Loe raamatut: «Бетонная агония», lehekülg 4
Так, не страшно, просто закрыть его в клетке и писать рапорт, просто писать, сидеть и писать, не думать о смерти, не думать, просто делать вид, что…
«Да кого ты обманываешь, Джонни? Какого дьявола ты на что-то надеешься? Уже нет ничего, что тебе дорого, давно нет. Есть только ты, твой холод, твой голод, твой мрак и вечная потребность хоть на единую минуту преклонить голову».
«Семья? Они – не ты, Джонни. Они часть тебя, но лишь малая часть твоего измученного тела, высохших эмоций и намеренно обездвиженного разума. За что ты цепляешься, парень? К чему тебе жизнь? Почему ты так хочешь оставаться в этом поганом тесном мирке?»
– Потому что я уже принял решение.
Джонатан оторвал взгляд от бланков и посмотрел на дешёвые фосфорные часы. Четыре часа, двадцать минут. Поезд не приехал, и некому было сообщить о том, что сегодня станция в руках чёрных силуэтов. Конечно, по их воле вершится всё. Поезда не приходят, люди не выживают, дети сходят с ума, всё в этой жизни им прощается.
Но не в этот раз.
Послышались шаги. Неторопливые, спокойные, ровные, как раз под тиканье часов. Нет, они не пугали, они словно гипнотизировали, входили в ритм сердца, звучали практически мягко и уговаривающе, но отдавались многократным гулом в висках.
А главное – синхронные. Будто принадлежали одному организму, одному мозгу, и по их жилам текла одна кровь, одна на всех.
Шаги приближались, и их власть над разумом всё росла. Внезапные подсознательные нити вдруг задёргали тряпичное тело, которое изо всех сил сдерживалось, чтобы не заплясать, не встать, не включить свет, не открыть дверь и не пропустить тёмных людей с поклоном и раболепием прямо к тому парню, что сидит за решёткой. А потом радоваться тому, что он смог оказать услугу этим сильным и могущественным существам из иного мира.
Всё стихло в один момент. Джонатан дрожал, в его глазах мелькали блики, холодная кровь разрывала сосуды. В клетке тихо плакал человек. Нити, которые до этого дёргали полицейского за руки и ноги, уже стягивали горло. Почему же, почему же они не стучат, чего они ждут?
Какая разница. Страх – вот, что главное. Страх всегда вливается маленькими порциями, как яд.
И это была последняя капля. Джонатан выхватил пистолет из кобуры. В этот момент все нити лопнули, он разорвал их одним движением руки.
Он смог увидеть только одно: как умирала тишина…
По городу ползали слухи. Газеты писали о перестрелке с каким-то преступником на вокзале ночью. Говорили, что сам преступник погиб, так же погиб один полицейский и несколько прохожих. Так же в одной мелкой газетёнке появилась статья о коррупции во власти, всяких мерзостях, извращениях, но такого добра итак навалом, никто даже не обратил на это внимания.
Наконец где-то, даже не скажешь точно, где, появилась маленькая заметка о том, что в каком-то захолустном посёлке произошёл очередной таинственный пожар, в результате которого сгорела женщина и две дочери, десяти и семи лет от роду.
Проклятые
– Чисто!
– Чисто!
– Чисто!
Отклики слышались со всех сторон, и, на моей памяти, дни редко начинаются так хорошо, жди беды. Я ещё раз бегло проверил комнату и окончательно убедился, что она абсолютно пуста, не считая трупов.
– Чисто!
И вот наконец-то я опустил плечи, выдохнул, отдал парням сигнал отбоя.
Мы заняли этот городок часа два назад и теперь методично прочёсывали каждый угол в поисках живых. Сегодня рация оставалась почти безмолвной. Ни пленных, ни сопротивления, почти никаких гражданских, даже бронетехника молчала. Город был почти пуст, судя по всему, они собирались уходить отсюда, но мы оказались быстрее.
У меня за спиной возник сержант.
