Сильвия и Голландские исторические миниатюры

Сильвия

Оргон: А как Тартюф?

Дорина: Тартюф? Когда пускали кровь

(Ей, сударь, не ему), не двинул даже бровью.

Желая возместить ущерб её здоровью,

За завтраком хватил винца – стаканов пять.

Оргон: Бедняга!..

(Ж.-Б. Мольер, «Тартюф», пер. М. Донского)

I.

Воскресным летним днём я отправился в «Фестину», в одно из самых снобистских мест Голландии. Большинство амстердамцев не подозревает ни о существовании этого теннисного клуба, ни о его значимости в жизни знати и нуворишей.

Клуб был основан принцем Оранским, супругом великой княгини Анны Павловны и большим англоманом, полтора столетия назад, и с тех пор представители королевской династии возглавляют это вожделенное, но закрытое для выскочек заведение. Количество его членов строго ограничено, и вступление новичков возможно лишь после естественной убыли кого-то из стариков. Потому чести стать членом клуба ждут, порою, десятилетиями, и на тот знаменательный день, когда велосипед вёз меня на его корты, очередников было около трёх сотен счастливцев, занесённых в список будущих партнёров принцев и принцесс крови.

«Фестина» располагается в Фондельпарке, в самом сердце Амстердама. Я шёл туда по высокопоставленной рекомендации, поскольку изучал жизнь и новшества принца Оранского, как читателю уже известно – августейшего супруга русской принцессы Анны. Голландцы относились к нему без должного пиетета, смакуя разные мнимые и действительные шалости. Но меня интересовали его заслуги, а не забавы.

Было тепло, и просторные лужайки были усеяны загорающими, повсюду бегали детишки, мимо проносились велосипедисты. Громко треща, над головою пролетали большие стаи индийских зелёных попугаев. Я следил за их полётом и невольно вспоминал старую историю. Четверть века назад я познакомился с восходящей скрипичной звездой Сильвией. Давно это было, Сильвия умерла, оставив о себе горькое чувство утраты. Я старался гнать прочь её прекрасный образ, не подозревая, что через час-другой она возродится перед моими глазами во весь рост и вмиг станет мерилом добра и зла…

Я позвонил в ворота клуба. Меня ждали, и зелёные створки гостеприимно распахнулись. Было воскресное утро, и корты пустовали. Меня встретили две знатные болтушки из свиты голландского джинсового короля. Мне доводилось встречаться с ним, и я имел представление об его окружении. Он был гомосексуален, и девицы принимали его за своего, не имея от него тайн и преданно сопровождая везде, куда он направлял свои стопы. Дамы обошли со мною весь клуб, ознакомили с трофеями и кубками, рассказали об истории почтенного заведения. Я постарался изучить там совершенно всё, вплоть до последнего гвоздика.

Подошло время ланча, и меня устроили на террасе с угощением «за счёт заведения», а болтушки, между тем, отправились размяться на корт. Я следил за ними, этими беззаботными красавицами-голландками, жившими без единой тени видимых забот. Всё давалось им легко и играючи, ибо они давно входили в свиту баснословно богатого короля текстиля.

Наконец болтушки вернулись, беспрерывно треща. Одну из них звали слегка забавно для моего слуха.

– Верочка, вы чуть-чуть русская? – спросил я.

– О, нет-нет, ни капельки! Просто как-то у нас в гостях был какой-то русский, он рассказывал истории, и моим родителям понравилось имя его дочери. Так меня и назвали. Так и записали моё полное имя: Верочка ван дер Бейк.

– А вы чувствуете какую-то связь с Россией? – пытал я её.

– Ну что ты! Я даже не знаю точно, где это находится. Слышала, что это огромная Тартария или Сиберия, где всегда холодно и голодно, где волки и медведи. Вот Карлина знает всё о России. Она шпионка.

В тёмноволосой Карлине чувствовался скрытный характер, вполне подходящий шпионке. С обворожительной улыбкой она накачивала меня хайнекеном вперемешку с мартелем, и сейчас это стало казаться подозрительным.

– Вы были в России? – спросил я её вполголоса.

– Да, я была у вас с тайной миссией. Я замужем за бостонским американцем и как-то имела бурный роман с морским офицером. Его послали в Москву. Морским атташе. И я потащилась за ним, – беззаботно прощебетала Карлина.

