Loe raamatut: «Время лечит не спеша», lehekülg 5

10. Доктор Аня

– Ну смотри, – Аня снимает очки и протирает их подолом халата. Не слишком гигиенично, тем более – для врача. С другой стороны, это делает ее более приземленной что ли. Более простой. Человечной. Так кажется, что мы на одном уровне. Хотя, быть может, это хитрый прием, чтобы заставить меня так думать. – Ты вспоминаешь только хорошее, верно? А зачем? Было хорошо? Ну было и было, а теперь прошло. Вернуть ее хочешь? А как ты можешь ее вернуть, это ведь не ты ее потерял. Да не протестуй, мы не в суде, сам же рассказывал, что она два года тебя к себе не подпускала. Два года! Сам понимаешь, сколько времени потерял? А теперь задумайся: разве ты был инициатором вашего разрыва? Это же она, она все обставила так, чтобы ты думал, что ты виноват. Ну ладно, предположим, что она – хороший человек. А с тобой поступила хорошо? Конечно, хорошие люди тоже ошибаются, иногда они поступают плохо. Согласен? Так вот, послушай: с тобой поступили плохо. Ты тоже совершал ошибки, совершенно верно. Но эти ошибки не исправить. Учел их? Постарайся не повторять. Все. Ты пытался измениться? Ты старался подстроиться? Искал компромисс? Ты сколько лет жил для другого человека, помогал ему, старался. Сделай перерыв, подумай: тебе понравилось? Нет? Так зачем ты тогда это делал? И менять себя на угоду того, кого больше нет рядом – незачем. Абсурд! Такой, какой ты есть – таким и нужен. И себе и всем окружающим. Ты только посчитай сколько народу тебя поддерживает и помочь хочет: и родственники, и Глеб, и Влад, и все остальные. А Поля – зачем о ней думать? Откуда тебе известно, может она вообще все себе сама придумала: что приедет в новый город, что будет у нее новая жизнь, что вырвется она из своего окружения, выйдет на новый уровень, получит новый опыт, а может быть и бонусом еще счастливой станет. Ну вот придумала – и пусть там сама со своими придумками и справляется теперь. А у тебя есть ты – и решай свои вопросы, а не чужие. Порешал уже ее вопросы, достаточно.

А с «лишними» мыслями и воспоминаниями тебе бороться не нужно: ведь чем активнее пытаешься забыть, тем активнее они будут вылезать и вспоминаться. Сейчас все продумай, проревись, если надо, тогда с таракашками легче будет договориться.

И самое главное: не надо голодать и лезть в долги, чтобы ко мне приходить. Купи себе еды, подожди зарплату и тогда если надо приходи. Хотя, мне кажется, тебе это уже и не надо совсем.

Аня, такая маленькая Аня в белом халате сидит передо мной, и я еще несколько минут перевариваю информацию, которую она мне выдала. Такая маленькая Аня, вдвое меньше меня Аня, а наполнить меня уверенностью в себе и каким-то незыблемым ожиданием счастья ей удалось буквально за десять минут. Восторг.

Я встаю и с глупой улыбкой направляюсь к выходу, решив, что сеанс окончен. Аня достает из стола пачку сигарет и открывает окно. Видимо, она тоже не возражает против такого развития событий. Я берусь за ручку входной двери, поворачиваю ее, но, постояв так секунды три, поворачиваюсь обратно и говорю:

– Аня, у меня один некорректный вопрос.

Она прикуривает сигарету прямо в кабинете и улыбается. Если она позволяет такое при своем пациенте, это может означать одно из двух: либо мы настолько сблизились, либо официально я больше не пациент. Пожалуй, второе меня устраивает больше.

– Задавай свой вопрос, в конце концов у нас еще пятнадцать минут.

– Скажи, это правда, что у психотерапевтов не бывает счастливых отношений? Вы ведь столько всего выслушиваете от пациентов, наверняка настолько хватает драмы, что своей уже и не хочется?

