Серы гуси

Сельский приход

Вообще бы стоило в колокола бить. По уставу колокольного звона при погребении положено. С семинарской скамьи заученное наизусть и потом за ненадобностью забытое внезапно всплыло в памяти. Как там? При несении усопшего на отпевание в храм совершается скорбный перебор по одному разу с малого по большой колокол с ударом во вся, а при внесении в храм – трезвон. После же отпевания и при выносе усопшего из храма, снова перебор, оканчивающийся трезвоном.

Когда еще он не окончил семинарию, но уже был в иподиаконском чине, служа с митрополитом в кафедральном соборе службы, он очень ответственно относился к распорядку, зная назубок что за чем должно идти и в каком виде. Колокольного звона это вот тоже касалось. Вот и сейчас бы следовало бы устроить колокольный звон по всему уставу. Хотя и повод то не самый веселый – отпевание как никак – но вот не хватало сегодня какой-то торжественности.

Но вот беда то – в сельском храме еще шестнадцатого века постройки колоколов не было. Есть колокольня, но колоколов нет. В двадцать каком-то – местные старухи рассказывали – сняли якобы пионеры на утиль и металлолом. По факту – местные алкоголики-большевики их куда-то хитро определили и пропили миром. При открытии храма заново в перестроечные годы сам секретарь обкома. внезапно возвреровавший, пообещал поспособствовать чтобы колокола снова были. Да вот и не срослось. В девяностые деревня начала умирать, а те, что вокруг нее – вымерли полностью и дома там с конторскими зданиями полностью проросли молодым лесом. Кому же нужно тратиться на колокольный звон там, где он уже через пару десятков лет и не потребуются.

Деревня доживала последних жителей. Вот и еще одну старуху принесли. Ее было жалко. Надежда Васильевна, или, как ее звали по селу остальные – просто Васильевна была хорошей опорой в приходе. Убиралась, помогала, постоянно предлагала помощь. Ну да и естественно – была истово верующей. Заранее, как слегла, исповедовалась, причастилась. Позапозавчера соборовалась. Домой к ней сходил и соборовал. Позавчера то и отлетела к Господу.

Священник поправил на голове скуфью. Он стоял на пороге прихода и смотрел на Васильевну, ее городских родственников – дети, внуки, да кто-то и еще наверное, несколько сельских старух, старика и еще нестарого мужика Толика. Васильевна принципиально заранее заказала чтобы ее отпели по всему чину. Видя курящих в стороне городских родственников, было видно, что нравится им все происходящее мало – ехать к черту на рога (прости Господи), тащить покойную родственницу в храм, хоронить на деревенском погосте, устраивать тут поминки. Проще было сразу тело в город увезти и оплатить все ритуальщикам. Но, видать, любовь к усопшей на исходе лет не закончилась и последний наказ матери-бабки-тетки-прабабки они решили исполнить. Крикнуть им что ли что тут рядом с храмом не курят? Да Бог с ними, пусть дымят. Одна из покуривших уже женщин-родственниц отделилась от своей кучки и пошла шептаться со старухами. Одна из сельских старух приблизилась:

– Заносим, отец Иов?

Сельский священник махнул утвердительно. Трое мужчин-родственников и Толик подняли бюджетный по виду гроб и понесли в храм.

Мда уж. Колоколов нет. Да что там колокола? С уходом Васильевны и хора теперь не будет – оставшиеся две старухи вообще партию не держат. А диакона у него в этом приходе и изначально не было. Как служить то?

Отец Иов привычно, стараясь выразительнее, читал молитвы и псалмы, ектении и апостолы и за себя и как бы за диакона. Две старухи, являя собой подобие хора, тоже старались как могли. Но получалось у них из рук вон плохо. Старухи оставшиеся искренне вполне утирали слезы по ушедшей в тот мир товарке, в целом, понимая, что разлука то недолга. Городские родственники Васильевны откровенно скучали и на лице их была написана скорее скорбь, чем мука. Толик стоял и хмурился. Насколько было известно отцу Иову, Толик был не самым сознательным, но все же атеистом. Ему было все это скучно и непонятно. Но его арендовали городские, заплатив за копку могилы, погребение, перенос гробы прочее. Поэтому он хмуро стоял, не совсем понимая что происходит и неся свою повинность.

