Loe raamatut: «Без надежды»

Вэнсу

Одни отцы дают жизнь. Другие учат, как ее прожить.

Спасибо тебе за второе.

Colleen Hoover

HOPELESS

Copyright © 2013 by Colleen Hoover

Cover © Reilika Landen / Arcangel

Cover design by Pip Watkins

© Сафронова А., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

Это художественное произведение. Все ссылки на исторические события, настоящих людей или места используются в вымышленном контексте. Другие имена, персонажи, места и события – плод авторской фантазии и любое совпадение с существующими событиями, местами, живыми или мертвыми персонами случайно.

28 октября 2012 года. Воскресенье 19:29

Я встаю и смотрю на кровать, затаив дыхание в страхе перед звуками, что рвутся из моего горла.

Я не заплачу.

Не заплачу.

Медленно опустившись на колени, кладу ладони на край постели и поглаживаю желтые звезды, рассыпанные по темно-синему фону стеганого одеяла. Я смотрю на звезды до тех пор, пока они не начинают расплываться из-за подступивших к глазам слез.

Зажмурившись, зарываюсь лицом в одеяло и комкаю его в кулаках. Плечи трясутся от судорожных рыданий, которые я безуспешно пыталась сдержать. Вскочив на ноги, я кричу, срываю одеяло и швыряю его через комнату.

Сжимая кулаки, яростно смотрю по сторонам – чего бы еще бросить? Схватив подушки, швыряю их в зеркало, в котором отражается незнакомая мне больше девушка. Она смотрит на меня, горько рыдая. Меня бесят ее слезы слабости. Мы бросаемся навстречу друг другу и сталкиваемся кулаками, разбивая стекло. Девушка разлетается на миллионы сверкающих осколков и осыпается на ковер.

Берусь за края комода, толкаю его и снова кричу, выпуская наружу то, что так долго копилось. Комод лежит, а я выдергиваю ящики и разбрасываю их содержимое по комнате, кружась, швыряя и пиная все, что попадается мне на пути. Вцепляюсь в прозрачные голубые шторы и тяну их, пока они не соскальзывают с карниза, опускаясь на пол вокруг меня. Хватаю верхнюю из стоящих в углу коробок и, даже не заглянув внутрь, бросаю о стену со всей силой, на которую способно мое тело пяти футов и трех дюймов¹ ростом.

– Ненавижу тебя! – кричу я. – Ненавижу, ненавижу, ненавижу!

Швыряюсь всем, на что падает взгляд, и открывая рот для очередного крика, ощущаю на губах соленый привкус струящихся по щекам слез.

Сзади меня неожиданно обхватывают руки Холдера и крепко сжимают, не давая двигаться. Я еще пытаюсь дергаться, изворачиваться и визжать, пока не понимаю – я действую на автомате.

– Перестань, – спокойно произносит он мне на ухо, не ослабляя хватки.

Я притворяюсь, будто не слышу. Или мне безразлично. Я бьюсь в его руках, но он лишь крепче сжимает объятия.

– Не трогай меня! – кричу я во все горло, вцепляясь ногтями в его руки, только ему плевать.

«Не трогай меня. Пожалуйста, ну пожалуйста».

Эхом отдается в ушах тоненький голосок, и я сразу обмякаю в руках Холдера. Мои силы утекают вместе со слезами. Я становлюсь сосудом для слез, которые все не прекращаются.

Я слаба и позволяю ему победить.

Ослабив хватку, Холдер поворачивает меня к себе лицом. Не в силах даже поднять глаза, я в изнеможении вцепляюсь обеими руками в его рубашку и рыдаю, припав щекой к груди там, где бьется сердце. Он кладет мне руку на затылок и наклоняется к уху.

– Скай, – произносит он ровным, бесстрастным голосом. – Нужно уходить. Сейчас же.

25 августа 2012 года. Воскресенье 23:50

Два месяца назад…

Хочется верить, что большинство решений, принятых мной за семнадцать лет жизни, были разумными. И если их положить на весы, они перевесят несколько глупых поступков. Тогда завтра мне предстоит совершить вагон и маленькую тележку умных дел, потому что я в третий раз за месяц впускаю Грейсона в свою спальню через окно, и это способно лечь камнем на чашу весов тупости. Впрочем, единственная точная оценка степени глупости поступков – это время… Так что поживем – увидим, успею ли я выровнять весы до того, как ударит о стол молоток судьи, подтверждая обвинительный приговор.

