РЕНОВАЦИЯ
8 июня 2017 года в девять часов вечера я вышла из здания московской международной гимназии другим человеком. Ни одно учебное заведение не оказывало еще на мою судьбу и мое мировоззрение столь глубокого влияния за столь короткий срок. Пыльная улица веяла прохладой. Томно ползли в сумерках машины по проспекту, прерываясь на короткие передышки у светофоров. Я брела в сторону дома. За спиной мой муж тихо, но отчаянно спорил с Вероникой Леонидовной, нашей соседкой.
– Почитайте закон, – убеждал он ее терпеливо, – там ничего не сказано о том, что дом нам построят не выше девяти этажей.
– Но мэр и пресса об этом говорят, – возражала Вероника Леонидовна.
– Это может быть ложью. Правда в нашем случае написана только в законе, – мягко ответил мой терпеливый муж.
– Но как же! Их тогда поймают за руку!
Я сразу зашла в подъезд, а они еще долго стояли и разговаривали во дворе. Обрывки их фраз доносились до меня через приоткрытое окно. Мы жили на первом этаже. Окна нашей квартиры выходили на три стороны и казалось, что это не квартира вовсе, а вполне себе частный дом. По утрам я просыпалась под ласковый шорох сирени и яблонь. Шла через узкий, как хребет, коридор, поделенный на изгибе пополам еще более узким и низким, будто прорубленным в толстой стене романской крепости, проходом. Не знаю, как кусок средневековья вклеился в кирпичную пятиэтажку, построенную рабочими завода "Серп и молот" для своих семей в 60-х годах прошлого века.
В маленькой светлой кухне я пила чай и готовила завтрак. Ждала, когда муж выйдет из ванной, и наблюдала в окне, как просыпалась наша улица, слушала ее волнами нарастающий будничный гул. Днем я работала в гостиной, устроившись с ноутбуком на огромном, как скала, темно-сером мягком диване в пятне света от изогнутого дугой торшера. Ближе к вечеру гуляла по парку рядом с домом. У меня был фотоаппарат и под настроение я фотографировала птиц, белок и пейзажи. К шести вечера я возвращалась домой готовить ужин и ждать мужа с работы. Я любила эти стены.
Потребовалось пять с лишним лет экономии на всем, чтобы привести квартиру в порядок. И она, до поры напоминавшая замызганный барак, отвечала нежным, обволакивающим уютом. Бушующий шторм столичной повседневности не мог прорваться в мой уединенный домашний угол. Мои стены меня берегли.
– Программа реновации! – рычал диктор по радио, – москвичей наконец выселят из их ветхих, убогих домов в новое комфортабельное жилье!
Стоя у окна, я протирала от пыли маленькие восковые листочки фикуса. На подоконнике остывала кружка с чаем, а под ногами кошка, грызя свой корм, все норовила, чтобы на нее наступили.
– Москвичи всегда жили грязно… – гудело радио, но слова текли мимо меня, не касаясь сознания, прямо в разгоравшееся бледно-зеленой дымкой майское утро. Я цеплялась взглядом за прохожих, провожала их яркие от предвкушения скорого лета наряды.
"Тебя будут сносить?" – тревожно забулькал телефон. Мне написала моя давняя подруга Лена.
"Мой дом попал в список!"
"У нас тут целое сопротивление".
Я залезла в ноут и нашла карту с отмеченными на ней домами под снос.
"Нет, не вижу," – ответила я.
"Повезло!"
От плиты раздалось резкое шипение. Кофе убежал. Запахло горелым.
Мне стало совсем нечем дышать и я испугалась, что сейчас упаду в обморок. Солнце светило невыносимо ослепительно и воздух стремительно нагревался. Тело разбила слабость.
– Давай выйдем из толпы! – попросила я Лену, пытаясь перекричать грохот со сцены.
