Данэя. Жертвы прогресса II

– Помочь? Вы только не мешайте!

– Нет уж! Мы и так – слишком долго вам нее мешали как следует. Но дальше – нет! Не надейтесь. Слишком много вам удалось натворить. Теперь и вы, и мы подошли к пределу. Вы добиваетесь своего, воздействуя на эмоции людей – и только на них. Мы обратимся к их разуму: а разум современных людей сильней их эмоций. Объясним, какой вред вы уже успели нанести и нанесете ещё, если вас не остановить сейчас. Мы в состоянии это сделать – большинство за нас. Вспомни: поддержали ли люди Лала?

– Его ещё не поняли.

– Даже вы не поддержали его. И если бы мы проявили настойчивость, вся Земля проголосовала бы за объявление ему бойкота. Но мы понимали, что каждый может заблуждаться – дали ему убедиться в собственной неправоте. Ну, и что же? Он понял и, вернувшись из Малого космоса, больше не заикался о прежнем. Он был разумным человеком: вместо того, чтобы продолжать упорствовать в своем заблуждении, занялся поистине великим делом – полетел осваивать новую планету. Последуйте лучше его примеру!

«Лал уступил вам? Плохо вы его знаете!»: я вспомнила, как он привозил вас перед отлетом. Но ничего Йоргу не сказала: это был не противник, с которым спорят – враг. Я видела, что он меня щадить не станет. Но знала, что этот враг, к несчастью, гораздо сильней меня.

– Вот тебе альтернатива: или прекращение беременности, или наше требование бойкота тебе. В результате его мы не сомневаемся. И ты – тоже.

Я молчала: да, не сомневалась.

Значит, этот упырь хочет убить моего ребенка, которого я ношу под сердцем! Эя, сестра, знаешь ли ты, что такое чувство ненависти? Я вот – знаю. И знаю, как можно хотеть убить человека.

Да, человека. Если бы он был волком, это было бы не так страшно. А он был наделен разумом, и немалым. Он понял гораздо больше, чем я предполагала, но по-своему – чтобы обратить против меня.

– Угроза бойкота не может устрашить тебя. Ещё бы: ты приносишь себя в жертву вашей великой цели – и уже заранее видишь себя в героическом ореоле. Но ты подумала, что тебе придется пожертвовать не только собой?

– Я за всё готова ответить одна.

– Ты ещё не поняла. Ты думаешь о враче, которая помогала тебе? Нет – не она.

Не она? Кто? Не отец же ребенка – его и не знают, и обвинить не в чем. Йорг молча смотрел на меня и улыбался. Зловеще. Уверенно.

И вдруг будто током пронзило: Ли! Мой дорогой мальчик – почти сын. Которого спасла от верной отбраковки, и которого любила больше всех на свете. И он меня – ближе меня у него тоже никого не было. Я останусь ему самой близкой – чтобы со мной не случилось. Он не отречется от меня, если я подвергнусь бойкоту – и тогда бойкот ждет и его.

– Тебе не жалко его? – спросил Йорг, который, казалось, прямо читал мои мысли. – Нет? Чего же стоит тогда твоя любовь?

– Я запрещу ему сама общаться со мной: скажу, что так нужно.

– Не поможет, Ева: он любит тебя – он никогда от тебя не отречется. Любовь самое высокое и самое сильное чувство, не правда ли? – Много, слишком много он, оказывается, понял. – Ты не подумала о нем раньше? Странно. Ну, подумай теперь. Завтра утром жду твоего ответа. Я даю тебе шанс, и если ты им не воспользуешься, то винить за последствия сможешь лишь себя. До свидания! – И он быстро ушел.

День тянулся томительно долго. Я продолжала заниматься делами, машинально, и непрерывно думала: как быть?

Наконец, вечером, когда дети были уложены, мы собрались вместе. Никто ничего предложить не мог – я должна была решать одна. Постепенно подруги разошлись.

Ну, и ночка же была! Я лихорадочно думала, искала выход: как сохранить ребенка и одновременно не погубить Ли? Как, как??

Зачем же я тогда спасла Ли, если способна сломать его жизнь сейчас? Имею ли право на это? Ведь ребенок ещё не родился – а Ли живой, сознательный. Лучший космический спасатель Земли – что ждет его на очень долгие годы?

