Loe raamatut: «И малое станет большим, и большое – малым», lehekülg 5
– Мама, я тоже мать. Но, как мать, я тебя не понимаю.
Жить под одной крышей с озлобленными родственниками становилось невыносимо. Марьям закатывала скандалы и истерики, мама утешала ее и ругала меня. Итиль спорил не хуже женщин, конфликт становился все болезненнее.
В меня кидали бомбы, разрывая
Измученное сердце на куски…
Мне было не до ада или рая,
Лишь боль, что не подал никто руки…
Я пробовала жить всегда открыто,
Как на листе понятным шрифтом стих…
Теперь последней каплею убита…
Мне не простили… Я простила их…
(Ирина Самарина-Лабиринт)
Ситуация тех дней напомнила мне седьмой класс. Тогда одноклассники объявляли мне бойкот за бойкотом, только потому, что я была дочерью директора школы. Им казалось, что я всюду выведывала информацию, а потом «стучала» на всех своей маме. Хотя, на самом деле, я ее почти не видела дома. Они думали, что учителя ставят мне хорошие оценки по той же причине. Эти обвинения были несправедливыми, и я пыталась доказать одноклассникам свою невиновность. Моя бабушка сказала мне тогда:
– Cъел волк – не съел, про него все будут говорить, что его пасть в крови! Если толпа решила, что ты в чем-то виновата – не доказывай им ничего. Они не услышат тебя. Не иди против глупцов. Пережди время! Потом они поймут, что поступали неправильно! Доказывать нужно делом! Учись хорошо. Добивайся высоких результатов. Поступи в институт. Там тоже хорошо учись. Вот тогда до них дойдет, что твои оценки заработаны честно!
На тот момент ее слова я поняла так, что для меня будет лучше, если начну игнорировать одноклассников, перестану оправдываться, и тогда они не будут меня донимать. Не угадала… Дети бывают очень жестокими, они не унимались и в том случае, когда я замыкалась и уходила в свой мир. Кто-то сказал:
– Даже сильных может победить толпа немощных.
Одноклассников было много, а я осталась одна. Слабый, одинокий подросток… Никто не замечал моих страданий, и, в первую очередь, их не замечала моя мать! Мне не хватало ее поддержки! Мне не хватало ЕЁ! Тогда я для себя решила, что если взрослые не видят, как мне сейчас плохо, то они и не заметят, если меня не станет совсем. Я часто оставалась наедине с этими мыслями. Как всегда, дома никого не было: родители – на работе, брат – или на секции, или играл где-то с пацанами. По телевизору показывали многосерийный фильм о сибирском селе. Его тогда смотрели все жители нашей деревни.
В одной серии героиня, из-за семейных проблем, повесилась. В моих глазах запечатлелись, показанные крупным планом, ее полосатые носки на болтавшихся в воздухе ногах. Не одна я обратила внимание на них. На следующий день на перемене мальчишки показали, как делаются удавки, петли, на которых вешаются. Я – девочка сообразительная. Мне достаточно было одного раза, чтобы запомнить, как завязать петлю. В тот день я сама себе сказала:
– Лучше сдохнуть, чем быть никому не нужной!
Взяв в руки петлю, я задумалась. Отбросив эмоции, я размышляла, как все это произойдет и что будет после меня. Первыми, о ком я подумала, были бабушка и папа, для которых моя смерть станет страшным горем. Мне стало их жаль. Вспомнились бабушкины слова:
– Девочка моя, даже за спиной хана злые люди показывали кулак. Иди по жизни гордо и с достоинством. Покажи им силу своего духа!
Умываясь горячими слезами, медленно, одеревеневшими от страха пальцами, я развязала узел и убрала бельевую веревку обратно в ящик.
Но, этот бойкот делался уже по-взрослому! Мать весь накопившийся гнев выплеснула мне в самую душу. Эти слова обожгли меня и больно ранили. Сразу вспомнилось безрадостное детство, в котором не было материнской любви. Мне приходилось видеть ее нежность, направленную на брата. Помню себя, в ожидании маминой коленки.
Мы в большой комнате смотрели телевизор. Братик лежал на диване, головой – на коленях мамы. Она нежно гладила его по волосам, целовала. Я, как неродная, искоса наблюдала за ними, ждала, когда он уйдет. Наконец-то… О! Чудо! Колени мамы опустели, и я бегу, чтобы лечь на них головой. Я уже в полуметре от нее…
Мама, с раздражением в голосе, останавливает меня на лету фразой:
– Ты куда бежишь? Большая уже! Сиди в кресле!
