А в доме кто-то есть, хоть никого нет дома (сборник)

© Опякин Д. В., 2016

© Издательский дом «Сказочная дорога», оформление, 2016

Могу я сыну сказку рассказать
^{Автобиографические заметки}

Дед

Последние дня три меня мучает один и тот же сон. Как будто собрались с ребятами на восьмидесятилетие поселковой школы.

Приехали не то чтобы все, но почти все. Кого-то сразу узнал, кого-то – нет. Сидим, рассказываем друг другу что-то, смеёмся. И вдруг классный руководитель обращается ко мне:

– Денис, а в каком году твой дедушка умер?

Причём здесь, думаю, дед? Начинаю что-то бубнить.

Краснею. А кругом – тишина. И такое ощущение, что все смотрят только на меня.

– Денис, не молчи, отвечай. Ты же руку тянул.

«Руку. Какую руку?»

– Денис, глухой, что ли?

Встаю, оглядываюсь. Выхожу к доске. Ноги дрожат, язык заплетается.

– Мой дед… Вы знаете, мой дедушка… Он…

И тут к горлу подкатывает комок, наворачиваются слёзы, и рождается буквально следующее.

– Вы знаете, Лидия Николаевна, я не помню, когда умер мой дед. Честно. Это было на втором или третьем курсе института. Я вернулся после двух «пар». Отец обедал. Я разделся, прошёл на кухню. И вдруг отец как бы мимоходом говорит: «Денис, дед вчера умер». Это было 22 или 23 февраля. Год не могу вспомнить. Зато помню, как он однажды забрал меня из детского сада. По дороге домой мы купили в магазине папирос «Беломорканал», и дед ворчал всю дорогу, что десяти пачек может не хватить. Сели на теплоход. Переплыли речку. Потом долго шли по мосткам. Я падал. Дед поднимал меня и каждый раз говорил, какой я неуклюжий. У дома нас встретила бабушка. Мы помыли руки и сели обедать. Потом я пошёл гулять. Дед выходил на крыльцо и смотрел, как я вожусь в песочнице. Ещё помню, как мы ходили с ним на празднование Дня Победы. Дед надел свой любимый костюм, кепку.

Бабульки кричали ему:

– Эй, Василий, а это кто?

– Внук.

– Старший или младший?

– Старший.

– Голова какая большая. Наверное, умный будет.

Штанишки были коротковаты и натирали чуть ниже коленок, но я терпел.

Народу на площади было много. Ребята прыгали, смеялись. Кругом носились шары, флаги. Вдруг какой-то мужик взял меня на руки и говорит:

– А ну, малец, пойдём, поздравим ветеранов.

Дед как-то сразу сдался, без боя.

Мужик поднялся со мной на трибуну и сказал:

– А теперь, уважаемые ветераны, вас поздравит самый маленький участник парада.

Я тужился, тужился, а потом как закричу:

– Пра-здра-вляю!

– Вот молодец, – сказал мужик. – Хороший у тебя парень растёт, Василий.

Помню, как я бежал мимо той же трибуны и кричал, что у тёти Оли рак. Думал, что это что-то хорошее, и спешил первым рассказать об этом маме. А дед брёл где-то позади… Ещё помню, как ехал с тренировки в троллейбусе. Вонища жуткая. Вот, думаю, бомжатник. Потом присматриваюсь, а это дед в старой фуфайке на задней площадке стоит. Я вышел на остановку раньше. Прихожу домой. А он с мамой на кухне пельмени ест. И на душе так хреново. Захотелось сразу же состояться, в люди выйти. Заработать много денег и поехать с ним в Калугу. На его родину. Но…

И вот сейчас я при деле, и деньги есть, а деда уже лет тринадцать как нет с нами. Хороший был мужик. Настоящий. А я даже год его смерти вспомнить не могу.

Май 2010 года

Льдинка

Напряжение росло. Поход жены по магазинам затянулся минут на сорок. Сын уже дважды выбегал из комнаты и просил с ним поиграть. «Амкар»^[1] повёл 1:0. Рахимов^[2] спокоен. Бердыев^[3] нервно перебирает чётки.

Шло компенсированное время.

