Loe raamatut: «Исцеленные. Вселяющие надежду истории необъяснимого выздоровления»

Font:

Я посвящаю эту книгу Рейчел Энн Дональдс, неиссякаемому и чудодейственному источнику ярких красок в моей жизни, а также тем, чьи истории еще не были услышаны

CURED

The Life-Changing Science of Spontaneous Healing by JEFFREY REDIGER, M.D.

Введение
Распаковка черного ящика медицинских чудес

Есть два способа быть обманутым. Один из них – верить в то, что не является истиной. Другой – отказываться верить в то, что ей является.
Серен Кьеркегор

В 2008 году будущее Клэр Хейзер представлялось очень предсказуемым. К 63 годам она приспособилась к ритму своей жизни, со всеми ее взлетами и падениями. План, который она набросала себе на ближайшие годы, воплощался именно так, как она задумывала. Дети давно стали самостоятельными, внуки росли здоровыми и счастливыми, и дела у Клэр с мужем шли хорошо. Большую часть своей жизни они прожили в Портленде, штат Орегон, наслаждаясь мягкими дождями, видами ярко-зеленых парков и зданий из красного кирпича. Все это время Клэр выполняла задачи администратора в сфере здравоохранения, сидя за столом над кипой бумаг, под светом флуоресцентной лампы.

Клэр и ее муж обожали Портленд, но мечтали провести остаток жизни на Гавайях, для чего годами строили планы и откладывали деньги на переезд. Однако в какой-то момент все, что казалось Клэр стабильным, пошатнулось. Тревожные и в то же время несвязанные симптомы – нарастающая тошнота и колющая боль, расползающаяся по животу, – заставили ее обратиться к врачу. Обеспокоенный доктор порекомендовал Клэр записаться на компьютерную томографию. Лежа под томографом, закинув руки за голову и стараясь спокойно дышать, миссис Хейзер надеялась, что аппарат не обнаружит ничего опасного в ее теле. Тем не менее сканирование показало небольшое образование в поджелудочной железе, около двух сантиметров в диаметре. Биопсия разрушила последние надежды на положительный исход – опухоль была злокачественной. Это был рак. Диагноз Клэр – «панкреатическая аденокарцинома». Неизлечимая форма рака поджелудочной железы.

Слово «рак» в нашей культуре обросло многочисленными страхами и воспринимается как гораздо более опасное заболевание, чем любое другое. Однако истина заключается в том, что виды рака отличаются друг от друга в возможности излечения и вероятности наступления ремиссии.

Рак необязательно смертелен, а люди, имеющие злокачественную опухоль, часто умирают по независящим от нее причинам. Некоторые виды рака прогрессируют медленно, но неумолимо; другие со временем усиливаются, а затем на несколько лет отступают. Многие формы смертельны, если не предпринимать каких-либо действий по борьбе с ними, но при этом поддаются лечению – хирургическому вмешательству, химиотерапии или лучевой терапии. Определенные виды рака могут даже пройти самостоятельно! Однако есть и те, что не поддаются лечению, и единственная поддержка, которую может получить такой пациент, – это паллиативная помощь, заключающаяся в ослаблении одного из симптомов. Впрочем, существуют формы заболевания, которые развиваются на пересечении этих категорий и имеют различные степени тяжести.

К сожалению, панкреатическая аденокарцинома – самая стремительно развивающаяся разновидность рака, в большинстве случаев приводящая к мучительному летальному исходу. Ежегодно этот неутешительный диагноз слышат 45 000 человек в Соединенных Штатах, и вдвое больше – в Европе. Большинство пациентов умирает, не прожив и года после постановки диагноза. Это четвертая по частоте причина смерти от рака как у мужчин, так и у женщин, и, судя по прогнозам, вскоре она поднимется до третьего места.

Другими словами, аденокарцинома поджелудочной железы – это смертный приговор. Вопрос не в том, умрете ли вы от этой болезни, а в том, как скоро это случится. Почему же этот вид рака так часто ведет к летальному исходу? Причина в том, что на ранних стадиях заболевание не имеет выраженной симптоматики. Рак прогрессирует тихо, незаметно. К тому моменту, как начинают появляться первые признаки – потеря аппетита, веса, боль в спине, а также слабое пожелтение кожи и глазных яблок, – болезнь становится непобедимой. На этом этапе рак дает метастазы в другие органы. Лечение может длиться до конца жизни, но подавляющее число больных раком поджелудочной железы (96 %) умирают в течение пяти лет. Жизнь многих прерывается даже быстрее: оценка выживаемости после постановки диагноза составляет от трех до шести месяцев, с учетом активного лечения. По этим меркам Клэр повезло – врачи пообещали ей целый год жизни.