– А ваш муж?

– Где мой муж?

Карлина деланно завертела головой по сторонам, затем обе подружки захохотали.

– Рассекреть свои русские тайны, дорогая, – закричала Верочка.

– Это была тщательно спланированная операция, – завелась Карлина. – У меня была блестящая легенда. Я въехала в Союз куратором выставки Бостонского музея изящных искусств.

– Боже мой! Ты перетряхнула целый музей, чтобы воссоединиться с блондинчиком Фредом?

– Привезла не весь музей, а лишь дюжину скетчей Рембрандта. Затем я подарила русским ма… ма… Ах, не помню, что за «ма»!

– Матрёшку?

– Нет, дорогая, совсем не матрёшку… Как же… Макартич?

– Магарыч, – подсказал я.

– Вот-вот, магарич!

– Боже, что такое магарич?

– Бейлиз, хайнекен, тоблерон, печные таблетки с тюльпанами, оловянные ложки с мельницами… Ты сама знаешь, что туземцев надо одаривать сладкими и блестящими безделушками.

– Но зачем, Карлина?

– Затем, что русские были довольны и отпустили меня на все четыре стороны, сказав, что устроят выставку сами.

– Гениально! Виртуозно! И ты взошла на борт фрегата по парадному трапу? Вы с Фредом подняли паруса, и ветер понёс вас по морю любви! – захохотала Верочка.

– Ах, нет. Совсем нет, дорогая. Ведь в Москве нет моря. Море в Ленинграде. Мой Фред отправился туда на морской парад, а я последовала за ним в соседнем вагоне. У меня была изящная сумочка «Шанель» со встроенной шпионской камерой. Фред дал. Но на полпути меня сняли с поезда. Фред даже не заметил. Он подумал, что русские меня перевербовали.

– Боже, какая прелестная шпионская история! Я тебе завидую, Карлина! Ты Мата Хари!

– И меня депортировали, хоть и не нашли камеру. За нарушение пребывания в стране. Магарич не помог.

– А ты привезла шпионскую камеру? Что ты с нею делаешь?

– Наш джинсовый король забрал её. Иногда он тайком снимает нас, когда мы слишком шалим.

– Нас? Ему дозволено, он лапочка… Всё! Сейчас будет первая пара. Барон ван ден Браккс и этот выскочка… Забыла его имя, – объявила Верочка.

– Да, он выскочка, и называй его господином Альфонсом, – завторила ей Карлина.

Первая пара вышла на корт. Барон был моложавым джентльменом семидесяти лет. Он уверенно двигался по корту, и его противнику, моих лет, было не просто сдерживать аристократический напор. Смотреть за ними было увлекательно. Большая стая зелёных попугаев села в кустах изгороди, начав тропический концерт. Мои дамы беспрестанно тараторили, и их оживлённая беседа слилась в один ряд, в котором я не различал, кто из них что говорит:

– Этот Альфонс раздражает меня своей самоуверенностью… Да, он нахал, но сногсшибательно красив. Держится настоящим принцем… В том-то дело, что он просил подхода к принцессе… Ты что, как посмела?.. Нет, я отправила его к Хендрике… Та даст ему поворот… Но сперва воспользуется… Он сам воспользуется ею, и она глазом не моргнёт…

Эта светская беседа лилась в унисон крикам стаи попугаев и стуку мяча. И вдруг, когда эта какофония стала единым звуковым потоком, управляемым полётом теннисного мяча, в фигуре младшего игрока всё явственнее стали проступать знакомые, давно виденные черты.

– Как зовут Альфонса? – спросил я, впрочем, и без болтушек уже точно зная имя.

– Карлина, дорогая, сходи и посмотри имя в журнале, – попросила Верочка.

– Не ходите. Я знаю. Его зовут Эрик, – я остановил их.

– Откуда ты это знаешь? Ведь он только приехал из Лимбурга и здесь новичок, – уставилась на меня Верочка.

– Он уже не новичок, дорогая, – заспорила Карлина. – Вот увидишь, он запряжёт Хендрику. Она сама жаждет отдать ему всё, что имеет.

– Боюсь, что да, – резюмировала Верочка. – Наконец-то джентльмены закончили партию… – Джентльмены, поднимайтесь к нам! – закричала Карлина.