Аня выпускает дым и начинает смеяться.

– Не знаю, как там у психотерапевтов, но лично у меня три ребенка. И замужем я уже двадцать пять лет. – она смотрит на меня и улыбается. – Ты замечательный человек. Все у тебя будет хорошо. Просто будь собой.

Когда я вышел из клиники в зимний вечер и глотнул ледяного воздуха, я понял, что Аня права. И как специалист права, и чисто по-человечески. И в том, что я не должен меняться для того, чтобы прогнуться под окружающих. Если я кого-то не устраиваю, этот человек волен идти на все четыре стороны, а люди, которых я буду устраивать на сто процентов, найдутся всегда.

И в том она права, что я, вроде бы, не очень плохой человек. Я долгие годы не сомневался, что мы c Полиной оба счастливы. Но могу ли я залезть в голову к другому человеку? Нет. Могу ли я быть уверен в том, что она чувствовала? Конечно нет. Когда мне казалось, что ее что-то не устраивает, я делал то, что она хотела. Я перестал пить, практически все свободное время уделял ей, почти перестал общаться с друзьями, за что не раз получал от Глеба тонну негатива. Я посвятил ей всю свою жизнь, а она осталась недовольна. При этом я сделал все, чтобы сохранить наши с Полей отношения, когда она решила уйти. Видимо, это как в математике: если любую величину помножить на ноль, в итоге получишь ноль. Что бы я ни делал, как бы ни прыгал выше головы, если усилия по достижению цели со второй стороны равны нулю – все бессмысленно.

От радостных мыслей даже идти получилось как-то быстро и легко. Лови, лови момент, Глеб, у тебя все мысли стали раскладываться по полочкам. Аня сказала, что никуда не денутся забавные откаты, когда будет казаться, что все еще можно вернуть, будут моменты, когда будет невозможно избавиться от кома в горле или дрожи в коленях. А еще возможна деперсонализация. Это тоже один из инструментов организма, когда все вокруг происходит будто не с тобой, а с героем кино, на которого ты смотришь со стороны и будто бы не принимаешь в событиях никакого участия. Это пройдет, но можно успеть воспользоваться этим свойством и посмотреть со стороны фильм о самом себе. Забавно.

Я иду по улице и меня занимают грустные мысли.

Склейка.

Я иду по той же улице, но уже улыбаюсь.

Что дальше, что дальше? Что еще упорядочить? Так. Полина мама. Она – старше и опытнее, чем Поля. Она видит ситуацию глазами постороннего человека. И вот ее дочь встречает мужчину, который любит ее, дает крышу над головой, работу. Пожалуй, она считала, что ее дочери повезло, причем крупно. Поэтому ей, скорее всего, стыдно. И это очень приятно.

Склейка.

Лиза. Теперь можно и с ней разобраться.

Тут даже можно долго не раздумывать. Я знаю Лизу всю свою жизнь. Уже лет в пятнадцать мне казалось, что я в нее влюблен. Но почему тогда за столько лет ничего не изменилось? Я дядя взрослый, самодостаточный, и, видимо, если бы было что-то вроде «Ох, судьба моя, судьбинушка, как хочу быть с ней, уж мочи нет никакой», то я бы не рассуждал.

Склейка.

Что мы имеем? Мне нужны отношения? С кем? Иногда вообще возникает отчетливое ощущение, что я борюсь сам с собой: вроде как хочется, но при этом кажется, что Лизу я добровольно упускаю. По какой причине? Слишком рано. Или, наоборот, уже поздно.