Если бы не он, я бы не дрогнула. Но я, действительно слишком сильно любила его. Видимо, больше того дела, за которое боролась, – ради которого хотела родить ребенка и была готова испытать бойкот. Одна.

И вот – не выдержала, сдали нервы: к утру я уже была готова. Не сообщая ничего своим, связалась с врачами из комиссии и сказала, что хочу с ними немедленно встретиться.

Они все ждали меня в поликлинике, – Йорга среди них не было.

– Подруга, ты хочешь, чтобы мы помогли тебе исправить случившееся? – спросил один из них.

Я не могла ответить: да, горло сдавило. Кивнула головой.

– Хорошо. Сделаем.

– Только немедленно, – прохрипела я, – пока я не передумала.

В сопровождении двух из них меня доставили аэрокаром в наш импланторий. Там хирург, занимающийся имплантацией зигот роженицам, произвел аборт. Операция прошла быстро – хирург был опытный: аборты роженицам иногда делать приходилось. Гинекологи из комиссии зачем-то тоже присутствовали при операции.

И всё! Пусто стало, как будто мне не матку опустошили – душу. Я словно сломалась: не могла ни говорить, ни есть, ни спать. Неделю держали меня в клинике на электросне и внутривенном питании. Восстановили мне физическое состояние, а душевное – только Йоргу пожелаю того же!

Лишь через месяц вернулась в школу. С детьми мне стало полегче. Но с взрослыми почти не общалась – не могла.

…А ещё через месяц услышала сообщение о вашем возвращении.

Мой Ли улетел вместе с другими встречать вас. Вся Земля жила сообщениями о ходе вашего спасения.

Только никто не ждал, как я. Ждала, что прилетит человек, который знает, что делать. Как он мне был нужен!

Вас показали на экране: вы были как тени, и с вами дети – никто, кроме меня не понимал, что это значит. А Лала не было: он не прилетел.

Но я видела: дети, настоящие дети! Рожденные тобой – самой. Ты – мать! Я уговаривала тебя сделать это. И ты – сделала. А я? Как теперь глядеть тебе в глаза?

Другие радовались – я не могла без ужаса представить себе встречу с тобой. Даже начисто отключила внешнюю связь. Меня могли вызывать лишь несколько человек, ближайших коллег по работе: я дала им другой позывной код.

Даже Ли боялась увидеть. К счастью, он проходил карантин; я сама его вызвала: чтобы он не беспокоился. Всего один раз.

Надо было связаться с вами, с тобой, хоть послать поздравительную радиограмму – ничего не могла. Только и думала: хоть бы не вспомнили обо мне!

– Зачем ты так?

– Я же теперь ничего другого не стою.

– Нет, ты – не должна так думать о себе.

– Не надо: не утешай. Что, кроме горечи и презрения к себе, мне остается? Как ты можешь вообще со мной разговаривать? Теперь – когда ты всё знаешь. Жалеешь меня – зачем?

– Нет. Поверь: нет. Ты выше меня. Я – что? Если бы не Лал и Дан: я же была просто девчонка, когда встретила их. А ты ведь сама. Сама!

– Всё это теперь позади.

– Нет. Ты же вела борьбу – такую тяжелую! Что ты казнишь себя: могло ли не быть хоть одного поражения? Не надо, сестра: слышишь, не надо! Мы добьемся своего – увидишь!

– Мы? Кто это? Сколько? Раз, два – и обчелся: остальные разбежались – кто куда.

– Мы снова соберем всех.

– Ой ли!

– Соберем! Их – и других: то, чему научил нас Лал, раскроет людям глаза.

– Его ведь тогда никто не слушал. И я тоже – готова повторить тебе это.

– С той поры много воды утекло. Сейчас послушай меня вместо него.

Теперь говорила Эя – Ева слушала.

– Так! – говорила она. Из всех, кого они знакомили с взглядами Лала, никто так не понимал сказанное. Ей не нужны были обычные подробности: слишком многое знала сама. Каждое слово Эи – как вода в сухую почву: снова в глазах Евы появлялся блеск, и на мгновения превращалась она в прежнюю Еву.

– Нам было бы легче, если бы всё это время он был с нами, – задумчиво сказала она. – А может быть – ещё трудней.

