Ошибка Творца

Андрей

Работа, которой занимался Андрей последние несколько дней, выносилась как бы за скобки расследования, хотя отнимала чертову прорву сил. Это была муторная сверка всех контактов Джорадзе на предмет подозрительных лиц и поиск его связок с криминалом. Сверка ничего дельного не дала. Второй отправной точкой могла бы стать какая-никакая история любовного толка, ибо Джорадзе был романтическим брюнетом со всеми необходимыми для образа составляющими: синими глазами, подбородком с мужественной ямочкой, белоснежной улыбкой. Однако и тут Андрея ждало разочарование: девушка Ираклия, некая Илона, приятная, несколько забитая барышня, рассталась с Джорадзе пару месяцев назад – по его инициативе. Девушка находилась в естественной печали, но надеялась на продолжение и вряд ли бы решила нанять высокого рыжего мужчину для убийства. Кроме того, Андрей был уверен – рыжий бородач «сам с усам»: вряд ли рыжий и вряд ли наемник. Скорее, действовал самостоятельно. Других любовных историй у Джорадзе не было – по словам Соловьева, покойный был трудоголиком. Да и полистав его многочисленные фотографии в Интернете, Андрей убедился в правоте зама – слишком этот павлин был занят собственной особой.

От полного отсутствия зацепок Андрей затосковал, и единственное, что утешало его в течение дня, это факт ежедневной теперь жизни Маши у него на дачке. Они с Раневской заполучили ее в свое безраздельное пользование, поскольку Машина мать укатила с подругой на отдых в Портофино, и Маша – почти официально – переехала из своей квартиры в центре в его пригородную хибару. Хотелось верить, что Андреево присутствие компенсирует любимой девушке нехватку благ цивилизации, а если его одного не хватит, значит, приплюсуем к относительным прелестям загородного бытия наличие на даче наглого, но, надо отдать ему должное, обаятельного пса с трогательно выступающими ребрами (хоть и жрет за троих) и выразительной лохматой мордой. Маша любила животных. И его, Андрея, как он надеялся, – тоже.

Он припарковался на поселковой улице и взглянул на дачку. В летних сумерках окно веранды сияло золостистым уютным светом. Маша двигалась медленно, как рыба в аквариуме: открывала дверцу холодильника, выкладывала еду на стол. Изредка в проемах между буфетом и столом показывалась серая спина – подхалим Раневская ходил за Машей хвостом, надеясь перехватить что-то до ужина. Андрей глубоко вдохнул прохладный вечерний воздух и улыбнулся: как хорошо будет все, что ожидает его сегодня вечером в Машиной компании. От разговоров за ужином до совместного сна в обнимку. Он прошел по дорожке к дачке и был встречен радостным лаем: дверь распахнулась. Маша встала на пороге с расстроенным лицом: она чуть не плакала. У Андрея все опустилось внутри. Он схватил ее руки в свои:

– Что случилось?

– А… – Она махнула рукой. – Никуда я не гожусь!

Только тут Андрей почувствовал явственный запах горелого. И, выглянув из-за Машиного плеча, увидел древнюю свою чугунную сковородку, на которой лежало нечто. Нечто обугленное.

Маша жалко улыбнулась, кивнув в сторону загадочного содержимого:

– Позволь тебе представить – куриные ножки в медово-лимонном соусе.

Андрей смущенно кашлянул и переглянулся с Раневской. Взгляд пса однозначно выражал: «Ты хозяин, тебе и выкручиваться». Лобастой башкой он прислонился к Машиному бедру. Андрей набрал в легкие воздух:

– Отличные ножки. Медово-лимонный соус я сразу не признал, но уверен, на вкус…

Маша криво усмехнулась:

– На вкус они ближе к углю, чем к курятине. Прости.

Андрей не выдержал – обнял ее и зашептал в ухо:

– Мы их все равно с Раневской попробуем, и я почти уверен – съедим за милую душу.