Неуместно руководствоваться своими ощущениями в состоянии глубокого нервного расстройства, но раз уж больше ориентиров нет, то и вывод можно сделать только самостоятельно. Меня к Лизе тянет, тянет сильно и практически постоянно. Но не в последнюю очередь – по той причине, что она видит во мне мужчину, а мне этого не хватает, много лет не хватает. И в то же время что-то в ней меня и отталкивает. Пока не знаю, что именно. Блистать догадками рано. В одном я уверен точно: сегодня мне предстоит настоящая холостяцкая вечеринка: я сходил на консультацию, у меня нет срочных дел, я еду к себе домой, где прекрасно проведу отшельнический вечер с книгой или, чего доброго, даже с двумя одновременно. Надо было дожить до тридцати лет, чтобы уловить радость от таких простых и, казалось бы, любому доступных вещей. Наверное, это и есть настоящее счастье.

Склейка.

Мое счастливое лицо, подмигивающее в объектив камеры.

Фанфары.

Затемнение.

Титры.

11. Глеб

– Тебе гораздо лучше, это видно. Тебе же лучше? А то мне видно, а вдруг тебе не лучше? – пытается шутить Глеб. – Да почему ты с подъема-то не бьешь?

Очень холодно. Идет снег, а поле покрыто тонким слоем льда, который еще не успели стоптать шиповки. Несмотря на жуткую погоду, мы приехали на игру раньше остальных. Даже если кто-то умер – это не повод пропускать субботний матч. Я нелепо поддеваю мяч носком, и он улетает не только выше ворот, но и выше оградительной сетки площадки. Глеб хмыкает и отправляется за мячом.

Я в плохой форме. Что может быть хуже: пришел на футбол, а думаешь не о футболе. Ноги то мягкие как вата, то деревянные. Да и после рывка метров на двадцать начинаешь дышать как во время марафона. Наверное, это из-за курения. Ну или из-за нервов. В любом случае, это отвратительно.

Состав команд на субботних матчах тасуется нередко, иногда даже стремительно, но чаще всего неизменны мы с Глебом: даже под ливнем и с высокой температурой мы всегда приезжаем заранее, чтобы немного побить по воротам. А ещё с нами играют все остальные.

«Остальные» – это те, кого полтора часа в неделю мы называем «друзьями», «братвой», а иногда и старомодным «чуваки». Чаще всего эти люди не играют никакой роли в нашей жизни, но на поле каждый из них преображается и внезапно становится либо форвардом, либо вратарём. Остальных позиций не определить: обычно все играют везде. Благо мини-футбол это позволяет.

– Э!

Ёмко. Именно с таким восклицанием Глеб кидает мне мяч. Я ловлю его на грудь и подъемом пробиваю в «девятку».

– Вот бы в жизни так, а! – Глеб даже улыбается. – Обработал – и в ворота. Хотя иногда можно и без обработки. Сразу в цель.

Мы оба начинаем хохотать над двусмысленностью фразы.

В самые тяжёлые моменты жизни кому-то помогает алкоголь, кому-то беспорядочные отношения, кому-то спорт. Мы всегда выбираем футбол. Мы даже познакомились так. На первом курсе я устроился на подработку курьером. В первый же день на утреннем распределении адресов для доставки он подошёл ко мне и сказал: «Привет. Я – Глеб. Ты играешь в футбол? У меня, если случается перерыв, начинаются проблемы. Мне физически плохо без футбола».

Такой заход был обречён на успех.

– Так, сегодня ты в нападении. И не спорь! Слушайся старших! – Глеб абсолютно серьезен.

Когда-то нам казалось забавным, что Глеб старше меня. Если у нас случалось какое-то разногласие, будь то игра в футбол (кому на каком фланге расположиться) или новый альбом Limp Bizkit (раньше было лучше, а это что за песни?!), Глеб всегда напоминал, что он старше. Да, мы родились в один день, но он – на полчаса раньше.

Со временем это преобразовалось из безобидной и незатейливой забавы в полноценное и беспардонное вмешательство в мою жизнь. Я выбираю не ту работу, неудобную машину, недостаточно стройную женщину. Страшно подумать, что было бы, если бы у меня был ребенок и я бы, естественно, совершенно неправильно его бы воспитывал.