Как бы это ни выглядело со стороны, я не шлюха. Если только не считать ею ту, которая встречается чуть ли не со всеми подряд, даже не испытывая к ним влечения. В таком случае нам есть о чем поспорить.

– Быстрее! – одними губами произносит Грейсон за закрытым окном, раздраженный моей неспешностью.

Я отодвигаю защелку и тихо-тихо поднимаю окно. Карен, может, и нетипичная мать, но на парней, лезущих ночью в окно спальни, она реагирует стандартно – осуждает.

– Тише! – шикаю я.

Грейсон подтягивается, закидывает ногу на оконный выступ и влезает в мою спальню. Хорошо, что окна на этой стороне дома всего в трех футах от земли – почти как личная входная дверь. Наверное, мы с Сикс чаще пользуемся окнами, когда ходим друг к другу в гости, чем дверьми. Карен привыкла и даже не спрашивает, почему мое окно почти всегда открыто.

Прежде чем задернуть штору, я смотрю на окно спальни Сикс. Она машет мне одной рукой, а другой тянет за плечо Джексона, который лезет в ее спальню. Благополучно забравшись внутрь, он тут же снова высовывает голову наружу и громко шепчет Грейсону:

– Встречаемся через час у твоего пикапа.

Затем закрывает окно спальни и задергивает шторы.

Сикс въехала в соседний дом четыре года назад, и с тех пор мы неразлучны. Окна наших спален расположены одно напротив другого, что исключительно удобно. Все начиналось довольно невинно: когда нам было по четырнадцать лет, я влезала к ней в окно, мы таскали из холодильника мороженое и смотрели кино. В пятнадцать мы тайком впускали через окно мальчишек, чтобы есть мороженое и смотреть кино уже с ними. В шестнадцать мальчишки вышли на первый план. Теперь, когда нам по семнадцать, мы не выйдем каждая из своей спальни, пока мальчишки не уйдут восвояси. Вот тогда мороженое и кино снова становятся главным.

Сикс перебирает парней, как я марки мороженого. Сейчас ее марка месяца – Джексон. Моя – «Роки роуд»². Грейсон и Джексон закадычные друзья, именно это поначалу и свело нас. Когда у очередного увлечения Сикс есть сексапильный друг, она оставляет его на мою милость. А Грейсон – довольно горячая штучка. У парня шикарное тело, небрежно уложенные волосы, жгучие черные глаза… в общем, полный набор. Большинство знакомых мне девчонок были бы счастливы просто оказаться с ним в одной комнате.

Жаль, что мне это не нужно.

Задернув шторы, поворачиваюсь и оказываюсь нос к носу с Грейсоном, который готов действовать. Он берет мое лицо в ладони и соблазнительно улыбается.

– Привет, красотка.

Я не успеваю ответить, как его влажные губы приникают к моим. Не прерывая поцелуя, он ведет меня к кровати, по пути сбросив обувь. Поразительно, до чего согласованно и легко он все это проделывает. Бесит. Он медленно укладывает меня на кровать.

– Дверь закрыта?

– Проверь на всякий случай.

Чмокнув меня в губы, он вскакивает и уходит, чтобы убедиться в этом. Я тринадцать лет живу с Карен, и она меня еще ни разу не наказывала. Не хотелось бы дать ей повод. Через несколько недель мне исполнится восемнадцать, но даже тогда она вряд ли сменит воспитательные методы, раз уж я живу под ее крышей.

Не то чтобы ее методы плохи. Просто они… очень противоречивы. Сколько я ее помню, она всегда требовательна ко мне. У нас никогда не было интернета, мобильных телефонов и даже телевизора, потому что Карен считает технику источником мирового зла. И вместе с тем она до крайности снисходительна в отношении других вещей. Мама спокойно отпускает меня к Сикс, и пока она знает, где я, у меня нет комендантского часа. Может, он и есть, просто я не в курсе, потому что еще ни разу не злоупотребляла доверием Карен.