– Чтобы сделать мне приятное? Или потому, что вам с Раневской решительно наплевать, чем набивать желудок? – подняла Маша ироничную бровь.

– И вовсе нет. – Андрей, успокоившись (гроза явно прошла стороной), вышел на крыльцо помыть руки и вернулся к столу. На его тарелке в торжественном ожидании высилась костью вверх обгоревшая ножка.

– Дерзко так, тебе не кажется? – сказал он светски Маше, которая, положив себе на тарелку такую же страдалицу, смотрела на него выжидательно.

Андрей не без труда отрезал себе кусок бедрышка, положил в рот. Осторожно начал жевать.

– И очень неплохо… – соврал он. Хрустнул на зубах уголек… Маша вскочила как ошпаренная, кинулась к холодильнику, Раневская бросился за ней.

– Я сейчас сделаю яичницу! – Маша уже плеснула масла на сковородку. – Не ешь больше, пожалуйста!

Андрей вздохнул с видимым облегчением.

– Это все соус, – сказал он Маше примирительно. – Знаешь, температура горения у сахара…

– Молчи! – Маша обернулась от плиты. – Больше ни слова о кулинарии на сегодня.

* * *

Андрей проснулся глубокой ночью и несколько минут бессмысленно пялился в темный квадрат окна. Рядом нежно сопела Маша. С веранды доносились рулады храпящего Раневской. Андрей попытался сглотнуть – во рту было сухо, сердце билось, будто он только что пробежал стометровку. «А ведь я и бежал, – вспомнил он. – Только что, в своем кошмаре». Да, он несся вперед, а над ним летел, оглушительно стрекоча, вертолет. Стояла густая тьма, и лишь прожектор с вертолета освещал ему дорогу, помогая и одновременно делая из Андрея идеальную мишень для убийства. В какой-то момент, выскочив на пустую улицу, он завернул за угол и увидел в серой витрине свое отражение. Только это был не он. На его месте застыла юная девушка с косами и расширенными от ужаса глазами. И вот тогда, дернувшись всем телом от ужаса, он проснулся. Выровнял дыхание, прижался губами к Машиному горячему плечу, торчащему из-под одеяла. Да, девушка. Кажется, Андрей ее уже видел. И память тут же подсказала капитану, где позаимствовала сюжет для кошмара – «Криминальный час с Ираклием Джорадзе». Но лицо, лицо той девочки он видел еще раньше. Но вот где? И когда? Андрей пытался вспомнить – безрезультатно, и, раздраженно рыча, перевернул подушку прохладной стороной к щеке, надеясь заставить память работать. Но снова заснул.

И вспомнил о сне лишь на следующее утро, уже на Петровке. И правильно, что именно здесь. Местонахождение позволяло залезть в базу данных и отыскать ее в «висяках»: девушка от 20 до 28, брюнетка, карие глаза. Таких оказалось немало, но он сразу узнал свою, из кошмара. Лейла Ханутова. И некоторое время сидел в оцепенении, а потом отыскал в записях номер мобильника и позвонил. Поздоровавшись и представившись, он попросил через час быть на Петровке. Человек на другом конце трубки попытался было отговориться: он, мол, занят и сможет только вечером, на что Андрей ответил страшным, сдавленным голосом:

– Если ты, паскуда, через час не окажешься у меня в кабинете, я сам за тобой приеду и арестую тебя, мразь, за убийство!