Иов закончил последнюю ектению и хор завел “Вечную память”. Трижды продребезжали два старушечьих надтреснутых голоса и Иов начал читать прощальную молитву. Его начали раздражать унылые лица присутствующих. Хоть и грешно гневаться, но в голосе чувствовалось одновременно и ярость и сила. Он старался прочесть прощальную как можно выразительнее – в уважение к новопреставленной. Дочитав, махнул родственникам и Толику – выносите. Пропел под вынос тела «Святый Боже…» и вышел со всеми на улицу. Нести было далеко на руках – другой конец деревни и чуть по полю по грунтовке к лесу. Гроб погрузили в микроавтобус, специально привезенный из города. Недовольный водитель нервничал, боясь что застрянет, впереди поэтому поехал один из родственников на большом внедорожнике. Иов без всякого предупреждения плюхнулся на заднее сидение машины, потеснив двух женщин.

– Батюшка, а вы тоже с нами? – с испуганными почему-то глазами спросила та, что постарше.

– Мы еще не закончили, – как можно вежливее и спокойнее пояснил Иов

– А-а-а, конечно-конечно, – защебетала та в ответ, тряся головой.

Тронулись. Газелька вроде бы даже и не застряла. На погосте Иов символически предал тело земле, прочитав над ним «Господня земля, и исполнение ея, вселенная и вси живущий на ней» и крестообразно посыпав землей. Где вы в конце марта в оттепель уже без снега землю то рассыпчатую возьмете? Глина да грязь, прости Господи. Начал читать разрешительную, махнул чтобы забивали. пропел последние тропари и установил в ногах крест. Его пришлось просить привезти заранее, родственники не понимали, что так надо и все хотели объяснить что мол все провалится, обвалится, они потом приедут и установят красивое и гранитное. Да не приедете вы, дом в наследство тут никто не купит, вы до этого то не приезжали. А может приезжали? Иов тут жил всего не так и долго. Как сослали получается.

Вернулся в приход и не захотел идти домой, засел со светской книжкой в ризнице. Как он понял, родственники Васильевны устроили чисто символические поминки, сами же через полчаса уж уехали, сославшись на долгую и плохую дорогу, работу и дела. Старухи и Толик остались в опустевшей избе и сидели там допоздна. Иов вышел из храма и видел горевшее окно. Прошелся по улице – делать то нечего. Дошел до горевшего окна дома Васильевны. Зашел внутрь – старухи были в подпитии (много ли им надо то?), но больше разговаривали, вспоминали и усопшую и общие их события в юности и молодости – всю же жизнь бок о бок прожили. Толик полудремал и видно было, что халявная водка преобладала больше всего именно в нем.

– Батюшка, батюшка, – закурлыкали старухи, – садитесь.

Иов присел за стол.

– Покушаете?

– Постное что есть, – уточнил устало Иов. Есть то хотелось, целый день ничего не ел.

– Найдем-найдем, батюшка. Помяните рабу Божью. Она то уж как любила то вас…

Принесли тарелку с чем-то. Даже не стал разбирать и ел. Рассеянно слушал болтовню старух. Пора бы и спать идти скоро.

– Выпьете с нами, баюшка? – внезапно очнулся из пьяного оцепенения Толик

Иов только покачал головой:

– Мне ж нельзя.

– Эх, – Толик вздохнул так, будто это было его личной трагедией. Налил сам себе и выпил.

– Вот я еще хотел спросить, – Толика несло, но лицо выражало довольно искренние эмоции и вопрос в его глазах читался явно без подвоха, – вот такой вопрос у меня. Вот возьмем русалку. Если мы ее стал быть поймали…

– Русалок не существует, – устало перебил Иов, – церковь их не признает.

– Но народные то поверья то признают! – Толик был убежден в важности своего вопроса и уверенно шел в наступление, – вот поймали мы ее значит стерву, ой, простите, батюшка. Ну вот поймали мы ее и сварили. Что это будет – суп или уха?