Мою маму многие считали очень мудрой женщиной. Она была хорошим педагогом, психологом, директором школы, но материнской и женской мягкости, такта ей не хватило сначала в воспитании, а потом, чтобы понять, что из-за капризной и жадной сестры она теряла родную дочь. Возможно, навсегда… Для других мама всегда была советчиком, учила правильно выстраивать отношения в семьях… Но, не слыша себя от злости, разрушала то, что осталось от собственной семьи. Она кричала мне:
– Уеду на Родину, не хочу с тобой жить, ты – неблагодарная дочь! В твоем доме всё мое! Это я тебе купила приданое! Все заберу, ничего не оставлю!
Отпрыск тети ехидно заметил:
– Мы даже можем тебя лишить квартиры. Ты сама нас прописала.
Я стояла, словно каменный истукан, внутри которого пряталась и догорала душа. Ее неистово «скребли кошки». «Твари» царапали безжалостно, оставляя длинными когтями глубокие отметины. Хотелось расплакаться. Вряд ли кто из них пожалел бы меня. Поэтому, собрав силы, я с ухмылкой ответила Итилю:
– Да, но права на квартиру давно юридически оформлены на членов моей семьи. Это общедолевая собственность. Я могу выписать вас с такой же легкостью, как и прописала.
Я ходила по своему дому прибитая, несчастная. Слышала, как с моего домашнего телефона тетя и мама демонстративно громко жаловались на меня всем родственникам, родственникам мужа, односельчанам, среди которых я зарабатывала свой авторитет десять лет. Всё шло «коту под хвост», катилось к «чертям собачьим»!
Мне было трудно простить маме то, что, после их разговоров, приходилось идти по селу и слышать, как за спиной все, кому не лень, говорили:
– Дана выживает из дома свою родную мать и тетю. Бессердечная эгоистка выгоняет мать-инвалида.
Я, как тень, шла на работу и с работы. Казалось, что мне в спину воткнули огромный тесак, с которым приходилось жить, терпеть адскую боль.
По ночам я долго не могла уснуть. Все горело синим пламенем вокруг и внутри меня. Это был мой персональный, индивидуальный АД!
Вспоминая то время, только недавно поняла, что мой муж и дети так старались меня не напрягать. Даже не помню их присутствия в доме, словно я была одна, в захваченной врагами крепости. Моя семья по собственной воле удалилась на задний план моей тогдашней действительности, предоставляя мне возможность разобраться в отношениях с родственниками самостоятельно. Через две недели у ворот моего дома остановился грузовик. Приехал дядя Ахметжан, который выхлопотал маме, как Почетному Гражданину района, квартиру в своем селе и увозил ее обратно, на восток.
Для меня это стало неожиданностью, но, возможно, это было лучшим решением. Жить в таком негативе становилось невыносимо. Поборов себя, я сказала матери на прощание:
– Я не хочу, чтобы ты уезжала, поэтому участвовать в погрузке твоих вещей не буду. Насчет приданого ты права, здесь все действительно куплено тобой. Я сейчас ухожу из дома. Бери все, что тебе нужно, не стесняйся, но с этого дня забудь меня! Твоя дочь умерла в детстве от бронхиальной астмы!
Только потом я заметила, что слово «мама» из моей фразы пропало, как пропадала она сама в эту секунду из моей жизни. Уйдя далеко за деревню, в безлюдное место, я села у родника, мирно журчащего у края леса, под кладбищенским холмом. Опустив голову на колени, я расплакалась. Уже на расстоянии прощалась с мамой, со своей семьей, которую для меня, после смерти отца и брата, представляла она одна. Рядом с кладбищем я хоронила свою любовь к ней, поливая землю горькими слезами. Белая капустница летала надо мной, задевая тонкими крылышками мои лицо и волосы. Она была такой настойчивой в своей заботе. Ах, белая бабочка… Мне даже показалось, что это родная мне душа, слетевшая с небес, утешала меня. Я смотрела на нее и видела свою бабушку в белой ночной сорочке и белом платочке.
Машина уехала, не дождавшись моего возвращения. Я не простилась с мамой физически, но сделала это мысленно, крепко обнимая ее на прощание. Тут проявился недостаток нашего степного сурового воспитания.
