай этого.
– Не просто это.
– Да, я знаю, но это способ доказать свою внутреннюю силу. Вряд ли ты себя за слабака принимаешь.
– То есть если я курю, то я – слабак?
– Не, не совсем. Если ты куришь и хочешь бросить, но всё никак не получается – то ты слабак, тряпка. А если ты куришь и даже не планируешь бросить это своё утешительное занятие – всё чётко, всё бьёт, намерения и действия совпадают, ты – мужик.
Городнищев не знал, что сказать, и просто посмеялся в ответ. Их дискуссию прервал Алиев, прыгнувший через спинку дивана и упавший на пол с хрюкающим смешком. Потом резко вскочил и так же резко улыбку сменил на хмурость.
– Что смотришь? – наехал он на Городнищева.
– Ничего.
– Если что-то не нравится, можем отойти поговорить, – продолжал Алиев.
– Да нет, всё нормально, – сказал Городнищев, вставая, и трусливой походкой сбежал с поля боя.
– А ты что? – наехал Алиев уже на Сосова.
– А я читаю.
– В книгу тогда и смотри.
– А я читаю тебя.
– Чо?
– Простые предложения, глагольная рифма, масса грамматических ошибок, жаргонизмы и выдуманные слова.
– Ебанутый?
– Нет, я – Сосов. Твой сосед.
– Как? Сосов? – засмеялся Алиев. – Откуда ты?
– С Ульяновска.
– Далеко от сюда?
– Не очень.
– Тяжеловато, наверное, с такой фамилией?
– Обычно.
– Ну-ну. Чего читаешь?
– Херню всякую.
– Интересно?
– Не знаю, мало ещё прочитал.
– Расскажешь тогда потом, – сказал Алиев и, перепрыгнув через диван обратно, исчез за дверью палаты, откуда через мгновение раздался скрип и треск койки от падения на неё молодого, энергичного тела.
Сосову совсем не хотелось с кем-то знакомиться и общаться. Ему было конечно приятно провести время за короткой беседой с Городнищевым, но он не хотел вступать ни с кем в приятельски-дружеские отношения. Так как в таком случае он бы сам на себя возложил ответственность за этого человека. В том плане, что друзьям ведь надо помогать и защищать их, а этого он делать не планировал, как и вступать в конфликт со своей совестью. Поэтому ещё с начала службы он дал себе установку – держаться от людей на расстоянии и не давать в обиду себя, а остальные пускай справляются сами в меру своих сил. Он, конечно, понимал, что такая жизненная позиция не очень красивая и правильная в его же понимании, но закрывал на это глаза и не рассуждал на тему соответствия своих взглядов на жизнь и своего поведения.
Затем был обед, в результате которого Сосов стал счастливым обладателем четырёх яблок. И в тихий час он лежал, читая книгу и жуя эти румяные шарообразные фрукты. Алиев зашёл в палату и как всегда:
– Напердели здесь, ублюдки, воняет, – посмотрел на Сосова и добавил. – Ещё и ты здесь со своими яблоками.
– Тебе не нравится запах яблок? – спросил Сосов.
– Какой-то он, – Алиев подбирал слова. – Неестественный. Может это из-за… того что они… были в твоей… ротовой полости.
В конце этой фразу в его глазах отчётливо блеснуло признания себя дегенератом, но сразу же вслед за ней он прыгнул на свою койку.
До ужина Сосов читал книгу в палате. Вокруг что-то происходило, абсолютно серое и не интересное, по мнению Сосова, но не по мнению принимающих в этом участие. Максимов и Гусев обсуждали наркотики, затем к ним присоединился Алиев, и они переменили тему на шаверму. Алиев сходил к контрактникам и узнал номер такси. Ближе к ужину троица уже обжиралась шавермой, запивая её колой и обильно рыгая. Джаму и Ямбу не было. Они смотрели телек, как и почти все остальные пациенты. Рекреация была забита. Мест не хватало, поэтому кто-то лежал на ковре, кто-то стоял за диваном, опираясь на спинку. И все они молча и жадно взирали на маленький экран телевизора, который был размагничен, из-за чего безжалостно искажал цвета по всему периметру.