– Кажется, никого, – прорычал он прокуренным голосом.
– Ничего не трогать, – тут же ответил я, – свяжитесь со штабом, пусть пришлют сапёров. Потом занимайте оборону, готовьтесь к контратаке. И пусть разведка не спит.
Сержант, флегматичный убийца, сплюнул на пол и безмолвно удалился. Отряд неспешно загремел ботинками в комнатах, по потёртым коридорам повеяло усталым спокойствием. Напряжение спало, а я ещё раз оглядел комнату.
Когда-то давно тут было уютно, возможно, даже пахло выпечкой и тёплым деревом. Кое-что осталось и теперь: на полу, словно собаки, разлеглись ковры, трюмо хранило за битыми стёклами старые книги. Зима выдалась тёплой, так что их сохранилось немало. Кое-где, в потаённых углах, даже поблёскивали бутылки. И особенно радовал огромный диван, покрытый круглыми ровными ожогами.
Я присел рядом с ним на пол. Поставил у побитой ножки автомат, прислонил к жёсткой подушке спину и достал зажигалку. Затем вытянул из пачки в нагрудном кармане сигарету, клацнул тяжёлой крышкой и несколько раз чиркнул колёсиком о кремень. До ушей долетело тихое шуршание тлеющего табака.
Трофейный дым плавно потянулся перед глазами и начал ласково рассказывать мне мою любимую историю. О далёком доме, его пыльных радугах и жарких окнах. Что ж, хорошо там, где нас нет.
Последнее время было много работы. Ребята вымотались, а я уже и забыл, когда последний раз спал. Этот маленький городок стал для нас финальной точкой в целой череде долгих манёвров. Перед самим штурмом нам даже пришлось совершить ночной марш-бросок, чтобы остаться незамеченными.
Всё прошло неплохо, мы взяли Н/П практически без потерь и раненых. Но при этом дико устали, короткая передышка нам всем не повредит. Тем более, контратака будет только ближе к вечеру, раньше они просто не успеют собраться. Так что, если мы хотим продержаться в городе до прибытия техники, стоит немного отдохнуть. Осторожно отдохнуть.
Диван и та покосившаяся картина на стене в прихожей как раз наводили на неприятные мысли. Тут как с обратной стороной медали: с одной стороны, когда мы захватываем очередной укрепрайон, приближается и мир. С другой стороны, желание почуять уют слишком скоро, грозит тем, что война моментально напомнит о себе, хватает и одного щелчка.
Двое стрелков проковыляли мимо меня по коридору, даже не повернув головы. Из других комнат доносились приглушённые разговоры. Судя по всему, на кухню никто не заходил, это всегда оставалось привилегией сапёров. За окном слышалась ругань и крепкий сержантский бас. Нарастало ворчание двигателей, кажется, прибыли снабженцы.
Хорошая новость, хоть мы с ребятами никогда особо и не жадничали. Спали мало, обходились минимумом, работали на совесть, что оставалось особенностью всех штурмовых команд. Но без воды и ИРП в городе приходится достаточно туго, а восполнять запасы на захваченной местности…
Для нас всегда оставляется слишком много сюрпризов…
Я встал и выглянул в окно, солнце лениво посмотрело на меня через рваную дымку. Утро выдалось тёплым, его лёгкий ветер играл с грязным тентом грузовика, на БТР поджаривалась старая краска. Природа отдыхала и неторопливо разгоняла дуновениями суховея пороховой смог. День обещал быть жарким, а вечер – скорым.
Вокруг пункта выдачи суетились бойцы, кто-то тащил бидоны с горячим. На броне, вместе с просмолённым экипажем, мечтательно покуривали штурмовики. Их усталые полузакрытые глаза смотрели на солнце. Двое стрелков с сержантом, увешанные, словно ёлки, мокрыми флягами, ходили и раздавали воду остальным.
Над солдатами висела сизая дымная нега. До прибытия сапёров никто никуда не торопился. Идиллия в подвешенном состоянии, просто праздник какой-то, правда, среди декораций.