Отрывок из зеленой тетради

…вытянули счастливый билет. Судьба улыбнулась им и их сыну (реже – дочери). О, совсем иное дело, если бы мальчишка вырос верзилой-великаном или родился с лишним пальцем. ТАКИЕ уродцы годны лишь для сельской ярмарки, пейзанских утех. Но нет, их мальчику уготована совсем иная жизнь, его безобразие будет востребовано во дворцах, монархи станут перекупать мальчонку и возить за собою, как нынче светские львицы таскают в сумочках маленьких умильных собачек. Уродство класса люкс – вот что им досталось! Аллилуйя! Теперь важно пристроить его в богатый дом. А там, если он окажется не полным дурачком, крестьянский сынок станет постепенно учиться вместе с барчуками грамоте, игре на скрипочке и иностранным языкам. Он сменит обноски на алый плащ с золотым шитьем и бархатный камзол с манжетами из тончайших брабантских кружев. У него будет мини-шпажка, мини-столовые приборы из чистого золота и даже мини-несессер с мини-расческами и маленьким зеркальцем. Внутри огромных дворцовых покоев ему построят маленький домик. И вот он уже стоит на картинах Веласкеса рядом с наследным принцем или с большой собакой. Карлик. Мутант. Ошибка природы, генетический сбой, модный аксессуар. Столь модный, что сама Екатерина Медичи пыталась воспроизвести породу маленьких людей, поженив своих придворных карлика и карлицу. То-то был бы выгодный бизнес, как бы гонялись европейские дворы за выведенными диковинками! Но ничего не вышло ни у Медичи, ни, позже, у Анны Иоанновны: пары карликов оставались бесплодными, однако желание получить нужный образец…

Маша

Маша выжидательно смотрела на Сашу. Саню-программиста, как его все называли, не отделяя имя от профессии. Но тот, похоже, ушел в свою программистскую нирвану, замерев, ссутулившись в одной позе перед огромным экраном. Прыщавый компьютерный гуру.

– Уверена, что это тот комп? – спросил Саня-программист лениво, подсоединив кабель. – А то будем искать…

– Уверена, – кивнула Маша. После беседы с домоуправительницей она вернулась в институт, нашла завхоза и выяснила, к кому переехал компьютер из кабинета профессора. – А мы точно… ну, я имею в виду, мейл, скорее всего, был стерт, нет?

– Я же тебе объяснял. – Пальцы Сани-программиста уже бегали по клавишам – ни дать ни взять пианист-виртуоз. – Эта программка, она и мертвого оживит. Если мейл существовал, то мы его восстановим. Только говори, за какой период искать?

Маша на секунду задумалась: «Сентябрь, октябрь, ноябрь?»

Она сверилась со своими записями. Да, не позже ноября. Второго декабря Ольга Рудовская погибла.

Саня хмыкнул:

– Ладно. Надеюсь, он не страдал обильным словоизвержением, твой профессор. Намучаешься с такими.

На экране стали появляться строчки, даты, и скоро весь он покрылся почти сплошной вязью, текст поплыл вниз. Маша с ужасом смотрела на количество материала, который ей предстояло обработать.

– Мейл-то этой бабы ты знаешь? – повернулся к ней Саня.

Маша помотала головой.

– Сейчас, подожди! – Она набрала номер на мобильнике. – Добрый вечер, – сказала она, услышав глухой голос в трубке. – Это младший оперуполномоченный Мария Каравай. Да. Вы, случайно, не помните адреса почты вашей первой жены? Нет, не ослышались: Ольги. Как?

Маша схватила ручку и записала на полях какого-то документа, лежащего у Сани на столе.

– Эй! – попытался возмутиться Саня. А Маша, попрощавшись, уже повесила трубку.

– Прости. Вот. Это мейл Рудовской: Ольчик70@мейл.ру.

Саня хмыкнул:

– Добивают меня такие мейлы: ольчик, юльчик. Написала бы – Ольга Рудовская и сообщила б, если уж так приперло, свою дату рождения.

– Она умерла, – спокойно возразила Маша. – Учить ее жизни бессмысленно.

– Ладно. – Саня запустил пятерню в волосы на затылке, схваченные чуть ниже резинкой в длинный русый хвост. – Сейчас найдем.

