Loe raamatut: «Примадонны Ренессанса», lehekülg 4
Глава 5
Соперницы
Уже в январе 1492 года Людовико продемонстрировал своё намерение сделать жену регентом государства на время своего отсутствия, и каждый день в её комнате проводился совет и зачитывались акты правительства. Хотя сама герцогиня Бари в политику не вмешивалась, но часто давала мужу, несмотря на свой возраст, очень мудрые советы. Безусловно, благодаря своему высокому положению и богатству Беатриче затмила не только старшую сестру, но и кузину. Положение герцогини Милана становилось все более и более унизительным, как и её супруга Джангалеаццо. Франческо Гонзага, который весьма неодобрительно следил за безумствами миланского двора, с возмущением описывал один случай:
– Герцога Милана забыли после охоты, и никто не обратил ни малейшего внимания на его отсутствие, словно бы его вовсе не существовало!
Тротти также сообщал о том, как герцоги со своими герцогинями отправились на майскую охоту, в соответствии с ломбардским обычаем, первого мая 1492 года, в сопровождении своих сокольничих и значительной свиты, в составе которой находился и он сам. На Беатриче д’Эсте и Изабелле Арагонской были шляпки во французском стиле, усыпанные драгоценными камнями.
– Но жемчужины у герцогини Бари были значительно крупнее и лучше, чем у герцогини Милана! – заметил посол.
В то время как Беатриче охотилась, а её сестра вместе с Елизаветой Гонзага распевала сонеты Петрарки и поэмы Вергилия под аккомпанемент лютни или играла в свою любимую карточную игру скартино, 15 марта 1492 года Колумб высадился в Палосе, возвращаясь из своего первого путешествия, и рассказал поражённым испанцам о новых островах, которые открыл за морями. Вскоре новость дошла до маленькой сине-золотой студии с видом на мантуанские озёра. 22 апреля Лука Фанчелли, старый архитектор, который провёл свои последние сорок лет на службе у Гонзага, написал из Флоренции своему господину:
–Ваше Высочество, возможно, слышали, что мы получили здесь письма, в которых говорится, что король Испании отправил за моря несколько кораблей, которые на 95 день плавания, продолжительностью тридцать шесть дней, открыли острова, и среди прочих один очень большой, лежащий к востоку, с широкими реками и высокими горами, и очень плодородной почвой, населённый красивыми мужчинами и женщинами, которые ходят голыми или носят только повязки вокруг талии. Эта страна изобилует золотом, а люди очень вежливы и бережно относятся к своей собственности, и здесь растёт множество пальм более чем шести различных видов, а также несколько удивительно красивых деревьев. И реки там полны золота, и меди много, но нет железа, и много других чудес.
Можно представить себе, как, затаив дыхание, жена и сестра Франческо Гонзага слушали рассказы об удивительном путешествии Колумба.
Между тем в «состязании Венеры и Минервы» (Изабеллы д’Эсте и её сестры), как изящно выражались тогдашние придворные поэты, Минерва шаг за шагом брала верх. Скромная казна Мантуи не позволяла маркизе полностью удовлетворить свою страсть к коллекционированию и роскошным нарядам. Напрасно Изабелла д’Эсте пыталась переманить к себе на службу знаменитых культурных творцов, работавших в Милане. Потому она была рада принять всё в том же 1492 году настойчивое приглашение Моро навестить их с женой. Ведь в гостях её ожидали великолепные празднества и дорогие подарки. Ещё в начале июля она получила личное приглашение от Лодовико.
– Но, – как сообщила Изабелла мужу, находившемуся в Венеции, – для меня было совершенно невозможно немедленно отправиться в путь!
– Интересно, почему? Ты ведь так стремилась в Милан! – не поверил маркиз.
– Во-первых, половина наших домочадцев и слуг слегли от эпидемии лихорадки, охватившей Мантую. А, во-вторых, мне необходимо было подготовиться, дабы достойно предстать перед миланским двором.
– Конечно, если ты этого хочешь, то я отправлюсь в одной рубашке, – иронически добавила Изабелла.
– Моро был бы в полном восторге!