Ее не беспокоит, что я ругаюсь, правда, я это делаю редко. Она даже позволяет мне порой во время ужина пить вино. И общается со мной как с подружкой, а не с дочерью (пусть она и удочерила меня тринадцать лет назад). Карен ухитряется так повернуть разговор, что я выбалтываю ей о себе все… ну почти все.

У нее нет полумер. Она либо слишком снисходительна, либо слишком строга. Совсем как консервативный либерал. Или либеральный консерватор. Понять ее – гиблое дело, я давно уже бросила эту затею.

Единственное, в чем мы никак не сойдемся во мнении, – школа. Все это время я занималась дома (ведь школа – еще один источник зла), но как только Сикс заронила мне в голову мысль о школьном обучении, я постоянно умоляла Карен записать меня в школу. Я готовилась поступать в колледж и думала, что у меня будет больше возможностей попасть туда, куда мне хочется, если я в заявлении упомяну факультативные занятия. Я и Сикс месяцами изводили Карен просьбами и наконец она сдалась и позволила мне записаться в выпускной класс. Я без труда могла бы закончить домашнее обучение через пару месяцев, но часть меня всегда хотела пожить как обычный подросток.

Знай я тогда, что Сикс уедет учиться по обмену в ту самую неделю, когда мы должны были вместе пойти в выпускной класс, то даже и не заикнулась бы о школе. Но я невероятно упряма и скорее проткну ладонь вилкой, чем скажу Карен, что передумала.

Я стараюсь не думать о том, что в этом году Сикс не будет рядом. Я знаю, как она рассчитывала на эту учебу по обмену, но эгоистичная часть меня надеялась, что у нее ничего не получится. Меня пугает мысль, что придется войти в двери школы без нее. Впрочем, я понимаю, наше расставание неизбежно и однажды мне придется столкнуться с реальным миром, где помимо Сикс и Карен есть и другие люди.

А пока нехватку житейского опыта мне заменяют книги. Но жить в придуманной стране нельзя. Чтение познакомило меня с (возможно, преувеличенными) ужасами обучения в старших классах: трудные первые дни, группировки, подлые девушки. Сикс говорит, что благодаря знакомству с ней в школьной среде обо мне уже сложилось некоторое представление, однако это вряд ли поможет. Сикс не способна хранить целибат, а некоторые парни, с которыми я встречалась, наверняка не способны хранить секреты. Из-за сочетания этих двух факторов мой первый школьный день обещает быть ну очень интересным.

Не сказать, что меня это волнует. Я иду в школу не для того, чтобы завести друзей или кого-нибудь впечатлить, так что пока моя сомнительная репутация не мешает конечной цели, я это как-нибудь переживу.

Надеюсь.

Убедившись, что дверь заперта, Грейсон возвращается к кровати и порочно усмехается.

– Хочешь маленький стриптиз?

Покачивая бедрами, он медленно тянет футболку вверх, обнажая накачанные тяжким трудом кубики пресса. Я стала замечать, что он показывает их при любой возможности. Типичный плохиш-эгоист.

Раскрутив футболку над головой, Грейсон швыряет ею в меня, и я смеюсь. Потом он опускается на меня, подсовывает ладонь под затылок – и мои губы снова во власти его рта.

В первый раз Грейсон пробрался в мою спальню почти месяц назад и сразу дал понять, что не ищет серьезных отношений. Я заверила парня, что в этом смысле он меня не интересует, и мы сразу поладили. Конечно, он один из тех немногих знакомых, с которыми я столкнусь в школе, и боюсь, как бы это не испортило то хорошее, что есть между нами, – то есть совершенно ничего.

Он здесь меньше трех минут, а уже запустил руку мне под футболку. Да уж, он сюда явно не поболтать явился. Его губы спускаются на мою шею, и я, пользуясь передышкой, глубоко вдыхаю и снова пытаюсь что-нибудь почувствовать.

Ну хоть что-нибудь.