Я люблю Глеба, по-настоящему люблю. Но, по крайней мере, я хотя бы не вру людям и ни разу в жизни не изменял женщине. Хотя и в этом я, понятное дело, кругом не прав.

Машины с «остальными» начали появляться на парковке рядом с полем.

– Ты же знаешь. – Глеб приветственно машет Диме, который достает мячи из багажника. Теперь он говорит тихо, чтобы его никто не услышал. – это как с шрамами. Ты порезался, а ранка начинает зарастать почти сразу. Но чем сильнее порез – тем дольше зарастает. Иногда она будет чесаться, иногда – болеть. Когда-то сильно, когда-то не очень. Но не забывай, что у любой раны всегда есть шанс залечиться целиком.

– Особенно если не теребить, не ковырять и не расчесывать. – киваю я.

– Да. Кстати, именно сегодня мне нужен от тебя хет-трик в первой же игре.

12. Лиза

Надо же, самый центр города, а район такой страшный.

Лиза ждёт меня в Diskette Lounge. Я добираюсь до него пешком мимо бескрайней Апрашки. Каждое второе лицо, встречающееся по дороге, напоминает о том, что либо в этом районе пока не закончились девяностые, либо здесь все живет по своим законам, без оглядки на реальность. Я стараюсь не смотреть по сторонам и иду быстро. Весна не спешит в город: с неба сыплется крупа, ветер дует со всех сторон и единственное, о чем я мечтаю – поскорее дойти до дома Карелина и подняться на пятый этаж.

Лифт доезжает до последнего этажа, двери открываются и мне под ноги падает туловище в майке и спортивных штанах. Напротив входа в бар – коммунальная квартира. Я аккуратно перешагиваю через бедолагу, открываю дверь, попадаю в темное помещение, и сразу чувствую знакомое возбуждение: будто дома все уже уснули и можно в тайне от родителей поиграть в восьмибитную приставку, не боясь, что отец в любой момент выдернет вилку из розетки. Лиза сидит за столиком и курит кальян, положив ногу на ногу. На ней короткая юбка и сабо, вышедшие из моды лет двадцать назад, что полностью отвечает атмосфере заведения.

Крыши Санкт-Петербурга за окном выглядят неуместно. В баре фиолетовые стены, на мебели – пиксельные иллюстрации. Неработающие ламповые телевизоры отражают лица немногочисленных посетителей. Лиза смотрит в окно и в ее волосах играют лучи от дискобола. Звучит ретрофутуристический поп. Вряд ли она услышит мой голос, если я обращусь к ней. И лучше не портить беседами этот пугающий ностальгический пейзаж. Ведь обольстительные героини детских компьютерных игр никогда не наделялись способностью говорить.

Меня охватывает странная смесь возбуждения с азартом и вот я уже не понимаю: я хочу наброситься на Лизу и поцеловать ее или срочно поиграть в пинбол.

Сильно хочется курить, но я не шевелюсь, словно боясь разрушить магию момента, и рассматриваю Лизу. Легкий ветер из приоткрытого окна заставляет ее волосы шевелиться. Дискобол продолжает сверкать с одной стороны, а с другой – огни вечернего города отражаются на ее лице. Я пытаюсь понять, пробую почувствовать хоть что-нибудь и с каждой новой попыткой только выстраиваю у себя в голове новые препятствия, которые возникают быстрее, чем я могу опомниться. Рано. Нельзя. Жди. Дыши. Она смотрит на низкое небо хитро, загадочно. Красивая. И очень грустные, усталые глаза. Неужели я уже настолько ее замучил?