Готовясь к долгожданному визиту, Изабелла спешно закупала драгоценности, чтобы не ударить в грязь лицом. Десятого августа маркиза двинулась в путь и 15 августа, наконец, достигла Павии, где у ворот её встретили верхом Беатриче и герцогиня Милана. Вместе с ними маркиза въехала в город, где её ждали объятия свояка и герцога Джангалеаццо. Затем в сопровождении трубачей и всадников все вместе они отправились в замок. В тот же вечер Изабелла отужинала наедине с сестрой, и часы пролетели в восхитительном общении. Но это было ещё не всё.
– Сегодня, – написала Изабелла мужу, – сеньор Лодовико показал мне сокровище, которое Ваше Высочество видели, когда были здесь в последний раз, но к которому недавно добавились два больших сундука, полных дукатов, и еще один, полный золотых слитков около двух с половиной фунтов дукатов. Молю Бога, чтобы мы, которые так любят тратить деньги, обладали таким количеством!
– Аминь! – угрюмо сказал, прочитав письмо жены, маркиз.
Предвкушая предстоящие удовольствия, Изабелла лишь сожалела (или делала вид) о том, что Франческо не мог сопровождать её. Одним из развлечений, в которых она принимала участие, была охота на оленя в парке, который Лодовико обустроил и заселил дичью. Он простирался от его образцовой фермы Ла Сфорцеска до самой реки Тичино. Об этой охоте маркиза поведала мужу в письме от 22 августа 1492 года:
– Сегодня была охота где-то в двух милях отсюда в самом прекрасном, как я полагаю, месте, созданном Природой для такого зрелища. Животные находились в лесистой долине вблизи Тичино; часть из них была заперта в клетках, привезённых сюда исходя из количества голов дичи. Когда их погнали камнями, они должны были переплыть приток Тичино и взбираться на холм, на котором мы, дамы, расположились на платформе. Остальные были в укрытиях, сделанных из зелёной ткани и веток. За каждым движением животных можно было наблюдать из долины или из леса, вплоть до откоса, от которого простиралось прекрасное поле. Когда животные достигли его, спустили собак, и мы следили за их погоней, насколько хватало глаз. Внизу мы увидели, как несколько оленей переплывают реку, но только один из них взобрался на холм, и они убежали так далеко, что мы не смогли проследить, как их убили. Их преследовали и ранили дон Альфонсо и мессир Галеаццо. Затем появилась самка со своим оленёнком. На них не стали спускать собак. Было множество кабанов и оленят, но один кабан и один олень поднялись на холм и были убиты прямо перед нами. Оленёнка закололи в честь моего знамени. Последней выбежала лисица. Ее удивительные прыжки развлекли нашу компанию, но она оказалась недостаточно хитра, чтобы убежать, и под общий смех последовала за остальными.
Однако спустя неделю Изабелла написала мужу:
– Кажется, прошла целая вечность с тех пор, как я видела Ваше Высочество, и, несмотря на то, что здесь так приятно и восхитительно, я начинаю немного уставать…
– Интересно, с чего это Вы, мадонна, так быстро заскучали? – заподозрил неладное маркиз.
Действительно, что же так могло утомить энергичную маркизу? После череды праздников и охотничьих вечеринок Лодовико и Беатриче 15 сентября отвезли своих гостей в Милан, где их ожидали новые развлечения, в том числе, театральные представления, которые устраивались во многих знатных домах. Кроме того, Изабелла часто прогуливалась с зятем и сестрой по парку и по садам замка Сфорца среди роз и фонтанов, любуясь парой прекрасных лебедей, плавающих в канале, которых доставили из Мантуи всё с того же озера Гарда. При этом Изабелла неустанно повторяла в своих письмах:
– Сеньор Лодовико, как всегда, выказал себя гостеприимным и щедрым хозяином и неустанно заботится о моих развлечениях и удовольствиях.
На тот момент Беатриче уже была в положении. К сожалению, она не подозревала, что в период её беременности муж был особенно склонен к супружеской измене. В то же время, зависть к младшей сестре вполне могла толкнуть самолюбивую Изабеллу в объятия свояка. Правда, после женитьбы Лодовико стал в этом вопросе крайне осторожен, да и маркиза умела хранить свои секреты. В последующих его посланиях к Изабелле полно странных намёков:
– Я очень полюбил нашу церковь и монастырь Чертоза, которые ты видела, когда была в Павии…
В то же время Изабелла отправила из Милана письмо матери:
– Иногда в разгар самой прекрасной охоты я с болью вспоминаю, как давно Вас не видела, и как далеко я от Феррары, и эта мысль бросает тень на самое яркое солнце и самые весёлые развлечения.
