Жена сказала, что если я не покончу со старой жизнью, то она покончит со своей.
Я взял веревку и Шурика. Шурик взял лопату. И мы пошли.
– Кара! Кара! Кара! – пророчили над головой вороны.
За городом, на пустыре, под каким-то одиноким деревом Шурик стал копать мне яму. (Вообще-то, он мне ее с детства рыл, не переставая).
Я стоял рядом и смотрел, как Шурик копает.
Когда Шурик начинал копать, я смотрел на него уважительно – снизу вверх. Потом его затылок мелькал на уровне моего пупка, потом – на уровне пяток, ниже, еще ниже…
Хорошо копать яму другому!
Приятно смотреть на человека, работающего с энтузиазмом!
Но, в конце концов, ведь все когда-нибудь надоедает.
Мне тоже надоело смотреть, и я пошел домой.
– Мне одному не вылезти! Мне одному не вылезти! – доносилось все глуше и глуше из центра земли.
– Кара! Кара! Кара! – вещало небо о сбывшемся пророчестве.
Веревку я разрезал на четыре части и отдал детям. Хорошие получились скакалки.
Со старой жизнью было покончено.
Мы с Васей сидели на скамейке около Ильича и думали.
Ильич стоял рядом во весь рост на гранитном постаменте, держал в руке кепку и щурил глазки.
Я был в пальто и без галош.
Вася – наоборот.
Но мы крепко сжимали в руках кепки и щурили глазки.
Подошел Николенька. Сел спиной к Ильичу и тоже глазки сощурил.
Воображает, будто думает.
А кепку не снял.
Вот пижон!
Так мы ему поверим – держи карман шире!
А ведь сколько таких николенек прибилось к нам во время революции.
Жаль, Ильич не разглядел их вовремя, а то б давно при коммунизме жили!
Архимед с Ньютоном и Лаар38 с Нуттем39 к Васе за советом не обращались.
А зря. Вася тоже задумывался – куда погрузить, откуда вытолкнуть, не говоря уж о яблоках и правах человека.
– Есть человек – есть права, – сказал как-то Николенька.
Вася с Николенькой согласен:
– Иначе чего бы он был, если права нет?
Лаар с Нуттем говорят, что права человека в Эстонии не нарушаются.
Вася согласен и с Лааром, и с Нуттем:
– Надо определить, кто человек, а кто нет – и споры о нарушении прав прекратятся.
Если по Дарвину, то кто от обезьяны – тот и человек.
Николенька сказал, что это неправильно.
Вася считает, что Дарвина не надо обижать. Может, кто без прав – тот не от обезьяны? Историки прослеживают. Конечно, если у некой личности предки в довоенной Эстонии не жили, то проследить невозможно. А коль невозможно, то у неграждан нет никакого права требовать прав. От кого ты произошел? – вот в чем вопрос.
– А при чем здесь яблоко?
– Кушать хочется. Или права нет?
Антс учился в эстонской школе и поэтому имеет право ничего не знать.40
Николеньке закон такого права не дает.
Поскольку Николенька ничего не знал ни про фон Байера,41 ни про Якоба Хурта,42 ни про болота, ни про горы, то ему не дали начальной категории по знанию эстонского языка и уволили с места приемщика стеклотары "за несоответствие занимаемой должности".
Николенька обиделся на всех эстонцев и потребовал от подвернувшегося под руку Антса компенсации за моральный ущерб.
Антс отказался.
Между ними разгорелась ссора на национальной почве.
Антс доказывал, что Мунамяги43 выше Казбека. Николенька насчет Казбека не брался спорить, но утверждал, что и Джомолунгма и Эверест в два раза выше Мунамяги.
Насчет великих рек, Антс знал Эмайыги44 и Волгу, а Николенька еще про Миссисипи слышал.
Тут пришел Вася. У него с собой было пять флаконов «Тройного». Антс достал бутылку контрабандной Русской водки и закрыл пункт на учет.
