Loe raamatut: «Голоса из окон: Петербург. Истории о выдающихся людях и домах, в которых они жили», lehekülg 4
Особняк Набоковых (1902, Гуслистый)
Большая морская ул., 47
«У будуара матери был навесный выступ, так называемый фонарь, откуда была видна Морская до самой Мариинской площади. Прижимая губы к тонкой узорчатой занавеске, я постепенно лакомился сквозь тюль холодом стекла. Всего через одно десятилетие, в начальные дни революции, я из этого фонаря наблюдал уличную перестрелку и впервые видел убитого человека: его несли, и свешивалась нога, и с этой ноги норовил кто-то из живых стащить сапог, а его грубо отгоняли; но сейчас нечего было наблюдать, кроме приглушенной улицы, лилово-темной, несмотря на линию ярких лун, висящих над нею; вокруг ближней из них снежинки проплывали, едва вращаясь каким-то изящным, почти нарочито замедленным движением, показывая, как это делается и как это все просто. Из другого фонарного окна я заглядывался на более обильное падение освещенного снега, и тогда мой стрелянный выступ начинал подыматься, как воздушный шар. Экипажи проезжали редко…»33
Проходя по Большой Морской улице мимо трехэтажного особняка, облицованного серым и розовым песчанником с мозаичным фризом из переплетеных тюльпанов и лилий в глаза бросается тот самый «фонарь» в материнском будуаре – эркер на втором этаже особняка. Именно к этому окну, на котором и сейчас оригинальная медная фурнитура, прижимался маленький Володя Набоков, приходя по утрам поздороваться со своей матерью Еленой Ивановной в ее роскошный будуар, в интерьере которого до сих пор сохранилось основное убранство, в том числе и вензели в виде переплетенных букв «ЕН».
Большая Морская улица, 47
Елена Ивановна была здесь полноправной хозяйкой – этот особняк подарил ей к свадьбе отец, золотопромышленник Иван Рукавишников. Молодая домовладелица лично следила за ходом работ, давая указания гражданским инженерам Гейслеру и Гуслистому по выбору декора и материалов – так, например, Елена настояла на серо-розовом цветовом решении фасада, отвергнув предложение архитектора облицевать верхние этажи палево-желтым кирпичом с терракотовыми украшениями, что сделало бы дом более пышным и красочным. Выбор растительных орнаментов в декоре был продиктован царившей в то время модой на стиль модерн – помпезные сандрики и колонны было решено заменить бирюзовым полем с золотой каймой, внутри которого мозаикой выложены яркие цветы. В средней части фасада в углублениях можно найти девять камнетесных цветков шиповника, а карниз «поддерживают» пальмовые ветви. Даже водосточные трубы украсили витыми ветками каштана, а на воротах красовались одуванчики.
Молодожены, 28-летний сын министра юстиции, юрист Владимир Дмитриевич Набоков, которого отличали «ясный ум, верное, благородное сердце и большая русская душа, управляемая твердой волею и привычками воспитания»34 и 21-летняя Елена переехали в этот особняк сразу же после покупки, еще на этапе ремонта и перестройки. Пока велись работы над дворовыми флигелями – конюшней, прачечной, ледником – на свет появились один за другим с разницей в год два сына – Владимир и Сергей, а по завершении всех работ над главным фасадом и интерьерами – дочь Ольга. Семья прожила в особняке 20 лет, обзаведясь за это время еще двумя детьми – Еленой и Кириллом, крестным отцом для которого стал старший брат, 13-летний Владимир.
Окна по соседству с «фонарем» – окна прилегающей к будуару затянутой шелком и отделанной резным красным деревом спальни матери семейства. Именно там 10 апреля 1899 года и родился первый ее ребенок, будущий писатель четыре раза номинированный на Нобелевскую премию, Владимир Набоков.
«Я там родился – в последней (если считать по направлению к площади, против нумерного течения) комнате, на втором этаже – там, где был тайничок с материнскими драгоценностями: швейцар Устин лично повел к нему восставший народ через все комнаты в ноябре 1917 года»35.