Она стала отвечать на вопросы Эи. Её ответы были мало утешительны: не так много изменилось с их отлета. Отбраковка – да, значительно ограничена – но не исчезла, существует (будь она проклята!).

– Действовать надо, Ева! Лала нет – мы вместо него.

– Как – действовать?

– Передавать всем слова Лала: пусть знают! Восстанови свои былые связи и расскажи им – в первую очередь.

– Попробую.

– И ещё: надо, чтобы родился ещё один ребенок от полноценной матери – здесь, на Земле.

– Хочешь повторить то, что не удалось мне?

– Так надо, понимаешь?

– Кто? Ты?

– Нет. Не могу. Я…

– Космос?

– Да. Хотя я вполне здорова. Там – погиб наш Малыш. Ты знаешь, как.

– Знаю. Все знают.

– Но только ты – понимаешь. Я никогда, видно, больше не решусь – родить, – с тоской глянула она Еве в глаза. – Ты?

– Я? У меня уже не получится. После операции гинекологи мне сказали: «Теперь ты можешь в будущем ничего не опасаться».

– Надо поговорить с теми, кто раньше хотел это сделать.

– Нет. Они деморализованы случившимся со мной: боятся. Йорг и генетики по-прежнему в состоянии сделать с ними что угодно.

– Ты так думаешь? Почему же они молчат до сих пор по поводу наших детей?

– С вами боятся связываться: слишком вы популярны.

– Но хоть попытаться что-то сделать? При проверке развития детей они имели возможность.

– Так-таки ничего не было?

– Мы не заметили.

– Значит, у них в запасе что-то более серьезное.

– Скажи подругам, что и с ними мы не дадим ничего сделать.

Ева покачала головой:

– Всё равно, ничего не выйдет. Сейчас – никак. Попробую, конечно. Только всё равно, знаю: сразу не решатся.

– Пусть не сразу.

– Трудно. А сил у нас с тобой – нет.

– Будут силы. Будем вместе – появятся и они. Найдем их: надо – мы должны быть сильными.

– Только – тоже не сразу. Но теперь хоть знаю, что не одна. Ну, что: пойдем. Девочка, верно, заждалась.

– Ты не скучала, дочка?

– Нет, я смотрела на маленьких. И кормилицы такие славные. Только детей мне больше не давали.

– Нельзя, девочка. Того, что ты брала, специально осмотрит врач.

– А смотреть они не мешали.

– Смотреть можно.

– Только они немного странные. Многого не знают – я им говорю, а они не понимают.

– Их мало учили. Они – неполноценные, – сказала Эя.

– Те, про которых говорил Отец?

– Да.

– Вот как!

– Дочка, а ты не хочешь остаться здесь до понедельника? – вдруг предложила Эя, видя, как Ева смотрит на Дочь.

– А можно?

– Можно, дочка: конечно! – Ева привлекла девочку к себе. – Будешь со мной.

– А с детьми мне разрешат играть?

– Да – тебя только обследует врач, и будет можно: уже завтра, с утра.

– Тогда я останусь. Мама, а ты?

– Меня ждет Отец.

– Пойдем обедать, Эя, – напомнила Ева.

– Извини, мне совсем не хочется. Полечу я. Только попрощаюсь с дочкой. Ты проводи меня до аэрокара, поговорим ещё немного.

… – Спасибо, что ты её оставила со мной. – Они уже стояли возле аэрокара. – Так хорошо мне с ней.

– Побудьте вместе.

– Она удивительно ловко держала младенца. Наши девочки так не умет.

– Дети разных возрастов у вас мало общаются. Это плохо. Мои росли вместе; Сын заботился о сестре, знал, что он – старший. Мне столько ещё тебе о них рассказывать.

– Они, должно быть, и дают тебе силы. Счастливая ты, всё-таки – несмотря ни на что!

– Да, Ева. И за это я благодарна вам: Лалу и тебе. Пока, Ева! Открой свою внешнюю связь. Будем вместе!

– Будем, сестра.

– Ещё вот что: я записала весь наш разговор – разрешишь дать запись Дану? Или хочешь, чтобы я её стерла?

– Нет. Ему – дай!

– Ну, всё! До встречи, сестра. Прилетай поскорей: мы покажем тебе Сына.