Иов не стал даже утруждать себя пониманием того, что это – толикова дурость или стеб. Он привычно и заученно произнес речь о том, что все лешие и русалки с домовыми как таковые не признаются церковью, а если людям что-то подобное является, то это под их личиной просто выступают злые бесы, мелкие и пакостные слуги диавола.

– Так вот, возвращаясь к твоему вопросу, – усмехнулся Иов в конце тирады, – смотря какую часть варить будешь.

– А ежели всю? – не сдавался Толик.

– А у тебя кастрюля то такая есть?

Это был такой сокрушительный мат, что Толик молча налил еще стопку и хлопнул ее, скривившись и давя уже рвоту подступающую к горлу. Ох, кому то сегодня точно хватит, залит под горлышко, под самую резьбу.

– Батюшка, – еще пьянее проговорил Толик. Видно было, что на более-менее четкое выговаривание слов и слогов в них он тратит последние силы – а вот еще узнать бы… У сиамских близнецов душа одна на двоих или у каждого…

Не договорив, он уронил голову на стол и захрапел.

Иов поднялся и аккуратно попрощался.

– Мы тут приберем все, – защебетали старухи, – сейчас посидим, песни попоем. Наши еще, деревенские старые, по покойникам обычно поем.

Иов постоял на улице на крыльце, глядя в ясное звездное небо. Из избы слышались надтреснутые голоса старух. выводящие старую причеть:

Ой тошнёшенько, да залетите, серы гуси,

Ой тошнёшенько, да на крутую могилушку!

Ой тошнёшенько, да роспорхайте, серы гуси,

Ой тошнёшенько, да вы сырую земелюшку!

Ой тошнёшенько, да накатись, туча грозная,

Ой тошнёшенько, да перевалушка тёмная!

Ой тошнешёнько, да росшиби, туча грозная,

Ой тошнёшенько, да гробовую дошшеченьку!

“Язычество, – подумал Иов, – но красиво поют же. Чтоб на хоре у меня так же пели, а?”

Ой тошнёшенько, да дуньте, виньте, буйны ветры!

Ой тошнёшенько, да сдуньте-ко вы полотёнышко,

Ой тошнёшенько, да со лиця со бумажного!

Ой тошнёшенько, ты подыми брови чёрные.

Ой тошнёшенько, да ты взведи очи ясные?

Ой тошнёшенько, ты погледи-ко, мила лада,

Ой, тошнёшенько, как нам-то росстатьце не хочетце,

Ой тошнёшеньки, как отойти не подумати!

Ой тошнёшенько, да у сердечных-то детонёк,

Ой тошнёшенько, безо родимой матушки,

Ой тошнёшенько, да не взойдёт-то ведь солнышко,

Ой тошнёшенько, да под сутним под окошечком!

Ой тошнёшенько, хотя взойдёт, да не ясноё —

Ой тошнёшенько, не обогриёт-то детонёк!

Иов пошел в сторону дома. Он жил тут несколько лет, служил священником в сельском приходе. Считался благочестивым.

Полосатый. В поисках

И повелел Господь большому киту поглотить Иону;

и был Иона во чреве этого кита три дня и три ночи

Книга Ионы 2:1

Он ждал. Сидел съежившись и смотрел, как собаку уводит хозяин. Потом он ждал, когда за ним придут. Но на улице было все темнее, а никого не было. Улицы опустели, машин убавилось.

В эту ночь кот ночевал под машиной. Та стояла чуть дальше. Как только рассвело, он вернулся на то же место.

Его должны найти. Кот начал неуверенно мяукать. Раз за разом он подавал голос чтобы его услышала Она.

Но никто не приходил.

Ещё час спустя примерно прошли люди. Побольше его сестры, но не взрослые.

Это школьники шли с утра на учебу.

Увидев мяукающего кота, один из них кинулся комком земли. Он пролетел недалеко от кота. Тот чуть попятился. Кот никогда раньше не сталкивался с людской злобой и был удивлен. Шкурой почувствовал, что наступила опасность. Но что это? Другие дети начали повторять за вожаком и в кота полетел щебень и камни. Один из камней угодил коту в голову.