"Мы не позволим нарушать наши конституционные права!" – подрагивая, визжал искаженный динамиками высокий женский голос. Лена взяла меня за руку и некоторое время мы петляли в плотном, разноцветном потоке людей с плакатами и транспарантами. Иногда натыкались неожиданно на знакомых, здоровались. Смех и лозунги летели вверх, в высокое голубое небо. Все было похоже на народные гулянья по случаю большого праздника., а не митинг возмущенных горожан на проспекте Сахарова.
На нас прошагала шеренга крепких девиц в белых облегающих футболках с гербами разных районов Москвы и в красных пионерских галстуках.
– Руки прочь от наших домов! – скандировали они, размахивая белыми флагами. Обойдя их, мы уперлись в железное заграждение.
– Выпустите нас, пожалуйста! – обратилась я к молодому полицейскому в черной форме.
– Выход там, – флегматично ответил он и указал обратно в толпу.
Из-за его спины нас снимали на телефон какие-то люди. Они тотчас отворачивались, стоило только обратить на них внимание.
Проспект Сахарова перекрыли железными ограждениями и оцеплением. Единственный способ выбраться – это вернуться туда, где мы заходили. Народ все прибывал – самые разные люди группками и по одному тянулись в сторону сцены. Мимо них шныряли журналисты, операторы и фотографы.
"Митинг 14 мая против программы реновации собрал шесть… десять… пятнадцать тысяч человек!" – бодро рапортовали телеграм-каналы.
– Ну, главное – мы сходили поддержать протест, – выдохнула Лена, когда мы сели в забегаловке на Китай-городе и заказали себе по кофе с ливанскими сладостями.
Последняя неделя у нее была насыщенной. Лена раскидывала листовки, участвовала в нескольких местных протестных сходах жителей и даже завела роман с соседом-активистом.
– Мне нравится твоя квартира, – я пыталась как-то ее утешить.
Лена жила в четырехэтажном сталинском доме на окраине парка. Ее двушка со сквозными проходами между комнатами выглядела богемно и модно. Принты современных художников на темных стенах, подушки на полу вместо кресел, мало мебели, много цветов в горшках и дискошар на потолке.
Летом мы грелись на балконе и пили вино за долгими беседами, а зимой сидели на кухне и придумывали гадкие прозвища толстым серым голубям, облеплявшим дерево, растущее за окном.
Два дня назад у Лены во дворе случилось общее собрание собственников. Соседи пытались исключить дом из списка на снос.
– Бабки так громко кричали друг на друга, – рассказывала она, – что приехала полиция. Грозили забрать всех за несанкционированный митинг.
Я кивнула. Видела несколько эпизодов у нее в инстаграме.
– Была даже драка, – тихо сказала Лена с улыбкой.
Поздно вечером я шла безлюдными и прохладными дворами от метро домой. Гул проспекта сонно приутих вдали. Под фонарем у второго подъезда стояли три женщины и что-то вполголоса очень живо обсуждали. Одна из них трясла какими-то бумагами. Движения их рук были нервными и суетливыми.
"Тоже, наверное, против…" – нырнув в свой первый подъезд, подумала я, но ошиблась.
– Меня зовут Вероника Леонидовна, я ваша соседка, – неуверенно держа микрофон и запинаясь, говорила одна из трех женщин, которых я неделю назад видела в сумерках. Рядом с ней вторая – Марина Николаевна, жила с Вероникой Леонидовной в одном подъезде. – Мы решили организовать собрание собственников, чтобы включить наш дом в программу реновации.
Я обвела взглядом актовый зал московской международной гимназии, где собрались собственники помещений в нашем доме. Пришло не так много народу, но казалось, что зал был забит битком. Вокруг меня, перекрикивая друг друга и выступающих, солидные женщины и мужчины средних лет были поглощены алчностью и безумием. Они требовали себе новых квартир с хромированными полотенцесушителями. Плотные, крупные, взрослые тетки и дядьки, крепко стоявшие своими ногами-бревнами на земле и держащие на своих сутулых, твердых плечах грузную, тяжелую и скупую обыденность, рвались получить наконец-таки заслуженную награду за все свои страдания. Они были готовы растоптать всех, кто стоял на их пути к маякнувшей ярким лучиком надежды долгожданной счастливой жизни.