Барон, помахав рукой, скрылся из вида, а Эрик, высокий, стройный, с ослепительной улыбкой, легко взбежал по ступенькам и элегантно упал в предложенное кресло.

– Вы новичок? – сразу же спросил он меня.

– Я гость.

– О, вот как? А с кем вы? Ведь гость может прийти лишь в сопровождении действительного члена клуба, – заинтересовался Эрик.

– Он здесь по желанию нашего благородного друга, – протараторила Верочка.

– Он изучает жизнь и деяния его высочества наследного принца Оранского, – не упустила случая вставить словечко Карлина.

– Значит вы русский. Ведь только русские интересуются великими деяниями нашего принца, а не его проделками.

– Да, я русский, дорогой Эрик, и ты должен помнить меня.

– Я? Вас? Извините, но не помню.

– А Сильвию?

– Здесь произнесено женское имя? Мы её знаем? – затрещала Верочка.

– Посторонних дам вы обязаны обсуждать в другом месте, джентльмены, – заявила Карлина.

– Но потом сами всё расскажете нам! Обещайте, джентльмены, – вставила Верочка.

– Кажется, наш гость собирается похоронить безупречную репутацию всеми уважаемого кандидата в члены клуба, – веселилась Карлина.

– Честное слово, джентльмены, мы ждём скандала, – поддакнула Верочка. – Начинайте же, мы ждём!

– Может лучше встретиться в другом месте? – Эрик взял себя в руки. – Скажите, какой ресторан вам удобен, и я буду ждать вас в семь вечера.

– Вечером я иду в театр, – ответил я.

– Прекрасно, давно не был в театре и с удовольствием составлю компанию. Я возьму билеты в ложу.

– В таком случае, вечером в семь в городском театре, в Стадсшоубурге, – назначил я встречу.

– Что же там дают? Может, и мы пойдём… Мы с радостью составим вам компанию, – дружно обрадовались подружки.

– Сегодня будет «Тартюф» Мольера.

– Фи, какая скука! Там будут только пенсионеры, – расстроилась Верочка.

– Идите сами, а завтра нам расскажете, – вставила Карлина.

– Особенно о скандалах, не забудьте, – завершила Верочка.

Мои милые сопровождающие дамы позволили нам с Эриком встретиться с глазу на глаз. Мы раскланялись, и под треск зелёных попугаев я отбыл домой, чиститься, гладиться и скрестись перед посещением любимого Мольера, нечастого гостя на голландских подмостках.

II.

Моё знакомство с Сильвией началось именно с Мольера в августе восемьдесят девятого года. Тогда в антракте «Тартюфа» в МХАТе в Камергерском ко мне подошла пожилая пара.

– Вы едете в Голландию? – без предисловий спросила дама.

Я вздрогнул от предчувствия необыкновенного.

– Да, сударыня, собираюсь отбыть через две недели, на три месяца до конца ноября, – ответил я.

– Вы не удивляйтесь моему вопросу. Москва такая маленькая, что все мы знаем друг о друге. Мы преподаём в консерватории, у нас есть общие знакомые, и мы хотели бы попросить вас о небольшом одолжении.

Тут прозвенел звонок, и мы разошлись, уговорившись встретиться по окончании спектакля. Играл, злодейски священнодействовал великолепный Любшин, заставляя зал до изнеможения стонать от смеха. То был любимый, знакомый с детства мир театра, далёкий от повседневного бытия, мир интриг и заговоров, благородства и злодеяний, высоких чувств и грехопадений. Добродетель у Мольера торжествует, и потому – тем более в МХАТе – на его

спектаклях меня никогда не покидало предвкушение финального разоблачения обманщика. Этот мир существует лишь в театре, и потому мы вновь и вновь стремимся под его кров. Всё было, как обычно – прекрасные актёры, великолепная постановка и даже маленький оркестр, придававший преставлению особый, старомодный шарм.

Мольер закончился привычными бисированием и чествованием славного актёрского ансамбля, и затем с новыми знакомыми я прошёлся по Тверской.

Ещё в театре, сразу после знакомства, я догадывался, что, поскольку пара консерваторская и интересуется Голландией, то речь пойдёт о пианисте-беглеце Юрии Егорове, обосновавшемся в Амстердаме и умершем там год назад.