Бусик со всех лап рванул с места. Под машиной он пытался вылизаться, внутри было больно и горько, а еще и больно голове. Кот пытался держать в поле зрения ещё и площадку, где его должны найти. Видно было плохо. Далеко.

Почувствовав, что опасность миновала, кот снова вернулся. Уже не мяукал, просто молча ждал. Хотелось есть, но кто тут покормит? Кормили его дома, а тут незнакомая улица. Он сидел и ждал.

К вечеру подпитый взрослый, но еще молодой достал сосиски из пакета и покусал одну из них, отдал коту. Тот принял это с благодарностью в глазах, молча. Поел.

Спустилась ещё одна ночь. Ненаевшийся и побитый кот снова не спал. К рассвету в душе шевельнулось – никто не придет.

Он решил не уходить далеко, но пойти искать самому. Кот шел, как он сам думал, к тому супермаркету. Но, бежал он видать, не по прямой. Нашел магазин, но не тот по виду. Хотелось плакать. Он их потерял, они его потеряли. Он потерял Ее.

Кот сел у магазина. Вид его, похоже, был очень жалкий. Сердобольные люди за утро дважды купили ему по пакетику дешёвого корма. Он не ел такого, но выбора не было. Зато пришла сытость.

К середине дня пришли другие коты. Худые, но сильные, грязные. Их было трое и они жили тут.

Вожак, серый с рваным ухом, сначала жестами и звуками пояснил, что кормят тут только их. А дальше они навалились и пришлось из-под них вырываться, бежать, радоваться тому, что уцелели оба глаза, а прокушенное ухо это пустяк. Вырванная шерсть тоже ерунда. Но вот в потасовке слетела шлейка. Она и так то мешала. Но это была память. И по ней бы его нашли. Но это уже было неважно. Молодой кот несся по улице со всех лап. Приходило понимание – его не могли найти, сейчас он пытался найти их сам. Теперь же, несясь в произвольном направлении, кот терял любую надежду найтись.

Остаток дня прятался под машинами, голода не было. Следующий день он снова шел и пытался найти знакомые места.

Кот не знал, что город огромен и заблудиться в нем легко даже людям.

Он шел весь день, но просить еды у магазинов боялся. Почти везде сидели грязные ободранные коты с грозным видом.

К ночи от голода было плохо.

Он заночевал возле баков. Туда двуногие выкидывали мусор в мешках. Стоял ужасный запах, но сил идти не было. Кот прикорнул, не сводя глаз с куриных костей на подложке.

Их принесла сердобольная старушка совсем в сумерках, при этом подзывая кота. Он боялся людей, котов, он не ел е. Дождавшись, что вокруг стихли звуки города и не было никого видимого живого, кот рванул к кучке костей. Он не умел такое есть, но чутье подсказывало, что и откуда отгрызть. Остатки мяса и кожи начали насыщать.

Внезапно в темноте он увидел пару светящихся глаз. Не кошачьи, мельче. Ещё пара, еще, еще.

На кота влетел с прыжка зверёк, чуть меньше его, серый, с мерзким хвостом. Зубы крысы впились в плечо и его пронзило до самого сердца от боли.

Челюсти кота жили отдельной жизнью.

Он резко мотнул головой и хрустнул челюстью на крысиной шее. Разжал и тушка упала. Все произошло за секунду, не больше. Другие крысы, летевшие за первой, проводившей разведку боем, застыли. Кот посмотрел на них взглядом, полным бешенства и безумия. Разорвал, придавив лапой тушку, шкуру на спине крысы и клыками сорвал кусок мяса вдоль позвоночника. Крысы рванули с лаз между плитами.

Кот оттолкнул серую окровавленную тушку и побрел прочь. Спустя квартал его начало рвать.

К рассвету бродячая собака загнала на дерево. Облаяла, долго крутилась, но ушла. У кота не было никаких сил. На ветке дерева у пустыря кот спал целый день. Снов не было. Засыпая, кот понял окончательно – он пропал.