– У меня стенка сыплется! – орала мне в лицо блондинка за пятьдесят с ярко-голубыми глазами. В ее искаженных гневом чертах я видела ее былую, но ныне увядшую красоту.
– Обстучите штукатурку, сделайте ремонт, – предложила я ей.
– Это не поможет, – отмахнулась она от меня пухлой загорелой рукой.
– Нам помогло.
Рядом с ней ее супруг свирепо тряс кулаками и вопил кому-то позади меня, что денег у них нет. Я посмотрела на последний айфон в наманикюренных пальцах блондинки. Ее муж ездил на здоровой машине за два миллиона.
Меня омывало горячими волнами неистового противостояния соседей и я гадала, опустив беспомощно голову, наберется ли треть голосов против. На коленях у меня лежали записи – разбор законопроекта, материалы по капитальному ремонту, отчеты о состоянии дома, даже заранее написанная речь – мне стало смешно от собственной наивности. Никто не собирался меня слушать.
– Когда моя мама хотела чего-то добиться, она шла по дому говорить с соседями, – посоветовала мне моя подруга Ири за неделю до собрания. Я позвонила ей, чтобы погрустить. Ее мама – старая большевичка, прожившая всю свою неспокойную жизнь на Цветном бульваре. По рассказам Ири, она обладала упрямым, энергичным и целеустремленным характером, который позволял ей годами отбивать дом от посягательств различных структур, за что и была избрана самими жильцами председателем совета дома.
– Блин… – вырвалось у меня. Перспектива обходить дом и разговаривать с незнакомыми людьми меня совершенно не привлекала. Особенно, когда я вспоминала про пьяную коммуналку на последнем этаже в нашем подъезде. Квартиру регулярно посещали как полицейские, так и весь дворовый бомонд.
Деваться мне некуда и я пошла, как миссионер в неизведанные земли, нести свет сомнения и здорового прагматизма. Держа в руках свои записи, выписки из Жилищного кодекса, распечатки двух законопроектов о грядущем переселении, медленно и нехотя поднималась я по лестнице. Впереди было четыре подъезда по пять этажей. Я нажимала сразу по три дверных звонка.
– Кто? – раздалось из-за двери.
– Ваша соседка с первого этажа, – как можно добродушнее ответила я.
Неожиданно. Во всем доме, казалось, кроме меня никого не было. Да и будто самого дома тоже не было – только извивающийся позвоночник лестницы с чередой запертых дверей, которые, как выяснилось, иногда открывались.
Ко мне вышла седая женщина в халате и шлепках. Я снова ей представилась и сообщила о предстоящем общем собрании собственников. Она позвонила живущему этажом ниже соседу, который, имея шестизначный долг за жилищно-коммунальные услуги, в принципе никому не открывал.
Наш разговор гулким эхом отскакивал от пустых стен и мало касался реновации. Тяжелая жизнь и бытовые невзгоды, маленькие зарплаты и горький опыт общения с государственными институтами – вот, что занимало моих собеседников. Во мне они нашли случайного слушателя, с которым можно поделиться своими несчастьями. Сама жизнь стала для них большой личной трагедией и ничего хорошего они больше не ждали. Я же старалась мягко вернуть беседу к волнующей меня теме. На кону стояли наши физически существующие квартиры в доме с земельным участком под ним. А нас принуждали проголосовать за то, чтобы переехать, и отказаться будет нельзя, как только кто-то из соседей заключит первый договор мены.
– А что за дом? – спросила старушка с огромными прозрачными глазами. Она была похожа на маленького совенка: седой пух на голове, пушистая шаль, узкий крючковатый нос и тощие руки с длинными костлявыми пальцами, которыми она цепко держала чашку чая. Ее маленькая собачка влезла ко мне на колени. Я пила чай где-то в позапрошлом веке. На матово-серых обоях развешаны репродукции с натюрмортами и сценами охоты, на полках стоял фарфор и хрусталь, кухонный гарнитур был отделан темным полированным деревом, гипнотически тикали большие часы с разукрашенным фруктами циферблатом, пахло выпечкой.