Будущее, которое она рисовала в своих мечтах, – сад, Гавайи, спокойная и счастливая старость в компании супруга – рухнуло в одночасье. Рак пронесся как ураган, разрушив все ее надежды.

Клэр пришлось прождать целых две недели, чтобы встретиться с хирургом после обследований. Ее семья и друзья были в ужасе, когда услышали, что ждать встречи с врачом придется так долго, ведь речь шла о самом быстро прогрессирующем виде рака. Разве не нужно было вырезать опухоль как можно скорее, не теряя драгоценного времени? Каково Клэр было жить с мыслью, что все эти дни болезнь внутри нее прогрессирует и, возможно, распространяется, поражая другие органы? Однако Клэр была рада этой передышке. Ей нужно было вновь почувствовать почву под ногами. После постановки диагноза все вокруг казалось ей причудливым сном. У ее жизни вдруг появилась конечная точка, как будто поезд, до этого мирно следующий по железнодорожному пути, был готов сорваться в пропасть с резкого обрыва. Это казалось нереальным. К тому же Клэр не покидало ощущение, что врачи относятся к ней как к коробке, содержание которой нужно внимательно проверить и рассмотреть, а затем передать коллеге. Словно она застряла в какой-то машине, в конвейере, безжалостно перемещающем ее с одной станции на другую, и все было предопределено и неизбежно.

Оказавшись дома, Клэр с головой погрузилась в изучение своей болезни. Она поглощала одну книгу за другой, изучала статьи, сайты, выискивая хоть искорку надежды – то, что врачи могли упустить из виду. Однако многочисленные статьи и форумы не пестрили чудесными историями исцеления, подводя Клэр к выводу, уже озвученному доктором: больные этим видом рака не выживают.

Единственным шансом на выздоровление была хирургическая процедура, называемая операцией Уиппла, которая предполагает удаление не только части пораженной поджелудочной железы, но и желчного пузыря, участков кишечника (двенадцатиперстной и тощей кишки), а также, возможно, части желудка и селезенки. У этой операции отмечаются серьезные побочные эффекты и осложнения. В конце концов, поджелудочная железа выполняет важную функцию регуляции уровня сахара в крови, а процедура предполагает удаление части этого органа. Ферменты поджелудочной железы особенно важны, и сокращение их выработки – а это частое следствие операции Уиппла – может вызвать сильную боль. После хирургического вмешательства пациент, вероятно, испытает не только боль из-за сокращения количества ферментов, но и задержку жидкости в организме, спазмы в желудке, а также мучительное газообразование. Именно поэтому в долгосрочной перспективе Клэр мог поджидать диабет, анемия и проблемы с пищеварением, приводящие к слабости и усталости, наряду с дефицитом витаминов и минералов.

Не в силах уснуть, Клэр подолгу ворочалась в кровати и записывала вопросы, которые планировала задать на встрече с хирургом.

Является ли операция Уиппла единственным из возможных методов лечения? Какова вероятность развития диабета или паралича желудка после проведения этой процедуры? Смогу ли я когда-нибудь нормально питаться? Буду ли испытывать боль? И если буду, то как долго? Сколько времени займет реабилитация? Пройдет ли когда-нибудь усталость, о которой я снова и снова читаю в книгах и статьях? Сколько раз за свою карьеру вы проводили эту процедуру? Как часто операция Уиппла проводится в этой больнице? Каковы были результаты этих операций?

Результаты, как признался хирург на встрече, были неутешительными. Клэр ценила его честность и прямолинейность, ведь она сама попросила его быть откровенным. Врач рассказал, что при величине опухоли в два сантиметра аденокарцинома поддается резекции, а это значит, что ее можно оперировать методом Уиппла. Это было единственным шансом Клэр на выздоровление, хоть процедура и являлась рискованной, долгой, несовершенной и давала сомнительные результаты. Врач достал свой хирургический атлас и открыл раздел, описывающий методологии Уиппла – настоящую энциклопедию различных подходов, позволяющих собрать все воедино после того, как вас разобрали на части.