– Папа, папочка, ну поиграй со мной.

Сын залезает на колени и загораживает экран.

«Что за черт! Ну где её носит? Ребёнку скучно, а она…»

– Сейчас, Вова. Подожди. Футбол закончится, и пойдём играть.

Свисток арбитра.

– Вот идиоты! Уже «Амкар» обыграть не можем.

– Папочка, ну пойдём.

– Куда пойдём? (Со злостью)

– Играть.

– Хорошо, пойдём. Во что будем играть?

– Давай дорогу строить.

– Дорогу долго. Давай я тебе почитаю. Или ты спать хочешь?

– Не хочу. Расскажи мне сказку.

– Какую?

– Про льдинку. Мама мне про льдинку обещала рассказать.

– Вот мама придёт и расскажет.

– Папочка, ну, пожалуйста.

– Хорошо. Слушай. Жила-была льдинка. Она была очень маленькая, но очень твёрдая.

– А почему?

– Потому что много путешествовала.

– Она, что, никого не боялась?

– Никого.

– Нет, папа, льдинки боятся тепла. Они могут растаять.

– Не перебивай папу. Слушай. И вот плывёт она мимо Ростова. Льдинка очень устала и решила зайти к папе Денису в гости.

– А к Вове?

– И к Вове.

– А зачем?

– Она везла папе пирожки, которые ему послала бабушка Ира.

– Наша Ира?

– Конечно, наша.

– А дальше?

– Но папы не было дома. Он ушёл на работу.

– А Вова?

– А Вова ещё спал и не слышал, как льдинка стучалась в дверь.

– А мама?

– А мама ушла в магазин.

Открывается дверь.

– А вот и мама.

– Аня, ну где ты ходишь?! Мало того, что «Рубин» проиграл, так ещё ребёнок капризничает. Он, кажется, спать хочет.

– Он у тебя всегда спать хочет. Я же сказала, что ещё в аптеку зайду. Ты же вчера ничего не купил.

– Мама, давай поиграем.

– Вовочка, давай сначала покушаем, а потом я тебе почитаю.

– Хорошо. А папа мне про льдинку рассказал.

– Про льдинку? Ты, что, ему сказки рассказывал? – обращается ко мне.

– А что, я своему сыну уже сказку не могу рассказать?

– Хорошо-хорошо. Молодец. Вова, садись. Сейчас кушать будем.

Май 2010 года

Всякая всячина

Бредятинки^[4]

Еще одна бессонная ночь. Ночь ярких огней, громкой музыки и откровенных танцев. Я опять развлекаю сам себя. Все еще на что-то надеюсь, хотя давно уяснил, что все окружающее лишь отголосок моего же воображения. Я давно уже ничему не удивляюсь. Удивляться можно только тому, чего не можешь объяснить. А чего я еще не смог объяснить?

Пожалуй, всё. Всё, что интересовало в разное время. Не пора ли занять место Гагарина?! Кто знает, что у него было в той ракете. Наверное, чего только не было. А может быть, он все еще в космосе и ждет следующего смельчака. Представляю, сидит он сейчас в лунном кратере и подглядывает за американцами, что гонят из гравия воду. Вот потеха! А президент, зная какой у него парень на орбите, втирает всему остальному миру очки про инкубаторы для одаренной молодежи.