За ужином Городнищев нарочно сел за стол к Сосову и предложил ему масло. Сосов понимал, что Городнищев хочет общения, но настроения не было.
Вечер безмолвно сменился на ночь, а затем и вовсе мутировал в утро, и Сосов открыл для себя голос Марии Васильевной, заступившей на этот день.
– Подъём, мужчины! – властно и бодро призывала Мария Васильевна. – Строимся.
Солдаты неохотно и вяло выползали из своих палат.
– Почему вы без кителя? – спросила Мария Васильевна у Сосова и обратилась так же к остальным, стоящим только в нателке. – Идите, одевайте. Мы подождём. А где вообще Артамонов, он же ещё не выписался? Кто его сосед? Иди, зови его.
Мария подождала, пока все вернутся в строй, и продолжила:
– Подрассосало вас тут, я смотрю. По порядку рассчитайсь.
Первый, второй, третий… семнадцатый, расчёт окончен.
– Равняйсь! Смирно! – скомандовала Мария и пошла по палатам. Далеко не ушла. – Третья палата, ко мне! – раздался её голос из третьей палаты.
Солдаты вяло потянулись к дверям.
– Кровати не умеете заправлять? Это чья кровать?
– Моя, – ответил Алиев.
– Почему не заправлена?
– Она заправлена.
– Я что слепая, что ли? Почему у всех заправлена, а у тебя нет?
– Я заправлял.
– Ну и почему она тогда не заправлена?
– Да заправлена она.
– Мне ротному твоему звонить что ли? Чтобы он тебе напомнил, как кровати заправлять. Ты с какой площадки?
– С ж/д батальона.
– Ага, Нурлиев значит. Пойду, наберу.
– Не надо никому звонить.
– Заправь тогда кровать.
– Но она же заправлена.
– Ничего, мы подождём до завтрака, пока ты заправляешь. Если не получится, то и до обеда ждать будем.
– Так, а чего ждать, если она заправлена? Вы ко мне как-то предвзято относитесь.
Алиев прекрасно понимал, что кровать заправлена плохо, но, по его мнению, этого достаточно и придирки медсестры его выбешивали и злили, но он сдерживался и не грубил. Возможно, продлись этот диалог ещё пару минут, Алиев бы забыл об остатках своей вежливости, но медсестре надоело попугайничать, и она просто вышла к строю.
– Ждём, – сказала она. – Ждём, пока третья палата заправит свои кровати.
Через несколько секунд Алиев признал своё поражение. В строю шёпотом не любили Алиева, и с каждым днём этот шёпот становился громче.
После завтрака Городнищев и Сосов заняли свои излюбленные места в рекреации.
– Читал библию? – спросил Городнищев, махнув новым заветом.
– И Библию тоже.
– Вот, читаю, – сказал Городнищев.
– Я заметил. У тебя только новый завет, там не особо интересно. Ветхий почитай, там самое месиво.
– Мне пока бы этот осилить.
– А ты всё-таки верующий?
– Ну, как сказать, – отвечал Городнищев. – Сложно сказать. Скорее, хочу им стать… Хочу поверить, вот и читаю.
– Хочешь – верь, хочешь – не верь. Зачем читать?
– А как тогда? Тут, к тому же, много мыслей интересных есть.
– Какие, например?
– Ну, я так не могу сразу сказать…
– Зато я могу тебе сказать. «Ибо не мир я пришёл нести, но меч, чтобы разделить сына и отца, дочь и мать…» и тому подобное, а в конце – «…ибо враг человека – его домашние». Что ты об этом думаешь?
– Не знаю, надо в контексте смотреть.
– Поищи. Главы не помню. Девятая, десятая или вообще двадцать первая. Не важно. Смысл то прост – надо самостоятельным быть. Хватит за папиными штанами прятаться и за юбкой маминой. Находясь в комфорте, ты чувствуешь себя хорошо, тебя кормят, одевают, слова плохого не скажут. А ведь ты взрослеешь, и жизнь уже требует от тебя соответствующих действий и поведения, а ты только и знаешь что свой домашний очаг. Родные это, конечно, хорошо, но человек рождается, чтобы создать новую семью, а не пытаться обессмертить ту, в которой родился.