Нас научили читать по глазам настроение, эмоции, в словах слышать то, чего не сказали, или сказали «между строк», скрывать свои чувства. Нас не научили говорить о своих чувствах. Мы не признаемся близким в том, от чего нам бывает больно, не сообщаем, от чего нам хорошо… Мы прячем это от всех, даже от себя. Ночью, после отъезда мамы и тети, я, как мумия, лежала на кровати с детьми и не спала. В соседней комнате кричал во сне пьяный муж… Благо, дети, набегавшись на улице, спали крепко и не слышали отца.
Погрузившись в свою печаль, молча, не мигая, смотрела в темноте на черный потолок. Я беззвучно плакала, не всхлипывая и не вытирая слез, чтобы не разбудить детей. Горячие струйки беспрестанно стекали по вискам на подушку, делая ее мокрой. Мокрыми становились и мои волосы.
Через месяц после таких ночей я обнаружила, что под лопатками, на хлопчатобумажной ночной рубашке, протерлась ткань. Она стала тоньше и просвечивалась. «Крылышки пробиваются», – ухмыльнулась я «себе под нос», обнаружив два полупрозрачных пятна на сорочке. Я начала получать письма от мамы, которые сжигала, не читая. Мне не хотелось делать вид, что ничего не случилось, что я не обиделась. Всю жизнь я ждала от мамы любви, прощая ей резкий тон, оправдывая ее холодность и раздражительность тем, что она уставала со мной, больным ребенком, с которым проводила бессонные ночи, а потом уставала на работе. Не получая от меня ни одного ответа, возможно, она впервые почувствовала, что была не права. Она начала звонить мне, желая исправить ошибку. Для нее я умерла, она сама так захотела. Я не могла простить ей этих слов. К телефону подходили дети, мой муж. Они разговаривали с ней, но мне было трудно перешагнуть слишком сложный для меня барьер, глухую бетонную стену, возведенную между нами моей матерью. Даже будучи ребенком, я не понимала ее, когда она проклинала отца, его род. Слыша ее слова, я вздрагивала от страха за отца, за нас, потому что его род – это МЫ. Мне не было понятно, как можно ранить близкого человека, с которым живешь бок о бок каждый день и всю жизнь, которому после всего этого нужно будет смотреть в глаза каждый следующий день. От этих сцен моя душа страдала не по-детски. Я обещала себе: когда вырасту, никогда не буду обижать мужа и огорчать детей.
Мне всегда хотелось понять, почему папа чувствовал себя виноватым, многое прощал маме. Тогда мне еще не было известно о трагедии, которая произошла с отцом задолго до моего рождения.
Женившись после армии на восемнадцатилетней Райхан, папа привел ее в родительский дом, где жила большая семья: дедушка Мукатай с молодой женой, сыновьями и старенькой матерью, воспитавшей его детей. Между старшими женщинами в доме часто возникали конфликты. Дерзкая сноха не думала уступать свекрови. Мой дедушка слишком сильно любил свою красавицу-жену, баловал ее подарками и не пресекал грубого поведения по отношению к его матери. Мой папа очень любил бабушку. Ему не нравилось, что жена отца так себя ведет. Он несколько раз предупредил мачеху, что не даст в обиду бабушку. Та только смеялась ему в лицо, провоцируя конфликт. Однажды, когда мой папа приехал с работы раньше обычного, он увидел картину, от которой его бросило в жар. На земле сидела бабушка, а мачеха била ее по голове огромным медным тазом. Все произошло внезапно. В состоянии аффекта он схватил висевшее на стене ружье, для того чтобы напугать мачеху. Он выстрелил… Ружье оказалось заряженным… Как птица, в последний раз взмахнув крыльями, молодая мачеха замертво упала рядом с бабушкой, залив кровью ее и двор. Со скоростью вылетевшей пули весть разлетелась по селу. В одно и то же время о ней узнали мама и ее отец. Дом находился в трех километрах от школы, там работала моя мама. Она выскочила оттуда и побежала, не разбирая дороги, путаясь в своем длинном сером плаще – макинтош. Ее розовый крепдешиновый шарфик развевался на ветру. Он еле держался на тонкой девичьей шее. Пытаясь догнать и остановить дочь, за ней бежал мой дед Нурахмет. В этот момент она думала о своем муже, дедушка – о своей дочери. Им уже сообщили, что второй выстрел Сулейман сделал в себя, но был еще жив.
– А вдруг он убьет Райхан? – стучало в голове деда.
Мой папа «загремел» в тюрьму на семь лет, там его навещал только тесть, дедушка Нурахмет. Дедушке Мукатаю было трудно простить сыну смерть красавицы Куляй.