Смутно ощущая его губы у своей груди, пристально смотрю на светящиеся в темноте пластиковые звезды, прикрепленные к потолку над кроватью. Их семьдесят шесть. Я это знаю точно, ведь за последние несколько недель у меня было более чем достаточно времени, чтобы их сосчитать: я не раз оказывалась в подобном положении. Лежала, бесчувственная, словно бревно, пока пытливые перевозбужденные губы Грейсона исследовали мое лицо и шею, а иногда и грудь.

Почему я позволяю себя ласкать, если ничего не чувствую?

У меня не возникает эмоциональной близости ни с одним из парней, с которыми я встречаюсь. Точнее, с парнями, которые встречаются со мной. К сожалению, эти отношения односторонние. Лишь один парень едва не вызвал у меня телесный или эмоциональный отклик, но это оказалось заблуждением. Его звали Мэтт, и мы встречались почти месяц, прежде чем меня достали его особенности.

Он пил бутилированную воду только через соломинку, раздувал ноздри перед поцелуем и признался в любви всего через три недели после того, как мы решили завязать серьезные отношения.

Да уж. Последнее меня и доконало. Пока, малыш Мэтти.

Раньше Сикс и я не раз пытались проанализировать, почему я физически не реагирую на парней. Какое-то время она даже считала меня лесбиянкой. В шестнадцать лет мы проверили эту теорию коротким неловким поцелуем, после чего решили, что причина в чем-то другом. Дело не в том, что мне не нравится встречаться с парнями – очень даже нравится, иначе бы я этим не занималась. Просто я получаю иное удовольствие, не такое, как другие девушки. Я не воспаряю над землей. Не ощущаю в животе никаких «бабочек». Мне в целом чужда сама идея о том, что можно от кого-то потерять голову. Настоящая причина, по которой мне нравится встречаться с парнями, – я впадаю в уютное состояние полного оцепенения. Вот как сейчас с Грейсоном, когда в голове становится пусто. Мысли исчезают, и это прекрасно.

Мой взгляд останавливается на семнадцати звездах в верхнем правом квадранте скопления, когда меня грубо возвращают к реальности. Руки Грейсона проникли дальше, чем им обычно дозволялось, и я быстро осознаю, что он расстегнул мои джинсы и его пальцы уже у края трусиков.

– Нет, Грейсон, – шепчу я, отталкивая его руку.

Он со стоном ее вытаскивает и утыкается лбом в подушку.

– Да ладно тебе, Скай.

Он тяжело дышит мне в шею, затем приподнимается на правом локте и смотрит на меня, пытаясь уломать меня своей сексуальной улыбкой.

Я уже говорила, что у меня к ней иммунитет?

– Долго еще это будет продолжаться?

Его рука ложится на мой живот, пальцы снова лезут в джинсы.

У меня по коже бегут мурашки.

– Что именно?

Я пытаюсь выбраться из-под него, а он приподнимается на руках и смотрит на меня как на дуру.

– Твоя игра в «хорошую девочку». С меня хватит, Скай. Давай уже это сделаем.

Вернемся к тому, что вопреки бытующему мнению я не шлюха. Я не занималась сексом ни с кем из тех парней, с которыми встречалась, включая разобидевшегося Грейсона.

Моя асексуальность, быть может, позволила бы мне без угрызений совести вступать в случайные связи. Однако, возможно, по этой же самой причине мне не следует вообще заниматься сексом. Знаю, однажды я перейду черту, и сплетни обо мне перестанут быть сплетнями. Они станут фактами. А мне меньше всего хочется, чтобы они подтвердились. Наверное, я из чистого упрямства остаюсь девственницей в свои почти восемнадцать лет.

Грейсон здесь уже десять минут, но я лишь сейчас ощущаю исходящий от него запах алкоголя.

– Ты пьян. – Я толкаю его в грудь. – Я же просила тебя больше не приходить сюда пьяным.

Он скатывается с меня, я встаю, застегиваю джинсы и поправляю футболку. Даже к лучшему, что он пьян. Мне уже хочется, чтобы он ушел.

Грейсон садится на край кровати и за талию притягивает меня к себе. Обхватывает руками и утыкается лбом в живот.

– Прости, – произносит он. – Я просто очень сильно тебя хочу и вряд ли смогу приходить, если ты не будешь заниматься со мной сексом.