Владимир прожил в этом доме первые 18 лет своей жизни, до самой революции, болтая на трех языках, обсуждая с матерью общий для них мир синестезии (восприятия вещей разными органами чувств одновременно – так, Елена видела звуки, а Владимир ощущал цвета букв), меняя английских учителей и гувернанток, играя в шахматы с отцом, выезжая летом в любимое загородное имение Рождествено, где когда-то состоялось счастливое знакомство родителей.
Бессменный швейцар Устин, который еще в детстве ловил Володе бабочек, оказался предателем и долгое время передавал тайной полиции сведения об отце семейства, Владимире Дмитриевиче (он был лидером партии кадетов), и заседаниях, проходивших в этом доме.
К моменту февральского переворота 1917 года Владимир-старший находился в гуще политических событий и несколько месяцев занимал должность управляющего делами Временного правительства. За бурными днями, когда открылось «уродливо-свирепое лицо анархии»36, политик наблюдал из этих окон – из любимого «фонаря» своего сына.
«К вечеру Морская – насколько можно было видеть из окон, в особенности из боковых окон тамбура, выходящего на улицу и дающего возможность обозревать ее до „Астории“, с одной стороны, и до Конногвардейского переулка, с другой, совершенно вымерла. Начали проноситься броневики, послышались выстрелы из винтовок и пулеметов, пробегали, прижимаясь к стенам, отдельные солдаты и матросы. Временами отдельные выстрелы переходили в оживленную перестрелку. <…> Телефон продолжал работать и сведения о происходившем в течение дня передавались мне, помнится, моими друзьями. В обычное время мы легли спать. С утра 28 февраля возобновилась сильнейшая пальба на площади, а также в той части Морской, которая идет от лютеранской кирки к Поцелуеву мосту. Выходить было опасно – отчасти из-за стрельбы, отчасти потому, что с офицеров начали срывать погоны, и уже ходили слухи о насилиях над ними со стороны солдат. Часов в 11 утра (может быть, даже раньше) под окнами нашего дома прошла большая толпа солдат и матросов, направляясь к Невскому. Шли беспорядочно и нестройно, офицеров не было. В эту толпу, по-видимому, стреляли… Как бы то ни было, под влиянием ли выстрелов (если они были), или по каким-либо другим побуждениям, эта толпа начала громить „Асторию“. Оттуда начали к нам являться „беженцы“: сестра моя с мужем – адмиралом Коломейцовым, потом семья целая, с маленькими детьми, приведенная знакомыми английскими офицерами, потом еще другая семья наших отдаленных родственников Набоковых. Все это кое-как разместилось у нас в доме»37.
После революции швейцар Устин, конечно же, не преминул поживиться за счет бывших хозяев, зная о местоположении всех тайников в особняке. Но многие драгоценности Елены Ивановны удалось спасти, что позволило Владимиру отправиться учиться в Кембридж, а его родителям устроиться в Берлине. И никогда больше не возвращаться на родину.
Уже понимая это, 22-летний Владимир писал из Англии:
В неволе я, в неволе я, в неволе!
На пыльном подоконнике моем
следы локтей. Передо мною дом
туманится. От несравненной боли
я изнемог…
<…>
Влюбленные. В мой переулок узкий
они вошли. Мне кажется на миг,
что тихо говорят они по-русски38.
Список источников
1. Булах А. Г., Абакумова Н. Б. Каменное убранство центра Ленинграда. – Ленинград. Изд-во Ленинградского университета. 1987.
2. Гейслер М. Ф. Перестройка дома № 47 по Морской улице // Набоковский вестник, т. 3, Дорн, 1999.
3. Куприн А. И. Голос оттуда // Согласие, 1999.
4. Ледковская М. Забытый поэт. Кирилл Владимирович Набоков // Новый Журнал. – 1997. – № 209. – С. 277–288.