Одним словом, политика. Большой ее, конечно, не назовешь. Малой, пожалуй, тоже. В политике ведь как в спорте. Кто-то давно играет за профессионалов и получает сумасшедшие деньги, а кто-то все еще, несмотря на воз-раст, мучается в любителях и замирает перед телевизором при первых звуках гимна Лиги чемпионов^[5]. Хотя какая она к черту Лига чемпионов, если от одной страны по четыре команды попадают в основной турнир. Вот раньше! Раньше была настоящая Лига. Лига победителей национальных первенств. Вдули, к примеру, мальтийской «Слиме»^[6] 5:0, и та знала, где её место. А сейчас? Сейчас у команд-карликов ни единого шанса не то что взобраться на вершину, а даже взглянуть на нее. Так, варясь в собственном соку, и зарваться недолго. И здесь, как вы понимаете, я совсем не о спорте, а о надкусанном галстуке^[7]. Не вдувал никто парню, вот он и решил, что ему все позволено. Да, политика – это спорт. А какая проблема в спорте сегодня самая актуальная? Правильно. Проблема употребления допинга. Пройдет совсем немного времени, и мы у игроков в шашки пробы начнем брать. Нашлись же умники в оргкомитете. Дескать, за чистоту рядов. И где она, эта чистота? Состоялся, допустим, финал забега на 100 метров. Из восьми участников шесть принимали допинг. В итоге пятый стал первым, а седьмой увез домой серебро и бронзу. И хорошо еще, если сразу вскрылось. А если через год или годы? Как быть? Кажется, мы и рады бы боготворить спортсменов, но после всего случившегося перестали сопереживать, перестали верить, а это страшно. Кому такой спорт нужен? В политике – то же самое. Где-то ЧП – мы насторожились. Пускай водичка отстоится. Посмотрим, что на следующий день скажут, а лучше – через неделю. Отдельные личности и вовсе режут по живому: «Опять, уроды, мозги засирают».

Разбойное нападение в одном из управлений Следственного комитета. Сенсация! Все телеканалы трубят об этой новости. А официальное лицо с экрана твердит лишь одно: «Разбойники похитили только телевизор». Да это и понятно. Ведь телевидение – тот же допинг. Только допинг политический. Без него бы мы не пережили финансовый кризис. Не было бы «Татьяниного дня»^[8] (4) на Первом канале – мы бы давно на вилы подняли чиновников и работодателей. А смотришь, что и у них голова заботами полна, заботами о простом человеке, и как-то легче на душе. Спокойнее. Представляю, как бы заерзала государственная машина, если бы мы разом отказались от просмотра телевизора. Она тебе про конец Света или сифилис морских котиков, а ты ее к черту по сетям Рунета. Она – тебе, а ты – ей. Хотя кто знает, может быть, эта самая машина специально загоняет нас во Всемирную паутину как в угол. Быть может, скоро мы совсем перестанем вживую общаться, а будем только переписываться и перестукиваться. И раскрыл бы замысел, но нет его, потому что машина неуправляема…

Сентябрь 2010 года

Боец

Дед Василий третью неделю собирался на войну. Если поначалу эту новость еще хоть как-то обсуждали в семье, то на пятые сутки на старика просто-напросто перестали обращать внимание. Собирается и собирается. Что им, консервов с крупой жалко?

Неопределенность во взглядах партийных лидеров, вперемежку с безразличием близких, тяготила деда.

Сказав «А», отступать было поздно. Что или кто мог его удержать?

Дров в огонь подбрасывал муж внучки:

– Дед, у тебя до Донецка прямой или с пересадками? Да, и смотри, наградной на границе не вырони, а то отберут.

Терпеть оскорбления сил уже не было. Хотя в чем-то дед был виноват сам. Состарившись, Василий прощал молодым практически все, вплоть до оскорблений. Единственное, на что старика хватало, – это слать вслед уходящей на работу внучке всякие безобидные, на первый взгляд, проклятия.

Хотя, нет. Было еще одно обстоятельство, которое несколько ободряло деда, – это его долголетие.

В глубине души, быть может, даже не осознавая всю омерзительность происходящего, дед радовался тому, что у его дочки – астма, у зятя – тромбы, а у мужа внучки – ожирение.

Да, дед мечтал их пережить. Пережить всех. И они чувствовали это. Чувствовали, но продолжали его любить. Каждый по-своему.

Единственный, кто в силу возраста сохранял в этой ситуации нейтралитет, – правнук. Для паренька Василий был как инопланетянин.

В жизни мальца он также внезапно появлялся, как и исчезал. Именно в правнука, как в самое слабое место семьи Егоровых, и решил сегодня ударить дед.

– Вот так, Володейка, война! Война, будь она не ладна, – кряхтел старик, подсаживаясь к мальцу на диван.

– Дедушка, а папа сказал, когда ты уйдешь на войну, он перенесет мою кровать в твою комнату. Кровать и игрушки.

– А ты хочешь, чтобы я ушел?

– Ты же сам сказал, что пойдешь.