– Капитан!
Голос раздавался из подъезда. Я повернулся, схватил автомат и бросился вон из квартиры. Позже на лестнице взвёл рычаг предохранителя.
Через минуту я был уже на месте, перед квартирой этажом ниже. Меня встретил один из моих – коренастый рыжий парень, первоклассный пулемётчик. Его лицо было одеревеневшим, но в глазах зияла знакомая пустота, неправильная пустота…
В коридоре было всего несколько штурмовиков. Они стояли напряжённые, молчаливые, от них веяло электричеством. Я прошёл мимо, не задерживаясь и не задавая вопросов, пулемётчик шагал следом.
Лейтенант уже поджидал меня на корточках у боковой комнаты.
– Что здесь?
В ответ он поднялся и приложил руку к шлему, затем – повернул голову. Я проследил за его взглядом…
…и замолк.
Дыхание встало, глаза замерли в стекле.
Когда короткий ступор сбросила волна адреналина, я прошептал…
– Сказал же ничего тут не трогать.
– Она сама…– тихо ответил из-за спины пулемётчик.
Боковую стену комнаты целиком занимал огромный деревянный шкаф. Одна из его дверей была наполовину приоткрыта. Её придерживала исхудавшая детская ручка.
– Кто-нибудь говорил с ней? – я тихо задал вопрос куда-то назад, не отрывая взгляд от дверцы.
Ответом мне стала тишина.
Автомат отправился в руки лейтенанту, а напряжённое моё тело поплыло в долгий путь по комнате. Я старался не шуметь, обходить стреляные гильзы и двигаться как можно спокойней, в то же время готовый в любой момент сорваться с места. Правая рука почему-то сразу легла на рукоять пистолета.
Она сидела на полке, вжавшись в угол, бледная, худенькая и хрупкая, как фарфоровая кукла. Её русые волосы ручьями стекали на грязный плед, еле-еле державшийся на тонких плечиках. Острый подбородок и вздёрнутый нос покрывала давно въевшаяся в кожу сажа. Зелёные, широко поставленные глаза испуганно смотрели на мою кобуру.
Я спокойно убрал руку с пистолета, её взгляд тут же поднялся. Она смотрела прямо на меня не моргая.
– Не шевелись, – сказал я предупредительным тоном.
Девочка молчала, поджав тонкие губки. В её огромных глазах читалось непонимание и страх, однако она не двигалась, даже старалась не дышать.
Взмахом руки я выгнал штурмовиков из квартиры. А когда услышал, как последние шаги затухают за дверью, продолжил говорить.
– Ты говоришь на нашем языке?
Она утвердительно моргнула.
– Постарайся не двигаться, хорошо? Это очень важно.
Она снова моргнула.
– Хорошо, – продолжал я, – Теперь скажи мне, чувствуешь ли ты вокруг себя что-нибудь особенное. Что угодно, какие-нибудь провода, лески или…
– Холодное, – вдруг хрипло сказала она, – Там… Подо мной.
Её голос разорвал пыльный воздух комнаты.
Тут же ко мне резко пришло осознание. Как будто невидимый потолок опустился до пола. Неприятный ветер пронёсся сквозь мозги настолько мощно, что кончики пальцев оледенели.
Так и знал.
Тем не менее, нужно было продолжать.
– Это похоже на металл? – спросил я, стараясь сохранять равнодушие в голосе.
– Кажется, да – ответила девочка.
Было слышно, что она заговорила впервые за долгое время и теперь снова привыкает к словам. Её голос постепенно избавлялся от охриплости. Интересно, сколько же она здесь просидела?
– Так.
Мой воспалённый мозг судорожно пыталась просчитать варианты. Всё-таки иногда ошибки случаются. Может, всё не так плохо, нужно узнать точнее.
– Сейчас я попробую посмотреть, что там такое, – сказал я, медленно подойдя к шкафу, – не пугайся и не шевелись. Если почувствуешь страх или спазм в мышцах, постарайся их подавить и подумать о чём-то хорошем. Договорились? Если ты будешь умницей, мы быстро закончим с этим.