Его ладони скользят вниз и сжимают мои ягодицы, губы прижимаются к полоске кожи между футболкой и джинсами.

– Ну и не приходи.

Закатив глаза, я отстраняюсь и иду к окну. Отдергиваю штору и вижу, что Джексон уже вылезает из окна Сикс. Нам обеим как-то удалось ужать часовой визит парней до десяти минут. Я смотрю на Сикс и ловлю ее взгляд, который можно расшифровать как «пора искать новую марку».

Вслед за Джексоном она вылезает из окна и подходит ко мне.

– Грейсон тоже поддатый?

Я киваю.

– Третий прокол.

Поворачиваюсь и смотрю на Грейсона, который лежит на кровати и пока еще не знает, что его здесь больше не хотят видеть. Я подхожу к кровати, поднимаю его футболку и швыряю ему в лицо.

– Уходи.

Он смотрит на меня, выгнув бровь, затем поняв, что я не шучу, нехотя сползает с кровати. Надувшись, как ребенок, обувается. Я отступаю и пропускаю его к окну.

Дождавшись, пока Грейсон освободит окно, Сикс забирается в мою спальню.

– Шлюхи, – бормочет кто-то из парней.

Оказавшись в спальне, Сикс закатывает глаза и высовывает голову из окна.

– Странно, что мы шлюхи, раз не дали вам. Мудаки.

Она закрывает окно, плюхается на кровать и закладывает руки за голову.

– Еще один в пролете.

Я смеюсь, но осекаюсь после громкого стука в дверь. Я немедленно открываю и отступаю в сторону, впуская Карен. Ее материнский инстинкт не дает осечек. Она обводит комнату исступленным взглядом и натыкается на лежащую на кровати Сикс.

– Черт. – Она поворачивается ко мне, упирает руки в бока и хмурится. – Готова чем угодно поклясться, что слышала голоса парней.

Я подхожу к кровати и пытаюсь скрыть охватившую меня панику.

– Кажется, тебя разочаровало, что их здесь нет.

Порой совершенно ее не понимаю. Как я уже говорила, она очень… противоречивая.

– Через месяц тебе исполнится восемнадцать. Время на исходе, я должна успеть наказать тебя за что-нибудь. Пора тебе, детка, побольше нарушать правила.

Карен шутит, и осознав это, я облегченно выдыхаю. Мне немножко стыдно: она даже не подозревает, что ее дочь лапали пять минут назад в этой самой комнате. Сердце так громко стучит в груди, что боюсь, как бы она его не услышала.

– Карен? – произносит Сикс за нашими спинами. – Если тебе станет легче, то признаюсь, двое горячих жеребчиков только что обжимались с нами, но мы их послали как раз перед твоим приходом, потому что они были пьяны.

С отвисшей челюстью я поворачиваюсь к Сикс и бросаю на нее взгляд; надеюсь, в нем читается, что сарказм, который является правдой, – это не смешно.

Карен смеется.

– Что ж, может, завтра вечером вам удастся заполучить симпатичных – и трезвых – парней.

Я уже не беспокоюсь, что Карен может услышать биение моего сердца, потому что оно, кажется, просто остановилось.

– Трезвых парней? Думаю, я смогу это устроить. – Сикс подмигивает мне.

– Ночуешь у нас? – спрашивает ее Карен, подходя к двери.

Сикс пожимает плечами.

– Наверное, сегодня мы заночуем у меня. Я ведь последнюю неделю сплю в своей кровати, а потом меня шесть месяцев не будет. Еще посмотрим Ченнинга Татума на плоском экране.

Я смотрю на Карен. Началось…

– Мама, не надо. – Я иду к ней, но вижу, что ее глаза затуманились. – Нет-нет-нет.

Поздно. Она рыдает. Если я что и не выношу, так это плач. Не потому, что могу расчувствоваться, просто он меня бесит до чертиков. И я чувствую себя нелепо.

– Еще разочек, – говорит Карен, направляясь к Сикс.