– Видите, сколько существует вариантов проведения операции? Вы понимаете, что это означает? – хирург внимательно посмотрел на Клэр. – Это значит, что простого способа решить эту проблему не существует.

Врач рассказал ей, что операция может длиться до восьми часов. Он также добавил, что если у Клэр есть склонность к инфаркту или инсульту, то они наверняка случатся на операционном столе. Статистические данные разнились – согласно некоторым источникам, шанс умереть во время удаления аденокарциномы был равен всего 2 %, в то время как авторы других статей утверждали о его близости к 15 %. Хирург заверил Клэр, что даже в случае успешной операции шансов прожить долгую жизнь и вовсе нет – у Клэр будет в лучшем случае лет пять, и это с пятипроцентной вероятностью. Большинство людей с этой формой рака умирали в течение обозначенного периода вне зависимости от того, проводили им операцию Уиппла или нет.

Онколог вмешался, заметив, что шанс прожить еще лет пять все же равен 20 %, и врачи принялись спорить.

– Послушайте, – наконец сказал хирург, – некоторые врачи будут пытаться продать вам эту процедуру, но мне не нужны ваши деньги, и доказывать вам мне нечего. Я провел достаточное количество таких операций, чтобы знать все их достоинства и недостатки. Выбор за вами.

Клэр понимала, что он действительно хочет вылечить ее. Ведь он пытался донести до нее правду, лишенную прикрас.

Дома Клэр просмотрела множество видео на YouTube, в которых люди, перенесшие операцию Уиппла, корчились от боли, описывая ужасающие побочные эффекты этой процедуры. Она исследовала статистику выживаемости. Клэр плакала, молилась и спрашивала себя:

– Сколько боли я смогу вынести? Какую боль я готова вытерпеть сейчас, чтобы жить дальше? Со сколькими ограничениями сумею жить? Откажусь ли от походов в горы?

Взвесив все за и против, Клэр решила отказаться от операции. Она не хотела провести остаток жизни в поисках неуловимого, маловероятного исцеления, сидя в кабинетах врачей или ожидая встречи с ними.

– Пусть все идет своим чередом, – сказала она. – Я решила, что буду жить счастливо и с энтузиазмом, сколько бы мне ни осталось.

В 2013 году, спустя пять лет после постановки диагноза и знакомства с мрачными прогнозами, Клэр была госпитализирована с заболеванием, которое, хоть и не имело отношения к раку, требовало проведения компьютерной томографии брюшной полости.

Впервые с тех пор, как Клэр узнала о своей болезни, она могла видеть, насколько та прогрессировала. Находясь в ожидании неизбежной смерти, Клэр так сосредоточилась на жизни, что не замечала, как проходили недели, месяцы и годы. Хотя врачи и не ставили перед собой цели исследовать состояние поджелудочной железы, та сама собой появилась на экранах их приборов. Орган оказался полностью здоровым. Там, где раньше была опухоль, от нее не осталось и следа.

Сбитые с толку врачи провели проверку поставленного ранее диагноза и даже отыскали результаты биопсии, так как были убеждены во врачебной ошибке. Однако диагноз был поставлен верно. Без лечения и операций аденокарцинома поджелудочной железы – самая смертоносная разновидность рака – просто исчезла.

Как это могло произойти? Этого не понимал никто, включая Клэр. Доктора знали, что их пациентка не прибегала ни к одному из способов лечения – операции, химиотерапии или лучевой терапии. В разговоре Клэр призналась, что все же внесла в жизнь определенные изменения, однако ни одно из них врачей не заинтересовало. Они сказали, что ее опыт «не имеет никакой медицинской ценности». Это было то самое чудо, которое случается с одним пациентом из миллиона. Простое везение.

В медицине это называется случаями спонтанной ремиссии. Выздоровление такого плана все еще является для медицины черным ящиком, содержание которого наука так и не сумела изучить.

«Спонтанный» означает «беспричинный», но правда заключается в том, что истинную причину никто и никогда не искал. За всю историю медицины мы почти не использовали инструменты этой строгой науки для исследования чудесных случаев выздоровления от неизлечимых болезней. Здравый смысл подсказывает, что именно эти случаи и следовало бы изучать, ведь тогда люди, возможно, наткнулись бы на более действенные, хоть и менее очевидные, пути к исцелению.