Спустя пару часов, Николенька читал Антсу свои стихи в переводе на эстонский, а Вася, восседая на пустом ящике, размахивал руками и пел:
– Йо, сыбер, йо…45
Консенсус был достигнут.
Вы спросите: "При чем тут национальная почва и вопросы о языке?"
Вот и я спрашиваю:
– При чем?
В детстве я мечтал стать иностранцем, как негр.
Иностранцам завсегда – и почет, и уважение, и все, все, все…
Когда у нас людей принялись делить по тому, где чья бабка проживала,46 кто на каком языке говорит, кто эстонец, а кто сам по себе, то у меня и бабка, и язык, и этническая принадлежность оказались не те. Мечта детства неожиданно обернулась явью: мне дали специальный паспорт,47 в котором написано, что я – иностранец!
Мы с Антсом стали сравнивать паспорта.
У моего паспорта обложка по цвету – противней некуда, но по содержанию он – гораздо богаче! У Антса – фотография, и все. А в моем – все подробно, вплоть до цвета зубов расписано!
Сразу видно – иностранец!
Я показал паспорт Васе и сказал:
– Во! Здорово ребята придумали!
А Вася сказал:
– Ха! Это не ребята придумали, это так у зэков в личных делах расписывают.
Я огорчился. Спрятал свой иностранный паспорт. Но тут подошел Николенька и сказал что, зато я могу, как Антс и все эстонцы, депутатов в Городское собрание избирать.
А Вася сказал:
– Подумаешь. Он их изберет, а другие депутаты его депутатов переизберут!48 По мнению других депутатов, его депутаты плохо эстонский язык знают – законы нарушают, как зэки.
И начали они спорить!
Я слушал, слушал и подумал:
– Хорошо, что я не депутат и не зэк, а иностранец, как в детстве мечтал!
Сидит как-то Антс дома на диванчике, "Postimees49" перелистывает. Вдруг, чувствует – что-то ему в голову ударило. В глазах потемнело, газета из рук выпала, в мозгу засвербело, заклокотало, и все его тело с макушки до пят прошиб громовой голос:
– Что ж ты, Антс, унижаешь свое эстонское достоинство – каждый день с Васей на русском языке разговариваешь?
Испугался Антс. Побледнел. По сторонам оглянулся – нет никого. А голос громче:
– Эстонцы – не рабы, чтобы с иностранцами на иностранном языке разговаривать!
Понял Антс. что это у него Нутть50 между извилин запал. Погрустнел, опечалился, оправдываться начал:
– Так… Ну… Вася по-эстонски не обучен, не поймет…
– А ты его интегрируй!51 – приказывает Нутть.
Антс совсем сник. Но, делать нечего – надо подчиняться, а то, не ровен час, самого в иностранцы определят.
На следующий день Антс, Вася и Николенька собрались на рыбалку. Антс, мрачный, злой, сел за руль и перед тем как тронуться в путь предупредил Васю:
– Ты по-русски с сегодняшнего дня при мне ни слова не говори. У меня Нутть запал между извилин. Его от каждого русского слова корчит, а мне через это – боли в голове невыносимые. Так что, имей сострадание.
– А как же я тебе дорогу к озеру буду объяснять: где притормозить, где повернуть надо? – удивился Вася.
– Николеньке шепчи на ушко. Николенька переведет. Мы с ним, когда вдвоем, всегда на эстонском болтаем.
На том и порешили. Едут они по лесным дорогам. Вася шепчет. Николенька переводит. Антс баранку крутит. Нутть извилины у Антса раздвинул, прислушивается – как бы где русское слово не проскользнуло.
Хоть и не очень быстро, но, проплутав лишний часик, добрались до Васиного озера.
Порыбачили. Развели костер. Сидят, впечатлениями делятся. Вася шепчет. Николенька переводит…
Вроде как свыкаться с горем стали. Антс расслабился, вилкой к банке с кильками потянулся, и… тут его опять с макушки до пят током шибануло:
– Ты что, не видишь!? На банку рядом с эстонской этикеткой русская этикетка прокралась! Надо инспектора по языку вызывать! В суд подавать, а не вилкой ковыряться!
