Loe raamatut: «Беларусь. XX век, железный век. Взгляд из окна своего дома», lehekülg 5

После двух революций

Исчезновение монархии вначале очень вдохновило мужчин всего Минска, Негорелого и Койданава – пришла февральская революция 1917 года, начиналась, так многим казалось, новая жизнь, весной дохнуло свободой. Моей тётушке, Анне Несторовне, к «февральской» исполнилось десять лет, и она помнила, как дед носил красный бант в лацкане военного сюртука, а бабушка Александра дополнила воспоминанием, как дед, на всякий случай, зарыл в саду все свои регалии и документы.

Мой дед, Александр, тоже Саша, как его звали дома, Александр Федорович Павлович, перед революцией получил повышение, но хотел уйти в отставку, покинуть телеграф станции Негорелое Московско-Брестской железной дороги и перебраться в Менск, как тогда называли наш древний город в Беларуси или Минск-Литовский, как его называли путейцы и было обозначено на картах.

Александр Федорович Павлович (1918 год)

Зачем-то русским чиновникам от истории и географии так любо переделывать древние, сложившиеся название городов, улиц, но «Менском» мой город жители упорно называли его до 1939 года. Ну, а если уж привыкло «начальство» к слову «Минск», то пусть будет Минск. В деревнях все равно еще долго будут говорить так, как было на протяжении тысячи лет. Да и дома, по крайней мере, в нашей семье, до сих пор используют эту древнюю форму названия города.

Дед со своим отцом, моим прадедом, Федором Александровичем Павловичем, давно вышедшим в отставку, покинувшим свой полк после столкновения с начальством и получивший должность Клинокского станционного смотрителя, успел как раз построить в Негорелом новый, каменный дом, который обошелся им не одной тысячей золотых рублей. Оставшиеся после строительства дома золотые червонцы, со слов бабушки, дед в 1917 году обменял на «керенки», которые быстро превратились в «труху», так как вскоре «свершилась (так нас учили в советской школе называть это событие) октябрьская, социалистическая», и началось лихолетье.

Первая мировая война надвинулась на Западный край (слово Беларусь всё ещё было запретным), и беларусов стали «освобождать» и «воссоединять», то Польша, то Россия, а в промежутке между ними – Германия.

С приходом каждой новой власти появлялись бесконечные декреты, указы и распоряжения, развешанные на всех столбах, на заборах, дверях частных домов, то на немецком, то на польском, но больше всего на русском, особенно, когда власть переходила к большевикам. «Бальшавікі паперы не шкадуюць» («большевики бумаги не жалеют» – перевод с бел. яз), так писал про Мясникова (Мясникянца) и его минскую кампанию в феврале 1918 года видный деятель беларуского возрождения Язэп Лёсик.

Но, надо быть справедливым, впервые, за сто с небольшим лет «добровольного вхождения» края в Российскую империю, стали появляться «дэкрэты» уже и на беларуском языке. В этой военно-политической чехарде население растерялось и расслоилось. Это расслоение дало корни, а потом на этих корнях образовалось то, что сегодня называется Республика Беларусь.

Немецкие, «кайзеровские» войска зашли в Минск в 1918 году и пытались навести свои порядки, ушли немцы за ними пришли польские войска и новые власти (по бабушкиному календарю – это было «при Пилсудском»). Потом новая напасть надвинулась с востока, солдаты в неопределенной форме и разной обувке и головных уборах, с комиссарами во главе, «в острых шлемах», прибывали на станцию Негорелое, заходили нестройными рядами в Койданава (сегодня Дзержинск), и устанавливали в очередной раз «советскую» власть. Заодно устроили в новом каменном доме моего деда «почту», вывесив на ней красный флаг.

Шаткое равновесие на границе противостоящих государств, и приход в Негорелое старых знакомых в новой военной форме, порождал своебразный отсчёт времени, и в бабушкином календаре это время называлось – «за тымi бальшевiкамi» (бел. яз.). То есть, еще до тех, первых большевиков, которые для местного населения мало отличались от «вторых» или от «третьих»… Пролегла и новая граница появившаяся после заключения очередного нового «мирного договора».

С советской стороны пассажиры поездов стали проходить контроль на станции Негорелое. Железнодорожная станция Колосово стала пограничной станцией с польской стороны. К слову говоря, курсировали даже поезда Негорелое-Париж и Столбцы-Маньчжурия.