– Спасибо тебе – за всё. Привет мой Дану!

47

Озеро знакомыми очертаниями распростерлось внизу. Дан посадил аэрокар и, выскочив из кабины, сбежал к берегу.

Как давно был он здесь. С Лалом. Там, вдалеке, остров, где прошла будто приснившаяся ночь с Лейли. Он был тогда другим, а Лал жив.

– Отец! Красиво-то как! – другой Лал, его сын, стоял сзади.

Робот быстро развернул палатку. Они спустили на воду надувные лодки, погрузили снасть. Озеро, несмотря на нерабочий день, было почти пусто – лишь одна лодка маячила невдалеке.

Поначалу поставили лодки рядом. Разделись, подставив тело солнцу, ощущая воздух всеми порами. Дан наладил удочки, помог Сыну. Закинули и стали ждать.

– Что такое? Почему совсем не клюет? – разочарованно произнес Сын.

– Ничего: попозже, к вечеру начнет. Давай-ка разъедемся. Попробуй поработать спиннингом.

– Я поплыву к большому острову.

– Давай! Когда-то у меня там брала щука. На такую точно блесну: возьми-ка!

– Зачем – две?

– Про запас: там у берега водоросли – могут быть зацепы.

Вода казалась застывшей. Кивки тоже – так, что надоело смотреть. Дан налил чаю из термоса, попил не торопясь.

Лодка с одиноким рыбаком снялась с места, приблизилась к нему.

– Клюет? – спросил рыбак, поздоровавшись.

– Мертво. А у тебя?

– Тоже. Только время зря теряю!

– На что ловил?

– Да почти всё перепробовал.

– Может, позже начнет?

Рыбак махнул рукой:

– Вечером вчера не клевало, и сегодня утром ничего: я в четыре часа начал. Впустую! Улечу сейчас куда-нибудь ещё – давно пора! И так, уже никто здесь не остался. Не собираетесь тоже?

– Нет. Я слишком давно тут не был.

– Ну, как знаешь. Удачи! – Хорошо, что не узнал: лицо затенено большим козырьком.

Значит, надеяться почти не на что. Жаль: так хотелось испытать захватывающее чувство азарта и удачи, ощущения сопротивления пойманной рыбы, натянувшей леску. Но улетать он, в любом случае, не собирался.

Лал ждал его когда-то здесь, – а он был там, на острове: Лейли пела ему и дарила себя. Сын уплыл туда – к острову. Его уже совсем не видно.

Солнышко приятно пригревало. Сбросив ещё пару глиняных «бомб» для прикормки, Дан лег на дно лодки, незаметно забылся дремотой.

…Внезапно что-то будто толкнуло его. Ещё не совсем очнувшись, он сел и начал озираться вокруг. И вдруг увидел: лодка Сына качается на воде. Пустая!

Он испуганно схватился за радиобраслет:

– Сын! Сын, отзовись! Где ты! Сын!

Сын отозвался не сразу.

– Я на острове, Отец. Что-нибудь случилось?

– Я испугался. Твоя лодка далеко от берега, и тебя в ней не было.

– Я забыл её привязать. Пришли мне, пожалуйста, большую палатку, одежду и робота с едой.

Что?! И он вдруг вспомнил всё: понял.

– Ты один? – спросил он с какой-то робостью. Сердце учащенно колотилось.

– Нет.

– Сейчас пришлю. – Он поспешил на берег, надул плот и сам перетащил на него всё.

С того дня, как побывала у них, она часто прилетала сюда.

Дни были до отказа заполнены – она и Поль работали как одержимые, готовя «Бранда»; но параллельно, ни на минуту не прекращаясь – мысли: о себе, о Дане, Эе, их детях. Она никуда не могла деться от них. И всё чаще тянуло туда, где прошла единственная, невероятная, прекрасная ночь. Ночь с Даном. Здесь – в тишине, одиночестве, подолгу сидела она, вновь и вновь вспоминая, думая.

…Отплыв на достаточное расстояние, Лал прицепил данную Отцом блесну и встал во весь рост.

Первые несколько забросов не дали результатов. Вспоминая то, что говорил и показывал Отец, он повторял их, приближаясь к острову. И уже вблизи от него рыба взяла.