Антсу совсем дурно стало. Вилку бросил, весь дрожит. Руками за голову хватается.
Вася видит такое дело – полез в рюкзак за водочкой. Достал родимую, открывает, а на ней, аккурат под эстонским «VIIN», мелкими буковками написано – "Водка".
Тут Антс взвыл белугой, вскочил на ноги, подбежал к ближайшему дереву и – хрясть лбом об ствол. Нутть не успел за извилину ухватиться, вылетел у него из головы и покатился колобком между пенечками.
Вернулся Антс к друзьям. Довольный. Трет ладонью лоб, а сам улыбается. Достал стакан. Протягивает Васе:
– Наливай!
– Sa tõesti võib räägi jälle vene?52 – удивился Николенька.
– Natukene,53 – ответил Антс. Выпил водочки, поморщился, ковырнул вилкой кильку и, повернувшись в сторону леса, показал маячившему в кустах Нуттю громадный кукиш.
Вася очень любил петь.
Как и все смелые люди.
Он даже в партию вступил, чтобы стать солистом в опере.
Но Васю в оперу не приняли.
Тогда Вася и несколько других смелых людей побросали свои партийные билеты и – тра-та-та-та-та-та – давай критиковать партию.
Тут уж, конечно, другие смелые люди стали свои билеты выбрасывать.
Вот так бесславно и закончила свой путь КПСС.
А дали б Васе в опере попеть…
Боря дал в глаз Феде, потому что Федя был совсем маленький.
Борю в нашем дворе все малолетки зауважали, а над Федей стали смеяться.
Федя пожаловался брату.
Брат собрал человек сто знакомых. Они избили Борю и всех его родственников.
Малолетки и взрослые сразу стали уважать Федю, а над Борей смеяться.
Боря вырос. Сколотил банду.
Банда избила всех, кто над Борей смеялся, еще тысяч пять человек, а Федю и всех его родственников вырезали.
Боря стал авторитетом.
Дружит с разными певцами, композиторами…
Его все уважают.
Вася сказал, что тоже уважает Борю.
Боря обещал Васе место солиста в опере.
Вася, Николенька и Антс сидели на берегу моря и размышляли.
В небе кричали чайки. На горизонте дымил белый пароход.
– Красота, – сказал Вася
– Да, – сказал Николенька.
– Вот только экология картину портит, – сказал Антс, – мазут пускают по воде.
– Этот мазут не от экологии, а от боцмана, – поправил Антса Вася. – Я когда на судне работал, то тоже другой раз из-под пайол замазученную воду в море откачивал.
– От экологии – с неба всякая дрянь падает, – вставил свое слово Николенька.
Все немного помолчали, размышляя над Николенькиными словами, потом Вася расширил тему:
– В лесу вместо грибов сплошной целлофан с бутылками.
– Так не бросай, и не будет, – резонно заметил Антс.
– Не я ж один… – обиделся Вася.
Все опять углубились в размышления.
Вася поразмышлял, поразмышлял и пошел по кустам мусор собирать: бутылки пластмассовые, целлофан, бумажки…
Где-то две шпалы просмоленные нашел.
Большая куча получилась.
Вася принес из багажника канистру с бензином, вылил бензин на кучу, поджег ее и сказал:
– Во! Я мусор разбросал, я его и поджег!
Дым повалил – куда там пароходу. И такой противный: отойдешь влево – и дым влево поворачивает, перебежишь на другое место – и дым туда стелется. Пришлось с пляжа уходить.
– С неба – не от экологии, – заметил на обратном пути Антс.
– А от кого же? – поинтересовался Николенька.
– От Васи, – пояснил Антс, растирая сажу по лицу, – задымит он своим мусором небо, а оно кислотным дождичком отплевывается.
– Да, – согласился Вася, – как ни старайся, сплошной круговорот дерьма получается, а я в центре на белом пароходе.