5. Набоков В. Память, говори / [Перевод С. Ильина; Коммент. С. Б. Ильина, А. М. Люксембурга; Худож. М. Г. Занько]. // Собрание сочинений американского периода: [Пер. с англ.] / Vladimir Nabokov; [Составление С. Б. Ильина, А. К. Кононова]; Фонд поддержки книгоиздания «Петерб. кн.». [Т. 5] СПб.: Симпозиум, 1999.
6. Набоков В. Д. Временное правительство и большевистский переворот / предисл. М. Я. Геллера; обл. М. А. Piуro. – London: Overseas Publications Interchange, 1988.
7. Набоков В. В. Другие берега // Книжная палата, 1989.
8. Набоков В. В. Стихи // Азбука-Аттикус, 2015.
9. Набоков, Владимир Дмитриевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: в 86 т. (82 т. и 4 доп.). – СПб., 1890–1907.
Дом Лисицина (1839, Лукини, Гемилиан)
Рылеева ул., 1 / Короленко ул., 9
«В продолжение недели мне нечего и думать о письме или о каком-нибудь постороннем занятии; вот мой будничный день: утром, как встал, идешь в клинику, читаешь около двух часов лекцию, затем докончишь визитацию, приходят амбулаторные больные, которые не дадут даже выкурить покойно сигары после лекции. Только что справишь больных, сядешь за работу в лаборатории, – и вот уже третий час, остается какой-нибудь час с небольшим до обеда, и этот час обыкновенно отдаешь городской практике, если таковая оказывается, что очень редко, особенно теперь, хотя слава моя гремит по городу. В пятом часу возвращаешься домой порядком усталый, садишься за обед со своей семьей. Устал обыкновенно так, что едва ешь и думаешь с самого супа о том, как лечь спать; после целого часа отдыха начинаешь себя чувствовать человеком; по вечерам теперь в госпиталь не хожу, а, вставши с дивана, сажусь на полчасика за виолончель и затем сажусь за приготовку к лекции другого дня; работа прерывается небольшим антрактом на чай. До часа обыкновенно работаешь и, поужинавши с наслаждением, заваливаешься спать…»39
Улица Рылеева, 1 / улица Короленко, 9
Так в письме к своему брату Михаилу 10 декабря 1861 года описывал свой обычный день выдающийся врач Сергей Петрович Боткин, которому в это время было всего 29 лет, но который уже стал профессором Медико-хирургической академии (сейчас это Военно-медицинская академия имени Кирова). Домой из академии Сергей Боткин приходил сюда, на улицу Рылеева, где в здании, принадлежавшем тогда дочери коллежского асессора Александра Лисицына, он прожил четыре своих первых петербургских года.
В эти двери входили и знаменитые его пациенты. 26-летний композитор Милий Балакирев лечился у Боткина, который тоже был не чужд музыке и любительски играл на виолончели для «восстановления своей мозговой энергии, утомленной работою целого дня»40, от головных болей. Именно здесь осенью 1862 года на одном из субботних вечеров прославленный медик, собиравший в этих стенах ученый, литературный и творческий цвет Петербурга, познакомил его со своим коллегой – химиком и доктором медицины Александром Бородиным, который вошел в кружок Милия, позже получивший известность под именем «Могучей кучки» в качестве музыканта.
В годы жизни Боткина в этом доме лечился у него и Федор Достоевский, страдавший от эмфиземы легких. В этот дом знаменитый писатель пошлет к доктору и нескольких своих героев. Порфирий Петрович, расследующий дело об убийстве старухи-процентщицы в «Преступлении и наказании», придет сюда с симптомами самого автора: «Я, знаете, труслив-с, поехал намедни к Б-ну, – каждого больного minimum по получасу осматривает; так даже рассмеялся, на меня глядя: и стукал, и слушал, – вам, говорит, между прочим, табак не годится; легкие расширены»41. Тем же недомоганием страдает и Ипполит в «Идиоте»: «Тут он вдруг ужасно закашлялся и целую минуту не мог унять кашель. <…>…Чрез две недели я, как мне известно, умру… Мне на прошлой неделе сам Б-н объявил…»42. А герой фантастического рассказа «Бобок» отмечает дороговизну услуг знаменитого доктора:
«– А я, знаете, все собирался к Боткину… и вдруг…
– Ну, Боткин кусается, – заметил генерал.