– Счастье иметь такую дочь! – умилилась после прочтения письма Элеонора.
Однако не угрызения ли совести подвигли Изабеллу на эти меланхолические строки? Ведь Элеонора Арагонская, женщина с безупречной репутацией, наверняка бы осудила свою дочь, если бы узнала об её измене мужу. Что же касается Моро, то ввиду отсутствия любовницы и беременности жены этот ловелас вполне мог пустить в ход все свои чары, чтобы соблазнить прелестную свояченицу. Перед отъездом он сделал Изабелле великолепный подарок: пятнадцать ярдов ткани, вышитой золотом и серебром.
– Эта парча, – радостно написала она Франческо, – стоит по меньшей мере сорок дукатов за ярд!
И без промедления послала за портным, дабы он скроил платье, которое она бы могла надеть хоть один раз, прежде чем уедет из Милана.
«Интересное положение» не позволило Беатриче сопровождать свою сестру в Геную, куда в конце сентября Изабелла отправилась из Милана. Маркиза давно мечтала побывать в этом городе, где её ждал торжественный приём. Затем она намеревалась вернуться домой, но, получив известие о болезни Беатриче, поспешила обратно в Милан и не покидала её, пока та не выздоровела. Возможно, она испытывала что-то вроде угрызений совести. Лодовико же, как преданный и внимательный муж, вместе с Галеаццо ди Сансеверино развлекал Беатриче остроумными диалогами и розыгрышами. Уже в Мантуе Изабелла узнала, что её сестра 25 января 1493 года в четыре часа дня родила в Миланском замке первенца Эрколе (будущего герцога Милана), впоследствии переименованного в Массимильяно в честь императора, женившегося на сестре Моро. Элеонора Арагонская, присутствовавшая при родах младшей дочери, лично сообщила об этом счастливом событии Изабелле, которая незамедлительно отправила в Милан с поздравлениями специального посланника. В свой черёд, молодая мать с восторгом в каждом послании к сестре не забывала упомянуть о своём сыне:
– Я не могу передать Вам, как хорошо выглядит Эрколе и каким большим и пухленьким он стал в последнее время. Каждый раз, когда я вижу его после нескольких дней отсутствия, то поражаюсь, насколько он вырос и стал лучше, и я часто желаю, чтобы Вы были здесь, чтобы увидеть его, поскольку я совершенно уверена, что Вы никогда не сможете перестать гладить и целовать его!
Маркиза отвечала:
– Я очень хотела бы увидеть этого прекрасного мальчика. И не только увидеть, но и подержать его на руках и насладиться его обществом по-своему!
Что она ещё могла написать Беатриче, которая даже в рождении наследника опередила её? На все упрёки матери и мужа Изабелла кратко отвечала:
– Беатриче не лучше меня, но гораздо крупнее.
Если со своими братьями Беатриче всегда поддерживала прекрасные отношения, особенно с Ферранте, с которым выросла в Неаполе, и с Альфонсо, который несколько раз приезжал навестить её в Милане, то с Изабеллой отношения были более сложными. Потому что, хотя сёстры испытывали искреннюю привязанность друг к другу, маркиза со дня свадьбы Беатриче начала питать смешанные чувства к ней не только из-за её удачного брака и огромного богатства, но и, прежде всего, из-за рождения здорового сына, в то время как сама она годами тщетно пыталась произвести на свет наследника своему мужу.
– Радость сеньора Лодовико по поводу рождения его первенца не поддается никакому описанию! – сообщил Джакомо Тротти своему господину, герцогу Эрколе.
Сам же Моро не без тонкой иронии заметил иностранным послам:
– У нас двойная причина для радости!
Он имел в виду, что на той же неделе Изабелла Арагонская родила дочь.
Но именно рождение сына Беатриче было встречено всеобщим ликованием. Шесть дней звонили колокола, проходили торжественные процессии, во всех церквях и аббатствах Милана возносились благодарственные молитвы. Заключённые за долги были освобождены, и появление новорожденного было отпраздновано с такими почестями, как если бы его отец был правящим герцогом. Некоторые придворные даже начали шептаться:
– А ведь рождение Франческо Марии, маленького графа Павии, два года назад было отпраздновано с гораздо меньшей помпой!