Компьютер пискнул, и количество строчек стало уменьшаться в обратном порядке. Скоро их осталось только три. Самая последняя оказалась пустым мейлом с картинкой. Маша покрутила выплюнутый принтером листок. Детальная карта какого-то места. В левом верхнем углу – красный крестик. Напоминание? Место встречи? Маша, нахмурившись, положила карту с крестиком себе в папку: она разберется с ней позже. И кивнула Сане – мол, продолжай.

Саня кликнул на первый мейл, датируемый пятым октября. Маша нахмурилась: слова были видны не все, некоторые буквы пропущены. «Вы сле я е ли не ви те что Ваш м В изменя го вница бе ме а у на вер сяце. Уда…»

– Можешь определить, сколько букв пропущено? – Маша вынула из принтера лист с распечатанным мейлом.

– Легко. – Саня-программист взял карандаш и стал проставлять точки на месте пропусков.

«Вы сле. я е. ли не ви… те что Ваш м… В… изменя….го … вница бе. ме. а у… на … вер…..сяце. Уда…»

– Ну, – поморщился Саня, – в принципе все ясно, нет?

Маша кивнула: «Вы слепая, если не видите, что Ваш муж Вам изменяет. Его любовница беременна уже на четвертом месяце. Удачи».

Второе письмо было ответом Рудовской. В нем было всего два слова, и они отлично читались.

«Кто Вы?»

Андрей

Андрей тряс Соловьева так, что думал, вытрясет из администратора всю его хлипкую мутную душонку.

– Я не знал! – смотрел на Андрея расширенными глазами администратор. – Ираклий со мной не делился!

Андрей с отвращением бросил его, как куль с картошкой, на стул.

– Как это произошло? – спросил он, пытаясь отдышаться.

Соловьев нервно облизал тонкие губы:

– Когда взяли маньяка Овечкина и рейтинг взлетел до небес, Ираклий понял – мы опять окажемся на задворках, если не найдем еще одного такого же. Проблема в том, что, кроме него, нам никто не звонил. Мы только что «выстрелили» с нашей передачей, выбрались из безвестности, но успех был не наш, а Овечкина. Это он сделал из программы настоящий голливудский триллер, еще более захватывающий, потому что – документальный. Правда в том, что без него мы снова бы окунулись туда, откуда пришли, – в сетку третьеразрядного канала, далеко от прайм-тайма, где-то между рекламой майонеза и прокладок. Ираклий… – Соловьев вздохнул, виновато посмотрел на Андрея. – Ираклий был очень честолюбив, очень. И через неделю вызвал меня, сказал готовиться – он знал, где совершится убийство… Видите ли, я было сначала подумал, что Овечкин ему передал какие-то контакты…

Андрей посмотрел на него как на идиота. Соловьев потупил взор, и Андрей стиснул зубы.

– Ну да, бред сивой кобылы. Мне просто так не хотелось во все это влезать… Кроме того, это означало ссориться с Ираклием… – Соловьев жалобно втянул носом воздух.

– Как он это делал? – Андрей уже почти успокоился, только пальцы, лежащие на столешнице, чуть дрожали.

– Не знаю. – Соловьев вскинул было на него глаза, но, столкнувшись с Андреевым взглядом, мгновенно опустил их долу. – Это была его кухня. Мы потом передавали все материалы в полицию, но ни одно из убийств…

– Не завершилось раскрытием, – улыбнулся одним твердым ртом Андрей. Конечно, нет. Ибо это была заказуха, совершенно не соответствующая тем, кого, собственно, заказывали. Заказывали бедных иммигрантов, людей абсолютно бесправных, выбирая их в разных диаспорах – чтобы не вызвать массового протеста. А убивали четко, профессионально, давая жертве и камере ираклиевского оператора хорошенько разогнаться. Убийцу нельзя было поймать не только потому, что подобного уровня киллеров почти никогда не ловят. А еще и оттого, что невозможно было выйти на заказчика. В преступлении не было логики, как не было логики в действиях маньяка Овечкина. Но у Овечкина хотя бы был почерк, модус операнди: девушки славянского типа, от двадцати до тридцати, рядом с водоемом. А у заказов Ираклия не имелось и этого. Все, чего он добивался, это яркости картинки и разнообразия зрелища. Поэтому после Лейлы, чьи расширенные от ужаса огромные глаза так здорово смотрелись в кадре, шел старик Дитназаров: еще бодрый, но уже с белоснежной бородой. За Дитназаровым следовал Арслан Ходжаев, спортивный юноша. Он почти убежал, но пуля, как всегда, оказалась быстрее. Андрей просматривал страницы с фотографиями – вот Людмила Бурсук, яркая блондинка, явно взятая для контраста…