На её ресницах цвели капельки влаги, но большие зелёные глаза горели решимостью маленького воина. Прежде чем встать на одно колено и нагнуться вниз, я заметил, как сжатые до бела маленькие кулачки сильно стискивают плед.
В моей руке появился фонарик, одинокий светодиод открыл глаз. Яркий белый луч начал рыскать в прорехе между полками. Внутри было полно всякого хлама, который поленились доставать даже оккупанты. Несколько мотков гнилых нитей, какие-то тряпки, битые стеклянные банки. Словом, следы былого величия.
За всё это время, пока длились поиски, девочка не издала ни звука. Мне нравилось её молчание, нравилось, как она держится.
Так я и ползал бы по этому мусору взглядом до конца дня, если бы случайно не задержался на одном месте. Абсолютно случайно, даже разглядел-то не сразу. Вот он, тусклый блик, луч от чего-то отразился.
Я стал вглядываться, и медленно рыскать взглядом фонарика. Блик то появлялся, то исчезал, но, в конце концов, он попался, показал себя во всей красе. Это оказалась полоска крашеной стали, судя по всему, цилиндр. Он притаился между тканями, как змея. Попытка проследить за ним привела меня к едва заметному силуэту, идущему наверх, прямо к…
– Зараза…
Девочка сделала вид, что ничего не заметила и не стала задавать вопросов. А она молодец…
Я поднялся и отряхнулся. Почему-то мой взгляд никак не мог оторваться от земли, как будто что-то тяжелое удерживало его, мешало поднять наверх. Наконец я заглянул в её глаза, и понял, как же мне сейчас хочется оказаться подальше отсюда.
– Посиди здесь ещё немного, ладно? – торопливо заговорил я, – Сейчас вернусь.
В ответ послышалось лишь тихое дыхание, плохо скрывающее мелкий озноб. Вдруг она схватила меня за руку, крепко-крепко, как кошка. Я даже удивился, откуда у такого заморыша столько сил.
– Обещаешь? – дрожащим голоском спросила девочка.
Я положил ладонь сверху, на её руку, и мягко стиснул кисть. Кожа на девчушки пальцах была почти прозрачной.
– Обещаю.
Быстро спустившись по лестнице, я ворвался в зачинающийся день. На улице мне на глаза тут же попался сержант. Он как раз закончил разбираться с провиантом и боеприпасами и теперь спокойно стоял вместе с моими стрелками в компании штурмовиков соседнего взвода.
– Что там? – прохрипел он сквозь фильтр сигареты.
– Кажется, противопехотная, – ответил я, – Возможно, осколочная.
Сержант выругался, просто и грязно, без стеснений.
К нам подошёл лейтенант.
– Что будем делать? – в его вопросе скрывалось слишком много значений, чтобы это не укрылось от меня.
– Ждать сапёров, – мой голос прозвучал холоднее, чем я думал, – займись пока обороной. Обустрой пулемётные точки, обеспечь снабжение боеприпасами, расставь группы прикрытия. И ещё скажи снайперам, чтобы как можно чаще меняли позиции. Вруби, кстати, глушилку, сейчас можно, сержант?
Сержант бросил сигарету на землю и положил руки на автомат.
– Возьми инженеров, пусть перекроют все мелкие улицы и подходы, что ведут в город. Погоним их по главной улице и в кварталах накроем из миномётов. Остальным быть на чеку, как только начнут долбить, открывайте перекрёстный. Не давать им рассеиваться, всё ясно?
– Но капитан, – начал было лейтенант, но я оставался неумолим.
– И накормите девчонку. Выполнять.
Возвращаясь в дом, я услышал за собой топот сотен ног. А через минуту у меня в руках уже дымился котелок флотских макарон и кружка горячего кофе. Помнится, где-то в моём рюкзаке валялся полупустой сухпай, может, из него удастся что-то выжать.