Всех приезжавших в страну победившего социализма с западной стороны встречала помпезная арка с надписью «Привет трудящимся Запада» [57].

На станцию стали прибывать эшелонами со всех сторон войска, приблизилась линия фронта, подступал голод, исчезали продукты питания. Дед быстро принимал решения и, долго не раздумывая, – надо было кормить семью, – оставил телеграф на станции, свою службу и новый дом в Негорелом, перебрался в Менск, и там получил от какого-то нового, «революционного» начальства где-то неподалеку от Менска-Минска (он тогда назывался Минск-Литовский) полустанок (блокпост) с шлагбаумом и телеграфным аппаратом системы Бодо. Вместе с «блокпостом» полагался клочок земли, что и стало основой существования семьи несколько следующих лет.

К этому времени маме моей исполнилось семь лет. Здесь же, на полустанке, в том же домике-будке, было и жильё для всей семьи, и одновременно рабочее место деда, с телеграфом в его комнатушке. Купили корову-кормилицу на долгие годы, которую по очереди пасли моя мама с тёткой. Иногда дед, оставив бабушку «на линии», умудрялся «смотаться» на пару дней куда-то на юг с попутными эшелонами, в зависимости от военной обстановки, за продуктами «на обмен». Потом, всегда неожиданно, появлялся, спрыгивая на ходу с проходящего мимо «блокпоста» поезда, с мешком разной, случайной еды, вроде кураги, которую мама вспоминала потом всю жизнь.

Блокпост находился где-то вблизи новой границы, прочерченной по западным границам новой, возникающей советской империи, между возрождённой Польшой и РСФСР, и мама иногда забредала вместе с коровой в другое государство, «нарушала» границу, так как обе, и мама и корова, не понимали «текущего момента», заграницей трава корове казалась более сочной. Один раз «нарушителей», то есть корову, как «зачинщицу», и маму, поймал пограничник, но так как все пограничники были из того же района, то услышав знакомую фамилию (мамы, конечно), он их отпустил. От того времени в нашей семье остался анекдот о двух пограничниках, встретившихся у пограничного столба – с польской и советской стороны, вступивших в сравнение языков (лингвисты называют это «компаравистикой»).

– «Как по польски – жопа», – спросил советский солдатик, и в ответ на польское «дупа», вздохнул с облегчением:

– «Тоже красиво»…

Наконец, гражданская война окончилась. Так и продержались дед с бабушкой, и моя мама со своей старшей сестрой, на железнодорожном полустанке, вдалеке от Минских событий до… Хотелось написать «до лучших времен», но они так и не наступили. Хотя в Минск семье все-таки удалось вернуться, и даже найти жильё, «взять в наём» половину дома, поспешно брошенного городским «ксёндзом» и уцелевшего от мародеров. Дом находился на «Ляховке», окраине старого Минска, вблизи Виленского вокзала. Во второй половине дома жили Литвинчуки, их глава семьи, как и многие наши соседи, тоже служил на железной дороге. Мила Литвинчук позже, в 1945 году, сыграет случайную, но очень важную роль в соединении нашей, разбросанной по разным странам, семьи.

Бабушка Эмилия (мама звала её «тётя Эмма») была моложе своей сестры Александры (Саши) на два года, а всего у моего прадеда, Викентия Валахановича, и прабабки, Розалии Довнар, родилось одиннадцать детей, многие из которых куда-то растворились в новом, советском времени, разлетелись по разным городам империи. Знаю только, что к революции бабушка Эмилия, окончив гимназию, «пошла в народ» и пару лет уже учительствовала на селе, сравнительно недалеко от Минска, но я увидел её впервые только после 1945 года.

Александра (слева) и Эмилия Павловичи-Валахановичи (1913 год)

«Дом на Дзержинской», в районе Ляховки, как его потом долго называли, по рассказам мамы и тетки, был небольшой, по меркам того времени, но в каждой комнате было по два высоких окна, а в доме – два входа, причём у «парадного подъезда» было крыльцо с каменными ступеньками, и витые чугунные столбики, поддерживающие крышу над ним. Но самым главным в доме была великолепная, изразцовая (бабушка упорно говорила «кафельная») печь. Дом, по счастью, не реквизировали под какую-либо «почту», как случилось с домом деда в Негорелом, когда новая власть «вошла в силу». Только наш сад в скором времени отрезали от участка «для нужд советского народного хозяйства».

