Loe raamatut: «Детская площадка»

Font:

Моему мужу Стивену Джиллу и нашим любимым детям: Марте, Мэри, Генри, Томми и Джонни

Jane Shemilt

LITTLE FRIENDS

Часть первая. Правда

События в самом конце развивались поразительно быстро, словно разгорался огромный костер, один из тех, которые так любят дети. Иногда по ночам я снова слышу потрескивание, напоминающее тиканье часового механизма мины. Я готовлюсь услышать грохот и вижу языки пламени. Воздух наполняется запахом гари. Я чувствую обжигающий жар.

Дети все лето плясали вокруг костров в ярких отблесках огня и кричали, как безумные. Мы не вмешивались и наблюдали за ними издалека, куда пристальнее следя друг за другом. В те долгие жаркие месяцы мы распаляли себя, иссушенные и чего-то ждущие, и ни о чем не догадывались до тех пор, пока не стало слишком поздно.

Прежде я думала, что правда – очень простая вещь. Что она может быть только одна, цельная и необходимая, как, скажем, свет или вода. Теперь я знаю, что она многослойна и некоторые из ее слоев прозрачнее, чем другие. Если внимательно присмотреться – чего мы не делали, – сквозь верхний слой можно разглядеть лежащую под ним тьму. Он вроде корки льда над водой в глубоком пруду.

Ева не солгала. Она сказала полиции, что любит своих детей и счастлива в браке с Эриком. Все было именно так и являлось верхним слоем правды. Однако она не упомянула о том, что недостаточно внимательно следила за детьми, и ни слова не обронила о своем романе. Не рассказала, как расстроилась Соррель, и что не выслушала дочь как следует. Но я не думаю, что она скрывала это намеренно. Она не разглядела правду, хотя та маячила перед ее глазами.

И Мелисса – дизайнер, жена и мать, прятавшаяся за этой идеальной внешней оболочкой. Мы не смотрели вглубь почти до самого конца, а тогда уже ничего было не изменить.

Дети… Ну, им никогда не приходило в голову сказать нам правду. Вероятно, они даже не понимали, что лгут. Они просто выживали. Мы все скользили по тонкому льду. Никто не смотрел в лежавшую под ним глубину, и это было довольно глупо, если учесть, что случилось.

День, когда все завертелось, начался для всех нас одинаково: полным солнца, жизни и надежд. Без малейшей мысли о плохом.

Глава 1. Май

Ева

Ева печет на кухне хлеб. Ее руки замешивают и мнут тесто, придают ему форму и бросают на горячий противень. Эти звуки будут проникать сквозь потолок к кроваткам, где спят дети. Они запомнят звонкие шлепки и запах, свет, льющийся сквозь занавески, – ощущение безопасности и покоя. За открытыми окнами сад смыкается с лесом, отблески солнца играют в высокой траве. Воздух уже пронизан теплом. Ева делит тесто на шарики, а остатком заполняет форму для выпечки. Достает рогалики и выкладывает их на подставку.

Все готово: книги, стопки бумаги, карандаши для каждого ребенка и бирки с именами, написанными ярко-синими чернилами: Поппи, Изабелла, Блейк. Она бросает взгляд на висящие над раковиной свидетельства: Ева Пембертон, бакалавр начального образования (с отличием). Сертификат размером поменьше значит гораздо больше: это диплом, дающий право на обучение детей с дислексией. Курс, который она прошла онлайн в этом году ради Поппи.

На кухню заходит Эрик. Он тянется за рогаликом, который исчезает почти мгновенно.

– Волнуешься?

Ева передвигает лежащие на столе карандаши, пока те с легким стуком не сбиваются в кучку.

– Немного.

– Надеюсь, оно того стоит.

Он целует ее, чуть царапая щетиной щеку, и поправляет прядку волос за ухом.

– Тебе не стоило заставлять себя и ввязываться в это. Поппи отлично помогут и в школе, нужно лишь время.

Ева качает головой, отодвигается и ставит чайник на плиту.

– Время работает не в ее пользу. Если чувствуешь себя дурочкой, имеют значение каждый день, каждая минута. Я должна попытаться ради нее. Возможно, это кажется каким-то чудачеством, но…

– Нужно делать то, что велит тебе сердце.