Девочка сидела и пыталась глядеть в окно, смешно вытягивая шею. Ей очень мешала дверь шкафа, но она не двигала её с места, наоборот, уцепилась ещё сильнее. Когда малая услышала мои шаги, то тут же виновато обернулась. Сама же при этому никуда не сдвинулась, кажется, она начинает осваиваться.
Под дверцу с моего пинка отправился кусок кирпича, теперь о ней можно было не беспокоиться.
– Тут тебе кое-что ребята передали, держи.
Я достал из разгрузки полоску брезентовой ткани, аккуратно завернул в неё котелок и протянул ей. Девочка осторожно взяла его двумя руками, при этом чуть не обожгла себе пальцы. Она посмотрела внутрь.
А потом вдруг трепетно, как-то по-детски простодушно, втянула в себя ароматную дымку, закрыв глаза. И улыбнулась, ласково так…
Она сжалась всем телом, будто желая, чтобы запах проник в каждую частичку её души. Мне даже показалось, что она забудется и встанет с полки, поддавшись зову уюта, но нет. Девчонка так же, как и мы, пробовала жизнь по чуть-чуть. Осторожно, чтобы не познать на себе её хрупкость, этому малую научила война.
Пока девочка почти дико уплетала из котелка макароны, я аккуратненько поставил чай в подножье её пледа, чтобы ткань хоть немного прогрелась. Она не шелохнулась, только продолжала есть. Потом я нырнул в рюкзак и принялся его осматривать. Медпакет, пара запасных магазинов, фляга со спиртом. Ага, вот и сухпай.
Невелик улов: спецбатончик и парочка пакетов сгущёнки. Но лучше, чем ничего.
– Держи.
Девочка обхватила руками кружку и маленькими глотками пила раскалённый чай, морщась от боли. Увидев, что я ей протягиваю, она очень удивилась, а потом посмотрела на меня сияющими глазами.
– Приберёг на всякий случай, – продолжил я, когда она всё-таки разорвала этикетку и жадно впилась в батончик зубами, – знал, что пригодится.
Девчонка ничего не говорила, просто грызла батончик, запивая его чаем и мурлыкая от удовольствия. Когда ещё такое увидишь?
– Ты давно тут?
Она подняла голову и задумалась. Затем подняла от кружки три пальца.
Я оторвал верхнюю полоску пакетика сгущёнки и отдал ей, второй положил рядом.
Трое суток? Ей же на вид лет четырнадцать. Рехнуться.
А она сидела и со смешным румянцем на щеках задумчиво посасывала синий пакетик, как будто ничего и нет вокруг. Кажется, где-то в её голове лениво бродили чайные мысли.
На ожившие поначалу зелёные глаза постепенно накатывала дремота.
– Сколько ты уже не спала?
– А ты? – внезапно спросила девочка.
Я удивился.
– С чего это ты взяла, что я не спал?
– Ты держишь глаза слишком открытыми, – сказал она, – почти не моргаешь. В них красные стрелки, а ещё ты тяжело дышишь и очень бледный. Поспи.
– Будут тут ещё мне всякие бесенята приказывать, – улыбнулся я, – на вот, лучше. Это тебе за догадливость.
Она заулыбалась, взяла из моих рук второй пакетик сгущёнки, повертела в руках, но положила в складки пледа.
– Всё равно поспи, – сказала она с озорной заботой в голосе, – ты же устал, я вижу.
– Ты тоже, – парировал я, – давай лучше ты.
– Я…– она осеклась, – я…боюсь выпасть.
Девчушка уже клевала носом. Я подошёл к ней ближе, взял за плечи и приложил её голову к бронежилету.
– Вот так. Попробуй немного прикорнуть.
Она подняла голову и обеспокоенно посмотрела на меня.
– Может, всё-таки вздремнёшь, а я покараулю?
– Спи, пигалица! – улыбаясь, прикрикнул я, – Я что, собака, чтобы тут на полу разлечься?