После известного «Рижского мирного договора» (1920) и многих решений Политического руководства в Москве, земли Беларуси так расчленили, что возник по образному выражению беларуского писателя и журналиста, Михаила Голденкова «эдакий европейский Курдистан», то есть «Беларусь: польская, российская и непосредственно БССР».

Нашу многочисленную фамилию разрезали новые границы, дедушка Александр после этих «переделов» смог увидеть свою родную сестру, бабушку Зину Павлович (в замужестве Валецкая), через 50 лет. Естественно, что это могло произойти только после смерти «вождя всех времен и народов».

Надо добавить, что распад, раздел беларуских семей начался еще до революционных событий 1917 года и Первой мировой войны. Массовые отъезды наиболее предприимчивых беларусов начались на изломе двух столетий.

В 1897—1914 годы от безземелья и безработицы в США и Канаду ушла (по Калубовичу [27]) 5-я волна массовой беларуской эмиграции, на этот раз экономической. Российская статистика скрывает ее губительные для беларуской нации показатели. Беларуский ученый, исследователь Аркадий Смолич оценивал ее приблизительно в 300—500 тысяч.

Аркадий Антонович Смолич (1891 – 1938) – общественный и политический деятель, учёный в области экономики, сельского хозяйства, картографии и географии. Родился в 1891 г. в деревне Бацевичи Кличевского района Могилёвской области. В 1916 г. окончил Новоалександрийский институт сельского хозяйства и лесоводства в Пулавах (Польша). Один из лидеров Белорусской социалистической громады и Беларусской Народной Республики. Работал в Наркомате земледелия БГУ, где создал кафедру краеведения и географический кабинет. Был одним из основателей Академии наук БССР, стал первым профессором географии. Был репрессирован и в 1938 г. расстрелян (Википедия).

Из политических эмигрантов того времени можно надо вспомнить поэтессу Тётку (Э. Пашкевич) и писателя Ф. Олехновича, эмигрировавших в Австрию.

Ф. Олехнович – драматург и театральный деятель, после трехлетней эмиграции (1910—13 гг.) поверил в объявленную в 1913 году в честь 300-летия династии Романовых амнистию, вернулся домой, но царским правительством был посажен на год в тюрьму. Позже советские власти на 7 лет сослали его в Соловки [26].

Беларуский вавилон

Минск начала 20-х годов представлял яркое, в этническом смысле, людское скопление. Даже названия районов города свидетельствовали о долговременном проживании в нем, по-крайней мере, четырех национальностей (точнее пяти), каждая из которых давно и прочно обосновалась на своей территории, в своих кварталах и улицах…

Наша семья, хотя состояла в то время, в основном, из беларусов, как уже упоминалось, собралась в Минске и жила в районе «Ляховка». Не берусь утверждать, какие там тогда жили «ляхи», что и до сих пор на беларуском языке означает «поляки», но уж «Кальвария» (сегодня городское католическое кладбище) или «Татарские огороды», где когда-то стояла мечеть, дожили до советского времени, до дней моего детства, протекавшего на Интернациональной улице, ранее называвшейся Соборной.

В 40-е годы через них мы ходили купаться на городское озеро, и всегда, почему-то с опаской, пробегали мимо разрушенной мечети. Мама часто навещала тётю Риту (Матусевич) на Сторожёвке и на перекопанном трактором кладбище, примкнувшем к «Кальварии», как-то споткнулась на вывороченную могильную плиту с надписью «Валаханович Севастьян» – это было местом упокоения моего прадеда с материнской стороны.

Соседняя с нашей улицей, «Нямига» с «Холодной» (большой) синагогой, была местом плотного проживания минской еврейской диаспоры, с которой мы соседствовали и всегда тесно общались. А до революции дед туда приезжал купить, как он говаривал, «колониальный товар», например, ананас.

«Холодная» синагога, ниже – хедер на Немиге

Минск, 1948 год. Художник А. Наливаев

Поляков или католиков-беларусов было прежде, до войны, очень много, но тут постаралась советская власть, а точнее её органы НКВД. Минских же евреев почти поголовно уничтожили во время войны 41—45 года немецкие оккупанты.

Необходимо привести несколько справок, чтобы стало понятно, как решался в разное время новой советской властью «национальный вопрос», например, связанный с поляками, веками проживавшими на этих землях. Тем более, что этим долгое время ведал первый Наркомнац страны Советов И. Сталин.