– Ах, нет, он совсем не кусается; я слышал, он такой внимательный и все предскажет вперед.
– Его превосходительство заметил насчет цены, – поправил чиновник»43.
Художники Крамской, Репин, Шишкин, писатели Некрасов, Салтыков-Щедрин, Тютчев, Герцен были среди пациентов выдающегося врача, слава о мастерстве и чудодейственных лекарствах которого распространилась по всей России и дошла, наконец, до императора Александра II. 38-летний Сергей Боткин был назначен лейб-медиком царской семьи и стал первым доктором русского происхождения, лечившим лично императора.
Из пяти сыновей Боткина двое пошли по его стопам. Сын Евгений стал, как и отец, лейб-медиком царской семьи при Николае II и был расстрелян вместе с ней в 1918 году. Из слуг и сопровождающих, погибших вместе с семьей последнего императора, он единственный был канонизирован.
Список источников
1. А. П. Бородин в воспоминаниях современников / Сост., текстолог, ред., вступ, статья и коммент. А. Зориной. – М.: Музыка, 1985.
2. Архитекторы-строители Санкт-Петербурга середины XIX – начала XX века. Под общ. ред. Б. М. Кирикова. – СПб. Пилигрим, 1996.
3. Белоголовый Н. А. С. П. Боткин, его жизнь и врачебная деятельность. – СПб., 1892.
4. Боткин, Сергей Петрович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: в 86 т. (82 т. и 4 доп.). – СПб., 1890–1907.
5. Достоевский Ф. М. Бобок. – Полное собрание сочинений в 30 т. – Л.: Наука, 1980. – Т. 21.
6. Достоевский Ф. М. Идиот. Текст произведения. Источник: Ф. М. Достоевский. Собрание сочинений в 15 т. Л., «Наука», 1988. – Том 6.
7. Достоевский Ф. М. Преступление и наказание. Текст произведения. Источник: Ф. М. Достоевский. Собрание сочинений в 15 т. Л., Наука, 1989.
8. Дубин А. С. Улица Рылеева // «Центрполиграф», 2008.
9. Институт мировой литературы имени А. М. Горького. Комиссия по изучению творчества Ф. М. Достоевского. Редактор: Т. А Касаткина. Достоевский: дополнения к комментарию // Наука, 2005.
10. О. Т. Е. Евгений Сергеевич Боткин // Православная энциклопедия. – М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2002.
Доходный дом Перетца (1908, Зазерский)
Московский пр., 1 / Бринько пер., 2
«Помнится, насколько патриархален был уклад всей нашей жизни до восемнадцатого года. Ежедневно кроме воскресений у бабушки Тани (маминой матери Татьяны Ивановны) собирались к 4–5 часам вечера на чаепитие все ее дочери и сыновья (их было семеро…), часто с мужьями и женами. Лишь после этого они получали право возвращаться домой, где в 7–8 часов вечера их ждал домашний обед. После обеда можно было заняться чтением, игрой на рояли, хождением в гости или в театр на свой абонемент, из года в год возобновляемый. А по воскресеньям дети обедали одни, без родителей, которые были обязаны обедать у главы всей семьи – у бабушки Тани».44
Московский проспект, 1 / переулок Бринько, 2
Именно в этом доме, на третьем этаже в квартире с балконом, выходящим на Сенную площадь, и происходили встречи многочисленной родни Акимовых-Перетц, на которые каждое воскресенье провожал своих родителей внук Татьяны Ивановны Глеб Булах.