Сосов так просто высказывал свои мысли, что у него рот наполнялся слюной от удовольствия. В лице Городнищева он видел идеальные уши, всегда открытые и жаждущие информации. А сама личность Городнищева не представляла для него никакого интереса и вызывала только жалость.
– Вот ты, например, – продолжал Сосов. – Зачем в армию пошёл?
– На контракт остаться, – честно ответил Городнищев и стал смотреть в глаза Сосову, ища поддержки.
– Ты серьёзно? – усмехнулся Сосов.
– Серьёзно, – ответил Городнищев, отведя взгляд.
Сосов стал задавать банальные вопросы, а Городнищев давать банальные ответы.
– Зачем?
– Деньги?
– А другая работа?
– Найти сложно и платят мало.
– А как же свобода?
– Зато стабильность…
Когда шквал без эмоциональных вопросов и ответов прекратился, Городнищев ушёл на перекур, а Сосов остался читать всё ту же надоевшую книгу. За его спиной Мария Васильевна боролась с непослушным Алиевым.
– …телефон я сказала!
– Какой телефон? У меня ничего нет, – строил невинность Алиев.
– Не надо дуру из меня делать, Алиев, ты меня уже достал.
– Почему же дуру? Я разве такое сказал?
Наоборот, я вас считаю очень умной.
– Хватит паясничать. Алиев, я сейчас Олегу Константиновичу скажу и всё, – говорила Мария про заведующего отделением.
Их диалог стремился продлиться вечность, но всё-таки оборвался, когда в палату вернулись с перекура. Вернулся и Городнищев с головою набитою вопросами и мыслями. Кроме Городнищева в рекреацию снова сел Шишкин. Он снова тщательно изучил расписание работы телевизора и сел наглаживать подлокотник, дёргая себя за отрастающую от лени бороду.
– Всё читаешь? – спросил Шишкин у Сосова.
– Ну да.
– Тоже, что ли, почитать? Нормальная книга?
– Не очень.
– Зачем тогда читаешь?
– Надо до конца дочитать.
– Зачем?
– Остатки сладки.
– В смысле?
– Просто… Вон, взял бы что из шкафа почитать.
– Потом гляну что-нибудь.
Подобные диалоги эмоционально опустошали Сосова и угнетали его даже в солнечные дни. А ведь, кстати говоря, был май. Его первые, праздничные числа. Но они завершились, не успев начаться, и завтра наступит будничная суббота. Медсёстры будут выходить парами на дежурство.
Засыпая, Сосов думал об упущенных праздниках, о том, как бы он провёл эти дни на гражданке. Все пять месяцев его службы слились в один большой «будень». «Рота отбой», «рота подъём» воспринимались уже как щёлканье выключателем света с промежутками, стремящимися с каждым днём к нулю. За этот период своей жизни Сосов много, даже слишком много, рассуждал о времени и о способах воздействия на него. Каждый день он мысленно толкал стрелки всех часов мира и старался внушить себе, что это именно он движет время вперёд и делает это лучше, чем все неизвестные предшественники. Эта мысль развлекала его, и помогала смириться с бездельностью существования, которую он так ненавидел.
Наступила суббота, и новенькие познакомились с тётей Ниной и Наташей Королёвой. Каждый солдат был рад этому событию, и утро прошло бодро, с лёгкой суетой. Алиев не заправлял кровать, чтобы поспорить с Королёвой. Молчанов не шёл дневалить, чтобы поспорить с Королёвой. Половина солдат забывала выпить таблетки, чтобы… Но всем внимания не уделишь, поэтому половине досталось лишь общение с тётей Ниной.
Сосов, конечно же, по достоинству оценил и пухлую губку, и объёмную попку, и тихий, манящий взгляд королевы отделения. Хотя, скорее, принцессы. Титул королевы больше подходил Марии Васильевной. Однако Сосов вёл себя совсем иначе, чем его сослуживцы. Он по натуре был оппозиционером, да ещё и уважительно относился к женщинам, поэтому с отвращением смотрел на все детские заигрывания со стороны своих товарищей и на саму Королёву тоже, видя, что она подыгрывает и даже принимает некоторые из них. Он считал это совсем неприемлемым для такой «тихой красавицы». Но все эти мысли не помешали ему уединиться в душевой и мысленно выебать во всех позах эту «грязную, развратную шлюху, блядь, тварь, выебать её в жопу, в рот, сука, мразь, обкончать ей лицо, искупать в сперме».