Эта его любимая фраза обычно помогает. Эрик улыбается жене. Он почти не изменился с тех пор, как они встретились двенадцать лет назад. Сад тогда еще принадлежал отцу Евы, и молодой ландшафтный дизайнер выравнивал там клумбы и сажал деревья. Глаза Эрика такие же небесно-голубые, как тем жарким июньским утром, за неделю до ее выпускных экзаменов. Она лежала в бикини на пледе и что-то записывала. Наверху, на залитой солнцем веранде, был самый разгар коктейльной вечеринки ее родителей; в убежище Евы, спрятанное за клумбой с розами, долетали гомон голосов и звон бокалов. Ева слышала, но не отвечала на зов матери, тонко маскирующей свое нетерпение вежливым тоном. Эрик едва не налетел на нее.

– Какое совпадение, – сказал он, опуская на землю тачку. – Я тоже ненавижу вечеринки.

Когда родители умерли и настало время дележа, ее брат выбрал акции, автомобили, яхту и скаковых лошадей. Еве хотелось простора, и она унаследовала виллу в Греции, окруженную оливковыми деревьями, и дом, в котором выросла, этот самый, с двумя акрами зеленых насаждений между шоссе и железной дорогой. Ей нравилось ходить босиком по кухне, пока дети резвятся в саду, то и дело забегая в дом. Матери вечно не хватало на нее времени, та была слишком занята друзьями и светскими приемами. Ева решила, что у ее детей будет нормальное детство, хотя, как заметил Эрик, до этого было еще очень далеко. Теперь большинство матерей работают. Чтобы полноценно заниматься детьми, нужно научиться лавировать. Что ж, это она и пытается сделать.

Втайне она задается вопросом, не унаследовала ли Поппи дислексию от Эрика. Тот поздно начал говорить, да и потом не отличался многословием. Ее отцу нравилось молчание Эрика, оно его успокаивало. Старик каждый вечер гулял с ним по саду, потягивая вино и указывая трубкой на лес, на засаженные кустарником склоны, на полузаросший пруд рядом с пастбищем, по которому бродили ослы. Размякнув от выпитого, он обнимал Эрика за плечи. Однако когда через три быстро пролетевших месяца тот попросил руки Евы, отнесся к его предложению настороженно. Он посоветовал дочери подождать, но та не сомневалась, что ей нужен именно этот мужчина. Тогда ей хотелось покоя, а не слов; чуткого мужа, сада, детей.

Эрик рывком открывает окно и смотрит на раскинувшийся за лугом лес.

– Деревья следует проредить.

– Не надо, они прекрасны и так.

Ева обнимает мужа и опускает голову ему на плечо. Ей нравятся мягкая густая листва и переплетающиеся ветви, которые скрывают от глаз железную дорогу. Деревья отбрасывают сплошную тень и создают заповедные уголки, где могут играть дети, которые должны иметь возможность хотя бы на время скрыться от родителей, хотя Эрик с этим и не согласен.

– Могу по дороге подбросить Соррель до школы и завезти Эша в садик, – предлагает он.

– Сейчас каникулы. Школа и садик закрыты. – Ева поднимает голову с его плеча. – Только не говори, что ты забыл.

Эрик не отвечает, он ее не слушает и что-то прикидывает, скользя взглядом между лесом и лугом. Ему хочется обустроить японский сад. По его мнению, ландшафт должен иметь форму, желательно симметричную и хорошо упорядоченную.

Ева убирает руку.

– Ты обещал присмотреть за Соррель и Эшем, помнишь?

– Обещал, если буду здесь. – Он качает головой, уголки его губ опускаются, взгляд становится виноватым. – Нам только что предложили контракт на вырубку леса в Хрустальном дворце, но с условием, что мы сделаем все быстро. Я бы с радостью взял их обоих с собой, но это небезопасно.

Ева закрывает глаза, призывая себя к терпению. Эрик мог бы рассказать о своих планах и пораньше, но она не рассердится. Только не сегодня – этот день должен стать для детей идеальным. Таким же безупречным, как безоблачное небо над садом и теплый солнечный свет, который уже проникает в окна кухни. Не надо раздражаться.