Еще в 1921 году в Польше была проведена всеобщая перепись населения, проживающего после подписания мирных соглашений с РСФСР, на территории Белостокского, Новогрудского, Полесского воеводств и Виленского административного округа, где проживало 3,4 млн. человек. Из них 1,885 млн. (54,1%) отождествляли себя с поляками» [36].

На советской территории Беларуси шла, в свою очередь, другая форма организации местного населения.

Первые польские национальные советы возникают в республике в 1925 году, как проявление национально-государственного строительства, в результате которого в СССР появились автономные республики, автономные области и национальные округа. В конце 1920-х начале 1930-х годов в республике происходит значительное расширение сети польских национально-территориальных образований.

БССР граничила с Польшей, которую руководство СССР рассматривало как плацдарм для начала антисоветской интервенции западных стран. В таких условиях расширение сети польских национальных образований могло стать мощным средством доказательства преимущества советской национальной политики в сравнении с политикой польских властей в отношении национальных меньшинств и тем самым усилить просоветские настроения среди беларусов и части поляков в Польше. Прежде всего провести массовую коллективизацию в районах сложившегося «хуторного хозяйства»

С 1928 по 1932 год количество польских национальных советов возросло с 19 до 40.

Постановлением ЦИК БССР от 15 марта 1932 года был образован первый в республике национальный, административный Койдановский польский район в составе 16 сельсоветов и Койдановского местечкового Совета (10 сельсоветов – польских, 5 – беларуских, 1 – литовский). Позже район был переименован в «Дзержинский» (29 июня 1932 г.) [19].

«Хотя в 10 из 16 сельсоветов польское население по данным местных властей составляло большинство, в целом по району поляков было 49,4% (белорусов – 45,31%, евреев – 4,69%, других – 0,59%). Таким образом, фактически при образовании национального польского района произошла подмена официального критерия («абсолютное большинство титульного населения») другим («абсолютное большинство национальных административно-территориальных единиц» – сельсоветов)» [20].

Но, как обычно, «начали за здравие, а кончили за упокой»…

В июне 1937 года Политбюро ЦК ВКП (б) утвердило документ, который, как «Приказ», подписал нарком внутренних дел Н. И. Ежов. Приказ N00485 имел, казалось бы, узкую нацеленность – «О полной ликвидации… личного состава польской агентурной разведки, действующей в СССР». Но, как было всегда принято со времен империи, приказ «на местах» был прочитан по-своему и привел к массовому уничтожению поляков, в основном крестьян и беженцев-коммунистов из Польши. Согласно донесению НКВД от 10 июля 1938 года, число лиц польской национальности, арестованных на основании этого приказа, составило 134 519 человек. Из них 71,3 тысячи человек были давние жители УССР и БССР.

От 40% до 50% арестованных людей большевики казнили (т.е. от 50 до 67 тысяч человек), остальных отправили в концлагеря или выслали в Казахстан [22].

«Польскую автономию имени Дзержинского», которая ещё какое-то время держалась в республике, уже можно было и не расформировывать, так как к 1940-ому году почти все поляки и беларусы-католики или разбежались или были репрессированы. После войны, в 50-е годы, остаткам уцелевших поляков и некоторым беларусам-католикам «разрешили» выехать в Польшу. Город Гродно, например, окончательно «советизировался», что означало практически его полное опустение, город превратился в памятник исторического прошлого. Исчезла целая ветвь беларуской католической конфессии, неотъемлемая часть общей беларуской культуры.

В 1939 году не менее позорный, чем «Рижский мирный договор», заключенный втайне от своих народов, «Пакт Молотова-Риббентропа», окончательно включил Западную Беларусь, весь беларуский народ, в состав государства, исповедующего «сталинскую» национальную доктрину. Недаром этот документ, вместе с факсимиле «гения всех времен и народов» на карте раздираемой Европы, так долго хранился в сейфе генеральных секретарей компартии СССР, вплоть до последних дней Первого секретаря КПСС «Союза нерушимого», Горбачева, утверждавшего об отсутствии такого документа у него.

Горбачев отрицал до конца своего правления наличие и этого «пакта», и «секретные протоколы» и карты раздела Европы, и самого сговора с фашистами, а современные «сталинисты» уже договорились до того, что II-ая мировая война «началась из-за отказа Польши удовлетворить германские претензии» (И. Пыхалов, «Надо ли стыдиться пакта Молотова-Риббентропа?», «СПЕЦНАЗ РОССИИ N 10 (97) Октябрь 2004 года).