– Неизвестно, – отвечала я ей, – сама программа пока состоит только из предварительного списка домов под снос. Дома для переселения еще не построены. И хотя мэр обещает, что они не будут выше четырнадцати этажей, никаких подтверждений этому в законопроекте нет. Зато там есть пункт, дозволяющий застройщикам отступать от противопожарных, санитарных и прочих, полезных для здоровья норм. Это удручает.
– Удручает то, что наш дом рушится, – сказала мне Марина Николаевна, еще одна из трех женщин, стоявших в сумерках. Она, чуть наклонившись, держала дверь так, чтобы в любой момент хлопнуть ей перед моим носом. Я не пыталась ее убедить в своей правоте. Я пыталась ее убедить подумать.
– Этот дом еще сто лет простоит! – незадолго до моего неожиданного столкновения с Мариной Николаевной воскликнула веселая рыжеволосая девица, недавно переехавшая к своему жениху из хрущевки на другом конце нашей улицы. Каждую зиму в оттепель ее квартиру на пятом этаже заливало талой водой с крыши.
Я вежливо улыбалась Марине Николаевне:
– Если бы наш дом рушился, его бы признали аварийным. А у нас скоро капитальный ремонт. Если его проконтролировать…
– А вы готовы этим заниматься? – перебила она меня.
– А вы? – вернула я ей вызов.
– Я не могу. У меня ребенок.
Дачи, дети и работы – три кита, на которых покоилась общественная апатия. Если наш дом натурально начал бы проваливаться в ад, это мало кого озаботило. Особенно летом.
– Какой идиот откажется от новой квартиры? – передо мной стоял мрачный дядька с испариной на лбу. Скользнув взглядом ему за плечо, я увидела в тусклом свете одинокой лампочки заваленный пакетами и старой обувью пыльный коридор. Оттуда ощутимо несло сыростью и запахом дыма от дешевых сигарет. На всякий случай я сняла очки.
Тот идиот, который сталкивался с проблемами современного жилищного строительства.
Маршрутка высадила меня у магазина одежды "Данила" в Люберцах. Начало февраля и ни о какой реновации еще никто не слышал. Пасмурно. Оттепель. Вокруг тишина, запустение и подмосковная грусть. Под ногами – лужи, разбитый асфальт, грязь. Идти было сложно из-за беспорядочно припаркованных машин. Я петляла дворами, окруженными обшарпанными пятиэтажками, по карте на север, в сторону новых кварталов. Миновав старую, выкрашенную зеленым голубятню, я вскарабкалась на белоснежный холм. Прямо за ним плотным строем топтались панельные высотки, растворившиеся наполовину в бледном, больном небе. Вереницы припаркованных машин, полупустые, лысые улицы, "Пятерочка" и кафе "Плов" – все выглядело чуждо среди этих домов, будто склеенных ребенком из тетрадных листов в клетку и раскрашенных фломастерами. Мимо меня шли дворники и рабочие. От их пристальных, недружелюбных взглядов становилось не по себе.
Наши клиенты, молодая семья с тремя детьми, купили однокомнатную квартиру в доме, расположенном впритык к законсервированному мусорному полигону, и хотели сделать из нее трешку. Дизайнер сломала ногу, поэтому шеф отправила меня к клиентам делать замеры квартиры для проекта планировки и будущего ремонта. Я работала на маленькую студию дизайна интерьеров.
– У меня какая-то шизофрения в цифрах, – отчиталась я шефу, – я дважды все обмерила!
– Это нормально, дорогая! – успокоила она меня, – это эконом.
– Тут еще вентиляционный короб на кухне, здоровый как гроб, – сообщила я, – отстоит от стен на 30 и 50 сантиметров.
– Нас ждет ад, – хладнокровно отреагировала шеф.