Леска натянулась до предела. Замирая от волнения, Лал осторожно подтягивал её, держа палец на кнопке моторчика, крутившего катушку. И не поверил своим глазам, когда увидел рыбину, подхваченную подсачником. Щука! Не маленькая. Вот они какие!

Он снова прицелился, забросил. Ничего. Снова, и ещё раз, и ещё.

И опять натянулась леска, прогнулось удилище. Снова удача! Идет ещё тяжелей, чем первая. Чтобы не оборвать леску, приходится то включать моторчик, то отпускать тормоз. Сколько в ней силы! Ну же!

Тоже щука. Какая огромная, чуть ли не вдвое больше первой. О-го-го! Глаза юноши сияли, ноздри раздувались, – он широко улыбался.

Ещё, ещё заброс. Ничего. Не может быть, не должно! Поймать ещё, почувствовать вновь и вновь взявшую блесну рыбу, подсечь её резким рывком и снова тащить к себе.

«Там у нас тоже обязательно должна быть рыба, ею надо как можно скорей заселить водоемы». Чтобы и там можно было испытать азарт ловли, восторг при виде крупной бьющейся рыбы.

Он забросил далеко, почти к самым кустам у мыска. Повел – и тут же почувствовал, что зацепил. Ну, надо же!

Действуя веслами, он медленно подплыл к мыску, чтобы, легонько подергивая леску, как учил Отец, попытать освободить тройник с блесной. Солнце ещё сияло вовсю. Ветерок приятно обдувал лицо и голое тело и тихо подвигал лодку.

Удивленный вскрик заставил его поднять голову.

…Что делать? Как жить дальше? С каждым днем она всё сильней чувствовала, что уже окончательно не в состоянии жить по-прежнему, – только так, как живут они.

Мысль, в первый момент показавшаяся безумной – стать одной из них, войти в их семью – не проходила. Наоборот – становилась навязчивой, настолько сильной, что сминала даже чувство к Дану. Они становились ближе ей – все: и Эя, и девочка, и застенчивый юноша, горящий взгляд которого стал часто видеться ей.

Надо искупаться: вода освежит тело и хоть немного успокоит. Лейли сбросила одежду, шагнула к воде. Солнце било в глаза так, что пришлось зажмуриться.

Она приоткрыла глаза – и не поверила себе: лодка, прямо перед ней, и в лодке сын Дана – Лал. Солнце золотило его развевающиеся огненно рыжие кудри, – казалось, сияющий ореол окружал его голову. И юношески стройное нагое тело с выпуклой грудью, развернутыми плечами – будто созданное античным скульптором для храма Гелиоса¹.

Он поднял голову, услышав её вскрик, – и всё затмил его взгляд. Он уже не мог оторвать от нее глаз, не мог опустить их; в них светились восхищение и радость, робость и покорная нежность. Губы его беззвучно шевелились.

И молнией пронзила её мысль: это – выход! Единственный – другого не будет. Только это свяжет её с ними – неразрывно, прочно.

И сразу отпали все сомнения, все тревоги. Стало удивительно спокойно в её душе. И она не стала закрывать свою наготу: шагнула вперед, в воду – навстречу ему.

Лейли… Она – или он плохо знал своего Сына: как смотрел он на нее, красный от смущения. Потом полночи ждал на балконе, чтобы ещё раз увидеть её.

Пора – мальчику уже восемнадцать. Будь счастлив, Сын!

Это замечательно, что с первой в жизни женщиной его свяжет любовь, на которую ответят тем же: она одарит его любовью – не простой страстью. Сумеет: она знает это чувство. С давних пор. Гораздо раньше, чем узнал его он, Дан.

Его-то она и любила. Та встреча, здесь, когда она казалась безумной от счастья, – лишь это он хоть иногда вспоминал. А сейчас припомнил всё: то, что передавал ему Лал, когда он, бессильный старик, доживал последние годы первой жизни, и её слова при прощании тогда. Он не вспомнил её, вернувшись: сразу встретил Эю. И лишь одна та ночь – и день.

Там, на сверхдалекой Земле-2, у него и Эи родились Дети, и Эя, Мама, стала единственной для него на всю жизнь – он узнал любовь и стал другим.