Она уже обнимала ее сегодня раз десять, наверное. Мне начинает казаться, что отъезд Сикс расстраивает ее больше, чем меня. Подруга позволяет себя обнять в одиннадцатый раз и подмигивает мне над плечом Карен. Приходится буквально расцеплять их, только чтобы мама наконец ушла из комнаты.

В дверях она опять оборачивается и говорит, обращаясь к Сикс:

– Надеюсь, ты познакомишься с горячим итальянским парнем.

– Лучше даже не с одним, – невозмутимо отвечает та.

Когда за Карен закрывается дверь, я прыгаю на кровать и шлепаю Сикс по руке.

– Ну ты стерва! Это было не смешно. Я думала, что попалась.

Хихикая, она хватает меня за руку и встает.

– Пошли. У меня есть «Роки роуд».

Меня не приходится просить дважды.

27 августа 2012 года. Понедельник 07:15

Я подумывала пробежаться с утра, но проспала. Я бегаю каждый день кроме воскресенья, однако сегодня ни к чему вставать слишком рано. Первый учебный день – сам по себе пытка, и я решаю перенести пробежку на вечер, когда закончатся уроки.

К счастью, у меня уже год есть собственная машина, так что я ни от кого не завишу и могу сама приехать в школу вовремя. Но я приезжаю не просто вовремя, а даже на сорок пять минут раньше. Моя машина – третья на стоянке, и мне достается хорошее место.

Чтобы убить время, решаю осмотреть находящийся рядом со стоянкой стадион. Если я собираюсь вступить в команду легкоатлетов, нужно хотя бы знать, куда идти. Да и просто не хочется полчаса сидеть в машине и считать оставшиеся до урока минуты.

На дорожке уже наматывает круги какой-то парень, и я поднимаюсь на трибуну. Сажусь на самый верхний ряд и осматриваю окрестности. Отсюда школа видна как на ладони. Не такая уж она большая и пугающая. Сикс нарисовала мне карту и даже сделала несколько примечаний; я достаю ее из рюкзака и впервые разглядываю. По-моему, подруга так старается из-за того, что ей жаль меня покидать.

Я смотрю на территорию школы, затем на карту. Вроде бы ничего сложного. Классы в правой части здания. Столовая – в левой. Стадион за спортзалом. На карте целая куча примечаний, и я приступаю к чтению.

– Никогда не пользуйся туалетом рядом с научной лабораторией. Никогда и ни за что.

– Носи рюкзак только на одном плече. На двух – это зашквар.

– Всегда проверяй срок годности молока в столовой.

– Подружись со Стюартом, парнем из техобслуживания. С ним полезно водить знакомство.

– Кафе. Ни за что не заходи туда, но, если ты вошла, а там плохая погода, притворись, будто знаешь, что делаешь. Они чуют страх.

– Если математику у тебя будет вести мистер Деклер, садись на последнюю парту и не смотри ему в глаза. Он обожает старшеклассниц, если понимаешь, о чем я. А еще лучше – сядь на первую парту: это гарантирует «отлично».

Список не окончен, но я не могу читать. Я не свожу взгляда с фразы «Они чуют страх». В такие моменты жалею, что у меня нет мобильного, а не то позвонила бы Сикс и потребовала объяснений. Сложив карту вдвое, кладу ее в сумку и смотрю на одинокого бегуна. Он сидит на дорожке спиной ко мне и делает растяжку. Не знаю, ученик он или учитель, однако если бы Грейсон увидел этого парня без футболки, то перестал бы светить налево и направо своими кубиками на прессе.

Парень встает и, не глядя на меня, идет к трибунам. Выходит со стадиона и направляется к машине на стоянке. Открывает дверь, берет с переднего сиденья футболку и надевает. Потом прыгает за руль и дает по газам. Стоянка начинает заполняться машинами, и быстро.

О господи!

Хватаю рюкзак, специально надеваю на оба плеча и спускаюсь по лестнице, ведущей прямо в ад.

* * *

Я сказала «ад»? Это я еще мягко выразилась. Все мои опасения насчет школы оправдались, и даже с лихвой. Уроки не так уж плохи, но меня угораздило воспользоваться (исключительно по причине нужды и неведения) туалетом рядом с научной лабораторией. Я выжила, однако не забуду увиденного до конца своих дней. Назови Сикс в примечании туалет борделем, мне б вполне хватило этого маленького намека.