Я отправила ей план и фотографии квартиры. Спустившись на улицу, я застала драку у соседнего подъезда. Туда сбежались грозные бородатые мужики. Эхом в воздухе колотилась брань. Я опустила глаза и, молясь, поспешила незаметно убраться оттуда. За поворотом маленькая девочка в толстых очках и розовом пуховике молотила пакетом со сменкой по грязному сугробу.
Картинки с такими же кварталами появились в новостях про программу реновации. Ходили слухи, что у нас в районе будет тот же застройщик. Нарисованными они выглядели, конечно, сильно привлекательней, чем в реальности.
– Ой, жила тут всю жизнь, тут и умру! – ворчала полуглухая бабка, инвалид и ветеран всего на свете. Я поймала ее, курящей на лестничной площадке между четвертым и пятым этажами. Она стряхивала пепел в большую банку "Нескафе" на подоконнике. Докурив, она, прокашлявшись, смачно схаркнула на пол.
Небольшая надежда у меня все-таки появилась. Среди тех, с кем мне удалось поговорить, большинство были настроены скептически.
– Сейчас Александр Лаврентьевич вам все расскажет! – ласково пропела Вероника Леонидовна в микрофон. Ее голос вибрировал особыми самочьими интонациями, которые вызывают у немолодых дам молодые мужчины приятной наружности, – Александр Лаврентьевич работает в управе.
Актовый зал гимназии кипел, но Александр Лаврентьевич был спокоен и доброжелателен. Его наружность и повадки напоминали мне аспиранта, который на третьем курсе института провел у нас пару семинаров по финансам. Он работал в Правительстве Москвы и обладал своеобразным, но неприятным обаянием. Опершись на белую доску и терзая маркер в руке, он вальяжно рассуждал об успешности фразами, взятыми из второсортной бизнес-литературы, от которой в то время ломились полки всех книжных магазинов. В облике Александра Лаврентьевича тоже было нечто неуловимо скользкое, как у капли жира, рыбы или таракана. Было видно, что этот человек легко выходит сухим из говна.
– Ваш дом ветхий, – начал он вкрадчиво свою речь. – Когда дом признают аварийным, вас всех будут переселять уже не в пределах района, а туда, где есть свободный квартирный фонд.
Он слегка наклонил голову на бок и приподнял брови, намекая на самый страшный кошмар москвича – выселение за МКАД, и продолжил рассуждением о том, что капитально отремонтировать дом технически невозможно, поэтому программа реновации – это лучший выход для нас всех.
Его слова то и дело тонули в возгласах собравшихся.
"Вот сволочь!" – подумала я, поняв, что пока мы с мужем пытались опровергнуть одну его ложь, он успевал наврать еще больше.
– Я пришел сюда не дискутировать, – уточнил Александр Лаврентьевич, – а доводить информацию до вашего сведения.
– Александр Лаврентьевич абсолютно прав! – вступилась за него третья женщина, стоявшая в сумерках. Антонина Александровна жила где-то неподалеку. Я видела ее пару раз в продуктовом через дорогу и на почте. В этот раз вместо замызганных штанов и рубашки она надела дешевый деловой костюм в серо-коричневую полоску и представилась общественным советником главы управы.
– А еще я немного юрист и чуть-чуть финансист, – игриво пожала она плечами и заулыбалась, будто стеснялась чрезмерно себя похвалить.
– Это как? – мрачно спросил муж.
– Бухгалтер, – буркнула я в ответ, но тут же начала сомневаться. Антонина Александровна пространно рассказывала о своем неудачном опыте капитального ремонта в доме, где она избралась председателем совета. Основная проблема была в том, что с ее легкой руки оператором спецсчета, где копились отчисления жильцов, и одновременно генеральным подрядчиком работ по капитальному ремонту была их управляющая компания. Это был сильный ход рискового управленца, поскольку управляющая компания не стеснялась оплачивать сама себе все счета, невзирая на недостатки выполненных работ. Но Антонина Александровна винила во всем морально устаревшую конструкцию дома.
Я заметила, что женщина на задних рядах снимала все происходящее на видео. Встреча подходила уже к концу и я подскочила к ней с просьбой прислать мне запись.