Отчасти, так и случилось. Старики близко знали виртуоза, победителя конкурса Чайковского, по годам его учёбы в стенах «консы» и, насколько было возможно в то время, внимательно следили за его зарубежной карьерой, радуясь каждому самому маленькому известию о своём ученике, но не позволяя себе высказываться вслух. Для многих Егоров был богом, новым мессией, и там, за границей, на чужбине, умер молодым, в расцвете сил, от неизвестной нам болезни, которой в скором времени дадут название СПИД. А через полгода после его смерти границы нашей страны раскрылись миру, и мои новые знакомые сразу же поехали в Амстердам, чтобы посетить захоронение ученика.

Всё это мы обсуждали, неспешно поднимаясь по Тверской. Когда я упомянул о концерте Егорова с голландской скрипачкой, тоже финалисткой конкурса Чайковского, записанным голландским телевидением незадолго до смерти пианиста, то старики остановились и вскричали, перебивая друг друга:

– О, то был концерт с Эми! С Эми!.. Ведь мы очень хорошо её знали. Эх, какая была бы пара… И мы не могли покинуть Голландию, не побывав на её концерте, и потому, увидев её имя на афише, поехали в Утрехт, это далеко, за тридцать километров от Амстердама. А входные были столь дороги, что нам оставалось лишь наблюдать за счастливчиками, неспешным потоком вливавшихся в концертный зал. И вдруг…

– Нет, Толя, подожди, расскажу-ка лучше я, – прервала мужа дама. – Вы только представьте себе. Из дверей выпархивает очаровательнейшее создание в длинном чёрном концертном платье с двумя билетами в руках. Моё сердце ёкнуло, и я бросилась к красавице, вцепившись ей в руку и крича дурным голосом: «Ай эм фром Москау! Консерватория Москау! Ойстрах! Рихтер! Коган! Третьякоф!»

– Боже, ты напугала её до смерти великими именами, – язвительно произнёс супруг.

– Видимо, да, – отозвалась дама довольным тоном. – Мои вопли произвели должное впечатление. Девушка замерла и уставилась на меня, словно поражённая, а затем схватила нас за руки и потащила в вожделенное нутро зала. «Пойдём! Быстро! Это хорошо!», приговаривала она по-русски.

– А я закричал, чтобы она сразу знала о нашей финансовой несостоятельности: «Мадам, но мани! Но ма-ни… Денег нет!», – весело добавил мой новый знакомый. – «Деньги не нада! Не нада… Идём быстро… Я была в консерватория. Скрипка. Коган. Великий человек… Третиакофф! Великий человек… В прошлый год. Москва красивая. Идём…»

– Мы слушали Эми из третьего ряда и оба плакали, – продолжала дама. – Она исполняла Мендельсона, как когда-то играла в консерватории, когда Ойстрах целовал ей руки, представляя москвичам. Только вот не было нашего Юрочки…

– Не забудь упомянуть о Сильвии, – вмешался супруг.

– Сильвия! Наш юный ангел-спаситель тоже играла, и не в оркестре, а соло – вы ведь, конечно же, знаете сонату фа-минор с сольными адажио и кодой? Так вот, эта девочка отыграла так, что у зала остановилось дыхание.

– Да, это была серьёзная голландская скрипичная школа. Вы ведь слышали голландцев? Кого? – с вдохновением спросил меня Анатолий Георгиевич.

Я признался, что из голландских скрипачей знал лишь Эми, поскольку та выступала у нас, записывалась и даже промелькнула на голубом экране с Ойстрахом, и за три коротких визита в Голландию четыре раза был на её концертах. Она по-особому воспринималась мною, не только блестяще вышколенной исполнительницей, но и некоей современной секс-звездой – очень бойкой рыжей, веснушчатой длинноногой девицей, самозабвенно отдающейся своему миру прекрасной музыки.

– Вот-вот, тем более. Тем более вам понравится Сильвия! – вскричала дама. – Ведь даже Эми пресная рыба в сравнении с красоткой Сильвией. Ах, как она играла…

– Суть дела в том, и в этом заключается наша просьба, что с тех пор хотим, но никак не можем послать Сильвии небольшой скромный подарочек. Самую малость, чуть-чуть. И вы нас очень обяжете, если возьмёте с собою что-то для неё. Мы очень любим Сильвию, и даже уважаем, несмотря на разницу в возрасте.