– Когда вы поняли? – устало потер он переносицу, не глядя на собеседника.

– Две недели назад. – Голос Соловьева был почти не слышен. – Я спросил у Ираклия, зачем он вынимает такие суммы из нашего бюджета. Куда они идут?

– И что он ответил?

– Он сказал, что мне не нужно знать. Но что деньги идут на развитие шоу.

– Не поспоришь.

– Официальная версия была, что у Ираклия имелись свои источники, они ему звонили и…

– То есть официальная версия была полной чушью, но вы решили не уточнять? – Голос Андрея опять взметнулся, и его собеседник вжался в стул.

– Я боялся, понимаете? Я мог уйти из шоу. Это бы означало крах моей карьеры и спущенные в унитаз годы – время, что мы вместе потратили, делая из «Криминального часа» зрелище, которое смотрела вся страна. Но я мог бы уйти, правда. – Соловьев сглотнул и поднял виноватые глаза от столешницы. – Только когда я догадался, в чем дело, я осознал и еще кое-что: у Ираклия не заржавеет. Он одним ударом избавится от свидетеля и сделает свежий выпуск. «Загадочное убийство продюсера передачи “Криминальный час”» – чем плохо звучит?

Маша

Маша подъехала к уже знакомому красивому дому – белый кирпич и стекло – и несколько секунд сидела в машине. То, что она собиралась сообщить Рудовскому, – жестокий, и, возможно, абсолютно бессмысленный акт. Маша доставит ему боль, а этот человек и так многое пережил. Но не рассказать она не могла. Из той давнишней истории сквозило холодом, человеческой подлостью. И просто захлопнуть приоткрытую дверь было бы жестом милосердным, но не профессиональным. Шлейф, тянущийся из прошлого, возможно, что-то прояснит в недавнем убийстве. Маша вздохнула, виновато посмотрела на себя в зеркальце дальнего вида и вышла из машины.

Рудовский ждал ее в той же гостиной: на журнальном столике стоял серебряный поднос с кофейником и две чашки. Маша поблагодарила его и за согласие принять ее, и за кофе; с жалостью взглянула на продюсера – седая щетина, черный свитер, делающий лицо еще более бледным. Круги под глазами. Рудовский спокойно разлил горячий кофе по чашкам, передал одну Маше. Слегка улыбнулся и в ответ на извинения заметил:

– Что вы, я очень хотел вас увидеть, узнать, как продвигается следствие…

Маша смущенно опустила чашку на колени, понимая: он не только интересуется результатами расследования, нет. Он просто-таки жаждет еще раз оживить в беседе воспоминания о погибшей жене, подумалось ей. Знал бы он, о чем она приехала побеседовать.

– Простите, я не сообразил! – встрепенулся Рудовский. – Вы, наверное, пьете с сахаром?

Он уже было вскочил, но Маша отрицательно покачала головой – не надо, все хорошо. Она собралась с силами.

– Сергей Николаевич, я хотела бы поговорить с вами об отношениях, связывавших вашу первую и вторую жену, – начала Маша, а Рудовский поднял на нее удивленный взгляд.

– У них не было отношений, – спокойно сказал он. – Ольга погибла прежде, чем мы с Алисой… стали близки.

Маша нахмурилась. Странно.

– Скажите, – начала она с другого боку, – Алиса когда-нибудь была от вас беременна?