– Напишите мне свою почту, – сказала она, взяла двумя пальцами вырванную мной из блокнота бумажку и ушла.
Зал постепенно пустел. Потоптавшись немного, я тоже направилась к выходу. Всю меня внутри парализовали злость и страх. Я даже не представляла себе, как выбраться из внезапно нахлынувшего кошмара, давилась дурными мыслями и предчувствиями. Впереди маячила долгая война без надежды на победу, и в ней я оказалась партизаном, засевшим в чаще. Мне надо было во всем разобраться и найти побольше тех, кто тоже против.
Шумит машинами лихой проспект, катится и взлетает с веселым летним ветром в пышные белые облака над горизонтом. Рябит туман зеленых, мягких крон тополей и лип, окутавший дома. Дребезжа несется трамвай. Рядом в сквере дети и собаки скачут по лужайкам. У ограды дремлет на легком складном стульчике седой дед. На маленьком столике перед ним стоит шахматная доска с деревянными фигурами, а прикрепленный скотчем к чугунным завиткам ограды ватман над его головой крупным шрифтом зазывает: "Уроки шахмат детям 5-14 лет". Отстукивают пульс шаги торопливых горожан. Кругом движение и жизнь. Только облупившиеся пятиэтажки, рыхлыми боками выглядывавшие на проспект, не нравились депутату Андрею Семеновичу. Они тянули назад, в унылое социалистическое прошлое и балабановскую неустроенность. По ночам из открытых настежь окон во дворы выплескивались звуки шумных застолий, пьяных скандалов и драк. В этих доисторических пещерах будто засели архаичные монстры – синяки и женщины трудной судьбы.
Как и достопочтенный мэр, Андрей Семенович очень хотел, чтобы город развивался. Был чист, креативен и молод, как Гонконг, Сингапур или даже сам Андрей Семенович, белокурый, молодой и активный депутат совета депутатов района с горящим, устремленным в светлое будущее взором серых глаз. Когда глубоко уважаемый им однопартиец и глава совета депутатов Виктор Геннадьевич объявил о необходимости поддержать инициативу города по реновации ветхого жилищного фонда, Андрей Семенович с восторгом вызвался в числе первых продвигать идею в массы. И сейчас он сидел в передвижном пункте МФЦ, организованном для информирования граждан о программе и сбора голосов собственников жилья.
Стоял теплый летний день и рядом с микроавтобусом, любезно предоставленным префектурой, появилась активная местная жительница. Андрей Семенович был с ней знаком, ему не раз приходилось отбивать ее едкие пикировки.
– Ваше транспортное средство припарковано на газоне, – строгим тоном начала Марианна Константиновна. Она постоянно была чем-то недовольна и везде совала свой выдающийся хищный нос, делавший ее похожей на грифа. Очень специфическая женщина, подумал Андрей Семенович и вздохнул.
– Добрый день, Марианна Константиновна!
– Я внимательнейшим образом слежу за вашей деятельностью. Вы ведете свою узурпаторскую линию уже давно, – недовольно отозвалась старушка, – но у меня своя позиция по данному вопросу. Уверена, уполномоченный по правам человека меня поддержит!
Несколько секунд мозг депутата Андрея Семеновича бездействовал. Наконец, он взял на себя смелость спросить:
– Вы про газон говорите?
Марианна Константиновна славилась в местных властных кругах своими сложными и замысловатыми речами, расшифровать смысл которых зачастую представлялось в принципе невозможным. Особенно от них страдал начальник районного отдела внутренних дел.
– Я про этот ваш неконституционный отъем собственности при помощи незаконного голосования через организации, больше напоминающие своей деятельностью преступные группировки нежели уполномоченные компетентные органы, – раздраженно отчеканила Марианна Константиновна.
– Переселение по программе реновации – исключительно добровольное дело, – догадался Андрей Семенович.
– Лжете! – парировала сварливая старушка.