Расточительность герцога и герцогини Бари по этому случаю не знала никаких пределов. Покои Беатриче располагались в крепости Роккетта миланского замка, в левом крыле нижнего этажа. Они были очень малы, но вследствие этого хорошо протапливались. Из-за сквозняков в просторных помещениях замка стены в комнате младенца были обшиты деревом. Колыбель была покрыта позолотой; балдахин из голубого шелка украшала золотая бахрома; покрывало, разумеется, также было из золотой ткани. Сообщив все эти подробности Изабелле, известной своим умением подбирать способных осведомителей, Теодора, фрейлина Элеоноры Арагонской затем пожаловалась:
– Дабы услужить Вам, Светлейшая сеньора, мне приходится проводить целые дни в комнатах герцогини Бари, которые напоминают мрачную обитель великого дьявола!
Был вызван архитектор Браманте, который должен был придумать некую приличествующую случаю фантазию (декорации) для сценического представления. В течение следующих двух недель от магистратов Милана и главных городов герцогства, а также от высокопоставленных придворных поступали дорогие подарки для молодой герцогини и её новорожденного ребенка, выставленные в зале, примыкающем к покоям Беатриче. Дверцы полок вдоль стен были распахнуты, и великолепная золотая и серебряная посуда, массивные кувшины, чаши, вазы и блюда, которые в них находились, были расставлены ярусами на подставке, защищённой железными прутьями и охраняемой двумя латниками в герцогских ливреях. В воскресенье, 4 февраля, послы, советники, судьи и судебные чиновники, а также многие знатные миланские дамы были приглашены поздравить герцогиню Бари. Дворецкий встретил их у дверей Роккетты, оказав каждому из них почести, подобающие его рангу, и проводил их в зал. Оттуда слуги, одетые в серебряную парчу, провели их через анфиладу комнат, украшенных позолоченными колоннами и завешенных белыми дамасскими занавесками, богато расшитыми фигурами всадников и другими украшениями с эмблемой Сфорца, в покои герцогини.
– Действительно, подсчитано, – писала восхищённая Теодора, – что гобелены и драпировки здесь стоят 70 000 дукатов.
Два пажа охраняли двери, а внутри, возле камина, герцогиня Элеонора сидела у постели своей дочери в сопровождении двух или трёх дам. Собственная кушетка Беатриче была великолепно украшена драпировками цвета шелковицы с золотом и малиновым балдахином с именами Лодовико и его жены из массивного золота, с красными и белыми розетками и бахромой из золотых шаров.
– Всё, – восклицала фрейлина, – «белло» и «галанте», не передать словами!
Отдав дань уважения знаменитой матери, гости прошли в комнату новорожденного. Здесь стены были увешаны парчой цветов Сфорца, красной, белой и синей, и гобеленами, расшитыми всевозможными зверями и птицами и фантастическими узорами. После того, как гости мельком увидели спящего младенца, за которым присматривали фрейлины Беатриче, их провели в зал аудиенций Лодовико, где он принимал послов и главных советников, и через смежную комнату его любимого астролога Амброджо да Розате («Без которого здесь ничего нельзя сделать», – заметила Теодора) посетители вернулись в вестибюль.
24 февраля герцогиня Бари вместе с кузиной Изабеллой Арагонской отправилась в Санта Мария делле Грацие, домовую церковь Сфорца, дабы прослушать благодарственную мессу. После торжественного «Те Деум» и других песнопений, очень красиво исполненных хором герцогской капеллы, вся компания посетила дом графа делла Торре, который развлекал герцогов и герцогинь, послов и советников, а также всех главных придворных и дам на великолепном банкете. На следующий день герцогини и их дамы были приглашены на пир, устроенный матерью Никколо да Корреджо, и появились в новых нарядах и ещё более великолепных драгоценностях. В пятницу хозяева и гости отправились на охоту в парк, и в течение дня были убиты три оленя. Беатриче появилась в костюме для верховой езды из розовой ткани, с большим драгоценным камнем вместо пера на шёлковой шляпе и верхом на вороном коне. В субботу в доме Гаспаре ди Пустерла был дан праздник. Беатриче выглядела особенно очаровательно с рубиновым пером в волосах и малиновым атласным платьем, расшитым узором из узлов, циркулей и множества лент, «по её любимой моде» (добавляет Теодора). В тот же день весь двор присутствовал на торжественной мессе в церкви Санта Мария делле Грацие, и последнее развлечение было дано, на этот раз, самой герцогиней Беатриче в Роккетте.