Трек внезапно перестает играть. У Лизы очевидно заложило уши от грохочущей музыки. Улучив момент, она с улыбкой поворачивается ко мне и громко говорит: «Верни мне мой 1997». Я громко смеюсь над шуткой. Наверное, даже слишком громко. Настолько громко, что все, кто находится в баре, поворачиваются ко мне, и вот я уже краснею, не понимая, куда себя деть. Сегодня Лиза красива какой-то особенной, северной красотой, которая не каждому придется по вкусу. Если бы мы были в Норвегии, я бы думал, что она норвежка. Но мы в России, а я все ещё краснею. Этот неловкий момент я решаю запить медленным и большим глотком колы, не подозревая, что колу в напиток я так и не добавил, поэтому получаю стакан дешёвого велкам-виски, который ждал меня на столике, залпом.

Через минуту я пытаюсь сконцентрироваться на фотографии на стене. Она черно-белая, и мне кажется, что на ней изображена Полина. Но нет, взгляд фокусируется и это портрет героини старой игры, Guardian Legend. Какой прекрасный момент. Любой, кто бывал в состоянии внезапного алкогольного опьянения, думает, что можно зафиксировать взгляд на предмете и моментально станет легче. Вот она, сладкая иллюзия трезвости: комната прекращает вращаться и кажется, что уже можно встать и выйти на воздух. Но нет, именно в момент мнимой победы над ситуацией я принимаю волевое решение моргнуть, и вот картинка уже потеряна, зато вернулось головокружение. Я в панике ищу малейший намек на изображение на стене, но тщетно. Зато я вижу Лизу и она, вроде бы, что-то говорит. Быть может, смущенная улыбка сработает и сейчас?

Когда мы только познакомились, она точно сработала.

Примерно через два эспрессо, вежливо поднесенные официанткой, я понимаю, что Лиза говорила со мной все это время. Похоже, она меня почему-то успокаивала:

– Ты не догадываешься даже, насколько ты влияешь на жизнь окружающих тебя людей. Ты такой. Смирись. Ты влияешь. В тебе есть кое-что, что подкупает, что нравится людям, поэтому ты влияешь. Сейчас весь смысл в том, чтобы не задумываться о какой-то ответственности и последствиях. Ты думаешь, ты на меня не влияешь? Еще чего! Я подумываю уйти из преподавания в коммерцию. Ну или подстричься. Пока не решила. Ну, где официантка? Хочу заказать шашлык!

– Сегодня ты мастер восточных единожорств?

Я шучу так внезапно и глупо, что эта дурацкая фраза заставляет хохотать нас обоих, как будто доказывая мне, что я все еще на коне, я могу заставить красивую девушку смеяться. А моя степень алкогольного опьянения – вопрос второго, если не третьего плана, поэтому я могу себе позволить фривольность. Ну или сделать вид, что я пьян настолько, что не понимаю, что несу. При этом я все равно стараюсь звучать уверенно, хотя получается и не очень. Может быть в этом потоке сознания смысл вижу только я сам:

– Лиза, я знаю, ты не отдаешь себе отчет, но у тебя сейчас самый крутой момент в жизни. Если ты не забыла, тебе только тридцать, а в некоторых европейских странах это вообще детство.

Откуда у тебя были представления о ярком будущем, однако, не сильно понятно. Делаю ставку на то, что за годы, которые прошли с тех пор, как мы виделись с тобой в последний раз, ты просто забыла, что было у тебя в голове тогда. Хотя, быть может, это просто фигура речи. И я слишком уж копаю.

Да, тебе не двадцать три, не двадцать пять. И поверь, дальше легче не будет, поэтому с этими ощущения надо научиться жить. Будет веселее, прикольнее, тяжелее, грустнее. Будет по-разному. Что не отменяет того, что так, как сейчас, не будет.

Если ты вспомнишь, год назад ты все равно была другой. И два года – тоже другой. И через год ты тоже будешь другой. А через лет пять ты будешь вспоминать это время и помнить лишь о том, что оно прошло. А насколько ты будешь радоваться этому факту, зависит от того, насколько ты научишься в этом жить. Твои слова о том, что надо что-то менять – это не пораженчество. И поверь мне, если ты так рассуждаешь, то живость и веру в себя ты не только не растеряла, но и укрепила. Или даже зацементировала. Потому что, если бы ты не была уверена в себе, ты бы не сидела сейчас здесь рядом с разведенным пьяным мужиком. Если бы в тебе не было желания жить, ты бы не хотела изменить то, что вокруг тебя.