– Ну позвольте, Марианна Константиновна, – депутат собрался с силами. Это был вызов. – Ваш дом может выйти из программы в любой момент. Надо просто провести общее собрание…
– Я лично не хочу ни в какую программу. Почему глупость соседей отравляет мое существование? – Марианна Константиновна явно даже не собиралась его слушать, – а межевание? Хотите отобрать нашу землю, жулики?
– Причем тут земля вообще? – воскликнул Андрей Семенович с досадой.
– Я требую оставить меня в покое! Я не хочу никуда переезжать!
– Видимо, придется! – съязвил Андрей Семенович в ответ и увидел, как пухлые, ярко накрашенные губы Марианны Константиновны собрались в трубочку.
Через секунду теплая, вязкая слюна прилетела ему в лицо и депутат содрогнулся всем телом от неожиданности, отвращения и брезгливости. Кое-как вытерев лицо рукой, он помчался к неподалеку припаркованной машине, где, кажется, оставались у него влажные антибактериальные салфетки.
Весь вечер он не мог ни есть, ни пить от постоянно накатывающих приступов тошноты. Поникший и тихий Андрей Семенович сидел на кухне и равнодушно листал фотографии на телефоне. Он активно вел свой профиль в инстаграме, надо было отчитаться о сегодняшнем дне.
"С коллегами из МФЦ помогаем жителям улучшить свои жилищные условия!" – подписал он выбранную фотографию. Ту, где он красивый и улыбчивый стоял, выпятив большой палец вверх, рядом с ведущим специалистом и милой девушкой Лизонькой. «Бодрость и позитив», – уговаривал себя муниципальный депутат, но на душе все равно было тоскливо и зябко.
Утром Андрей Семенович хмуро рассматривал свое отражение в зеркале пока брился. Ничего, кроме темных от бессонницы кругов под глазами, вроде бы не выдавало последствий вчерашнего инцидента, но он все равно чувствовал смутную тревогу. Капилляры под кожей нервно и горячо пульсировали, все время хотелось почесаться.
Глубоко погрузившись в свои неясные мысли, Андрей Семенович неподвижно сидел в информационном центре и отвечал на взволнованные вопросы посетителей давно уже заученными фразами:
– Вы получите равнозначное жилье, либо равноценное, либо денежную компенсацию…
– Да-да, если вашего дома в списке нет и вы хотите, чтобы он был включен в программу реновации, надо проводить общее собрание собственников.
– Нет, пока еще неизвестно, куда и когда будут переселять. Стартовые площадки пока ищутся. Вас сразу оповестят, когда появятся детальные планы.
– Владельцы комнат в коммуналках получат отдельное жилье.
– Не переживайте! На ВДНХ открылась экспозиция. Там можно посмотреть планировку и оценить отделку, – бубнил Андрей Семенович, едва успевая переводить дыхание. Он собрал всю силу воли, чтобы не чесаться и не обращать внимания на то, что зудело у него буквально везде.
К середине дня жители разошлись. Андрей Семенович откинулся на стуле и смотрел, не моргая, в пустоту.
– Андрей Семенович, – наклонилась к нему Лизонька, – с вами все в порядке? Вы сегодня такой грустный…
Ее декольте оказалось прямо перед носом муниципального депутата. Андрей Семенович неожиданно для самом себя ощутил прилив возмущения.
– Посмотри на себя! – ледяным тоном четко проговорил он, – Выглядишь, как шлюха!
От удивления Лизонька широко распахнула свои густо накрашенные ресницы и резко отвернулась.
– Прости-прости! – спохватился Андрей Семенович, – я сегодня сам не свой! Со мной что-то не так, – бормотал он, чувствуя, как тяжелеет все тело, – может, заболел или еще что-то…
Но Лизонька не отозвалась.
Желание почесаться стало невыносимым. Инстинктивно Андрей Семенович схватился за голову, но температуры явно не было.
– С вами все в порядке, – сказал доктор, быстро перебирая бумажки, – анализы в норме.