Кстати, думаю, не зря подобные материалы публикуются в таких откровенных, военно-шовинистических сборниках, настраивают общественность на фашистский лад, приучают так думать «широкие слои населения».

Для беларуса не имеет особого значения оценка этого «пакта» с моральной, даже с «исторически обоснованной» позиции аналитика. Все гораздо проще и легко оценивается конкретными цифрами. В очередной раз, хотелось бы чтобы в последний, в 1939 году, Россия, на этот раз советская или сталинская, как кому нравится, делила с другим государством чужие земли, по своему усмотрению, не считаясь с народами, там проживающими.

Тогда же, в 1939 году, город Вильно (сегодня Вильнюс), город моих дедов и прадедов, а с ним весь Виленский край с преобладающим беларуским (литвины) населением (по разным источникам их там было до 80%), «прирезали» к другой республике. Хорошо еще, что к Литовской ССР, там хоть наши соотечественники жили, да и сама Литва, как она стала называться в советское время, была беларусам-литвинам ближе какой-либо другой страны (суверенной республики в составе СССР до 1989 года). Чего, к сожалению, не скажешь сегодня из-за курса принятого новым правительством республики.

Некоторые цифры и даты этого великодержавного, российского, политического тотализатора, просуществовавшего почти полтораста лет, где на кону были целые народы, все же привести надо.

Жернова истории

1797 год – всю огромную территорию Великого Княжества Литовского делят на части три империи, три государства (Россия, Австрия и Пруссия) и восточную ее часть под названием Литовской губернии присоединяют к Российской империи.

Позже термин «Литва» оставят только за одной Виленской губернией, хотя в народе Литвой, в течение всего XIX века продолжают называть почти всю современную часть Беларуси.

В официальном титуле царя Николая I все так же присутствовали титулы «Великий князь Литовский» и «князь Самогитский». В переводе на современный, понятный нам всем, язык, это означает – «Великий князь Беларуский» и «князь Литвы», поскольку Самогития – это Жемайтия, как она обозначена на политических картах XVII и первой половины XIX века. Сегодня это и есть территория Литовской Республики. Россия середины XIX века Литвой все так же считала Беларусь, а до середины ХХ века на всех картах присутствовали и Брест-Литовский и Минск-Литовский (до 1939 года).

Герб «Погоня» являлся составной частью гербов беларуских городов, тогда как на гербах Самогитии (cовременной Литовской республики-Летувы) присутствуют «столпы Кейстута», иначе «Калюмны», – герб Рюриковичей.

После первого раздела Литовско-Польского государства («Речь Посполита») Россия «прирастила» к себе население в 1 300 000 человек. После второго раздела (1792 год) России достались восточные земли Литвы (Беларуси) с городами Витебск, Орша, Могилев, Гомель общей площадью до 92000 км. кв.

После второго раздела Речи Посполитой еще более четырех миллионов граждан этой страны оказались в разных государствах: западные беларусы-католики оказались в Прусском королевстве, а восточные беларусы-литвины, униаты и православные – в России. В России в этот период времени проживало чуть более 20 млн. человек русского населения. Об остальных национальностях в ней проживающих говорить не буду.

«Кусок беларуского пирога, откушенного Екатериной Великой составлял огромную площадь с населением более пяти миллионов человек. Всего до «присоединения» западных земель в Российской империи проживало около 30 млн. жителей». Это составляло тогда шестую часть всего населения России. Учитывая примерную пропорциональность роста населения державы, можно утверждать, что и сегодня каждый шестой россиянин, если не беларус, то поляк, сам этого не подозревая. Вот и встречаешь в наши дни «истинных русских патриотов» с польскими или беларускими фамилиями» [6].

В результате трех разделов Речи Посполитой к середине ХIХ-го века народы современной Беларуси почти целиком попали в полную зависимость от России. Новое, советское государство, сначала РСФСР, а позже Союз Советских Социалистических Республик (СССР) стали преемником Российской империи и дважды за два десятилетия (1917—1939 г.г.) перекроили, вместе с Германией, карту Европы, «воссоединили» земли и народы Западной Беларуси, Прибалтики и Украины, фактически присоединили к империи еще пять народов со своими землями. В два этапа Беларусь еще и еще раз была рассечена на части после революции 1917 года.