– Сказал (небольшая пауза). Сказал, а сам думаю: а как же мой Володенька будет без своего любимого дедушки?

– Не знаю. Мама с папой что-нибудь придумают.

– Что придумают? (Удивленно.)

– Что-нибудь.

– А что тут можно придумать?

– Не знаю.

– Вот и я не знаю (задумчиво).

Внучка (с кухни). Дед, ты ужинал?

Дед. Не помню (еле слышно).

Внучка. Иди, поешь. Поешь, пока горячее. Рюкзак я твой обратно в шкаф убрала. Завтра соберешься на войну, снова достанешь.

Дед. Хорошо (растерянно).

Внучка. Я там у тебя одну банку тунца выложила. С картошкой приготовила.

…Сижу и думаю. И чего старик мается? Нормальная ведь семья. Какая война к чертям собачьим! Мать вон говорит, в магазинах краски для волос нет, и цена на гречку опять вверх поползла.

Перебесится старая гвардия. Перебесится…

Январь-февраль 2015 года

Да уж

Три сотни объявлений и ни одного подходящего варианта. Можно представить, у нас не захолустье, а мегаполис какой-то. Страшно подумать. Однушка – миллион девятьсот! И это вторичка на окраине. Жена, видя, что меня уже начинает потряхивать от соседства с ее бабкой, заговорила об ипотеке. Ипотека… Как говорил мой начальник: «Ипотека – это первый шаг к бессмертию!» А я не хочу жить вечно. Прикинул переплату – волосы дыбом. На эти деньги можно «трешку» в центре купить. А что, если со мной что-то случится? Что будет с женой и детьми? Не нужно быть астрологом. Мне тридцать пять. Срок кредита – двадцать пять лет. Средняя продолжительность жизни мужика в России пятьдесят девять лет. Получается, последний год жена одна будет тянуть это ярмо. Хорошо еще, если из детей что-то толковое получится. Хотя одного этого мало. Будут ли помогать в старости? А то бросят доживать, и тяни, как знаешь. Одна надежда, что бабка скоро умрет. Хотя смотрю я на нее – лет пятнадцать еще нервы помотает. Крепенькая. С характером. Даже как-то не по себе. Подумать только. Я к тому времени разменяю шестой десяток. Шестой! И только жена со своими причитаниями:

– Понимаешь, она меня в садик и школу водила, с ребятами помогала нянчиться (пауза). Ты просто ее не любишь. Не любишь, и она это чувствует.

– Да, не люблю. Не люблю и ничего не могу с собой поделать. Но в отличие от нее я публично не выражаю свою неприязнь. Тебе было бы приятно день да через день слышать в спину – «козлина безрогая».

– Она думает, что ты ее не слышишь.

– Вот только не надо мне!.. Все она знает. Знает, что ты не даешь мне ее одергивать. Вот и пользуется.

– Так скажи ей.

– Что сказать?

– Перестаньте меня обзывать, Екатерина Петровна.

– И что изменится?

– Ничего. Она же видит, что ты мне не помогаешь. Сидишь дома, ничего не делаешь.

– Я правильно понял? Ты обвиняешь меня в чем-то? Ты хочешь, чтобы я по улицам шатался, что ли? У меня работа такая. Сегодня есть дела, завтра – нет.

– У тебя офис. Сиди на работе. Не мозоль старухе глаза. А то уже все родственники считают тебя тунеядцем.

– А ты с ними согласна?!

– Нет.

– Тогда какого черта наезжаешь?

– Извини.

– Давай, ты еще бунт устрой (пауза).

– Может быть, нам снимать квартиру?

– А смысл? Аренда – тот же аннуитетный платеж.

– Тогда давай ипотеку (пауза). Чем мы хуже Шваревых? Ты уж как-нибудь, дорогой, поживи подольше.

– Поживешь с вами (пауза). Ладно. Завтра схожу в банк. Узнаю.

– Ты только на бабушку не обижайся. Она просто старенькая.

– Да ну ее!.. Не напоминай лучше.

– Поверь, она тебя тоже любит. Любит, только по-своему (пауза). Наверное.

– Да уж.

2 мая 2014 года