К сожалению, случаи спонтанной ремиссии остаются неисследованной областью медицины. Мы называем их случайностями и исключениями, веря рассказам о том, что они необъяснимы, однако я не склонен использовать подобную терминологию.

Мы можем сказать, что в своих сферах Серена Уильямс и Майкл Джордан – исключительные личности, но в то же время они являются и яркими примерами возможных человеческих способностей. Изучив их приемы и техники, мы сможем понять, как улучшить свои собственные.

В 1968 году на Олимпийских играх в Мехико американский прыгун в длину Боб Бимон пробежал по дорожке и, оттолкнувшись от земли, взмыл в воздух. На записи с соревнования кажется, что он летит, как птица, и лишь в последний момент вытягивает ноги, чтобы приземлиться. Спортсмен побил существующий рекорд более чем на два фута (1 фут = 0,3048 м), шокировав толпу и фактически досрочно завершив соревнование. Свидетели его прыжка в один голос утверждали, что это было невероятно. Кроме того, его результаты были за пределами возможностей измерительного оборудования. Позднее выступление Боба назвали «Скачком столетия».

Спортсмены и ученые тут же бросились выяснять, как он это сделал. На исследования ушло 23 года. И все же, когда подобное случается в области здравоохранения – когда кому-то ставят смертельный диагноз, а человек внезапно выздоравливает, – мы как будто испытываем неловкость. Эти замечательные случаи воспринимаются скорее как угрозы системе, нежели источники вдохновения для нее, а потому остаются неисследованными. Просто загадка. Чудо. Случайность. Исключение. Мы любим развешивать ярлыки, но не объяснять причину явлений.

На протяжении всей истории человечества мы по-разному смотрели на то, откуда берутся болезни и недуги. До недавнего времени – примерно до XIX века – представители большинства культур думали о болезнях как о чем-то, что приходит из потустороннего мира: как о Божьей воле, наказании или проклятии злого духа. Например, если бы вы жили в Древнем Египте, вы носили бы амулет, защищающий от болезней, и смазывали бы порезы и царапины медом (который, к слову, является природным антибиотиком). Если бы вы были больны, врач мог назначить вам вызывание рвоты – теория состояла в том, что, поскольку тело полно проходов, болезнь могла указывать на закупорку, которую следует немедленно устранить. Если бы вам случилось родиться в Древней Греции, вы бы верили, что человеческое тело состоит из элементов, которые должны находиться в равновесии. Болезнь тогда была признаком нарушения баланса, который надлежало немедленно восстановить, а потому больные посещали древнегреческие асклепионы – храмы исцеления, где достигали катарсиса (очищения), а также получали терапию сном. Медицинская помощь тогда представляла собой смесь физических и духовных процедур под бдительным оком Асклепия – бога исцеления.

И хотя практика медицины во многих древних культурах в значительной степени опиралась на магию, религию, суеверия, астрологию и кровопускание, ученые в то время все-таки совершали важные открытия. Они углубляли знания по анатомии, теории болезней и здоровья. Путем наблюдений, проб и ошибок разрабатывались методы лечения травм и болезней, часто с помощью лекарственных растений, ставших предшественниками современных фармацевтических препаратов. Однако истинное происхождение самой болезни продолжало ускользать от врачей/врачевателей. Откуда она взялась? Почему выбрала именно этого человека, а не другого? Ученые все чаще замечали, что многие болезни возникали из-за грязной воды и сточных вод, и что поддержание личной гигиены, чистоты городов и источников воды было важным аспектом безопасности, хотя в то время люди и не понимали, почему именно.

В 36 году до н. э. римский ученый Марк Теренций Варрон опубликовал свой первый труд по сельскому хозяйству – практическое руководство для земледельцев. В разделе с правилами содержания домашнего скота он предостерегал от разведения животных вблизи болот, ссылаясь на теорию о том, что «некоторые мелкие животные, незаметные человеческому глазу, размножаются там и переносятся воздухом, после чего проникают в тело человека через рот и нос и вызывают болезни, от которых сложно вылечиться». Предположение интересное, но доказать его в то время не представлялось возможным.