Идет четвертый урок, и почти каждая встреченная мной в коридоре девушка выразительно шептала мне вслед «шлюха» или «потаскуха». И то, что мне здесь не особо рады, тоже было выказано весьма доходчиво: кучей долларовых купюр и запиской, которые выпали из моего шкафчика. Записка подписана директором, во что мне верится с трудом из-за ошибки в слове «твоего»: «Извини, шлюха, но шест для стриптиза не входит в комплект твоево шкафчика».

Натянуто улыбаясь, пялюсь на записку и позорно смиряюсь с судьбой, которую сама избрала на следующие два семестра. Я и впрямь полагала, будто люди ведут себя так лишь в книгах, но теперь на собственном опыте познаю, что идиоты существуют в реальности. Я лишь надеюсь, что большинство розыгрышей в мой адрес сведутся, вот как сейчас, к подкинутым долларовым купюрам, символизирующим оплату танца стриптизерши. Какой идиот разбрасывается деньгами в качестве оскорбления? Полагаю, богатый. Или – богатые.

Стайка хихикающих за моей спиной девиц, дорого разодетых – или, скорее, раздетых, – наверняка ждут, что я побросаю свои вещи и со слезами на глазах рвану в ближайший туалет. Есть всего три причины, почему их ожидания не сбудутся:

1) Я не плачу. Никогда.

2) Я уже побывала в туалете возле лаборатории, и больше туда ни ногой.

3) Я люблю деньги. Кто бы стал убегать от них?

Я ставлю рюкзак на пол и подбираю купюры. Штук двадцать валяется на полу и еще десять в шкафчике. Их я тоже сгребаю и пихаю в рюкзак. Меняю учебники и закрываю шкафчик, затем с улыбкой надеваю рюкзак на оба плеча.

– Передайте своим папочкам мою благодарность.

Я прохожу мимо стайки девиц (они больше не хихикают), не обращая внимания на их злые взгляды.

* * *

На большой перемене, когда принято обедать, смотрю на поливающий двор дождь и понимаю, что паршивая погода – следствие кармы. Но кого она карает, еще не ясно.

«Я справлюсь».

Обеими ладонями толкаю двери кафе, почти ожидая потока адского огня и серы в лицо. Но за порогом меня встречают не они, а оглушающий шум. Мои бедные уши не привыкли к такому уровню децибел. Ощущение такое, будто каждый посетитель кафе старается говорить громче соседа. Я поступила в школу, где учатся одни лишь состязатели.

Старательно изображаю уверенность, чтобы не привлечь нежелательное внимание парней, девчачьих компашек, изгоев… или Грейсона. Мне удается благополучно отстоять половину очереди, когда кто-то берет меня под руку и тянет за собой.

– Я ждал тебя, – говорит он.

Не успеваю даже толком разглядеть его лицо, а незнакомец уже тащит меня через кафе, лавируя между столиками. Я бы воспротивилась подобному вмешательству, не окажись оно самым захватывающим происшествием за сегодняшний день. Парень хватает меня за ладонь и тащит за собой. Я перестаю сопротивляться и смиряюсь с судьбой.

Даже со спины видно, что у него есть свой стиль, пусть и странный. На нем фланелевая рубашка, отделанная по краю тканью того же оттенка ярко-розового, что и кроссовки. Будь он девушкой, можно было бы сказать, что черные обтягивающие брюки выгодно подчеркивают фигуру. А так они лишь акцентируют его худобу. Темные волосы по бокам острижены коротко и к макушке удлиняются. Темно-карие глаза… смотрят на меня. Я понимаю, что мы остановились, и он уже не держит мою руку.

– Неужели это наша вавилонская блудница? – усмехается он.

Однако слова противоречат доброжелательному выражению лица. Он садится за столик и взмахивает рукой, будто приглашая меня последовать его примеру. Перед ним два подноса с едой, он придвигает один к пустому месту напротив.

– Садись. Нужно обсудить наш альянс.

