Литература с Дмитрием Быковым

Это-то и есть на самом деле прямая скандинавская мораль. Почему они там все символисты – потому что материальная сторона мира слишком уязвима. В Скандинавии, да и вообще на севере, даже в Бельгии, у Мориса Метерлинка, как не стать символистом – все вещное слишком непрочно. А что прочно? Синяя птица. Ее никто никогда не видел.

Так и здесь: Снусмумрик, который ненавидит привязываться к вещам, который ценит только пять нот, к нему приходящих. Он любит, конечно, свою трубочку, но если надо, то сделает себе другую. Ничтожность вещи перед лицом катастрофы, это тоже очень важно у Туве Янссон.

Помните, там есть старушка, к ней ведет надпись, лучшая реклама, которую я когда-либо видел: «Танцплощадка – сюда! Лавка». И там лавка, и в этой лавке старушка. Самое поразительное, что там Снусмумрик пытается купить себе серые фланелевые штаны. Но у него не хватает денег. 20 марок стоят штаны. Но когда они возвращают эти фланелевые штаны за 20 марок, получается, что Старушка им должна 20 крон, и тогда они покупают себе и звезду большую, и леденец, и лимонад для Сниффа. Почему старушка так к ним щедра? Почему она так легко к этому относится? Да потому что перед лицом Кометы считать марки уже совершенно бессмысленно. Мир Кометы, который вот сейчас на них летит, он все переключает на абсолютно другие ценности. И человек, который вовремя прочел Туве Янссон, уже никогда не будет цепляться за кастрюли. Помните, Снусмумрик говорит: «Ты можешь выкинуть сковороду». – «А почему?» – «А потому что жарить на ней уже нечего». И все. А зачем тогда сковорода? Это очень трудно понять человеку. Это гораздо радикальней, чем Линдгрен.

Не хочу нисколько возвышать Туве над Астрид, потому что они обе одинаково дороги сердцу любого скандинавского и не только скандинавского ребенка. Но Туве гораздо решительней, потому что максимум того, что могут позволить себе дети у Астрид, например, в «Пеппи Длинныйчулок», это хватать руками оладьи со сковороды. «Можно ли есть руками? Лично я предпочитаю есть ртом», – говорит Пеппи. Но вот выкинуть сковороду и кастрюлю и отказаться от тухлой желтой шелковой палатки – вот это радикальность Туве Янссон, для которой мир в любой момент может рухнуть и останется цел ровно потому, что мы умеем от очень многого отказываться.

«Филифьонка в ожидании катастрофы» – наверное, лучший детский рассказ, который я знаю. Что такое Филифьонка? Понятно, что все, кроме муми-семейства, которое основа мира, все остальные человеческие типажи у Туве Яссон – это разные модели одиночества.

Например, Мюмла – это абсолютно довольное существо, существо, которое из всего делает счастье, и, наверное, надо было бы это одобрить но это счастье замешано на таком самодовольстве, на таком богатстве примитивных физических ощущений, что как бы Мюмла, она и есть Мюмла. Она очень точно называется. Это одиночество, но одиночество, которое не понимает этого. Она вполне счастливый человек, у нее все в большом порядке.

Хемуль – существо, которое всех учит жить. Потому что само оно жить абсолютно не умеет. Вспомните описание, когда Хемуль просыпается. Сначала он решил почувствовать себя добрым и сильным Хемулем, которого любят все. У него ничего не получилось. Тогда он прижал колени к подбородку и представил себя бесконечно маленьким Хемулем, которого никто не любит, и тоже у него ничего не получилось. И тогда он с тоской приблизился к краю кровати, где простыня чуть похолоднее, немного успокоился, встал и начал отдавать всем не нужные распоряжения.

Еще один вариант, Ондатр. Тот самый Ондатр, который сел в торт. Помните: «Дяденька, не могли бы вы подвинуться?» – «Зачем? – спросил Ондатр задумчиво. – Я сижу себе и сижу» – «Дело в том, что вы сидите на нашем торте». Ондатр, который появляется в Муми-доле, потому что вода размыла его норку, как предвестник страшных событий. Он всегда читает только одну книгу – «О тщете всего сущего», Волшебник, перепутав, дарит ему книгу «О пользе всего сущего», чем Ондатр страшно разочарован. Это тоже такой момент одиночества, бесконечно одинокий человек, отринутый миром.