Лиза, ты молодец. И ты справляешься. Вот теперь ты можешь начать сопротивляться моим словам, но я прав, потому что я смотрю на ситуацию снаружи.

К нашему столику неспешно подходит официантка. Я пытаюсь уговорить себя, что мне уже достаточно, ведь на улице все еще зима, и добраться до дома в моем состоянии будет уже нелегко, но глаза предательски фокусируются на бутылке в руках у девушки. Все чаяния о быстром пути домой исчезают.

Лиза зачем-то пытается перехватить бутылку виски из руки официантки, но промахивается, и литр первоклассного «Джека» вдребезги разбивается о наш стол.

– О, скатерть-самогонка. – бормочу я.

Официантка запрокидывает голову и начинает звонко смеяться. На секунду она кажется мне неуловимо похожей на Полину.

Часть 2. Настоящее

1. Глеб

Это лёгкое ощущение, которое сравнимо только с опустошающим чувством выполненного долга; когда ставишь другу песню исполнителя, который тебе сильно нравится. В такие моменты совершенно неважно, о чем тот поет, чем вы заняты или какой месяц на дворе. Бас-гитара вступает атональным слэпом, и ты поглядываешь краем глаза на друга будто пытаясь понять: нравится ему песня или нет. Выглядит это так, словно ты принес выполненную работу своему вечно недовольному боссу и пытаешься выцыганить себе его расположение или хотя бы внеочередной выходной. И тут он начинает кивать в такт, притоптывать ногой, слегка улыбаться и мяч, казалось бы, на твоей стороне, но вот он поворачивается к тебе и с широкой улыбкой констатирует: «Полное дерьмо». И тебе уже неважно, говорит он это в шутку или всерьез. Твою песню не оценили, а вместе с ней всю твою работу и твою ничтожную, никчемную жизнь.

– Ты растрачиваешься направо и налево. – Глеб деловито чешет бровь. – Почему бы не сэкономить? Оставь себе хоть немного. Помни: богат не тот, кто много зарабатывает, а тот, кто мало тратит.

«Ты абсолютно не прав», – думаю я.

– Ты абсолютно прав, – говорю я вслух.

Глеб явно доволен собой. Он прав. И, раз он не скрывает своей радости, значит сейчас последует история. А раз Глеб доволен и собирается рассказать историю, значит это будет история о девушке.

– Ира подошла ко мне, положила голову на плечо. Я смотрю, а у нее волосы аж деревянные от лака. Вся пыль мира в них застряла. Какой-то кошмар. Смотрю на нее, обнимаю, руки помнят, а в голове только одна мысль: «Нет, нет, нет» – и я начинаю ее целовать.

Глеб вернулся к своей бывшей. То есть не той бывшей, которая была до Наташи, а той бывшей, что была его любовницей еще до его нынешней любовницы. Как женщины на такое решаются?

– А вообще у нее на уме только одно: выпить смузи, одеться в стиле кэжуал, назначить конфколл и отправиться на митинг.

– Ты вот сейчас на каком языке говорил? Что это значит?

– Откуда я знаю, что это значит. Да и какая разница, если она обещала после этого митинга пригласить меня к себе домой.

Ещё два года назад Глеб зеленел от одной мысли, что кто-то заводит себе юных знакомых, будто надеясь сохранить свою молодость. Как же быстро можно превратиться в то, что сам ненавидишь. Главное – вовремя это заметить. Чтобы успеть не разочароваться.

– Ты выбираешь женщин как будто не себе, а кому-то другому, – внезапно перемещает Глеб фокус разговора на меня. А может быть он почувствовал, что я вот-вот начну рассуждать о том, что ему неприятно.

