Стихи

© Артур Ктеянц, 2020

ISBN 978-5-0051-1456-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Подключи меня к этому небу…»

 
Подключи меня к этому небу,
Раствори в ледяной реке,
Очень хочется стать никем,
Тихим озером, свежим хлебом.
 
 
Покажи мне тот старый дом,
Где черничное поле слышит
Разговор черепичной крыши
С одиноким хмельным дождем.
 
 
Пахнут яблоки мертвым садом.
Помнишь, мастер искал покой?
Здесь до ада подать рукой.
Расскажи мне, что делать надо…
 
 
По безумным ночным законам
Мне приснилась большая вода.
Оказавшись во чреве кита,
Мы сидели у ног Ионы
 
 
Где последних две тысячи лет,
Ты читала мне вслух Ремарка
И Евангелие от Марка,
И шептала, что смерти нет,
 
 
Будто время ножи наточит,
Разгоняя духовный мрак.
 
 
Каждый день я живу не так,
Как себе обещаю ночью.
 

«Мой Санта, для того, чтоб ты пришел…»

 
Мой Санта, для того, чтоб ты пришел,
Мы до утра не закрывали двери,
С тех пор я сильно обмельчал душой,
И потому, в тебя уже не верю.
Но все равно пишу тебе, ведь ты,
Живёшь в сознании моего ребенка,
А там ни смерти нет, ни пустоты.
 
 
Там тонко всё, настолько, Санта, тонко…
 
 
Хрустальный сон ее не урони,
Где счастье помещается в игрушку,
Прошу тебя, храни ее, храни,
От временных порезов и бинтов,
Суицидальных голубых китов.
 
 
Мне кажется, ты очень одинок,
Как Сэлинджер, что прячется от мира,
Боясь что Холден Колфилд победил.
 
 
Теперь прошу терпения и сил,
Но если бы ты время воротил,
Я попросил бы у тебя отваги,
Господь мне выдал кожу из бумаги,
И полные артерии чернил.
 
 
По правде говоря – какой ты дед?
Поэтому и называю Сантой.
Поэты говорят, что смерти нет…
 
 
Есть только дама:
Белые пуанты,
Сухая грудь затянута в корсет,
Пока ты здесь, она не смеет… Санта
 

Маме

В детстве всё было ясно:

варенье – пир, садик – тюрьма,

убивать насекомых – грех.

Там, где кончается коврик – кончается мир.

Мама – вселенная, папа – сильнее всех.

Помнишь, мы ждали зиму,

под Новый год,

только поющее сердце поймет,

откуда

эта уверенность – скоро случится чудо,

небо на Землю во всей полноте сойдет.

Может быть в это время

в безлюдном храме,

Дух отражался в прозрачной

святой воде,

и мы ничего не знали

о той звезде,

что повела за собой

пастухов с волхвами.

Одному сказочнику

Покажи мне начало жизни в одной строке,

Лабиринтами книжек на ощупь веди к истокам,

Где пустыня оправдана тем, что не знает пророка,

И еще Иоанн никого не крестил в реке.

Расскажи, почему ты придумал хрустальных пчел

И безликую ведьму, способную быть слабой,

Я не плакал над книжкой давно, а теперь, как баба,

Как плаксивая баба рыдаю в твое плечо.

Ведь последняя сказка, которую ты написал,

Будто в поисках рифмы в моей голове кружит,

Если в тексты уходишь как в проклятые леса,

Даже страшно спросить: «настоящая жизнь – хуже?».

У тебя целый город спустился на дно реки,

Одинокий башмачник медведя убил руками,

Белый клин журавлей из бумажного оригами.

У меня ничего не пишется от руки.

Каждый день я иду за тобой в холодину храма,

Литургия, иконные лики глядят из мрака.

Начинаем с нуля, Авраам родил Исаака,

Остальное тебе перед сном говорила мама…».

***

Иногда я пишу тебе письма

с пометкой «в ад»,

где густые туманы

стекая в осенний сад,

переходят на шёпот,

кода о тебе говорят:

«нам доверили тайну,

хотя, мы ещё не в теме».

Я сижу, как бродяга,

один в ледяной ночи,

говорят, ты совсем недавно

была в Керчи.

Твоё имя, настойкой полыни

во рту горчит,

так и хочется крикнуть:

«пошла ты, ещё не время».

Ты за руку проводишь святых

к своему венцу,

потерявшие мать, каждый вечер

звонят отцу,

если честно, то этот октябрь

тебе к лицу,

а с другой стороны,

ну кому не к лицу октябрь?

А.К.

Поговори со мной о тех местах,

Где солнце отражается в крестах,

И колокол звучит по наши души.

Еще ненапечатанный роман,

Пытается свести меня с ума,

Скажи мне, чтобы я его не слушал.

Поговори со мной о чудесах,

О том, как ночь, качаясь на весах,

Осенним утром оголяет спину,

Напомни, что Господь непобедим,

Что мы весною в Грузию летим,

Искать равноапостольную Нину.

Скажи мне в сотый раз, что смерти нет,

О том, как дышит текстами поэт,

Как старое пальто снимая кожу,

Где сеятель разбросил семена,

Идет война, давно идет война,

И мы с тобой сражаемся, как можем.

***

Представь себе открытый океан,

Где старый китобой с бутылкой рома,

Мечтает снова оказаться дома,

И видит дочь сквозь утренний туман.

Она идёт по водам, так легко,

Как шел апостол к своему мессии,

И это так пронзительно-красиво,

Идти «сквозь ледяную цепь веков».

– Но как поверить мне глазам своим,

По водам ходишь, значит ты святая?

– Нет. Я, всего лишь провожаю стаю,

Мы ищем Новый Иерусалим.