– Хорошо, они останутся и присоединятся к остальным, когда я закончу урок. – Ева перекладывает бумаги на маленький столик. – Я предупредила Мелиссу и Грейс, что Соррель и Эш иногда могут присутствовать на занятиях. Это совсем неплохо – считается, что малыши оказывают успокаивающее действие на детей с дислексией и придают им уверенности.

– Значит, я прощен?

– Остается надеяться, что они не станут возражать. – Ева выпрямляется и смотрит на лес, представляя детей, играющих вместе после занятия, и их смех, доносящийся до нее через открытое окно.

– Не уверен, что стоит выводить их из дома, – говорит Эрик, проследив за ее взглядом. – Как бы не пришлось сообщать Полу, что его дочь потерялась. Он не из тех, кто прощает.

– Здесь Далвич, дорогой мой, а не джунгли Амазонки. – Ева гладит мужа по щеке. – Если тебя это успокоит, я попрошу Игоря прокосить дорожку через луг. Так за ними будет легче наблюдать.

– Я сделаю это сам. Все, что угодно моей принцессе.

Шутливый поклон. Эрик не любит, когда она просит о помощи его коллегу.

Они познакомились, благоустраивая местный парк. В то время Игорь жил в хостеле и зарабатывал чем придется, чтобы посылать деньги своей семье в Польшу. Эрик предложил ему работу и жилье в старом коттедже для прислуги, пустовавшем уже несколько лет. Они стали отличной командой: Эрик придумывал и планировал, а Игорь выполнял его указания. Это был крупный мужчина со скуластым лицом бульдога и той же непоколебимой преданностью во взгляде.

По каменному полу расположенной перед кухней веранды бухают тяжелые шаги.

– Легок на помине.

Эрик исчезает, чтобы побеседовать с Игорем. Ева протягивает через окно рогалик и кружку с кофе; Игорь кивает, принимая их. Его лицо наполовину скрыто огромной бородой, кепка низко надвинута на глаза. Он редко заговаривает с Евой: то ли от стеснения, то ли из-за природной замкнутости – она так и не поняла.

– Кто здесь принцесса?

Появляется Поппи, принарядившаяся для этого дня в расшитый блестками красный жакет, извлеченный из ящика с карнавальными костюмами. Она подслушивала за дверью, любимая старшая дочь с толстыми золотисто-каштановыми косами, веснушчатым носом и покрытыми синим лаком ногтями на пальцах ног. Ей одиннадцать, но хочется выглядеть на шестнадцать.

– Конечно же, ты, драгоценная моя.

Ева пытается ее обнять, но Поппи хватает рогалик и бросается к двери. Ева с легкой грустью смотрит ей вслед: прежде дочь позволяла себя обнимать. Тогда она так крепко прижимала детей к себе, что в переплетении рук и ног трудно было определить, где проходят границы между ее и их телами. Поппи исчезает, а в кухню вваливается споткнувшаяся о ноги сестры Соррель. Она привыкла падать и быстро вскакивает на ноги. Ей шесть, она точная копия Поппи, только уменьшенная, более округлая, растрепанная и мягче характером.

– Можно мне рогалик и Эшу тоже? – лепечет она. Ее язык то и дело вязнет в широких щербинах между зубами.

– Конечно, можно, моя малышка, – отвечает вернувшийся за ботинками Эрик. Он поднимает дочь и подносит к столу. Нахмурившись и глубоко вздыхая, Соррель выбирает рогалики и берет по одному в каждую руку. Когда ее опускают на пол, она бесшумно выходит на цыпочках, чтобы не потревожить дремлющего у плиты щенка лабрадора по кличке Ной.

Эрик качает головой:

– Завтракать следует за столом, Ева.

Ева уносится мыслями наверх, где ее дочки перешептываются, натянув на головы простыню, и мусолят рогалики, то и дело роняя крошки. Просочившееся сквозь ткань розовое солнце играет на их лицах. Они наверняка затащили в постель и Эша.

– Следует просто оставить их в покое, – отвечает она.

– Дети нуждаются в порядке.

Эрик завязывает шнурки. К этому давнему спору они периодически возвращаются уже несколько лет.