Как это всегда бывало у Сосова, после мастурбации он всегда чувствовал себя виноватым и старался побыть один какое-то время. Поэтому на завтраке он сел за стол с незнакомыми бойцами, но Городнищев протиснулся между ними, сев за угол стола. Сосов быстро, почти не жуя, поел и сдал посуду, избегая общения. Он сел на диванчик и закрылся книгой от всего мира. Когда пришёл жаждущий общения Городнищев, Сосов его остановил фразой:
– Ща, ща, погоди. Немного осталось. Дочитаю.
Сосов ещё никогда так медленно и вдумчиво не водил взглядом между слов по книге. Опять пришёл Шишкин гладить подлокотник и смотреть в бездну экрана. Опять в палате номер 3 что-то заговорщицким тоном планировали Алиев, Максимов и Гусев. Городнищев искал строки Нового Завета, сказанные Сосовым. Артамонов что-то смотрел на Ютубе, Джамбу и Ямбу тихонько переговаривались на незнакомом языке.
– Чего читаешь? – раздался голос за спиной Сосова.
Голос был такой тёплый и нежный, как показалось Сосову, что он растерялся. Ещё бы. Пять месяцев слышать лишь крики, ругань и повелительное наклонение. Тут любое человеческое отношение покажется тёплым и нежным.
– Да так, ничего, – растерянно ответил он, обернувшись и увидев Королёву.
– Интересное что-то, наверное.
– Не особо. Обычная книга.
– А мне все говорят, что солдатик какой-то появился и всё читает и читает. Без интереса столько читать невозможно.
– Я просто люблю всё до конца доводить. И читать люблю. Вот дочитаю, возьму что-нибудь более интересное.
– Что же ты возьмёшь?
– Видел там «Воскресенье» Толстого. Его, наверное, и возьму.
– А сколько тебе лет? – спросила медсестра с такой интонацией, что у Сосова всё внутри ожило и разом померло.
– Двадцать пять, – после этих слов появилось чувство жалости к самому себе.
– Двадцать пять? Что же ты в армии делаешь?
– Хех… Это моё антикризисное решение, – улыбнулся Сосов. – Все на гражданке в работах, кредитах, заботах, а я нахаляву живу, и за меня всё думают.
– И что, ты на контракт остаёшься?
– Нет, конечно.
– Но здесь же халява, и за тебя всё думают, – передразнила Королёва.
– Ага… Если бы я сам себя в этом не убеждал, то служить в 25 лет было бы невыносимо тяжело.
У Королёвой зазвонил телефон, и она, сказав: «Мы ещё продолжим», ушла в сестринскую отвечать на звонок. Сосов смотрел ей в след и думал: « Не хочу продолжать, хочу закончить». Эта мысль тягучим эхом отдавалась в голове. Она буквально распекалась по всему сознанию. Закончить, закончить, закончить. У Сосова иногда случались подобные мини-трансы, когда пара слов вдруг приобретала тысячи смыслов, но вместе с тем теряла все свои значения. Не хочу продолжать. Не, хочу продолжать. Всё показалось ему до боли знакомым, а вот и дверь сестринской закрылась за Королёвой, и Сосов уже точно видел то же самое.
Дежавю, – подумал Сосов. – Значит всё правильно. Он воспринимал «дежавю» как подсказку от вселенной, мол, у тебя всё чётко, верной дорогой идёшь. Оно случалось с ним часто. Бывало время, когда каждую неделю по разу, а то и по два, он испытывал это таинственное чувство. Тогда он сильно беспокоился насчёт своей психики и искал подтверждения своей «нормальности». Много всего интересного Сосов прочёл в то время о дипсихозе и прочих вещах, но грань реальности так и не потерял, что его убедило в «нормальности». Сосов не смог бы объяснить, что значит быть нормальным, но изо всех сил старался им стать.
Хорошо, что не жемявю, – подумал Сосов и отвернулся от двери сестринской.