Старик и мальчик. Бегство

Знак пришел. Зима была то теплая, то снежная. Какая-то несуразная, как пальто с чужого плеча. Новый год люди встретили и что-то там загадали, а потом с первых же дней начались военные конфликты и авиакатастрофы по всему миру. А еще чуть позже все новости и прохожие стали трубить о неведомой новой заразе. Вроде как начался мор. Похоже по рассказам было на библейские кары. Сам старик не видел больных и мертвых – на улицы ходить запретили, продукты дети стали ему заказывать к дому. Церкви закрыли, заставляли носить на лице маски тех, кого еще как-то выпускали на улицы.

Старика никто не выпускал. Раз уж вышел посидеть у подъезда, так сразу же подскочили росгвардейцы. Пацанята оказались душевные и вместо штрафа, увещевали уйти домой.

– Вы идите, дедушка, идите.

Старик нехотя потопал. Сам служил когда-то. Понимал – их дело служба. Сам еще давным давно призывался и стоял срочную на вышке. А когда не стоял – учил Устав караульной службы. Однажды увидел, как неизвестно откуда от стены в сторону воли бежит человек. Худой, грязный, несется, сзади собаки уже служебные. У молодого ефрейтора внутренних войск не было вариантов – рванул затвор, да точно между лопаток. Ох, грехи мои… С тех пор все снился ему тот зэк, не державшийся нескольких месяцев до бериевской амнистии. Когда бы отмолить то убийство тебя?

Все происходившее напоминало начало конца времен. Год дома сидел и все хуже было стариковскому здоровью без свежего воздуха. Дальше только хуже становилось. Говорили про специальные коды или номера, которые нужны всем. Как там было? – рассуждал старик – сделает он то, что всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание на правую руку их или на чело их, и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его.

Завесенело снова, отцвели сначала сливы с вишнями, а затем уже и яблони. Старик все продумал заранее. Упросил детей внука отдать на выходные. Да и просить не надо было – сына увезли, задыхавшегося, в больницу, невестка, как будто заразная, в доме закрылась. Внуку и то радость – деда любил, побыть бы вдвоем, а в такие времена и не доехать ему толком.

Несмышленышу пока и объяснять не стал ничего. Поехал, да по пути вел беседу. Что мир кончается. Что ему то, старику, помирать, но хоть он выживет. Что знамения скоро будут и недетское, конечно, дело в них вникать. Но хоть спасется. Вырастет спасибо скажет.

Стали жить. Пацану хоть и было непривычно и вновь все – печка, колодец, все вокруг в деревьях – чаща глухая, ни тропинок, ни дорог. Ни тебе телефона, ни телевизора.

Зачем он это сделал? Зачем увез мальца в лес? Бог весть – чужая душа потемки порой.

Старик не был ни оголтелым сектантом и не совсем уж мракобесом. Но тревога в душе его росла давным еще давно, из года в год, множилась и разъедала и сердце и разум его. Он был убежден – то, чего так долго ждали, вскоре произойдет. Читал, сопоставлял, сны порой снились похожие на вещие.

Думал ли он о том, что может ошибаться? Конечно же да. Думал ли он, что осталось ему недолго и случись что с ним, внуку в лесу выживать придется неизвестно как? Что может тот стать там маугли и одичать, а мир меж тем останется целым и будет жить дальше. Тоже думал. Но вот только взвешивал он каждый день свое решение. И происходящее с этим миром не оставляло в душе старика сомнений. Порой он понимал – безумие это, безумие! А если нет? И в итоге решение было принято. Далось нелегко, что и говорить. Каждый раз, готовя то или иное к побегу, говорил себе “Что ты творишь, дурак то старый? Что творишь?” Но стиснув старческие зубы и скрепив сердце – увез. Жизнь продолжалась. В лесу. А что в миру – бог весть.

Полосатый. Дичание

Объяли меня воды до души моей,

бездна заключила меня;

морскою травою обвита была голова моя.