– Я не пигалица, – тихо сказала она откуда-то из глубин разгрузки, – мне уже пятнадцать.
– Всё равно спи, тебе сейчас нельзя клевать носом. Ничего не бойся и закрывай глаза, я держу тебя.
– А тебе никуда не надо? – спросила девочка, подавляя зевок, – Тебя не ждут?
– С этим потом, спи лучше, пока я рядом. Потом разбужу тебя, будешь меня стеречь.
Прежде, чем я закончил говорить, до моего слуха долетело её слабое мерное дыхание. Совсем вымоталась, бедняга, и откуда в таком чуде столько отваги?
Пока девочка спала, на меня накатила дрёма. Мысли бродили по странным дорожкам, переплетались, скакали по ассоциациям. И, кажется, в меня постепенно проникали её сны. Они были яркими и мягкими, как весенние ручьи.
Сквозь закрытые веки предо мной расстилались золотые поля и мягкое небо, залитое от края до края нежным светом. Оно было таким осязаемым, таким густым, что, казалось, до него можно было дотронуться рукой, как да парного молока. А затем погрузиться в него целиком и полной грудью вдохнуть….
Слишком всё это реальным казалось по сравнению с тем, что осталось там, по ту сторону взгляда. Броня, которая сковала моё сердце всё это время, теперь казалась слишком тяжёлой и тесной.
И, глядя на это сопящее у меня на груди существо, я понимал, почему.
«Прибыли сапёры», – закряхтела рация.
Девочка открыла глаза и пошевелила головой, уткнувшись в разгрузку.
– Уже пора? – спросила она так, будто вокруг были тёплые простыни, а ей сейчас надо идти в школу.
– Да, – ответил я, – мне нужно идти к своим. Если сюда придут люди, не пугайся, они не сделают тебе ничего плохого. Позже я приду, хорошо?
– Ладно, – девочка протёрла глаза и сладко потянулась, – возвращайся поскорей.
Я кивнул ей, развернулся и вышел вон. Всё то время, пока я спускался по лестнице, меня не покидало чувство, что из моих рук утекает нечто важное. Словно из полупустого рюкзака вытекает долгожданный мир. Хоть я и знал, что война скоро снова будет на пороге.
Посмотрим, что скажут сапёры.
Маленький чистенький джип примостился в тени БТР, вокруг него стояли четверо. Все они спокойно копошились в своём снаряжении и ни на кого не обращали внимания. Их сразу можно было выделить из числа остальных по образовавшейся вокруг них суеверной пустоте.
И одинаково печальным бледным лицам.
Когда я подошёл ближе, они разом развернулись и посмотрели на меня равнодушными глазами ангелов.
– Наверху. Третий этаж, квартира сто один. Она нужна мне живой.
Четверо разом кивнули и продолжили собираться. Рядом со мной материализовался рыжий и сержант.
– Как? – спросил пулемётчик.
– Никак, – ответил я, – подождём ребят.
Сержант шумно затянулся и откашлялся.
– Разведка доложила, – начал он, – что противник в сорока километрах отсюда. К вечеру ждём гостей.
– Ничего, – сказал я, – встретим. Время есть.
– Как знаете.
Сержант бросил сигарету и ушёл, громыхая автоматом. Мы с рыжим стояли, прислонившись к грузовику, и безотрывно смотрели в воронку подъездной двери. Солнце уже давно перевалило за полдень, и в воздухе появились первые признаки прохлады. Небо постепенно омрачалось, и мы с пулемётчиком точно знали, откуда шла та тьма. Мы глядели прямо в её сердце.
Где-то через полчаса из подъездного полумрака показался сапёр.
Один.
Когда я увидел его лицо… я знал, что он скажет. Ещё до того, как он приблизился к нам.
– Неизвлекаемая.
Все нервы оборвались разом, время остановилось, реальность упала. А я остался, подвешенный в пустоте.
– И ничего нельзя сделать? – спросил рыжий.
– Мне жаль, – ответил сапёр.