Тётя Нина пила чай с молоком, закусывая кубиками сахара. Это придавало ей особую эстетику чаепития. А если учитывать, что под чашкой стояло блюдечко, тётю Нину можно было принять за англичанку. И всю эту элегантную и тихую церемонию нарушила Королёва своим «тряпьём».
– Привет, привет. Чего звонишь?
– Да так, просто, узнать как ты там держишься, – отвечал голос Марии Васильевной.
– А чего мне держаться? Разве что-то произошло?
– Ничего особенного, просто ты снова в компании негодяев, а ты – женщина хрупкая. Без моей защиты боюсь тебя оставлять с такими типами.
– А что за типы такие? – улыбалась Королёва, догадываясь о каком «негодяе» речь.
– Такие, такие. Неужели Алиев тебя ещё не достал? – с удивлением и тенью ревности спросила Мария.
– Меня? Ну, что ты, нет, – играючи ответила Королёва. – Это абсолютно твой негодяй. Я даже с ним не заговаривала.
– Да прям там. Этот нахал стену разговорит, – с одобряющей неприязнью сказала Мария. – А этот всё читает? Сосок этот?
– Сосов, – хихикала Королёва. – Читает и не собирается заканчивать.
– А ты сама-то не планируешь его от книжки оторвать?
– Ну, что ты такое говоришь, Маша, – наиграно вспыхнула Королёва.
– Конечно, конечно. Тот был просто исключением… Да?
– Да, он был исключением, – слегка расстроено ответила Королёва.
– Ну-ну. Надо всё-таки заглянуть к тебе. Я же сегодня в гастро дежурю. Заскочу ненадолго, – сказала Мария, и их разговор продолжился.
Тётя Нина знала, что скрывается за их словами, и внешне показывала праведное недовольство, но внутри понимала, что иначе и не может быть. Две одинокие женщины: одна на закате зрелости, другая на закате юности. Их никто не ждёт дома. Пустой холодильник, холодная кровать, грязный пол и куча нестиранной одежды. Уставшие женщины, которые уже не ищут и даже не ждут семейного счастья.
Насчёт Марии это было справедливо, но с Королёвой всё обстояло несколько иначе. Наташа до сих пор верила в любовь, поэтому даже не обращала внимания на заигрывание женатых докторов и офицеров. Ей было противно играться в любовь с этими серьёзными и скучными мужиками. Хотя внутренний голос ей вечно твердил, что пора смириться и принять роль офицерской любовницы. Но то, что она называла гордостью, не позволяло ей так поступить. Зато крутить шашни с солдатами было в порядке вещей.
– Я ведь не за деньги, и вообще не из корысти, а лишь из чистой симпатии, – говорила себе Королёва. – Так что я не какая-нибудь шлюха. Тем более мне трудно, а для солдата целый праздник в его тяжёлой жизни.
И всё-таки каждый раз она сомневалась, что поступает правильно. Лишь аргумент, что это праздник для солдата, а не для неё, убеждая Наташу в альтруизме, примерял её с совестью. Нет ничего более благородно, чем служение людям, не так ли?
Но разве то, чего хотят люди и то, что им надо, это одно и то же? Разве надо давать рыбу, а не удочку? Разве всё золото, что блестит? Эти вопросы никого не интересовали в пульмонологическом отделении, и это по-своему правильно. Не к чему вся эта философия в месте, где бронхит лечат аскорбинкой.
После разговора с подругой, Королёва прикинула, какие события будут развиваться в дальнейшем. Радость и тоска взяли её одновременно. Она вспомнила Агапкина. Его ровный, уверенный голос и убедительную интонацию. Его отрешённость от коллектива и глубину мысли. Она видела в нём не только человека, но и книгу, телевизор, подзорную трубу. Почему-то у неё возникали именно такие ассоциации.