Все эти годы мама ждала его, но на свидания ни разу не ездила. Перед тем, как его увезли в райцентр, он успел ей крикнуть:
– Не жди меня, устраивай свою жизнь!
С его стороны это было честно. Он понимал, что срок ему назначат немалый, чувствовал себя виноватым перед ней. Ему не хотелось губить ее молодые годы.
В нашем селе стояла ракетная воинская часть, однажды там появился казах, офицер. Он заметил молодую учительницу. Через ее коллег, жен офицеров, он передал записку, в которой писал, что хотел бы с ней познакомиться и что у него самые серьезные намерения.
Мама не пыталась изменить свою судьбу. У выросшей в селе девушки больше страхов за свою репутацию, чем у городских. Нам с детства внушают, что «испорченную в молодости репутацию не исправить», «хорошее имя не купить», ««пятно» ложится на всю семью», «не одно поколение будет помнить о бесчестии…». Позорить родителей маме не хотелось. Возможно, она сожалела о том, что не изменила свою судьбу, и вспышки гнева на отца были тому подтверждением. Я – папин «адвокат», всегда его защищавшая, вызывала к себе тот же негатив, что и он. Мы редко можем признать свои ошибки, и мама – не исключение.
Я отчетливо представляла диалог мамы и тети после телефонного разговора со мной. Папина бабушка Сакып обладала даром предвидения, у меня его вроде бы и не было, но иногда какие-то картинки передо мной появлялись. Чем они были, тем самым даром, или продуктом моего богатого воображения? Я не знаю.
Однако, я видела маму и тетю, сидящих в большой комнате и разговаривающих. Тетя спросила у сестры, правда ли, что я отправилась в Москву. Мама задумчиво кивнула головой. Беспокоясь за мамины деньги, а не за меня, сестра не унималась. Она спросила:
– Зачем она поехала? Все равно у нее ничего не получится. Итиль сказал, что Москва для молодых, а ей уже 40 лет. Промотает последние деньги, потом будет тебе звонить, просить их у тебя, чтобы вернуться.
После того, как тетя Марьям получила от мамы все, что у нее было, отношения между сестрами стали натянутыми. Чувствуя зависимость беспомощной сестры от нее, Марьям уже могла позволить себе резкий тон в разговоре.
– Дана не попросит, я ее знаю. Будет голодать, но просить не будет, она упрямая… – сказала мама, узнавая в моем характере себя.
– И не таких Москва ломала! – не унималась сестра.
Она ненавидела меня, именно за характер. Мама, понимая это, ответила Марьям:
– Она с детства такая, ее не сломают. Мы с отцом так ее воспитывали, да и жизнь закалила. В три года отец научил ее играть в шашки, в пять – в шахматы. Закатила она как-то отцу истерику, хотела у него выиграть, а не получалось, да и отец не уступал. Сидит малышка за столом и кричит: «Почему ты не хочешь мне проиграть? Я тоже хочу выигрывать!». А отец ей говорит: «Разве ты сможешь выиграть? Ты даже проиграть достойно не можешь, без слез и соплей!». Потом она говорила, что на всю жизнь слова отца запали в душу. Вспоминала их, когда ей было трудно и хотелось плакать.
Мама продолжала:
– Я ведь ей тоже никогда «спуску не давала», не помогала с уроками, говорила: «Дома куча словарей и энциклопедий, находи там ответ, ко мне не обращайся!». С детства мы с отцом учили ее рассчитывать только на свои силы. В четырнадцать лет она попала в пионерлагерь «Артек». Там Дана напросилась на операцию. Мы с отцом и не знали о ее планах. У нее тогда на лице появились несколько бородавок, это ее портило и сильно огорчало. Уже в «Артеке» она отпросилась у вожатой в больницу и ушла по горной дороге за два километра одна.
Мама с гордостью рассказывала своей сестре историю о моей самостоятельности. Я и сама ее в деталях до сих пор. По дороге из «Горного Артека» я пришла на окраину Гурзуфа, там же нашла больницу, которая находилась в двухэтажном здании. На двери кабинета заведующей висела табличка «Свет Фаина Григорьевна», я постучалась и сказала:
– Здравствуйте, Фаина Григорьевна! Я хочу вас попросить отправить меня на операцию по удалению бородавок.
Заведующая удивленно посмотрела и ответила:
– Я не могу этого сделать, ты несовершеннолетняя и не можешь принимать таких решений без согласия родителей. Отдыхай! Ты же приехала на отдых. Лечиться будешь у себя.
