Хроники

Я всегда любил в ней вот что: она никогда не считала, что за ее счастье отвечает кто-то. Я или кто-нибудь еще. В ней всегда было ее собственное встроенное счастье.

... счастье не валяется на дороге. Счастье и есть дорога.

У природы есть средства от всего, и за ними я как правило шел к ней.

С Роем [Орбисоном] никогда не поймешь, что слушаешь - марьячи или оперу. Он не давал расслабляться. <...> Он пел, как профессиональный преступник. Обычно начинал низко, еле различимо, некоторое время держался этого диапазона, а затем начинался поразительный спектакль. От его голоса чесались трупы, и ты неизменно бормотал себе под нос: "Чувак, это невероятно".

Я в то время играл довольно суровые народные песни, приправляя их пламенем и серой.

У повара Норберта обычно имелся наготове жирный гамбургер<..>. Норберт был тот еще кадр. Носил фартук, заляпанный томатным соусом, лицо мясистое и упрямое, толстые щеки, а шрамы - как следы когтей. Считал себя дамским угодником и откладывал деньги на поездку в Верону, где хотел посетить гробницу Ромео и Джульетты.

Если разобраться, я не написал ни одной политической песни. Потому что музыка не может спасти мир.

Актуальные песни не были песнями протеста. Термина "певец протеста" так же не существовало, как термина "автор-исполнитель". Есть просто исполнитель или не исполнитель, вот и всё - фолксингер или не фолксингер. "Песни несогласия" - люди называли их так, но даже такое название было редкостью. Я пытался позже объяснить, что не считаю себя певцом протеста, случилась какая-то фигня. Я и не думал, что против чего-то протестую - как ни против чего не протестовал Вуди Гатри. Я не считал Вуди певцом протеста. Если он таков, то таковы же были Слипи Джо Эстес и Джелли Ролл Мортон. Однако я довольно регулярно слышал бунтарские песни, и они меня по-настоящему трогали.

Хочется писать песни, которые будут больше жизни. Хочется сказать что-то о тех странных вещах, которые происходят с тобой, и ты их видел. Тут надо знать и понимать что-то, а затем выходить за пределы речи.