После нескольких дней празднеств Лодовико повёз свою жену, тёщу, герцогиню Миланскую и других гостей в Виджевано, чтобы немного отдохнуть и подышать деревенским воздухом. На вилле Элеонора Арагонская насчитала в гардеробе младшей дочери восемьдесят четыре наряда. Дороговизна материалов и богатая сложная вышивка, покрывавшая атлас и парчу, заставили герцогиню Феррарскую написать в письме Изабелле:
– Я чувствовала себя так, словно находилась в ризнице!
После осмотра всех этих прекрасных платьев Элеонору отвели в другие комнаты, где супруга Моро, по моде знатных дам того времени, собирала свои любимые книги и предметы искусства. В одном шкафу было полно муранского стекла изящной формы и цвета, фарфоровой посуды и майолики из Фаэнцы или Губбио. В другом были изделия из слоновой кости, кристаллов и эмали. Третий был заполнен духами и моющими средствами. Кроме того, в отдельном шкафу хранилось охотничье снаряжение, собачьи ошейники, сумки, фляжки, рожки, ножи и колпаки для соколов.
– Действительно, – приписала всё в том же письме фрейлина Элеоноры, – их было достаточно, чтобы заполнить многие лавки!
Изабелла Арагонская поначалу охотно участвовала во всех придворных развлечениях вместе с Беатриче, а последняя, по свидетельствам современников, очень любила её сына, Франческо Марию Сфорца. Иногда придворные дамы спрашивали герцогиню Бари:
– А не хотите ли Вы, Ваша Светлость, завести собственного сына?
– Нет, мне и одного ребёнка достаточно! – отмахивалась от них Беатриче.
Ситуация в корне изменилась, когда у герцога и герцогини Бари появился наследник. Чрезмерные почести, оказанные ребёнку и его матери по этому случаю, вызвали раздражение у герцогини Милана и привели к ожесточённому соперничеству между ней и Беатриче. Герцог Джангалеаццо, погрязший в праздных удовольствиях и разврате, давно перестал проявлять какой-либо интерес к управлению государством. Все современники признавали его совершенно непригодным к этому, но только не жена. На людях она сдерживала свой гнев и вместе со своей кузиной принимала участие в празднествах и других официальных церемониях, но, оставшись в одиночестве, Изабелла Арагонская заливалась горючими слезами.
Именно к этому времени миланский хронист относит письмо, которое она написала своему отцу Альфонсо. Он даже приводит текст этого послания, в котором герцогиня Миланская жалуется на Лодовико, забравшему, по её словам, всю власть, и вынуждающего их с супругом вести жизнь не государей, а частных лиц вдали от Милана, в Павии, не имея ни друзей, ни денег. В конце письма Изабелла заявила:
– Если Вы не поможете мне, я готова лишить себя жизни!
– Умоляю, Ваше Величество, помогите моей дочери! – попросил Альфонсо своего отца.
– Как, сын мой? Ведь я люблю обеих внучек!
«Но Беатриче больше!» – подумал про себя «любитель мумий».
До сих пор Ферранте I поддерживал тёплые отношения с Лодовико, чьи притязания на регентство он поддержал первым, и чей брак с Беатриче стал новым связующим звеном между Арагонским домом и домом Сфорца. Однако он всё же направил в Милан своих послов, перед которыми Моро разразился гневной речью:
– Я знаю, что мадонна Изабелла хотела бы лишить меня власти и убить, и править самой, но ни герцог Милана, ни его подданные не позволят ей этого! Я обвиняю её в гордыне, жестокости и злобной зависти! Герцогиня Милана не способна ладить ни со мной, ни со своим мужем, ни со слугами, и всегда залезает в долги!
Таким образом, послы ни с чем уехали назад в Неаполь. Лодовико, однако, был слишком проницателен, чтобы не видеть угрожавшей ему опасности от родственников Изабеллы Арагонской.
Вернувшись из Венеции в апреле, Франческо Гонзага привёз своей жене приглашение от дожа посетить праздник Вознесения Господня в этом городе и стать свидетелем ежегодной церемонии обручения Венеции с морем. Изабелла с радостью приняла это предложение, но вскоре узнала от Моро:
– Я пообещал в мае привезти герцогиню, свою жену, и ребёнка в Феррару, а затем отправить её вместе с матерью в Венецию, дабы поддержать дружбу со своими союзниками.