И конечно, там есть Филифьонка. Это существо, которое больше всего на свете ценит две вещи. Во-первых, личное пространство. Как всегда бывает у людей болезненно чувствительных, она хочет, чтобы все оставили ее в покое. И второе – Филифьонка очень ценит стабильность. И «Филифьонка в ожидании катастрофы» содержит отличный рецепт: выйти буре навстречу – потому что тогда больше можно ничего не бояться. Это терапия, которая излечивает.

Строго говоря, у Туве Янссон всегда одна мораль, и она очень проста: если тебя что-то пугает, пойди этому чему-то навстречу. И оно тебе обрадуется и для тебя станцует. Конечно, когда человек читает «В конце ноября» – а это очень страшная история, – он понимает, что здесь есть определенная сюжетная натяжка. То, что Муми-тролль выходит к Морре и устанавливает с ней доброжелательные отношения, это, конечно, неправильно. Во всякой сказке должен быть центр зла. Но мы узнаем, что Морра просто очень одинока, и поэтому ей так плохо. И она не воет, помните, в мемуарах Муми-папы мы все время слышим вой Морры, а так поет. Это ее способ выражать радостные чувства. Когда Муми-тролль, кстати, ни один из его родителей этого не заметил, устанавливает с Моррой добрососедские отношения, он сначала приносит ей свет, ведь она всегда гасит свет, потому что любит его. И умудряется сделать так, что Морра при его появлении даже не замечает, что он пришел без керосиновой лампы. Она так радуется Муми-троллю, что начинает плясать на одной ноге и радостно выть. И ее тяжелая склизкая оболочка развевается вокруг нее, как юбка. Конечно, это очень сильная натяжка. Но в этом вся Туве Янссон: если перед тобой ужас, шагни этому ужасу навстречу, и он для тебя споет и спляшет. Это такая скандинавская мужественная модель отношения к миру.

Туве Янссон пишет так, что оценить ее может только ребенок, взрослый пройдет мимо этого стилистического чуда, а мы, благодаря ей, вечные дети до сих пор этому радуемся.

С Филифьонкой все время происходят вещи, которые влияют на ее внутренний мир. В начале «В конце ноября» она наводит порядок у себя в доме и решает вымыть крышу. Конечно же, после того, как она эту крышу вымыла, она на ней поскользнулась, лапами кое-как уперлась в желоб водостока, удержалась, но попасть после этого в родное окно уютного домика она никак не может. И помочь ей никто не может. Дело в том, что Филифьонка благополучно избавилась от многочисленных родственников и докучных друзей. И поэтому могла сколько душе угодно наводить у себя дома порядок, бояться катастрофы и падать с крыши, если так случалось.

Но Филифьонке даровано спасение. В ее мире, полном зла, враждебности и опасности, когда она чудом юркнет к себе обратно в окно, наступает преображение. Она все видит, как бы заново. Она видит, что абажур у нее был не скучно-коричневый, а ярко-красный, видит, как прекрасна ее посуда. И кстати, как она избыточна, она открывает шкаф, чтобы сварить себе кофе, и думает: «Господи! Сколько у меня этих кастрюлек и тарелок, а ведь я ни одной из них не пользуюсь». В ее душе происходит некоторая спасительная подвижка.

Но к счастью или к сожалению, все филифьонки очень быстро это забывают, иначе, как пишет Туве Янссон, они не были бы филифьонками, а ведь филифьонкой может быть только филифьонка. Это тоже очень здравая догадка – сколько бы мы ни перевоспитывали, например, наших друзей, они всегда будут теми, какие они есть. Хотя у нас все-таки остается надежда, потому что «В конце ноября» все герои немножечко преображаются.

В творчестве Туве Янссон была долгая пауза, что в начале 60-х она вообще решила больше не писать, и только близкая подруга сумела ее убедить и заставила написать «В конце ноября» и «Папу и море». А после этого родились две, наверное, лучшие сказки цикла.