Книга Ионы 2:6

Дичание проходило небыстро, но заметно. Кот переставал бояться машин и их рева. Другие коты, встречаясь на пути, могли и отступить, услышав его “Шшшшшшшш!” и увидев боевую стойку с ершом на спине. Собак обходил стороной, но в голове уже была мысль, что таким злобным и вечно брехливым тварям можно при желании и впиться когтями в нос. Котенок взрослел не по годам и месяцам, а по дням. Ко второй неделе это был уверенный бродячий кот, молодой и с грустью в глазах. Он не шел к людям, хотя тем чаще нравился – длинная шерсть не успела скататься, пара колтунов на животе не видно. Глаза умные, окрас красивый. Белый кончик хвоста привлекал внимание.

Хвост он мыл чаще всего. В кошачьей маленькой голове была мудрая мысль – такого хвоста у других котов он не видел. Если кинуться искать, будут звать в помощь других двуногих – найдут по кончику хвоста.

Но люди просто пытались погладить, звали, без толку привлекая внимание. Некоторые кормили. От их угощений кот не отказывался. Отходил в сторону, смотрел, как на землю высыпают сухой корм, выдавливают влажный, кладут кости или кусочки мяса, надкусывают колбасу или сосиски. Смотрел им в глаза с благодарностью. Особо приятным мог и мяукнуть коротко. А затем, дожидаясь их ухода, садился есть. Была возможность унести еду – так и делал.

Пара пьяных у магазина сначала подозвала его однажды, а потом попыталась пнуть под живот. С тех пор кот выбрал именно такую тактику. Не подпускать людей. Если только не свои.

Поиском своих, а именно Ее, своей двуногой сестры, кот посвящал все время.

Он бесцельно шел по улицам и смотрел по сторонам. Он начал ненавидеть этот город – за одинаковые улицы и высокие дома одного цвета, за злых людей, котов и собак.

Кот пообещал себе обойти весь город, но найти свой дом. Он с завидным упрямством шел вперед сколько хватало лап. Заход в тупик, ограды, заборы, он уходил в сторону и со следующего пролета шел в обратном направлении. Никто не подсказывал ему такого приема, но фактически кот прочесывал улицы.

Он не знал расстояний и направлений. Он просто стирал лапы и искал дом.

Ночевал на деревьях, благо были уже весенние и почти что теплые ночи, а теплая шуба в дикой жизни согревала уже не так как дома.

Не сказать бы, что бродячая жизнь была тяжёлой. Может быть молодость брала свое и все тяготы переносились легче. А может быть и просто везло.

Кот быстро усваивал уроки жизни – где покормят, в кто обидит, вот собака, которая только лает, а вот в этой помойке крысы наглые. Есть хотелось часто, но что тут поделаешь? Кот выучил несложные правила как добыть пищу и откровенно не понимал многих бродячих котов, которые шатались от голода и смотрели на мир постоянно голодными и безумными глазами.

Вообще, все бродячие коты посвящали свой каждый день с утра до ночи поиску еды и пропитанию.

Полосатый же не ставил это главной своей целью. Хотелось есть – делалась пауза и добывалась еда. Понимал, что тут такой возможности нет или опасно – мог потерпеть до лучших времён. Главное же было – найти дом. Умный молодой кот, живший когда-то в уютной квартире и не знавший этого мира на удивление быстро принял новые условия игры и слился со своим новым миром.

Так продолжалось ещё с месяц. У кота такое понимание времени отсутствовало, дни слились в один, но чувства, что прошло много времени не было. Веры найти свой дом он не терял.

Однажды он бродил весь день по улицам, а ночью упрямо не удавалось найти ничего поесть. Усталый и полуголодный кот уснул крепко-крепко и совсем с рассветом. Он вскарабкался перед этим на кирпичную ограду и устроился так, чтобы в любой момент проснуться и успеть отступить и при этом не упасть во сне.

Но сквозь крепкую (насколько это возможно для кошек) дремоту он почувствовал, как летит вниз. Кот, открыв глаза, в одну секунду попытался зацепить когтями стену, сообразить что произошло. Но получилось лишь увидеть сеть перед глазами и вокруг себя, а затем почувствовать падение на землю в затянувшемся веревочном мешке. Пошевелиться не получалось, в воздухе стоял дух плохих людей и летала опасность.