На третий день Андрей Семенович решил показаться врачу. Чесотка прошла, но все равно ему было не по себе. Когда он шел в поликлинику, ему несколько раз показалось, что в отражении магазинных витрин вместо него мелькала пожилая, сухонькая дама, чертами лица напоминавшая Марианну Константиновну. Андрей Семенович резко остановился, достал телефон и включил селфи-режим. С экрана на него смотрел только он сам, немного осунувшийся. О своем наваждении он доктору рассказывать не стал. "В здоровом теле здоровый дух!" – подписал он свой автопортрет на фоне двери поликлиники и отправил в инстаграм. Он старался пропагандировать среди подписчиков здоровый образ жизни и показывать достойный для подражания личный пример.
Впереди были выходные. Андрей Семенович брел по проспекту в сторону дома. Хотелось провести эти два дня в спокойствии, без стресса, беготни и общения с назойливыми людьми. Дойдя до перекрестка, он увидел на другой стороне микроавтобус МФЦ. Возле него Лизонька в юбке короче, как ему показалось, допустимого о чем-то весело и живо болтала с его пожилым коллегой-депутатом. Андрей Семенович презрительно скривил свои пухлые, ярко накрашенные губы и прошептал "Все-таки шлюха".
– Андрюха, народ волнуется! – сообщил ему по телефону глава совета депутатов Виктор Геннадьевич, – на встрече с главой управы ты как активный участник в работе с населением обязательно должен быть, – глава совета депутатов понизил голос, – я понимаю, ты устал, но партия требует.
– Хорошо, – еле-слышно ответил Андрей Семенович, стараясь ничем не выдать свою накатившую ненависть к этому человеку.
– До свидания, Виктор Геннадьевич, – он положил трубку.
Из зеркала на дверце шкафа на него бесстрастно смотрела Марианна Константиновна.
Зал, где должна была пройти встреча с главой управы, быстро заполнялся. Андрей Семенович стоял, прислонившись к стене и рассматривал людей, приветствуя кивком знакомых. Пришла и Марианна Константиновна. Она обожгла муниципального депутата презрительным взглядом и величественно уселась в предпоследнем ряду посередине. Текли люди и рукопожатия, в зале появилась глава управы района. Встреча началась. Жители поочередно задавали свои однообразные вопросы, глава управы давала свои однообразные ответы. Выступали по очереди его коллеги-депутаты, убаюкивая своими обещаниями разбушевавшийся народ.
– Вот, – снова взяла слово глава управы, – Андрей Семенович дежурил в нашем мобильном информационном центре. Он может рассказать вам детали приема голосов.
Девочка-секретарь поднесла ему микрофон.
– Да, здравствуйте! – начал Андрей Семенович и замолчал, собираясь с мыслями.
– Андрей Семенович, пожалуйста, – повторила глава управы.
Депутат поймал на себе подозрительный взгляд Виктора Геннадьевича.
– Да-да, – пробормотал Андрей Семенович, глубоко вдохнул и произнес высоко и отчетливо, – Я считаю, что вся эта история с реновацией представляет собой нарушение конституционных прав граждан на неприкосновенность частной собственности в угоду заинтересованным капиталистическим и околовластным структурам. По сути, это очередная, но весьма настойчивая попытка пересмотра итогов приватизации с целью экспроприации и перераспределения народного достояния в пользу богатого и влиятельного класса буржуазии в условиях капиталистического империализма. Фактическая геттоизация и деление кварталов на зажиточные и бедные приведет к дальнейшему экономическому и социальному расслоению нашего общества, к усугублению криминогенной обстановки, усилению нагрузки на инфраструктуру района, неизбежной пауперизации. Как избранный жителями нашего района депутат я не могу допустить страданий своего народа, ограбляемого эксплуатацией со стороны недобросовестной власти и капиталистов.
Андрей Семенович выдохнул. Задние ряды взорвались овацией и одобрительными выкриками. Ему аплодировал даже его давний оппонент в совете депутатов коммунист Иван Железный, а Марианна Константиновна довольно улыбалась. Виктор Геннадьевич в отличие от нее был крайне недоволен. Побледневший от ярости глава совета депутатов грузно поднялся со своего места и хищно крался через ряды в сторону Андрея Семеновича.