Рудовский нахмурился. «Мои расспросы, – подумала виновато Маша, – должны ему казаться верхом неприличия. Удивительно, как он еще сдерживается». Она могла бы сразу выдать ему всю информацию, но не была уверена, что после нее он сможет отвечать. А Рудовский, после паузы, тихо сказал:

– Нет. Мы собирались сделать детей. Алиса знала, что у нас с Олей не получилось…

– Простите, я, может, задам вам слишком интимный вопрос, но обещаю, он имеет отношение к делу: детей у вас не могло быть из-за Ольги или… – Маша чуть покраснела. И закончила совсем тихо: – Или из-за вас?

Рудовский поставил нетронутую чашку на стол, внимательно посмотрел на Машу:

– Надеюсь, вы действительно знаете, о чем спрашиваете. Много лет назад, еще на первом курсе института, Ольга сделала аборт на четвертом месяце. Она сама приняла такое решение: отец ребенка был готов взять на себя ответственность… Но Оля не хотела портить себе карьеру, хоть и знала, что прекращение беременности на таком сроке крайне опасно. Ей пришлось идти к какой-то акушерке, которая практиковала аборты в полуподвале пригородной больницы в ночное время… В общем, очень неприятная история.

Маша кивнула: четвертый месяц. Ну конечно! И задала последний вопрос:

– А Алиса была в курсе этой «неприятной истории»?

Рудовский пожал плечами:

– Мы справляли день рождения оператора – прямо в павильоне, рядом с декорациями… Вся съемочная группа напилась, я в том числе. Ольга была нервная, сама не своя, сидела на гормонах – все в попытке забеременеть. У нее повсюду кололо и болело плюс чувство вины… Одним словом, я старался появляться дома как можно реже. Алиса мне нравилась, но только на том сабантуе мы впервые поговорили по душам. Она вспоминала своих родителей-алкоголиков. Детство в нищете. Я уж не знаю, видно, сильно принял, рассказал, как мы с Ольгой пытаемся сделать детей, но не выходит. Потом мы целовались под снегом… – Глаза у Рудовского стали мечтательными, а Маша сама себе кивнула: вот оно. Все сходится.

– У Ольги остались родители? Близкие ей люди? – спросила она жестко, вырвав Рудовского из сладких воспоминаний.

– Может быть, вы мне объясните, откуда такие вопросы? – Почувствовав смену ее тона, Рудовский смотрел на нее внимательно и цепко. Он ждал. Маша вздохнула. Придется рассказывать.

– Ваша жена, – начала она тихо, но голос по мере рассказа крепчал – история казалась ей такой банальной и одновременно такой отвратительной, что она вдруг перестала жалеть продюсера, ослепленного своей сумасшедшей любовью, – ваша первая жена, была знакома со второй. Дело в том, что Алиса написала Ольге письмо. В этом письме она сообщала, что беременна от вас и что срок у беременности – ровно четыре месяца. Кроме конкретного отсыла к старой и трагичной для Ольги истории, четыре месяца – это действительно срок, на котором аборт уже запрещен. А это значило, что у вас скоро бы появился долгожданный ребенок. Но с другой женщиной.

Маша не решалась взглянуть на Рудовского. Она вынула из папки распечатку карты с точкой, помеченной крестиком: третье, последнее письмо от Алисы – Ольге. Положила ее на стол перед продюсером.

– Это место. Съезд с поселковой дороги на шоссе. Там, где погибла ваша первая супруга. Я нашла в архивах ГИБДД отчет по аварии. Крутой поворот, не первый смертельный случай… Но, видите ли… Ольга уже шесть лет жила в этом доме и регулярно ездила на машине в город в зимнее время. Она не могла не знать, насколько опасно разгоняться на этом отрезке и как часто подтаявший снег, заледенев вечером…

– Я понял, что вы хотите сказать. – Рудовский смотрел прямо на Машу, но явно ее уже не видел. – Вы не могли бы уйти?