– Чуть-чуть, – снова прервала супруга дама. – Маленькую иконку. Не Рублёва, разумеется, а дешёвую…

– Из храма всех святых, что на Соколе, – вклинился её муж.

– Вы же знаете церковку на Соколе? – продолжила дама. – Она ничего не стоит, а Сильвии будет приятно. Ей так нравится всё русское…

Через две недели я улетел в Амстердам с маленьким образком Казанской богоматери для восходящей голландской звезды Сильвии де Ноорд. Кем она была и какие на неё возлагались надежды, я уже знал. Но, поскольку встреча с нею не была главной задачей, а я был поглощён собственными делами, то встретился с юной скрипачкой лишь за неделю до отбытия, во второй половине ноября.

То были прекрасные солнечные дни поздней голландской осени, тёплые, безветренные, полные золота тихо опавшей листвы. Я мчался на поезде в Утрехт на вечерний концерт Сильвии в зале Тиволи. Мимо проносились ухоженные, чистые поля, разделённые аккуратными канавами на правильные, одинаковые участки, игрушечные мельницы, пасущиеся чёрно-белые коровы, словом всё то, что радует и восхищает глаз каждого путешественника, попавшего в эту маленькую уютную страну. Счастливы должны быть люди, живущие здесь, своим трудом создающие этот уют и благоденствие, думалось мне. Мне вспоминался Пётр, завёзший к нам голландские порядки и табак, наши казаки, спасшие эти низменные земли от затопления отступающими французами. И потому, а также предстоящее знакомство, наполняли меня безмятежным покоем.

Сильвия превзошла мыслимые ожидания. Высокая тонкая блондинка, очень привлекательная, живая и по-детски искренняя, играла Мендельсона на Страдивариусе. Зал был полон каким-то чудесным светом, исходящим от каждого её движения, от каждого взмаха смычка. Всё вокруг переливалось поющими, ликующими звуками. Дирижёр ловко скакал кузнечиком на маленькой трибуне, рискуя свалиться в зал, затем замирал, останавливая оркестр, и тыкал палочкой в Сильвию. Плечи её оживали, старинный Страдивариус описывал стремительный полукруг, и волшебная музыка волной обрушивалась в зал. За скрипичным концертом, в первом отделении, последовали «Гебриды», и затем дважды на бис высоко, виртуозно и призывно-торжествующе прозвучал сольный марш Мендельсона.

Концерт завершился и, по договорённости с Сильвией, я отправился в её уборную. Она распахнула дверь с самым восторженным выражением лица.

– Вы из Москва? – вскричала она. – Ваш подарок из Москва?

Я вручил ей образок.

– О, боже! Красота! Как её зовут? Кто она? – спросила Сильвия.

– Это иконка Казанской богоматери, покровительницы всея святой Руси…

Дверь открылась, и в уборную вошёл высокий, очень привлекательный молодой человек во фраке и с белыми лайковыми перчатками в руках. Он выглядел денди.

– Эрик, кайк! Смотри!… Хет бент Казаан Махд! Богоматерь!.. – восторженно закричала Сильвия.

Затем, немного смутившись, представила вошедшего. – Это Эрик, мой бой-френд…

После некоторой паузы, видимо вспомнив, как говорят в России, она поправилась:

– Он мой друг. Кажется, он жених. Я для него играла марш Мендельсона. Но он ничего не понял.

Однако Эрик опустился на одно колено и торжественно извлёк из-за пазухи золотую бархатную коробочку.

– Дорогая, обожаемая Сильвия. Прошу тебя осчастливить меня. Окажи мне честь выйти за меня замуж. Наш гость из Москвы свидетель моих чувств к тебе.

Сильвия схватила иконку, поцеловала её и бросилась в объятья Эрика. Я невольно стал свидетелем их счастья. Затем мы вышли с Эриком на свежий воздух и, дождавшись Сильвию, отправились праздновать в старое кафе у собора святого Мартина, самого почитаемого святого в Утрехте, где просидели до трёх ночи, пока нас не выставили за дверь. Молодая пара ни за что не хотела отпускать меня, и мы отправились к отцу Сильвии, который, по её словам, должен быть рад принять нас в столь поздний час.