В 1918 году, подписав «позорный Брестский мир» (так его тогда называли в Российской империи), большевики «сдали» Германии Западную Украину, Прибалтику и почти всю Беларусь. Началась советская часть истории этих стран, история трагическая и кровавая.

Немного из истории взаимоотношений Беларуси и России в начале «советизации» страны.

Новая Византия, «третий Рим», то в облике Российского самодержавия, то в форме Советской власти тщательно искореняла любые усилия «братского», славянского народа добиться самостоятельности, самому решать и выстраивать свое будущее.

Пять веков, со времен походов войск Ивана Грозного, Литва-Беларусь оставалась ареной противостояния России с Европой, а западные границы империи постоянно передвигались по земле моих родичей, оставляя на ее теле неизгладимые рубцы. Впрочем, и сегодня мало что изменилось. Например, даже название страны – «Беларусь» (через букву «А»), вызывает у российских чиновников изжогу, а обюрократившаяся Академия Наук России устами ученого секретаря Института русского языка (Пыхов В.) требует исполнения «единственно правильной нормы» употреблениия названия в документах независимого государства (газета «Наша Нiва», N 45 от 2.12. 2009). Видимо, еще живо там поколение «специалистов», которых присылали в 50-е годы двадцатого столетия на радио в Минск, где работала диктором моя тетушка Лилия Стасевич, нормативные документы, списки слов, с требованием заменить «чуждое» им, беларуское слово «хвiлiна», своим «истинно славянским словом» – минута.

В бесконечном продвижении все дальше и дальше на запад, Россия, откатившись в 1918 году назад, на восток, в 1939 снова передвинула свою границу и добралась до всего нашего обширного родственного клана, жившего тихо и мирно столетиями в «Западном крае», бывшем Великом Княжестве Литовском, позже Речи Посполитой.

Почти все мои предки со стороны матери, в частности Валахановичи и Довнары, обжили места вокруг древнего городка Койданово (так в русском написании), где появилась со строительством Московско-Брестской железной дороги станция Негорелое. А Негорелое и Койданава (так по-беларуски), сегодня называются Дзержинском, именно отсюда родом этот «пламенный революционер». В первую мировую войну Негорелое стало пограничной станцией особого значения.

Мои Довнары, разных социальных слоев и культурного уровня, редко покидали пределы этих земель. Только некоторые из них, иногда в силу служебной необходимости, уезжали из родного края, оседали в других местах, как Довнар-Запольские, мои предки со стороны матери или Довнары-Стаховские, со стороны отца. Многочисленные Довнары работали на земле (крестьяне-единоличники), служили на железной дороге, на почте, в больницах и банках, роднились с другими беларускими и польскими фамилиями, крестились по католическому, униатскому или православному обряду, часто не очень их и различая.

Да, были и ревностные и непреклонные католики, как моя прабабка Розалия Довнар, что ходила паломницей, босиком, в виленскую «Остру Браму» или французский Лурд. Все что осталось от нее в нашей семье, трижды горевшей в пожарищах этого столетия, это нательный образок из слоновой кости «Матери Боской Острабрамской». Но, к слову, я не слыхал, чтобы были на религиозной почве внутрисемейные коллизии, хотя ее муж, мой прадед, Викентий Валаханович был крещен по православному (или униатскому, точно не знаю) обряду. А Униатство в ВКЛ вообще резко отличалось от православия своей терпимостью к другим верам, вот и кальвинистам когда-то в нашем родном Койданаве нашлось место, где уже большевики взрывали в тридцатые годы двадцатого столетия величественный кальвинистский собор.

Кальвинистский собор («збор» бел. яз.) в Койданово (ныне Дзержинск) фото 1930 года

Кланы Довнаров, Валахановичей и Павловичей были велики и обильны детьми, только у моего прадеда Викентия Валахановича народилось двенадцать сыновей и дочерей, одиннадцать из которых выжили и дали свои линии в общей семейной родословной. Прабабка уже не продолжила фамилии Довнаров, после нее пошли Валахановичи, ну а другие, где они? Не все же, как бабушка Зина, родная сестра моего деда Александра Павловича, успели уехать в смутное время гражданской войны в Польшу, где и продолжила род c фамилией Валецких (по мужу). Наступало лихолетье, пришла новая власть, спешившая «переустроить мир», лихо «рубила лес», от которого часто не оставалось даже щепок…

Советская власть входила в Беларусь не без трудностей.