– Они нуждаются в свободе, – бросает Ева вслед мужу, но тот уже закрыл дверь и топает в своих тяжелых ботинках по гравийной дорожке. Ничего страшного – она позволяет детям оставаться на улице часами, когда его нет дома. Не мешает играть, пока не стемнеет или холод не загонит их в дом. Они носятся по саду, словно забавляясь ее тайным подарком. Она дарит им детство, о котором мечтала, но не имела сама.

Упавший с подставки рогалик пролетает сквозь роящийся пылинками солнечный луч. Ева заглядывает в холодильник: там морковь, небольшие сэндвичи и домашняя пицца. Она достает масло и клубничный джем и, слегка порезав палец ножом, намазывает их на еще теплый тост. Опирается локтями о подоконник и слизывает кровь, прищурив глаза, как греющаяся на солнце кошка. Перед ней раскинулся сад, возле дома кивают огромные головы голубых гортензий, у боковой стены рядом с подъездной дорожкой красуются кусты лаванды и роз. По полю гуляют ослики, дальше тянется луг с высокой травой, за ним виднеются деревья, заметно выросшие с тех пор, как она была ребенком. Их тень гуще и тянется дальше, чем прежде. Пока она смотрит, лес шевелится от легкого ветерка, будто дрожа от нетерпения встретиться с детьми.

Мелисса

Мелисса целый час занимается в спортзале, который устроила у себя в подвале. Сначала кросс-тренажер, затем гребной тренажер – без остановки, до тех пор пока потные руки не начинают соскальзывать с ручек. После она со всех сторон рассматривает отражение своего тела в запотевших зеркалах ванной: бедра обрели мягкую округлость, плечи выглядят упругими и жилистыми. Проводя бритвой вдоль линии бикини, она неправильно выбирает угол и повреждает кожу. Кровь стекает в воду, обагряя мыльную пену. Мелисса смотрит на струйку, словно та не имеет к ней никакого отношения. В тридцать пять ты еще молода. Всегда найдется, что попробовать: занятия с личным тренером, новую диету. Она поднимается из ванны, надевает махровый халат, босиком шлепает на кухню и ждет, пока закипит чайник, положив ладонь на оконное стекло точно посередине между металлическими краями рамы. До предела разводит пальцы и рассматривает руку как произведение искусства. Промежутки между пальцами формой напоминают ножи, рядом с сухожилиями виднеются впадинки, некоторые из синеватых вен похожи на рубцы. Кончики пальцев дрожат.

Вскипевший чайник наконец щелкает, и Мелисса отворачивается от бьющего в лицо света. Солнце уже нагревает изогнутые линии из кирпича и гравия в пейзаже за окном. Ландшафтный дизайнер предупреждал о важности световых потоков и фокусных точек, но Пол сделал по-своему, и результат оказался не из лучших. Она заваривает ромашковый чай и несет чашку в кабинет, где просматривает электронные письма. Архитектору требуются эксклюзивные жалюзи для его зимнего сада в Далвиче. После нужно будет заказать настенную роспись для квартиры в Челси. Капризные клиенты хотят, чтобы Мелисса была наготове, когда бы они ни позвонили. Ее стол завален компьютерными проектами их кухни, однако они уже два раза возвращали эскизы и вряд ли придут к единому мнению. Она раскрашивала большие листы бумаги, чтобы примерить к стенам их квартиры нежно-желтый и огненно-оранжевый цвета – цвета счастья, хотя есть подозрение, что на самом деле эти люди далеко не так счастливы. Как и мы, думает она, глядя на яркие оттенки. Как я.

Тишину нарушает легкое постукивание. Она потуже затягивает пояс халата и поднимается в гостиную. Ее рано проснувшаяся дочь сосредоточенно работает на ноутбуке, усевшись по-турецки на кожаном диване. На ней пижамные штаны и короткая жилетка, обтягивающая уже заметную грудь. Мелисса прислоняется к двери, замерев от гордости и тревоги. Тринадцать лет. Она пытается вспомнить свои тринадцать, но это время размыто в ее памяти пережитыми страданиями. Постоянные насмешки отца по поводу ее детской полноты привели к фанатичной решимости похудеть. Голоданием и физическими нагрузками она довела себя до последней черты. Ее дважды увозили в больницу. Выздоравливала она медленно и так и не пришла в себя до конца. Теперь она отчаянно желает, чтобы Иззи осталась такой, какой была с самого рождения: счастливой или по крайней мере довольной жизнью, а не затюканной, как мать. И это пока получается. Похоже, комплексы – последнее, чем может страдать ее дочь.