– Думаю, что родители не будут против, – решительно заявила я.
– Откуда я это могу узнать, девочка моя? – сомневаясь, парировала доктор Свет.
Я могла быть иногда очень настырной, и это качество проявилось:
– А если им дать телеграмму или позвонить? Они обязательно согласятся. У нас в Оренбурге не делают таких операций, а я уже не могу ходить с бородавками. Пожалуйста, не отказывайте мне, очень Вас прошу!
Фаина Григорьевна прониклась проблемой девочки-подростка и решила похлопотать обо мне перед ялтинскими врачами. Она коротко скомандовала:
– Хорошо, диктуй адрес.
Через три дня после моего похода в Гурзуф, в лагерь приехала машина скорой помощи. Из нее вышла Фаина Григорьевна и направилась в наш корпус. Увидев меня, она сказала:
– Дана, я получила телеграмму с согласием. Правда, ответ был немного странный. Скорее всего они растерялись, узнав, что тебе нужно делать операцию. В телеграмме было написано: «Согласны, если согласна дочь».
Мне это напомнило: «Казнить нельзя помиловать», но запятая стояла – и вопрос решен.
– Ну, что, «дочь», не передумала? – подмигнув, спросила она.
– Я готова ехать хоть сейчас, – обрадовалась я.
– Вот и отлично, иди за необходимыми тебе вещами и спускайся к нам. Мы тебя ждем в машине. Операцию будут делать в Ялте… – сказала доктор.
Быстро собрав вещи, я вернулась. В скорой сидела Фаина Григорьевна. Машина тронулась с места и поехала. Фаина Григорьевна повернулась ко мне и спросила:
– Не боишься?
– Нет, – звонко ответила я.
Когда она отвернулась, мне становилось все страшнее и страшнее. Жалея себя, я тихо плакала за спиной доктора. Слезы предательски катились по щекам. Я щипала себе руки, кусала губы, сглатывала подкатывающий ком в горле, мне не хотелось выдать себя.
– Ты не плачешь там? – не оборачиваясь, изучая мое лицо в зеркало, спросила Фаина Григорьевна.
– Нет, и не думаю, – бодро отвечала я.
– Вот и хорошо! – спокойно сказала Фаина Григорьевна.
Машина остановилась у крыльца хирургического корпуса ялтинской больницы, мы вышли из машины. Врач по-матерински обняла меня и прошептала на ухо:
– С Богом, девочка моя!
– Спасибо Вам, Фаина Григорьевна! – я прижалась на прощание к ней я. Вдали от дома эта добрая женщина заменила мне всю родню.
В операционной стояла группа студентов, медсестра сделала местную анестезию. Врач включила прибор «электрокоагулятор» и начала прижигать бородавки. Запахло паленым мясом. Я чувствовала, как они падали с меня. Процедура прошла быстро и безболезненно.
Студенты, во главе с доктором, на ходу обсуждая операцию, удалились. Персонал тоже покинул операционную, оставив меня на столе одну. Будучи любознательной девочкой, я решила посмотреть на обугленные бородавки. Увиденная картина заставила вздрогнуть. Воспитанная бабушкой, у которой все сопровождалось ритуалами и молитвами, я поплевала на бородавки через левое плечо и прошептала:
– Бисмилляхи Рахмани Рахим! Никогда ко мне не возвращайтесь!». В операционную вошли медсестры с каталкой и повезли меня в палату. Глядя в зеркало, я успела пожалеть о случившемся. Из зеркала на меня смотрело припухшее лицо с зелеными пятнами и обугленными черными точками.
Через час после операции моё настроение изменилось. В палату зашла медицинская сестра с огромной коробкой в руках и радостно спросила:
– Где здесь Дана из Артека? А, это ты? Тебе посылка от дружины «Хрустальной»!
От неожиданности я тихо произнесла:
– Спасибо!
Когда я осторожно приоткрыла коробку, то очень удивилась ее содержимому. Там были конфеты, печенье, шоколадки, яблоки, ананасы, мед в сотах, груши, апельсины, мандарины. Вся палата и медсестры угостились… Это было невероятное пиршество! Дослушав рассказ сестры, тетя удивлялась. Она фактически меня и не знала. Сказывались четырнадцать лет разницы в возрасте и то, что Марьям училась далеко от дома, а потом вышла замуж. Когда во время своих разводов она приезжала в село, то была занята своей личной жизнью, а потом и я уехала учиться за 400 км от дома.