– Я выбираю женщин не которые нужны мне, а которым нужен я в определенный момент их жизни.

– Не знаю, на чем основана моя уверенность, но я точно знаю, что настанет такой день, когда ты вполне искренне скажешь своей бывшей спасибо за то, что она свалила. Может быть это произойдет завтра, а может и через пять лет. Во всяком случае, в моей голове это уже свершившийся факт. Да и вообще не вижу смысла так разбазариваться из-за обычной бабешки, которая после стольких лет невнятной семейной жизни даже уйти достойно не смогла.

Разговор явно приобретает поворот, который не устраивает уже меня. Весна. Мы сидим на скамье в парке 300-летия Санкт-Петербурга. Тепло, но со стороны залива то и дело дует холодный ветер, напоминающий о недавно отступивших холодах. Я пытаюсь отвлечься от темы разговора и наблюдаю за девушкой, которая проезжает мимо нас на роликах. На ней зимняя шапка и пуховик. Для полной картины не хватает только зимних сапог. Я на секунду представляю себе, как она натягивает ролики на каблуки.

– Все очень плохо, но не покидает ощущение, что самое плохое все еще впереди.

– Когда уже ниже падать некуда, остается только один путь – назад вверх.

– Знаешь, мне иногда кажется, что я общаюсь не с живым человеком, а со сборником цитат.

Странно. Глебу это сравнение, кажется, понравилось. Он загадочно улыбается.

– Странно, – говорю я вслух. – Почему я не могу один? Я же мог. Почему я не могу опять?

– Точно. Тебе срочно нужна тетка, которая будет вскрывать тебе мозг и тянуть из тебя деньги, попутно пытаясь тебя переделать. Когда ты уже поймешь, что нельзя вымогать то, что дается даром? Одиноко – звонишь мне. Одиноко – едешь к Лизе. Кстати, почему ты опять начал ее избегать?

– Да потому что даже когда она рядом, я все равно думаю о Полине.

– Серьезно?

– Серьезно.

– Связаться с ней не думал? – Глеб так пристально наблюдает за девушкой на роликах, будто именно ей я должен был позвонить.

– Почему-то представлялось, что она сама наберет меня и начнет говорить. И спросит, как дела. Придумал целый диалог. Скажу правду. Она скажет, что ей жаль, а я отвечу, что я ей не верю. А она парирует: «Твое право». А я ее обзову. Скорее всего, мысленно. И ничего не сработает. И буду сидеть я в своем СПб печальный, а она у себя там с испоганенным настроением. Представляешь, я реально до сих пор думаю, что могу испортить ей настроение и не хочу этого. Если это любовь, то я страшно не хочу ее любить.

Глеб закуривает очередную сигарету. В последнее время мне кажется, что он стал курить даже больше, чем я.

– Знаешь, – он выпускает дым и выдерживает пафосную паузу. – Если бы вы прожили лет двадцать, и она нарожала бы тебе детей, терпела бы твои… ну не знаю… адюльтеры, пьянство или какую-нибудь еще хрень, а потом устала бы от этого всего, и с корнем вырывая тебя из сердца, решила бы расстаться с тобой, тебе бы обязательно все сказали: борись за нее. Потому что за таких стоит бороться. А за игрушечную иллюзию игрушечного брака – зачем? Прости, если резко, но, кажется, настоящим все было только для тебя.

Девушка на роликах, засмотревшись то ли на меня, то ли на Глеба, наезжает на камушек, лежащий на ее пути, и падает плашмя в нескольких метрах от нас. Это плохой знак.

– Бойся юной красоты, – Глеб говорит тихо, и я не понимаю, кому он адресует эту фразу. Он выбрасывает сигарету точно в урну, встает и походкой важного человека направляется в сторону девушки. Бьюсь об заклад, уже завтра она будет смеяться над его шутками на их первом свидании.