А она, здесь, ждала: он почувствовал это сразу при её посещении – она прилетела к ним самая первая. И улетела, всё поняв, но ничего, значит, не позабыв: продолжает летать сюда. И сейчас она с Лалом: потому что его только может полюбить – сына Дана. Пусть будет счастлива – с Сыном!

Он долго сидел на камне у самой воды: смотрел на остров вдали, думал. Приплыл обратно плот, – на нем лежала великолепная большая щука. Значит, Сыну сегодня во всем удача! Он не стал трогать рыбу: сунул в садок, чтобы сохранить до прилета Мамы.

Долго же её нет! Скорей бы прилетела! Что там с Евой? Ожидание было томительным. Даже ловить не хотелось.

Он невероятно обрадовался, услышав, наконец, сигнал вызова.

– Отец, я уже лечу. Включи через час пеленг – я пересяду в аэрокар.

– Что с Евой?

– Дело серьезное: она делала попытку сама родить ребенка – её заставили под угрозой бойкота ей и Ли уничтожить плод.

– Как это произошло?

– Я записала весь наш разговор – перезаписала его тебе. Начни слушать до моего прилета. Скоро буду.

Он слушал, сжав кулаки. Прав, тысячу раз был прав Лал: ну и зверьё!

Эя, прилетев, увидела, что он продолжает слушать, – молча уселась рядом с ним.

– Похоже, Ева сейчас не совсем устойчива, – сказал он, прослушав главное.

– Пока очень. Но это Ева: должна справиться.

– Ты сильно устала сегодня?

– Невероятно. И не ела с утра: не до того было. Она – как избитая. Я Дочь с ней оставила – до понедельника.

– Что же ты молчала? Сейчас накормлю тебя.

– Наловили много?

– У меня совсем не клевало. Но Сын поймал, спиннингом. Вот, смотри! – он вытащил садок со щукой.

– О! Молодец мальчик.

– Да. – Что-то мешало ему сказать сразу всё.

– Даже есть захотелось.

– Сейчас! – он сунул щуку в контейнер робота. Налил в крохотные стаканчики темную водку. – Выпей немного. На травах, по рецепту Лала.

– Опьянею я: голодная очень.

– Ну и хорошо: расслабься.

– Ладно: после того, что узнала, действительно, надо. – Она сразу поперхнулась, слезы выступили на глазах. Потом всё же допила. Дан подал ей кусок уже зажаренной рыбы.

Они ели молча.

– Правда: полегче стало. Ты что сейчас будешь делать? Поедешь опять ловить?

– С тобой – да.

– Нет – я не в состоянии.

– Иди тогда, ложись сразу.

– Подожду Сына.

– Не надо. Он на большом острове.

– Где?

– Вот там. – Но ничего уже не было видно, совсем стемнело.

– Надо хоть вызвать его.

– Не надо, Мама. Нельзя мешать ему.

– ?

Он не успел ничего ответить: негромкий женский голос зазвучал над озером.

– Колыбельная! – удивленно воскликнула Эя. Одна из тех, которые она учила с тем, старшим, Лалом, и потом пела своим Детям. – Там – с ним, нашим Сыном?

Он кивнул молча. Лейли: теперь уже совсем не было сомнений. Звуки неслись над водой, проникая куда-то в самое сердце. Необъяснимое чувство вины перед ней впервые пробудилось в нем. За что? Уже тогда была Эя. Она и сейчас с ним. Рядом. Сын – даст Лейли то, что не дал он. И она – отдаст Сыну себя всю, без остатка: она не умеет иначе.

Сменяли друг друга песни, романсы, арии. Одна прекрасней другой. Они входили в душу, и в ней воцарялись покой и светлая вера. Исчезала тоска, безотвязно следующая за ними с того страшного момента, когда навеки уснул Малыш.

Дан обнял Маму, привлек её к себе; она молча приникла к нему, прижалась крепко. И когда пение кончилось, они почувствовали, что страсть вновь пробудилась в них.

– Отец, родной мой!

– Мама, любимая!

Они не стали противиться желанию друг друга. Желанию, вернувшемуся после такого длительного перерыва. Уходя в палатку, они обернулись в ту сторону, где сейчас был их сын, обретший свое высшее счастье, и откуда пришло облегчение им самим. Какой-то неяркий свет вспыхнул там: это загорелся костер.