Муж бабушки Тани, Яков, был «основателем» их фамилии. Успех и благополучие Якову принес неожиданный судьбоносный поворот, произошедший в детстве в его судьбе. Отец мальчика, неграмотный крестьянин, занимавшийся грузовым извозом, пристроил 12-летнего Якова помощником в винный магазин богатого купца Перетца. Со временем Яков, обнаруживший, помимо ума и смекалки, талант дегустатора, стал настолько незаменим, что на смертном одре бездетный купец завещал ему свое дело при условии сохранения его фамилии. Тогда Яков стал Перетцом (и впридачу богачом). Много позже, через 30 лет, казначейская палата разрешит ему иметь двойную фамилию, прибавив свою настоящую – Акимов.
Став купцом II гильдии, торговавшим вином и фруктами, Яков выкупил из крепостных свою невесту Татьяну, женился и, помимо капитала и репутации, обзавелся 9 детьми, разделившими право владения этим домом на углу Московского (тогда – Забалканского) проспекта (сам Яков к моменту постройки дома уже умер).
Но не у всех в огромной разросшейся семье судьба была такой счастливой, да и время было уже другое. Революция лишила купеческую династию не только собственности, этого дома, и капитала, но и жизней нескольких ее членов, участников обедов, проходивших в этом доме в благополучные времена. В это время «ни о каких обязательных чаепитиях… у бабушки уже давно не могло быть и речи»45.
В 1921 году внук «бабушки Тани» 24-летний художник Владимир вместе со своей беременной женой, студенткой Консерватории, будут расстреляны как члены террористической организации, по знаменитому делу Таганцева (в тот же день и по тому же делу расстрелян поэт Николай Гумилев). Дядю Владимира в том же году арестовали по ложному доносу и вскоре выпустили, а отца Константина с матерью и маленьким братом агенты ЧК продержали месяц в «засаде» в квартире, где вместе с ними проживал Володя, в надежде, что в квартиру явятся какие-либо сообщники-террористы. Константин, страдавший воспалением почечных лоханок и лишенный медицинской помощи, самостоятельно делал себе промывания (он был врачом), но от последствий вынужденного самолечения скончался.
Татьяна Акимова-Перетц, первая женщина – обладательница этой двойной фамилии, глава семьи, заставшая и дореволюционный ее расцвет, и послереволюционный упадок, не узнав, к счастью, о гибели внука и сына, за несколько месяцев до их гибели скончалась.
Список источников
1. 1903. Справочная книга С. – Петербургской купеческой управы 1902–1903 гг.
2. А. Г. Булах, Т. Д. Булах-Гардина, К. Г. Булах, В. К. Шуйский. Мир искусства в доме на Потемкинской // Центрполиграф, 2011.
3. Архитекторы-строители Санкт-Петербурга середины XIX – начала XX века. Под общ. ред. Б. М. Кирикова. – СПб. Пилигрим, 1996.
4. Булах Г. Молодость, ты прекрасна. Записки инженера. – СПб., НП «Стратегия будущего», 2008.
Дом графини Софьи Паниной (1900, Бенуа)
Чайковского ул., 23
«И дома, в Воронеже, и в Москве все отсоветовали ехать в Петроград, так как большевики, наверное, меня арестуют. Мне самому казалось, что это должно случиться, но я и в ЦК и всем остальным говорил: „Я должен ехать. Бывают моменты, когда личная безопасность политического деятеля должна отступить перед его общественным долгом. На 28-е [ноября 1917 г.] назначено открытие Учредительного собрания. Я и другие, избранные в члены собрания, должны быть в назначенное время на месте“. – Поехал и, хотя приходится писать теперь сидя в каземате неизвестно за что, все же не раскаиваюсь. <…>
Арест случился… при неожиданных обстоятельствах. Вечером у С. В. П. [Графиня С. В. Панина] было заседание ЦК, где мне за отсутствием всех других пришлось председательствовать. <…>
Обсуждали, кто, где и когда прочтет в Учредительном собрании заявление Временного правительства… <…>
Уходить домой было поздно, все равно завтра надо было идти к Таврическому, да и казалось, что у Паниной безопаснее. На дом могут опять придти [для обыска или ареста].