Только в 1546 году вышла в свет книга итальянского врача Джироламо Фракасторо, которая называлась «О контагии, контагиозных болезнях и лечении». В ней детально описывалась теория о том, как крошечные, быстро размножающиеся болезнетворные «семена» – то есть микроорганизмы – передаются от человека к человеку при прикосновении или посредством воздуха. Научное сообщество тепло приняло эту теорию, но доказательств, подтверждающих концепцию ученого, все еще не было. В конечном итоге теория отошла на второй план, а после и вовсе была забыта. И лишь в 1860-х годах французский химик Луи Пастер, придумавший процесс уничтожения патогенов, который до сих пор носит его имя – пастеризацию, окончательно доказал теорию о микробах. В дополнение к тому, что это был огромный шаг для медицины в целом, его открытие сформировало в людях отношение к здоровью и болезням, основанное на принципе избавления от патогенов. Возможно ли, что мы настолько сосредоточились на этой миссии, что стали упускать другие способы восстановления здоровья?

Врачей учат игнорировать личную жизнь человека, чтобы проникнуть в глубинные признаки и симптомы болезни, которые присутствуют у людей с конкретным заболеванием. Фокус на патологии ограничил наш взгляд, из-за чего мы обращаем внимание на то, чего не хватает, вместо того, чтобы видеть и принимать во внимание все правильное, наполняющее жизнь человека. Это приводит к тому, что мы совершаем смертельные ошибки на пути к исцелению.

Мы лечим саму болезнь вместо того, чтобы лечить человека, упускаем историю его жизни, которая изобилует подсказками и откровениями о том, как лучше всего направить его к выздоровлению. Мы зацикливаемся на симптомах, а не на причинах их происхождения, назначая лекарства, которые маскируют проявления болезни, вместо того чтобы проводить длительную и глубокую работу по укреплению иммунитета и жизненной силы. Мы настаиваем на сортировке болезней по типу их отношения к изменениям в сознании или в теле, но не стараемся понять взаимосвязь недугов, которую можно обнаружить в большинстве случаев.

Наконец, мы отбрасываем в сторону все истории о чудесных выздоровлениях, которые не вписываются в нашу парадигму «один симптом – одно лекарство». Основываясь на собственном опыте, я готов утверждать, что большинство людей, работающих в сфере медицины, наблюдали случаи необъяснимого исцеления. Мы не знаем, что о них думать, поскольку они не вписываются в нашу картину мира, а потому откладываем их в долгий ящик, пока совсем о них не позабудем. Если мы и возвращаемся к ним, то лишь поздно ночью или за чашкой кофе на сестринском посту, но всегда очень тихо, лишь в мыслях. Мы не знаем, как объяснить такие случаи, избегаем их огласки, опасаясь насмешек коллег, и не доносим их до пациентов, даже если они страдают той же болезнью. Не хотим давать ложную надежду.

Впервые я столкнулся с подобным случаем 17 лет назад, едва окончив ординатуру и только-только начав карьеру психиатра. В то время я согласился на две должности – в больнице МакЛина (McLean Hospital) и в Гарвардской медицинской школе, а также открыл небольшую частную практику. Давление было невероятным. Я чувствовал, что просто обязан проявить себя и как врач, и как профессор.

Я встретил Никки, медсестру из отделения онкологии в Масс Дженерал¹, когда она пришла на совместный прием со своим взрослым сыном. Ей диагностировали рак поджелудочной железы, и она искала поддержки, чтобы справиться с этой новостью.

Вскоре после этого она сообщила, что берет бессрочный отпуск. Ее здоровье ухудшилось до такой степени, что она больше не могла работать. Никки была измучена и неумолимо худела. Она запланировала поездку в Бразилию, в крошечный городок под названием Абадиания, чтобы навестить местного целителя, так как перепробовала все, что могла предложить ей западная медицина, и решила, что терять ей нечего.

Через две недели после ее отъезда в моем офисе раздался телефонный звонок. Это была Никки, она звонила из Бразилии.

– Вы просто обязаны сюда приехать, – сказала она, – кажется, я выздоравливаю. И я вижу то, во что сложно поверить.