А теперь, сразу же после Агапкина, появился не менее интересный Сосов. Королёва стала вспоминать всех солдат, кому «устраивала праздник». Первым был наглый мальчишка, которого к ней буквально толкнула Мария Васильевна. После этого между подругами произошла ссора. Конечно, скоро всё замялось, и они стали общаться как прежде, а Королёва вдруг осознала, что разовый секс – не самое плохое развлечение из доступных в её пустой жизни. Затем она уже сама выбирала себе жертву, но была не решительна и долго не могла дойти до конца. Но потом у неё будто что-то щёлкнуло в голове, и Наташа обрела смелость и даже некоторую злобу. Удовлетворения, правда, она особо не испытывала, да и то, что она угрожала своим обольстителям, тоже не прибавляло ей радости. Чтобы загладить все недостатки своего метода-способа-досуга, Наташа стала выпивать, и литраж с каждым разом увеличивался, к чему она относилась абсолютно равнодушно или вовсе не замечала. Возможно, она просто боялась посмотреть на себя со стороны. Как бы там не было, годы, проведённые ею в этом заведении, свели на нет её былой характер, вернее, трансформировали его. Скромность превратилась в детское кокетство. Доброта стала поводом и орудием «знакомства». Стыдливость стала лишь ужимкой. Однако Королёва высоко ценила и уважала себя, относительно своего окружения, поэтому не могла себе даже позволить предпочесть ругающегося хулигана вместо сдержанного парня, да ещё и с книгой в руках. Любая, даже самая поверхностная маска интеллекта, представляла для неё больший интерес, чем смелость, сила и откровенность. Ведь эти бедненькие, недолюбленные умники тоже заслуживают праздника. Тогда почему её не привлёк Городнищев?
Который с белой завистью смотрел на Сосова и прекрасно понимал, почему именно с ним заговорила Королёва. Городнищев знал, что он странный, а Сосов – интересный. Городнищев хорошо чувствовал эту тонкую грань, но не смог бы её объяснить. Зато изо всех сил старался разрушить её, доказать, что странное тоже бывает интересным и наоборот. Городнищев без сомнений был прав, но если обратиться к статистике, то он потерпит фиаско. Он вообще не любил цифры, хотя алгебру в школе знал на пять, что было достижением, скорее, его матери, которая психологически сильно давила на него. И всё ради того, чтобы потом выпендриваться заслугами сына как своими собственными.
Сосов же, испытав тёплое поглаживание по своему тщеславию, тут же охладил свой пыл и наполнился искусственной неприязнью к Королёвой. Ему, конечно, было приятно общение с красивой девушкой, а тело, само собой, просило добавки. Однако то, что Королёва сама первая проявила интерес и так явно высказала свою симпатию, да ещё и сразу же предложила «продолжить», всё это лишало Сосова звания охотника, и он в мыслях решил, что Королёва из тех, кто даёт всем направо-налево, либо из тех, кто изо всех сил старается продать мужчине свою мнимую таинственность. Либо третий вариант – Сосов не разбирается в женщинах и оба варианта ошибочны.
– Такая вот, Наташа Королёва, – сказал Городнищев, наблюдая за Сосовым.
Реакции не последовало, если не считать глухого «угум».
– Как тебе? – продолжал Городнищев.
– Королёва говоришь? У меня одноклассник был Королёв. Гришей звали.
– Да я не об этом.
– Да знаю я, о чём ты, – недовольно сказала Сосов, отложив книгу. – Баба – и баба. Я не из любителей обсуждений «кто кого», «у кого» и т.д. Можешь найти Алиева, я думаю, он с удовольствием поддержит эту тему.
– Чего ты так резко?
– Резко? Я обычно, – сказал Сосов, вернувшись к чтению, но прочитывая предложение, тут же его забывал и перечитывал снова.
Городнищев решил не дёргать своего приятеля, заметив резкую перемену в настроении, и вернулся к Деяниям Апостолов. В это время Шишкин, как всегда, бесшумно появился и, немного постояв, потупив, плюхнулся на диванчик. Сосов почувствовал злую дрожь во всём теле. «Не дай бог, он спросит, читаю ли я» – думал Сосов, перечитывая в одиннадцатый раз одно и то же предложение. Но на этот раз Шишкина не интересовало ни чтение, ни телевизор с его расписанием. Он смотрел на дверь сестринской через правое плечо, и его ноздри расширялись в такт дыханию. Последовал глубокий вдох и Шишкин сказал:
– Да-а-а…
Он хотел что-то добавить, но не смог. Наверно чувства и эмоции оборвали связь мозга с языком, или он посчитал лишним что-то добавлять. Так или иначе, все поняли мысль Шишкина, и каждый отреагировал по-своему.