Оказалось как раз наоборот. С дороги я устал, плохо спал уже несколько ночей, а потому с радостью воспользовался любезностью… переночевать у С. В. [Паниной]. Заснул как убитый и в 7½ ч[асов утра] был разбужен…: „Вставайте, пришли с обыском“»46.
Улица Чайковского, 23
Именно этот неподходящий дом графини Паниной выбрал для ночевки министр временного правительства Андрей Шингарев, который был здесь арестован в день предполагавшегося открытия Учредительного собрания и заключен в Трубецкой бастион Петропавловской крепости.
49-летний политик уже 10 лет постоянно переизбирался членом Центрального комитета кадетской партии и имел большой вес, став в 1917 году лидером кадетской фракции Петроградской городской думы. Опасаться преследования у него были все основания – прекрасный оратор, не стеснявшийся резких высказываний и вызывавший доверие у слушателей, особенно у народной массы (Шингарев был по профессии врачом, много жил и работал в провинции и изучал «вымирающую деревню» не понаслышке), ожесточенно критиковал большевиков, объехав несколько городов с публичными выступлениями.
«Скромный смятый серый пиджачок, усталое, серое лицо, на котором приковывают внимание громадные серые печальные глаза, иногда зажигающиеся огнем негодования, но больше излучающие как бы удивленную скорбь, глубокий ласковый голос, проникающий прямо в душу, простая убежденная красивая речь… Образ чисто русский, русского народника, русского интеллигента, прожившего трудовую жизнь в самой народной толще, знающего близко, как нечто действительно родное, заботы русского села и запах сельской избы».47
Столичный Петроград, однако, к осени 1917-го стал для кадетов небезопасен. Не сумев во время Февральской революции организовать конституционную монархию во главе с великим князем Михаилом Александровичем, в пользу которого отрекся от престола Николай II, а затем демократическую и парламентарную республику, к моменту октябрьской революции партия потеряла былую силу. Во время штурма Зимнего дворца большевиками в ночь с 25 на 26 октября 1917 года министры-кадеты, находившиеся там, были арестованы вместе с другими членами Временного правительства. Другие члены партии, в том числе Шингарев, имевший в Петрограде квартиру (пятеро детей его после недавней смерти от инфаркта жены, пережившей разграбление крестьянами их семейного хутора Грачевки, жили у сестры Андрея), подвергались обыскам, а через месяц, 28 ноября 1917 года, Совет народных комиссаров РСФСР издал декрет, объявлявший партию кадетов «партией врагов народа» и предусматривавший арест ее лидеров.
В этот же день и состоялось злополучное собрание в доме Софьи Паниной. Присутствующих в тот вечер было немного – не было лидера партии Павла Милюкова (он уже переехал в Крым), не было бывшего управляющего делами Временного правительства Владимира Набокова – отца знаменитого писателя (он был арестован и, хотя к моменту обыска у Паниной был уже освобожден, узнал о случившемся по факту, придя, как было запланировано, в Таврический дворец). Князь Владимир Оболенский на собрании был, но к моменту облавы, происходившей рано утром, уже уехал. В доме остались лишь сама графиня, Андрей Шингарев и депутат Учредительного собрания от города Москвы Федор Кокошкин с женой. Их четверых и забрали на допрос в Смольный по ордеру Военно-революционного комитета, оставив в доме «засаду» для поимки каких-либо других посетителей неблагонадежной графини (двоих политиков, зашедших тем утром к Паниной по пути на манифестацию в Таврическом, действительно арестовали).
Кстати, несмотря на принадлежность к вражеской для большевиков партии, Шингарев и другие просто попались «под горячую руку» – в дом Софьи Паниной красногвардейцы изначально шли только за хозяйкой.