Она рассказывала мне историю за историей. То, что произошло с людьми, о которых она говорила, было больше похоже на старые добрые сказки о том, как парализованные начинали ходить, а слепые обретали зрение. Одна женщина, больная раком молочной железы, почувствовала, как из ее груди вышло «черное облако», как только целитель до нее дотронулся, и опухоль тут же уменьшилась. Никки писала мне из Бразилии в течение нескольких месяцев, но я отказывался туда ехать – работа в больнице и ведение занятий отнимали все мое время. Впрочем, основная причина была в недоверии к рассказанным ею историям. Я списывал исцеление тех людей на временные улучшения, а также на неточные или ошибочные диагнозы.

Когда Никки вернулась, я с удивлением обнаружил, что она не только выглядела здоровее, но и на самом деле чувствовала себя лучше. Она наслаждалась жизнью, снова ела стейки (ее любимое блюдо) и салаты. Время, проведенное в Бразилии, придало ей сил. Она сказала, что вновь почувствовала себя способной как дарить, так и получать любовь. Проблемы с контролем ситуации, которые мучили ее прежде, решились, и она чувствовала себя энергичной и радостной. Качество ее жизни резко возросло по сравнению с тем, каким оно было на момент отъезда. Но, к сожалению, ее история закончилась не так, как у Клэр. Честно говоря, так заканчивается большинство подобных историй. У Никки случился рецидив, и менее чем через год она все же скончалась от рака. Перед смертью она снова призвала меня расследовать то, что случилось с ней и продолжает происходить там, в Бразилии.

Я читал в научных журналах, что истинные случаи спонтанной ремиссии очень редки и встречаются примерно в одном случае на 100 000. Эти цифры повторялись снова и снова во многих статьях, и от них всегда веяло неоспоримой истиной. Я решил отследить, откуда были взяты эти данные. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил, что они были попросту выдуманы, а затем, принятые за правду, перепечатывались из статьи в статью.

Когда я погрузился в собственное исследование как современных, так и исторических примеров спонтанного исцеления, я был потрясен тем, что обнаружил. За последнее столетие количество и частота сообщений о таких ремиссиях постепенно увеличивались, как правило, с резким всплеском после значительных конференций, книг или появления громких историй в средствах массовой информации. В начале 1990-х годов Институт ноэтических наук начал собирать воедино все случаи спонтанной ремиссии, когда-либо описанные в медицинской литературе. В базе данных «Спонтанная ремиссия: аннотированная библиография» [1], выпущенной им в 1993 году, было задокументировано более 3500 ссылок в 800 журналах. Однако официально опубликованные статьи оказались верхушкой айсберга. Во время первого выступления, в котором я затронул тему спонтанной ремиссии и того, что мы, как врачи, можем из нее извлечь, я задал вопрос коллегам: многие ли из них были свидетелями истории выздоровления, которая казалось невозможной с медицинской точки зрения. Зал тут же запестрил поднятыми руками. Когда я спросил, сколько людей описали эти случаи и опубликовали свои наблюдения, стало ясно, что этого не сделал почти никто.

Дело не в том, что спонтанные ремиссии – редкое явление, а в том, что культура осуждения мешает нам увидеть ее истинные масштабы.

Сколько было случаев, которые так и не были опубликованы врачами из-за страха перед насмешками коллег? Занимая должность директора больницы МакЛин, одного из старейших и наиболее уважаемых психиатрических учреждений, я остро это чувствовал. Я не решался публиковать свои наблюдения или искать поддержки в медицинском мире, и все же каждый день видел, как случаи спонтанной ремиссии возникают у моих пациентов, будь то в медицинских, психиатрических учреждениях или в отделениях неотложной помощи. Каждый день я встречался с пациентами с самыми распространенными, но смертельно опасными заболеваниями: раком, диабетом, болезнями сердца, аутоиммунными заболеваниями и заболеваниями легких – главными убийцами западного мира. К тому же все более известным становился тот факт, что эти болезни возникают из-за определенного образа жизни. Я начинал верить, что, если бы мои пациенты могли применить часть стратегий, используемых в случаях спонтанного выздоровления, общее состояние здоровья резко улучшилось бы не только для пациентов, но и для общества в целом. И все же давление, призывавшее меня не отрицать догмы моей профессии, было слишком сильным, чтобы от него избавиться.