– Привет, зайка.

Иззи вздрагивает и резко захлопывает крышку ноутбука. Она поднимает глаза, ее симпатичное лицо искажает злоба.

– Ты что, не можешь постучать? – Она так и пышет яростью. Привычное чувство вины охватывает Мелиссу и накрывает с головой, словно накатившая гигантская волна. Смешно, ведь она не сделала ничего плохого.

– Это гостиная, Иззи. Общее пространство.

– Где папа?

– Прилетает в три часа. Когда ты вернешься, он уже будет дома.

Голубые глаза Иззи вспыхивают.

– Вернусь откуда? Что ты еще придумала?

– С занятия с учительницей, женой папиного ландшафтного дизайнера. Вы познакомились, когда они приходили к нам на обед. Она тебе понравилась.

Иззи подпрыгивает, ноутбук с грохотом падает на пол.

– Да что с тобой такое? Сейчас же каникулы. Зачем ты это делаешь?

– Успокойся, дорогая. Нужно разобраться, как лучше тебе помочь…

– Зачем притворяться, что эта затея для меня, когда на самом деле для тебя? Ты хочешь от меня избавиться, чтобы спокойно поработать. Какое убожество!

Изабелла бросает в мать подушку, но та попадает в вазу, которая опрокидывается и разбивается о мраморный пол. Девочка тянется за другой.

– Кроме тебя, там будут еще двое ребят, – быстро произносит Мелисса.

Подушка опускается.

– Сколько им?

– Дочке Евы одиннадцать, а мальчик, кажется, ее ровесник. – Мелисса смотрит на Иззи и торопливо добавляет: – Иногда с вами будут оставаться и младшие дети Евы. Девочке шесть, а малышу – два года.

Иззи прищуривается.

– Ты, наверное, шутишь.

– Все будут смотреть на тебя снизу вверх, ты станешь главной.

Иззи задумывается. Никто из одноклассников не ждет ее у ворот школы, Мелисса неизменно находит ее в конце дня одиноко стоящей, прислонившись к ограде. Если у нее появляются друзья, то очень ненадолго. В кино или по магазинам она ходит только с отцом. Вероятно, ей очень хочется с кем-нибудь подружиться.

– Сколько ты мне дашь, если я соглашусь?

– Что «сколько»? – не понимает Мелисса.

– Я хочу сто фунтов, – нетерпеливо заявляет Иззи.

Ее дочь не может выглядеть как-то иначе. Густые белокурые волосы; яростный синий взгляд; сильное и крепкое тело; длинные ноги, грациозные, как у жеребенка. Дислексия куда лучше, чем анорексия. Забавно, что оба эти слова звучат так приятно. Будто имена девушек, красивых девушек.

– Пятьдесят.

За все приходится платить. Цена за согласие Иззи невысока; в последнее время дочь стала очень злой. Учителя говорят, что виноваты фрустрация, обычно сопровождающая дислексию, и переходный возраст, конечно. Иззи нашли репетитора и организовали дополнительные занятия в школе, но пока особых результатов нет. Мысли проносятся в голове Мелиссы, как автомобильные потоки на многоуровневой развязке. Иззи права: она сможет закончить работу, если дочь будет чем-то занята. И даже успеет на пробежку.

Иззи улыбается, словно прочитала мысли матери. Наверное, так и есть.

– Годится, – соглашается она, мягко роняя подушку на пол.

– Это на Колледж-роуд, нам понадобится минут десять, чтобы дойти пешком, – говорит Мелисса.

Они могли бы поболтать по дороге. Иззи хоть немного открылась бы. Мелисса представляет себя вместе с ней, словно на рекламном плакате уик-эндов: мать и дочь идут по парку с цветами, держась за руки и смеясь. Наслаждаясь особым временем их единения.

– Пешком? – ужасается Иззи.