46-летняя аристократка, владевшая несколькими домами, поместьями и особняками (ее крымский дворец какое-то время арендовал сам Лев Толстой), с юности была известна в Петербурге как либералка и «красная графиня», открыто не одобрявшая самодержавный строй. К 1910-м к благотворительной деятельности Софьи (строительство народного дома, бесплатно предоставлявшего образование и культурный досуг населению, открытие столовых для детей, материальная поддержка союза помощи больным и раненым, работа в обществе защиты женщин и ряде других организаций) прибавилась деятельность политическая. Ко времени ареста в этом доме она была депутатом Петроградской городской думы, товарищем министра народного просвещения Временного правительства и одним из виднейших членов ЦК кадетской партии, заседания которой нередко проходили именно в этих стенах.
Через 3 недели после ареста графиню Панину, согласившуюся передать большевикам хранившиеся у нее денежные средства Министерства народного просвещения, выпустят из тюрьмы. Андрея Шингарева же, на беду согласившегося переночевать в этом доме на улице Сергиевской (сейчас – Чайковского), ждала другая участь.
Просидев больше месяца в холодной камере № 70 Трубецкого бастиона Петропавловской крепости, переписываясь с детьми и Софьей Паниной, ведя дневник, читая газеты, общаясь с приходившими на свидания соратниками и обсуждая слухи о возможном скором освобождении, 6 января Шингарев был по состоянию здоровья переведен в Мариинскую тюремную больницу. Ничего не подозревающий политик, встретившись вечером с сестрой и доктором, почитав «Трех мушкетеров» и отправившись спать в наконец-то теплую и удобную по сравнению с тюремными железными койками постель, будет этой же ночью убит караульными матросами, учинившими в больнице самосуд.
Список источников
1. Комитет по увековечению памяти Ф. Ф. Кокошкина и А. И. Шингарева. Как это было. Дневник А. И. Шингарева. – 1e. – Москва: Тов. И. И. Кушнерев и Ко, 1918.
2. Комитет спасения Родины и революции / Л. Г. Новикова // Большая российская энциклопедия: [в 35 т.] / гл. ред. Ю. С. Осипов. – М.: Большая российская энциклопедия, 2004–2017.
3. Куторга И. Ораторы и массы / Публикация д. и. н. Владимира Булдакова, 2014, https://litresp.ru/chitat/ru/%D0%9A/kutorga-ivan/oratori-i-massi
4. Милюков П. Н. История второй русской революции, Минск, 2002.
5. Милюков Павел Николаевич // Большая советская энциклопедия: [в 30 т.] / под ред. А. М. Прохоров – 3-е изд. – М.: Советская энциклопедия, 1969.
6. Мыслящие миры российского либерализма: графиня Софья Владимировна Панина (1871–1956) / Сост. М. Ю. Сорокина. М.: Дом русского зарубежья им. А. Солженицына, 2012.
7. Набоков В. Д. Временное правительство и большевистский переворот / предисл. М. Я. Геллера; обл. М. А. Piуro. – London: Overseas Publications Interchange, 1988.
8. Оболенский В. А. Моя жизнь. Мои современники. Париж, 1988.
9. Программы главнейших русских партий: 1. Народных социалистов. 2. Социал-демократической рабочей партии. 3. Социалистов-революционеров. 4. Партиии народной свободы. 5. Партии октябристов (Союз 17 октября 1905 г.). 6. Крестьянский союз. 7. Национальной демократическо-республиканской партии. 8. Политические партии различных национальностей России («Украинцев», «Бунда», и др.): с приложением статей: a) О русских партиях, б) Большевики и меньшевики. – [Москва]: [б. и.], [1917]. – 64 с.; 16,5 см. – (Библиотека свободного народа / под ред. А. Стеблева и Ив. Сахарова).
10. Шелохаев В. В. Судьба русского парламентария (Ф. Ф. Кокошкин) // Отечественная история, 1999. – № 5.
11. Шингарев А. И. Вымирающая деревня: Опыт санитарно-экономического исследования двух селений Воронежского уезда. – Саратов, 1901.
12. Шингарев А. И. Как это было. Дневник А. И. Шингарева. Петропавловская крепость. 27.11.1917 г. – 05.01.1918 г. – М., 1918.