Отец, Киты, которых ты убил,

Мне подставляют порванные спины,

И мы плывём сквозь темные глубины.

Плывём, отец, к такому Рождеству,

Где прозвучит: «не бойтесь, только верьте».

Здесь, постепенно привыкая к смерти,

Я начинаю думать, что живу.

***

Милая, этой зимой, в больших снегах,

Мне повстречался кочевник с прозрачной кожей.

И вот теперь я знаю того, кто может

С помощью имени уничтожать «врага».

Больше семи веков он совсем один,

Ищет ещё неназванных на планете.

Он в палестинских пустынях бродил, как ветер

И наконец, добрался до вечных льдин,

Чтобы в пределах своих ледяных чертогов,

Мертвой реке прошептать: «ты ещё жива».

Он и предчувствие может одеть в слова,

Так появилось холодное слово «тревога».

Больше никто не верит смешным приметам,

Каждый теперь отмечен своим венцом.

Просто безликий мир приютил поэта,

И в благодарность за это обрёл лицо.

То, что рождало на сердце густой туман

И превращало ливанские кедры в плаху,

Он иногда называл первобытным страхом…

Милая, мне бы о нем написать роман.

Он рассказал мне историю мира вкратце,

И несмотря на то, что грядет война,

Я назову твои страхи по именам,

И больше нечего будет тебе бояться.

***

Она говорит:

«Мы построим корабль бумажный,

Сплетем паруса из клубка паутинных нитей,

Ведь мы же мечтали в открытое море выйти,

Есть только вино и стихи, остальное не важно.

Ты только пиши, что бы ни было там, пиши,

Создай человека в тумане графитной пыли,

И если в ответе за тех мы кого приручили,

Позволь мне остаться в пределах твоей души.

А помнишь, ты мог поворачивать время вспять?

Скажи только, я принесу карандаш, бумагу»,

А мне бы «Старик и море» перечитать,

И научиться мужеству у Сантьяго.

Она говорит:

«Нас такими придумал Бог,

За вычетом частного ада – мы воины света,

До встречи с тобой я жила за плечом поэта,

Которого бесы буквально сбивали с ног.

Не бойся, я буду с тобой до последних дней,

Ты только не думай о смерти, забудь о ней.

Когда мы навстречу шторму пойдём вдвоем,

И темные воды придут за своей наживой,

Ты просто напишешь два слова: «остались живы»,

Всего лишь два слова, и мы никогда не умрем.

***

Думаешь ты в безопасности?

Мятный чай,

Свитер с оленями больше на два размера.

Знай же – на книжной полке, спиной к Гомеру,

Томик стихов просыпается по ночам,

И шелестит страницами. в тонком сне

Он говорит с тобой только о самом важном,

Слышно, как борется сердце его отважно

С глубоководным текстом, на самом дне.

Каждую ночь ты общаешься с тем поэтом,

Но просыпаясь не помнишь уже об этом.

Не попади в эти ритмы при свете дня,

Можешь рассыпаться мелкой гранитной крошкой,

Несколько лет эта книга жила у меня,

Только теперь я живу под её обложкой.

Вот, например, Тициан написал Данаю,

Не понимаю, слышишь, не понимаю,

Как я однажды пропал, зацепился взглядом,

Вот и тебе говорю, не читай, не надо.

Эти стихи внутривенно в тебя войдут,

И постепенно станут составом речи,

Это как будто надежду иметь в аду,

Где ни пространство, ни время уже не лечат.

Это когда на вопрос: «а чего ты плачешь?»

Будешь качать головой и шептать: «не знаю»

Верь мне, там каждая строчка чего-то значит,

Вспомни, что я говорил тебе про Данаю,

Я прилечу к тебе знаками из огня,

Пусть даже в этих местах запретят полёты,

Мы обязательно встретимся за переплётом,

Не заходи в эти воды, дождись меня.

***

Всё меняется, милая, даже в кромешном аду,

Появляется свет, и трепещут суровые бесы,

Я иду к тебе, слышишь, по темным дорогам иду,

Совершенно один, в окружении мертвого леса.

Говоришь, первобытный за нами отправился страх,

И, возможно, вселенная больше не выдаст ни знака,

Почему тогда ведьмы горят на высоких кострах,

И старик Тарантино сидит у плиты Пастернака?

За меня не волнуйся, сквозь ветки виднеется небо,

На ночную тропинку рассыпалась звёздная крошка,

А ещё есть немного анисовой водки и хлеба,

Деревянные чётки и Брэдбери в мягкой обложке.

Сколько раз ты ныряла за мною на самое дно,

Находила живым в лабиринте разрушенных зданий.

Я несу тебе, милая, лучшее в мире вино,

И какие-то пряности – в жизни не вспомню названий…

Письма из Армении

Любимая, здесь солнце как огонь,

Под окнами река и кипарисы,

Покуда ночь в чернильные кулисы

Не опускает мягкую ладонь,

Я не пишу ни строчки, только тьма,

Даёт необходимую отвагу,

Чтобы марать невинную бумагу,

Как верный способ не сойти с ума.

Придумав оправдание словарю,

Что круг общения оказался узким,

Теперь я только думаю на русском,

При этом, ничего не говорю.

Очертит горизонт в стекле оконном

Мой буквенный корабль давший течь,

Я постепенно покидаю речь,

И становлюсь лексически бездомным.

И муза (эта хитрая транда)

Почувствовав внезапную угрозу,

Заставила меня зарыться в прозу,

Иначе не закончу никогда

Роман, что поедает изнутри,

При помощи бессонницы и граппы,

Он разделяет ночь на два этапа,

И это так красиво, посмотри.