– Хорошо, я подброшу тебя на машине.

Мелисса делает шаг вперед и крепко обнимает дочь, несколько мгновений вдыхая чистый аромат ее волос. Иззи согласилась поехать – и это главное, больше она ни на чем не будет настаивать.

– Высади меня, не доезжая до их дома, – требует Иззи, чуть отстраняясь. – Я же не малышка, которую надо сдавать с рук на руки.

Мелисса послушно кивает и удаляется на кухню. С Евой она поболтает, когда приедет забирать Иззи после занятий.

Недавно обустроенная кухня располагается в подвале рядом со спортзалом. Серые бетонные стены идеально выровнены. За дощатыми дверьми скрывается небольшая кладовка с полками. Темная мраморная плита на рабочем столе сделана на заказ. В углу тихонько гудит огромный холодильник. Пол относит старые вещи в сарай, он предпочитает все новое. Он постоянно что-то меняет на кухне – мебель или технику. Говорит, что для архитектора очень важно идти в ногу с современными тенденциями в дизайне. Время от времени он показывает дом клиентам. Двойные двери в дальней стене ведут в мощеный дворик, за которым начинаются изогнутые линии ландшафтного сада.

Смуглая молодая женщина в черном одеянии до щиколоток моет пол и что-то негромко напевает. Ее симметричное лицо обрамляет хиджаб. Кошка по кличке Венера отпрыгивает с дороги и принимается играть со шваброй, тряся белыми лапками. Лина родом из Сирии, прежде она работала у коллег Пола, архитекторов, уехавших в Америку, и получила отличные рекомендации. Когда бизнес Мелиссы по дизайну интерьеров стал набирать обороты, семье понадобилась помощница, которая присматривала бы за домом и готовила. Лина живет в обновленной мансарде. Мелиссе уж и не вспомнить, как она раньше обходилась без нее. Девушке, должно быть, около двадцати, хотя из-за просторной одежды и неизменной косметики на лице точно определить невозможно. Пол платит Лине наличными, по субботам приглашая к себе в кабинет. Похоже, ее это устраивает. Лина поднимает глаза и приветливо машет рукой. Мелисса растроганно улыбается. Эта невысокая молчаливая служанка ей близка, иногда даже ближе, чем дочь. Они проводят вместе довольно много времени. Мелисса делится с ней своими мыслями. На прошлой неделе Лина работала допоздна, прибираясь в шкафах. Пол был в отъезде. Мелисса присела за стол с бокалом вина и позволила себе немного поболтать. Лина выслушала и коротко коснулась рукой ее плеча. Мелисса не уверена, что Лина понимает все до конца: по-английски говорит она плохо. Но слушает внимательно, словно союзница. Ее присутствие успокаивает и даже исцеляет Мелиссу, хотя Пол наверняка рассмеялся бы, скажи она ему об этом.

– Превосходно. – Мелисса оглядывает сверкающую кухню. – Спасибо, дорогая. Про цветы не забыли?

Лина кивает. Выжимает швабру и убирает ведро в кладовку. Она ничего не забывает. Белые лилии, особый сорт без запаха, который предпочитает Пол, доставят позже.

– Что с ужином?

Лина снова кивает. Она приготовит его любимую тушеную говядину и поставит ее в холодильник.

– Вы просто ангел. И как мы справлялись до вашего появления?

Мелиссе хочется обнять Лину, но она не решается.

Щеки Лины заливает румянец. Она ставит на стол овсянку, миски, приборы и вазочку с цветами.

– Возьмите выходной, – в порыве благодарности говорит Мелисса. – Иззи уедет, а я намерена поработать. К возвращению Пола все готово. Вы заслужили отдых.

Лина встречается с коренастым бородатым мужчиной, немного угрюмым с виду и постарше нее. По вечерам он ждет ее на улице. Сегодня они смогут провести весь день вместе. В знак признательности Лина склоняет голову. Мелисса возвращается в гостиную. Иззи все так же таращится в ноутбук.

– К тебе Венера в гости, а я собираюсь немного поработать до нашего отъезда.

Мелиса легонько бросает кошку на колени дочери, и та начинает поглаживать мягкие ушки своего питомца.