Я не сажусь. Я вообще ничего не делаю какое-то время, лишь обдумываю сложившуюся ситуацию. Понятия не имею, что это за тип, но он ведет себя так, будто ждал меня. А еще, не забываем, он только что назвал меня блудницей. И судя по всему… купил мне обед? Пытаясь раскусить парня, я искоса смотрю на него, и вдруг мое внимание привлекает его рюкзак, лежащий на соседнем стуле.

– Любишь читать? – спрашиваю я, указывая на торчащую из рюкзака книгу. Это не учебник, а самая обычная книга. То, что я считала утерянным в поколении друзей по интернету. Вытаскиваю книгу из рюкзака и сажусь напротив парня.

– Какой жанр? Надеюсь, не научная фантастика?

Он откидывается на спинку стула и ухмыляется, словно что-то выиграл. Черт, может, так и есть. Я ведь сижу здесь, верно?

– Имеет ли значение жанр, если книга хорошая?

Я листаю книгу, пытаясь понять, роман это или нет. Обожаю романы, и он тоже, судя по его виду.

– А эта хорошая? – спрашиваю я, перелистывая страницы.

– Да. Оставь себе. Я как раз дочитал ее на информатике.

Я поднимаю на него взгляд и вижу, что он до сих пор сияет от осознания своей победы. Я кладу книгу в рюкзак и принимаюсь изучать содержимое подноса. Первым делом проверяю срок годности молока. Еще не истек, хорошо.

– А если б я была вегетарианкой? – спрашиваю я, глядя на куриную грудку в салате.

– Тогда бы съела все, кроме нее.

Я накалываю кусок курятины на вилку и подношу ко рту.

– Повезло тебе, что я не вегетарианка.

Он с улыбкой берет вилку и начинает есть.

– Против кого будем дружить? – Интересно, почему выбрали именно меня.

Он обводит кафе взглядом и, подняв руку, машет ею в разные стороны.

– Против дураков, качков, ханжей, стерв.

Он опускает руку, и я замечаю, что его ногти накрашены черным. Проследив мой взгляд, он тоже смотрит на свои ногти и морщится:

– Черный маникюр лучше всего отражает мое сегодняшнее настроение. Возможно, если ты согласишься примкнуть ко мне, я выкрашу ногти в более жизнерадостный цвет. Например, в желтый.

Я качаю головой:

– Ненавижу желтый. Уж лучше черный – как твоя душа.

Он смеется. Искренне, заливисто, вызывая у меня улыбку. Нравится мне этот… тип, чьего имени я даже не знаю.

– Как тебя зовут?

– Брекин. А тебя Скай. По крайней мере, я надеюсь, что это все же ты. Наверное, стоило убедиться в этом до того, как я солью тебе подробности своего зловредного садистского плана по захвату школы нашим двойственным альянсом.

– Я и впрямь Скай. Тебе не о чем волноваться, поскольку ты еще не слил мне подробности своего зловредного плана. Но мне интересно, откуда ты меня знаешь? Я знакома с четырьмя или пятью парнями из этой школы, и с каждым из них встречалась. Ты не из их числа, так откуда?

На миг в его глазах мелькает нечто похожее на сочувствие. Повезло ему, что это был лишь проблеск.

Брекин пожимает плечами.

– Я здесь новичок. И если ты еще не поняла по моему безупречному чувству стиля, то признаюсь, что я… – он наклоняется, прикладывает ладонь рупором ко рту для пущей секретности и шепчет: – мормон.

– Я уж подумала, ты скажешь «гей», – смеюсь я.

– Ну и гей тоже, – взмахнув кистью, говорит он. Затем складывает руки под подбородком, подается вперед и продолжает: – Я серьезно, Скай. Заметил тебя сегодня в классе и понял, что ты тоже новенькая. Потом увидел, как перед четвертым уроком из твоего шкафчика выпали те деньги, и тебя это ничуть не задело, и понял, что мы просто созданы друг для друга. А еще подумал, что если мы объединимся, то предотвратим в этом году по меньшей мере два подростковых суицида. Ну, что скажешь? Хочешь стать моей самой-пресамой лучшей подругой на всем белом свете?

Я смеюсь. Как тут удержаться от смеха?

– Конечно. Но если твоя книга отстой, мы пересмотрим наш альянс.