Но уже и в ранних вещах Туве Янссон поражает одно исключительное умение: она умеет и любит нагнетать страшное. Думаю, что мой личный интерес к триллеру, вся моя страстная любовь к этому жанру пошли от детского шока. Когда появляется Ондатр и говорит: «Это неестественный дождь», сразу становится очень страшно. А уж потом происходит чудо с грушами, после которого всякому ребенку становится понятно, что в Муми-доле что-то не так.

Что же там с грушами случилось, помните? Муми-тролль пошел околачивать груши. Он тряс грушу, и золотые спелые плоды выложились в картину. В хвостатую звезду. Страшное предвестие. А потом в небе появляется и рдеет маленькая красная точка. Бесконечно далеко, в огромном черном космосе появляется предвестие ужасной катастрофы.

И эта катастрофа несется к Земле стремительно и неотвратимо, и она ударит в Землю 7 августа, в 20 часов 42 минуты, или, возможно, на 4 секунды позже. Как говорит Снифф: «Мы там, уф, с профессором проделали наши вычисления». То, что практически ее день рождения объявлен днем катастрофы, для Туве Янссон очень важно. Потому что и свое пришествие на Землю она считала до известной степени катастрофическим. Приход человека в мир – это всегда катастрофа. И сгладить это как-то можно только уютом норы, уютом дома.

Что вообще делают все жители Муми-дола? Они пьют кофе. А если надо ночью дежурить, то режутся в карты и пьют пальмовое вино. А рядом стоит ужасная Морра, помните, и под ней заледеневает земля. Вот ужас мира, страшная точка одиночества.

Дальше Туве Янссон мастерски нагнетает ощущение ужаса. Надо заметить, что сказка «Муми-тролль и комета» полна таких деталей, которые тоже не всякий ребенок выдержит.

Помните страшный куст ангостуры? Ангостуру мы впервые увидели на рисунке Янссон, где куст с желто-зелеными глазами хватает маленькую фрекен Снорк. Снорк успевает предупредить: «Имей в виду, он страшно обидчив, этот куст», и Снусмумрик кричит: «Ругай, ругай его!» И Муми-тролль начинает ругать куст, обзывать щеткой для чистки ночных горшков. Это самое страшное оскорбление, которое знает Муми-тролль. После этого куст отпускает фрекен Снорк, и лапа его обвивается вокруг носа Муми-тролля. Но Муми-тролль, естественно, отчекрыживает ножом эту лапу. Он оставляет ангостуре две крошечные веточки, чтобы куст не был уж совсем беспомощным, потому что Муми-тролль очень добр. Но сама по себе эта история, конечно, еще добавляет готического ужаса.

А вспомните, как страшна красная выжженная земля, ждущая кометы! Комета занимает уже полнеба, и высохли все реки и моря, и фрекен Снорк концом своей ходули сбрасывает рыб в еще невысохшие лужицы, чтобы они хоть как-то пережили эту чудовищную засуху. Пожалуй, невозможно себе представить ничего более жуткого, чем этих крошечных существ на ходулях, которые бредут среди красного, абсолютно марсианского пейзажа по высохшему морю, бредут домой. И они не могут даже спеть под музыку, потому что горячим ветром кометы выдуло все ноты из губной гармошки Снусмумрика. Они только слышат вылетающие три слога из знаменитой песни «Эй, зверятки, завяжите бантиком хвосты». И поют: «Мы бредем, устали ножки, дом искать». А фрекен Снорк всхлипывает и говорит: «Ведь это у нас такие маленькие усталые ножки». Ну кто здесь не заплачет!

Там еще есть замечательная фраза: «Муми-мама выглянула в окно и увидела, что Муми-папа и Муми-сын сидят внизу, как две груши». Они действительно похожи на груши, это очень точно. Эти толстые пузатые носатые существа с коротенькими ножками – такой замечательный символ беспомощности, неуклюжести и при этом абсолютного бессмертия. Ведь Муми-мама – страшно ловкое существо. Что Муми-мама умеет делать лучше всего? Она прекрасно пилит. И когда они оказались на страшном острове, в «Папе и море», она целую норку напилила: из этих вот бревнышек, аккуратно ею напиленных, выстроила себе дом. Такая метафора дома, построенного собственным трудом. Беспомощное существо, которое тем не менее успешно противостоит страшному миру – разве это не лучшая метафора нашей жизни?