– Есть такое дело, – улыбаясь, сказал Городнищев.
– Угум, – сдерживая раздражение, произнёс Сосов.
А ведь жизнь вертелась куда быстрее и интенсивнее, чем в зоне рекреации среди молодых чтецов и любителя телека. Алиев, Максимов и Гусев, вдоволь обсудивши Королёву, почувствовали потребность отпраздновать это знакомство. И вот один звонок, и такси мчится от магазина к госпиталю. Затем таксист по незаростающей тропе подходит с пакетом к той самой дыре в стене, а так уже тут как тут стоит скалящийся Алиев и, принимая «посылку» левой рукой, расплачивается правой.
– Сдачи не надо, – с пафосом сказал Алиев.
– Пхах, – усмехнулся таксист, подразумевая, что сдачи не существует в природе.
И вот под матрасом Максимова лежит, дожидаясь тихого часа, 4 бутылки водки и палка колбасы, а в тумбочках Гусева и Алиева по два литра сока и лимонада.
– А стаканы то мы забыли.
– Похуй, спиздим, – с детской радостью, смеясь, заявил Алиев. – Погнали, перекурим пока.
И троица пошла в дальний туалет, не пытаясь даже скрыть цели его посещения. Солдатики шли, размахивая зажигалками и сигаретами, выражая всю свою радость через многочисленные жесты руками, головой, корпусом и даже пятками ног. Их тела ходили ходуном, и персонал, видя этот праздник юности телесной, делал вид, что не замечает их из ряда вон выходящего поведения. Однако спокойно порадоваться им не дал Артамонов, который занял этот удалённый, многофункциональный сортир.
– Эй, кто там застрял? – стуча, закричал Алиев. – Давай вылазь, все ждут.
– Я только сел, – раздался равнодушный голос Артамонова из-за закрытой двери.
– А теперь встань! – повелительно сказал Алиев, но ответа не последовало. – Эй, ты чё, ахуел? Вылазь!
– Подожди, а, – спокойно ответил Артамонов.
– Слышь, уебок, выходи, либо я эту дверь сейчас выбью нахуй!
– Выбивай, мне вообще насрать, – в подтверждение его слов послышался всплеск.
Алиев, вытаращив глаза, оглянулся на своих приятелей и понял, что свои слова придётся подтверждать. Он жестами отодвинул в сторону своих корешей и отошёл к стене для разгона. Разбег был не большим, и удар вышел совсем слабеньким. Алиев, переживая за свою репутацию, подчерпнул сил из своей злости, но второй попытке выбить дверь помешала Мария Васильевна, внезапно появившаяся из-за угла.
– Алиев, ты что тут устроил!?
– Там мудак этот заперся! – объяснял Алиев.
– Поэтому надо двери выбивать?
– А вдруг он там сдох, или его присосало, и он не может до двери дотянуться.
Мария Васильевна иронично окинула взглядом Алиева и увидела сигарету в его руке. Её и без того озлобленный тон стал вовсе свирепым.
– В сестринскую шагом марш!
– Но Мар… – хотел оправдаться Алиев.
– Марш, я сказала. Там будем дежурного врача ждать.
Ребята пытались что-то объяснить, но медсестра была непреклонна. Тогда Алиев пустился на грубейшую лесть, чтобы хоть как-то смягчить её непробиваемое сердце.
– Зачем это вам? Вы же такая милая женщина. Почему же вы такая строгая?
– А с вами нельзя иначе.
– Может, всё-таки попробуем иначе? – многозначительно сказал Алиев.
– Чего с тобой пробовать? Дегустатор херов.
– Есть чего, Мария Васильевна. Вы же вовсе не плохой человек, я же вижу. Зачем же в такой прекрасный вечер такой прекрасной женщине такие плохие вещи делать?
– Да вы тут совсем ахренели уже потому что. Если за вами не глядеть, тут бордель вырастет на руинах госпиталя.
– Зачем же за нами глядеть? Мы взрослые люди и бордель никакой не собираемся растить. Просто хотели отдохнуть, почувствовать себя обычными людьми. Давайте, может, с нами? А то вы всё работаете и работаете.