Грейс

– Черт! Черт, черт, черт!

Грейс толкает стекло. Заклинившая рама подается с третьей попытки, и Грейс царапает ладонь об острый край. Спрыгивает с табуретки в ванной и держит кровоточащую рану под струей холодной воды, которая, стекая по руке, попадает на новую белую блузку и рукав аккуратного черного жакета.

– Проклятье!

Администраторы должны выглядеть безупречно, но переодеваться уже некогда да и не во что. Она спотыкается о ботинки Мартина, которые тот бросил на пороге гостиной.

– Да чтоб тебя!

Грейс отдергивает шторы, и в комнату врывается солнце. За окном безоблачное, обманчиво голубое английское небо. С тринадцатого этажа видно далеко. Мартин беспокоился, что тринадцать – несчастливое число. «Не до жиру», – бросила она в ответ. Чарли вид нравится. Отсюда она смотрит на бегающих по огородам лис, в сумерках их изящные силуэты скользят между рядами кустов фасоли. Блейк мечтает о собственном участке, но тогда ему понадобится помощь, а лишнего времени у Грейс нет. Вечерами ей удается выкроить всего десять свободных минут, а если повезет – то полчаса, не больше. Этого хватает лишь на то, чтобы вытащить толстую красную тетрадь из тайника на верхней полке, где она лежит под стопкой купленных в Зимбабве поваренных книг, и, борясь с усталостью, тайком написать несколько строк.

С дивана доносится приглушенный стон. Мартин уснул на спине, накрыв голову подушкой. Рядом с ним дымится переполненная пепельница, на столе – шеренга пустых пивных бутылок, по полу разбросаны бумаги. Когда Грейс прищуривается, очертания Мартина превращаются в силуэт животного – зверя из саванны, без признаков жизни, брошенного в кузов грузовика ее деда, который на рассвете въезжает в деревню. Кровь капает в пыль. Надрываются петухи. Из труб поднимается дым. Это было далеко и давно. До успехов и неудач. Глубоко в душе ее муж – все тот же молодой студент с горящими глазами. Английский паренек, с которым она переехала в чужую страну. В квартире наверху хлопает дверь – жильцы отправляются на работу. У них с Мартином много лет назад все началось с такого же звука хлопнувшей двери.

Было поздно, большинство посетителей уже, пошатываясь, вывалились на усеянные ухабами улицы Хараре. Пустые бокалы и кружки громоздились на столах в клубах табачного дыма. Дверь в бар распахнулась, грохнув о стену, и сразу захлопнулась. Послышались шаги, на стойку со стуком поставили что-то тяжелое.

– Мы закрылись. – Грейс стояла спиной к стойке и подсчитывала выручку в кассе.

– Черт, не повезло! Может, хоть стакан воды?

Этот голос был словно из радио. Так говорят чистокровные белые родезийцы из высшего общества, олицетворение всего того, что ненавидели ее дед и бабушка. Грейс повернулась, чтобы рявкнуть на вломившегося и выгнать вон, но поверх рюкзака на нее смотрело забрызганное грязью улыбающееся лицо. Таких веселых и живых глаз она не видела ни здесь, ни где-то еще, если уж на то пошло. Она взяла из холодильника бутылку пива и протянула гостю.

– За счет заведения. Только быстро. – Вернулась через пять минут и спросила: – Все?

– К чему спешить? – Он подал ей пустую бутылку.

– Я же сказала, мы закрыты. – И добавила, потому что он продолжал улыбаться, а из его рюкзака торчали книги: – У меня скоро экзамен.

– Какой?

– Английский. На следующей неделе. Чтобы получить аттестат.

– Понятно. – Он достал из рюкзака книгу и положил на стойку. «Большие надежды» Диккенса. – Читала?

Уловка, чтобы заинтересовать ее и завязать разговор, как он позже признался. Ей нравился этот роман, поэтому она кивнула. Он бросил на стойку «Миддлмарч» Джорджа Элиота – она снова кивнула. Потом они сидели на улице рядом с парковкой. Он рассказал, что учится на последнем курсе в Оксфорде, специализируется на английской литературе. Они до рассвета проговорили о книгах, которые прочитали, о своих тайных мечтах о писательстве. Взошло солнце, ослепительное и жгучее, как сегодня. Будущее сверкало всеми красками радуги, как припаркованные рядом с ними машины.