В детстве я жил на маленькой семейной ферме в сельской местности Индианы, окруженной широкими полями кукурузы и сои, под огромным куполом неба Среднего Запада. Я рос в семье амишей. Мои родители вышли из этого сообщества, когда мне было около двух лет, но мы продолжали жить по его принципам: разводили скот, выращивали пищу, включая мясо и пшеницу, а мама шила всю нашу одежду. Телевидение, радио, большинство современных удобств и развлечений считались злом, которого следовало бояться и избегать. Для меня это был изолированный, трудный мир. Я вырвался из него сразу, как только смог, уехав в колледж в Уитоне, штат Чикаго. После этого на полгода поехал в Принстон, поступил на медицинский факультет университета Индианы, а затем и в ординатуру в Гарварде. До сих пор помню, как мир, казалось, открылся передо мной – дверь, которая всегда была заперта, широко распахнулась, а за ней обнаружились ветвистые коридоры возможностей. После поступления в университет у меня возникло много вопросов, и я без устали искал на них ответы, стараясь примирить фундаменталистские убеждения моего детства с новыми знаниями и опытом. Однако в Принстоне я не получил ответов, а лишь обзавелся новыми вопросами. Тем не менее от своего профессора я узнал, что сами вопросы не менее важны, чем ответы на них.

– Цель, – говорил он мне, – не в том, чтобы прийти к одному точному ответу, а в том, чтобы улучшить качество ваших вопросов, ведь именно оно определяет качество полученных ответов.

Вопрос – это путеводная звезда. Если верно его сформулировать, он поможет двигаться в правильном направлении.

Когда я поступил в медицинскую школу, здешняя философия оказалась настолько другой, что это было похоже на жесткий удар хлыстом. До сих пор помню, где конкретно находился, когда осознал, что культура медицинского мира была совсем не такой, как я надеялся или ожидал. Я стоял в только что опустевшей аудитории и задавал профессору дополнительный вопрос на тему сегодняшней лекции.

– Просто запоминай материал, – ответил мне профессор, – не задавай вопросов.

Это была фраза, которую мне повторяли снова и снова на протяжении всей моей учебы в медицинской школе: «Не задавай вопросов». Не задавай вопросов? Конечно, студентам-медикам необходимо изучать материал – требуется огромное количество времени и усилий, чтобы создать базу знаний, необходимую для того, чтобы стать врачом. Но для меня эти слова были неприятным отголоском той философии, в которой я был воспитан: догмы не должны подвергаться сомнению.

Запоминание и отсутствие свободы задавать вопросы вынуждают врачей не делать попыток что-либо изменить. В конечном итоге мы становимся соучастниками системы, которая, хоть и дает некоторые заслуживающие доверия знания, но изо дня в день подводит пациентов, упуская многие способы лечения. За 20 лет работы в медицинской системе я повидал немало упущенных возможностей, которые могли быть шансом изменить чью-то жизнь. Пришло время пересмотреть эту ситуацию. Я настолько осмелел, что уже не боялся задавать вопросы и следовать за ними туда, куда их могла привести современная наука, – а затем продвинуться немного дальше.

Не существует клинических испытаний о спонтанных ремиссиях и двойных слепых исследований, которые являлись бы золотым стандартом мира медицины. В настоящее время нет способа контролировать условия, при которых может наступить спонтанная ремиссия, и было бы неэтично проверять какие-либо теории на неизлечимо больных пациентах.

Для исследования этого явления мы должны быть антропологами, детективами и врачами, которые копаются в личных счетах, медицинских записях и доступных в настоящее время научных данных, чтобы собрать воедино кусочки этой головоломки. Данная книга – моя попытка проделать эту работу.

С 2003 года я беру интервью у выживших после диагностирования неизлечимых болезней и изучаю их медицинские карты. Увиденное убедило меня в том, что неожиданное исчезновение болезни реально. Я съездил в лечебные центры Бразилии. Тысячи людей стекаются туда с верой в то, что их можно исцелить, – и гораздо чаще, чем мог бы подумать среднестатистический медик, их надежды оправдываются. Я следил за так называемым целителем в самом сердце Америки и наблюдал, как самочувствие моих пациентов неожиданным образом улучшалось. Все это время я боролся с сомнениями и, даже продвинувшись так далеко, все еще от них не избавился.

1.Массачусетская больница общего профиля.