Моя неймовірна подруга

Мечты рождаются в голове, но в конце концов оказываются под ногами

Да уж, нелегкое это дело - выслушивать признание в любви!

Тому, кто недавно появился на свет, трудно отличить настоящую беду от предчувствия беды, а может, и не нужно. Взрослые живут сегодня в ожидании завтра и оставляя позади вчера, позавчера, максимум прошлую неделю - на большее их не хватает. А вот дети не знают, что такое "вчера", "позавчера" или " завтра", - для них существует только "здесь и сейчас": вот улица, вот дверь, вот лестница, это мама, это папа, это день, это ночь. Я была ребёнком, и по правде говоря, даже моя кукла знала больше, чем я.

Образ богатства теперь был иной, нежели в детстве: никакие сейфов, блеска монет и драгоценных камней. Теперь Лила смотрела на деньги как на что-то вроде цемента, с помощью которого можно скрепить все на свете, восстановив нарушенные связи.

«Красота, которая с детства была у Черулло в голове, не нашла приложения, Греко, и переместилась в лицо, грудь, бедра и жопу — в такие места, где она быстро проходит. Только что была — и вот ее уже нет»

Лила всегда была готова нарушить равновесие только ради того, чтобы посмотреть, как его восстановить.

" Ти знаєшь, що таке плебс?" - "Так, вчителько". У цей момент я добре зрозуміла, що таке плебс, значно краще, ніж тоді, коли роки тому мене запитувала про це вчителька Олів'єро. Плебсом були ми. Плебейством була боротьба за їжу, вино, сварки за те, кого першим і кого краще мають обслуговувати, та брудна підлога, по якій ходили туди й сюди офіціанти, всі ті тости, які ставали дедалі непристойнішими. Плебейкою буда моя мати, яка випила, і спиралась спиною на плече мого серьйозного батька, та сміялась на повну глотку з сексуальних натяків торговця металами. Сміялись все, навіть Ліла, з виглядом людини, яка грає певну роль і приймає її повністю.

– Учительница хочет денег. Говорит, нужны дополнительные занятия, потому что экзамен сложный.

– А зачем он нужен, этот экзамен? – спросил отец.

– Чтобы она могла изучать латынь.

– Зачем?

– Затем, что у неё хорошо с учёбой.

– А если у неё хорошо с учёбой, зачем учительнице заниматься с ней дополнительно, за деньги?

– Чтобы учительнице было лучше, а нам – хуже.

Я видела, как лицо Лилы покрылось мертвенной бледностью, став белее свадебного платья, а глаза сузились, превратившись в щелочки. Перед ней стояла бутылка вина, и я испугалась, что она одной силой взгляда сейчас разобьет ее на тысячи осколков и вино забрызгает все вокоруг. Но она смотрела не на бутылку. Она смотрела на ноги Марчелло Солары.

Они были обуты в мужские ботинки "Черулло". Не серийную модель - без золотой пряжки. На ногах Марчелло были ботинки, купленные у Стефано, ее мужа. Та самая пара, над которой они с Рино, уродуя свои руки, столько времени трудились, снова и снова перешивая.

Он приходил в этот квартал и уходил из него когда хотел; здешняя зараза к нему не прилипала. Он умел быть выше окружающего - наверное, научился этому много лет назад. во время бурного переезда, едва не стоившего ему жизни.

А я, научусь ли тому же и я? Меня одолевали сомнения. Учеба не помогала: в школе я получала десятки, а вот мою статью - нашу с Лилой статью - прочли и решили не печатать. Зато Нино мог все, и я понимала, что он всегда будет идти впереди - об этом свидетельствовали его лицо, жесты, походка. Когда он с нами простился, мне показалось, что ушел единственный человек, способный вытащить меня отсюда.