Грейс проводит рукой по седеющим волосам мужа и отворачивается, давая ему поспать еще пять минут. Дети раскинулись в кроватках, рты полуоткрыты, руки – в разные стороны. Придя домой после вчерашней смены, она нашла детей сидящими у телевизора с остекленевшими глазами и до отвала наевшимися пиццы и чипсов. Мартин обнимал их за плечи и делал вид, что позволил это для их удовольствия, а не из-за собственной лени.

Чарли просыпается от ее прикосновения и соскальзывает с кровати, аккуратно перебирая руками и ногами. Блейк неуклюже переворачивается и, ворча, как щенок, падает на пол. Они оба знают, что лучше не спорить, и несутся в ванную, толкая друг друга локтями. Трудно представить, что эти жизнерадостные дети скоро вырастут и оправдают свои имена: Чарли в честь Шарлотты Бронте (выбирала Грейс), Блейк в честь Уильяма Блейка (выбирал Мартин). Грейс тащит детей на кухню и смотрит, как они поглощают молоко, сок и овсяные хлопья.

– Мне точно надо ехать? – хнычет Блейк, вбирая голову в плечи. Грейс зарывает пальцы в его пышную африканскую шевелюру и осторожно потягивает, заставляя поднять глаза.

– Да.

– Почему?

Ей не хочется повторять это снова: одиннадцатилетний мальчик должен писать лучше, чем его девятилетняя сестра; в его возрасте уже бегло читают; он не виноват, что отстает, но надо стараться; она заплатила за курс, который нашла в соцсети, пусть не такие большие, но с трудом заработанные деньги.

– Потому. – Грейс разжимает пальцы и указывает на дверь. – Одевайся.

– А мне можно поехать? – Чарли толкает Блейка плечом, тот в ответ пинает ее ногой. Грейс разнимает их.

– Ну пожалуйста, – протяжно хнычет Чарли, дергая Грейс за руку.

– Можешь потом заехать за ним вместе с папой.

– Ты сказала, у них есть собачка. И ослики.

– Я заплатила, чтобы занимались с Блейком, а не нянчились с тобой.

– А как же другие дети? Там есть маленькие мальчик и девочка. Я могу помочь присмотреть за ними. Мисс Говард говорила тебе, что я хорошо лажу с малышами.

Чарли помогает присматривать за младшими учениками на продленке. Это правда, учительница упоминала, что для своих девяти лет она очень расторопна и исполнительна, а также добра, особенно по отношению к малышам. Грейс смотрит в горящие надеждой большие карие глаза дочери.

– Я передам твои слова Еве, но она наверняка уже договорилась с кем-то другим. Посиди в машине, пока я ее расспрошу, хорошо? Не хочу, чтобы ты выкручивала ей руки.

Чарли победно вскидывает кулачок.

– А теперь одеваться, – велит Грейс обоим.

Мартин потягивается на диване и зевает, не открывая глаз.

– Мы уезжаем. Чарли с нами, но ты пока не уходи. Возможно, я вернусь и оставлю ее с тобой.

– Ух ты. – Мартин открывает глаза, его лицо становится шире, когда он улыбается. – Шанс провести день в одиночку. Можно сходить в библиотеку. Седьмая глава никак не подвигается. – Он шарит по столу в поисках часов.

Писательство. Для него это курение, кофе, чтение газет, просмотр фильмов, обеды в пабе. А для нее – жевание бумаги, чтобы не заснуть, мучительный поиск правильных слов, изнеможение на следующий день. Она подбирает с пола рубашку и разбросанные носки Блейка и сует их в стиральную машину.

– Я полон благодарности. – Мартин смотрит на жену. – Ты это знаешь, так ведь?

Благодарность – это легко: она почти ничего не стоит. Он влюбился в ее энергию, которой теперь злоупотребляет. Грейс открывает большую банку из-под печенья, стоящую на сушилке за чайником, и достает из груды монеток десять фунтов, которыми заплатит за парковку. Кладет деньги в кошелек и сражается со сломанной молнией на сумке.