Я почти не разбирал звуков, смотрел только на него. Он стоял передо мной с опущенными крыльями. Тот, кто всегда входит во тьму и превращает её в свет. Тот, кто вытащил из мрака ни одно заблудшую душу, в том числе и моих дьяволов тоже. Тот, кто несёт жизнь.
Он стоит передо мной и искренне старается не глядеть мне в глаза.
Меня хватило на один кивок, бессловный, как сама истина.
Ни один вариант не годился. Мы все знали, что нужно делать.
С трудом я оторвал ноги с места и отправился в дом. Навстречу мне вышли три сапёра, один за другим, печальные и очень уставшие. Только теперь я заметил, как они на самом деле похожи. Бледные, с потускневшими голубыми глазами.
Последний, самый младший из них, остановился и посмотрел на меня. В его взгляде читался вопрос, на который я не мог ответить. Поэтому молча положил руку ему на плечо и лёгким толчком отправил к остальным. Знаю, вы сделали всё, что могли, именно это хуже всего.
Огненный взгляд рыжего до костей прожигал мне кожу со спины.
Путь по лестнице растянулся на века. При каждом шаге с меня лепесток за лепестком облетала надежда.
Я рисую пылью на зеркале,
Сколько ещё я таких шагов смогу вынести?
Я рисую пылью на зеркале,
Да, на черном, на исковерканном,
Достаточно, чтобы не простоять у двери до скончания времён. Я переступил порог.
Я рисую пылью на зеркале,
Хотя бы для того, чтобы увидеть ещё раз её. Теперь мы с ней будем видеться часто, каждый раз, как я закрою глаза…
Я рисую пылью на зеркале,
Да, на черном, на исковерканном,
Закопчённом в пожарах прошлого,
Загребая нагар ладошками.
– Я здесь, – сказал я, стараясь скрыть за добротой голоса звериный вой.
– Куда ушли те солдаты? – в её голосе читалось лёгкое беспокойство.
– Они скоро вернутся.
Чистая правда, в конце концов, они всегда возвращаются.
– Ты чего такой грустный?
– А? Та нет, ничего, я всегда становлюсь грустный под вечер.
– М-м, – она с пониманием кивнула, – день заканчивается. И так не хочется его отпускать, да?
Я изо всех сил подавлял желание зажать себе рот.
– Вроде того, – наконец-то нашёлся я, – Как ты?
– Ничего! – весело улыбнулась она, – Солдаты дали мне клубничных жвачек. Вот только…
– Что?
– Странные они какие-то, – пожала плечами девочка, – неживые.
– М-м?
– Ну… – она задумалась, – … они словно нарисованные. И глаза у них… почти как у тебя сейчас. Не обижайся.
– Ничего, – ответил я, – Всё нормально.
Я подошёл и обнял девчушку за плечи, она тут же прильнула к бронежилету и закрыла глаза.
– Спой мне, – сказала она, – Пожалуйста.
– Я знаю мало песен, ты уж извини.
– Всё равно, – она улыбнулась, – Я очень соскучилась по музыке.
Из моих губ невпопад вылетали слова, а сам я всё сильнее и сильнее прижимал её к себе. Часы на руке заканчивали день, медленно, но верно отсекая минуты. Рука тихо открыла кнопку на кобуре…
Я рисую пылью на зеркале,
Да, на черном, на исковерканном,
Закопчённом в пожарах прошлого,
Загребая нагар ладошками.
Нарисую светлое будущее
Воду мутную взбаламутившее,
Нету краски, вот только, белой,
Не закрасить мне погорелое.
В воздухе витал запах клубники, из окна в спину били яркие лучи уходящего солнца. Я чувствовал каждое её движение, каждый стук её сердца, каждые её вздох. Она улыбалась и держала свою руку поверх моей, всё сильнее и сильнее сжимая мягкие пальчики. На груди стрекотала рация, но её заглушали слова песни. Только часы продолжали идти своим ходом. Тик. Так. Тик. Так. Тик. Так. Тик. Так.
Тик.