В 1920 году, например, на нашей фамильной прародине. в Коданове, Иван и Казимир Довнары, со своими товарищами, арестовали «советский актив» и установили собственную охрану города. В этой «малой революции» принимали действенное участие, кроме Довнаров, еще два десятка местных фамилий. Надо их всех вспомнить, хотя бы потому, что судьба «революционеров» в Советской России трагична. Это были:

Павел Калечыц, Баравик, Тодар Куль, Юзик Пятуховский, Михась, Уладзимер Вашкевич, Кастусь и Зэнка Лобачы, Иван Тарнагурский, Павал Бабравницкий, Варатницкий, Иван Грушэвский, Юзик Сикорский, Алесь Кавалевский, Андрей Мялешка, Драздовский, Михась Мазуркевич, Іван Быковский, Сачко, Павал Шот, Дудковский и другие.

На 4-й день существования «Койдановской Самостоятельной Республики» к городку подошли красноармейцы 12-го стрелкового полка 2-й бригады и начали наступление. Силы были неравные и «республиканцы» отступили в деревню Дзягильна. После заключения Рижского мирного договора (1921) часть «республиканцев» большевики арестовали, часть расстреляли на месте, а часть из них успела уйти за границу в Польшу [21]

Беларуское население, как правило, неохотно принимало советских «комиссаров» во всех уголках новой республики, вступая с ними в организованную борьбу. Советская пресса до распада СССР называла эти вооруженные отряды, пестрые по национальному составу и религиозным воззрениям не иначе, как «банды уголовников». Остается только недоумевать, как же называть тех, кто кто входил в вооруженные отряды новоиспеченной Красной Армии, где и были, в основном, выпущенные из тюрем советской властью уголовники и откровенные наемники, как например, китайские отряды, воевавшие против местного населения [23].

Отряд китайских мигрантов после переезда большевистского правительства в Москву переименовали в «Первый интернациональный легион Красной армии», который стал использоваться для охраны первых лиц государства.

фотокопия плаката того времени

До наших дней тянется старая советская история неприятия любого другого мнения по поводу роковых событий, разделивших беларуское (и русское) общественное движение на два непримиримых лагеря. Положение в Беларуси усугублялось еще и тем, что часто границы противостояния новой Польши и новой России сдвигались самым непредсказуемым образом в течение нескольких дней, не давая привыкнуть жителям к особенностям новых властей.

В 20-е годы демаркационная линия между государствами (по линии Киевичи – Лань) проходила таким образом, что Слуцкий уезд власти Польши должна были передать под контроль новой советской республике – Белорусской ССР.

К этому времени тысячи беларусов-добровольцев воевали за независимость своей Родины с 1918 года. В конце ноября 1920-го состоялось первая масштабная военная операция целого самостоятельного соединения беларуских вооруженных сил – Слуцкое восстание [24].

К концу 1920 года Польша, которой помогали вольно или невольно тысячи беларусов и украинцев, отбила наступление большевистских войск на Варшаву (поход Тухачевского), вернула утраченные польские территории и заняла значительную часть Беларуси.

18 марта 1921 года между РСФСР и УССР с одной стороны и Польшей – с другой был подписан Рижский мирный договор, в соответствии с которым советско-польская граница прошла в 40 километрах западнее Минска. После этого в составе ССРБ осталось лишь шесть уездов Минской губернии – Минский, Борисовский, Бобруйский, Игуменский, Мозырский и Слуцкий.

Руководство Беларуской республики отрицательно отнеслось к инициативе центра, расценив ее как нарушение провозглашенных принципов самоопределения народов. Через несколько дней ЦК КП (б) Беларуси делегировал в ЦК РКП (б) России Пикеля и И. Рейнгольда для переговоров о границах Беларуси, согласившись на отделение от Беларуси только Витебской губернии.

Рижское соглашение вызвало возмущение представителей Беларуской Народной Республики, которые 20 октября 1920 года приняли резолюцию, в ней отмечалось, что «РСФСР и Польша, не имея общих границ и безжалостно опустошая до сих пор Беларусь, сражаясь на ее территории, сейчас сочли возможным решать судьбу белорусского народа и распоряжаться его землями без участия его представителей, игнорируя справедливые притязания белорусского народа и его законного правительства, не допустили к участию в переговорах его правомочную делегацию» [24].