– Кстати, а Мантуя ведь находится недалеко от Феррары? – намекнул затем Лодовико.
Маркиза тотчас всполошилась и без промедления написала мужу, чтобы узнать его мнение по этому вопросу. По-видимому, она надеялась, что тот вежливо откажет в визите свояку. Ещё больше, чем встречи с Моро, она страшилась предстать перед дожем и венецианским сенатом одновременно с сестрой, будучи не в состоянии соперничать с её роскошными одеяниями и многочисленной блестящей свитой.
– Ничто в мире, – уверяла она Франческо, – не заставит меня отправиться в Венецию одновременно с моей сестрой-герцогиней!
К счастью, то ли по политическим соображениям, то ли из-за своего обычного внимания к советам астролога, Лодовико отложил свой визит в Феррару до середины мая и сам написал вежливое письмо Изабелле, выражая сожаление, что не сможет посетить Мантую. Таким образом, счастливо избавившись от своих страхов, маркиза 4 мая отправилась на барке в Феррару. По прибытии она отправила нежную записку своей золовке Елизавете:
– Когда я оказалась одна на барке, без твоей милой компании, я почувствовала себя такой одинокой, что едва понимала, чего хочу и где нахожусь. К тому же, ветер и прилив всю дорогу были против нас, и я часто мечтала оказаться снова в твоей комнате, играя в скартино!
В тот же день Елизавета Гонзага ответила ей:
– Погода была такой плохой с тех пор, как ты уехала, что я вообще не выходила из комнаты, и теперь чувствую себя только наполовину счастливой, потому что лишена очаровательной беседы с тобой, сестра
Удвоив в Ферраре численность своей свиты за счёт людей своего деверя Сигизмондо Гонзага, папского протонотария, и напрягая все силы, чтобы не создавать слишком заметного контраста с будущим царственным великолепием Беатриче, маркиза 13 мая достигла Кьоджи. Здесь её поселили во дворце подесты и развлекали за счёт Синьории (венецианского правительства). После ужина три итальянских патриция, присутствовавших на её свадьбе, подошли к ней, чтобы поприветствовать от имени дожа и сопроводить во дворец близ Сан-Тровазо, занимаемый её мужем в качестве капитана войск Республики.
Рано утром следующего дня Изабелла вошла в Венецианский порт и была принята в Санта-Кроче дожем и Синьорией вместе с послами Неаполя, Милана и Феррары. Последовавшую за этим сцену лучше всего описать её собственными словами из письма к мужу:
– Здесь я вышла на берег и, встретив дожа и послов, выходящих из церкви, поцеловала руку Его Светлости и обменялась вежливыми приветствиями, после чего он повёл меня к своему буцентавру, который был загружен кавалерами и дамами. Последних было девяносто три, все богато одетые и сверкающие драгоценностями, и я уверена, что ни у одной из них не было при себе украшений стоимостью менее 6000 дукатов. Я сидела справа от дожа, и так, разговаривая о многом, мы плыли вверх по Гранд-каналу под звуки колоколов, труб и пушек, сопровождаемые такой толпой лодок и людей, что невозможно было сосчитать их. Я не могу передать тебе, мой дорогой господин, какое любезное внимание и великая честь оказаны мне здесь. Сами камни Венеции, кажется, радуются моему приезду, и всё из-за любви, которую они питают к Вашему Превосходительству. Не только мои собственные расходы, но и расходы всей моей свиты щедро покрываются, и двум дворянам поручено обеспечивать нас. Завтра дож и Синьория должны дать мне аудиенцию, и я отвечу так, как Вы пожелали, в меру своих возможностей. Я не буду описывать красоты этого места, поскольку Вы бывали здесь так часто, и скажу только, что мне, как и Вам, он кажется самым прекрасным городом, который я когда-либо видела.
На следующий день сорок дворян сопроводили маркизу в зал дель Куэджио, и дож, взяв её за руку, усадил справа от себя, в то время как Сигизмондо Гонзага сел слева от него. Затем, встав и с очаровательной грацией поклонившись дожу, Изабелла выразила свою радость по поводу того, что ей было позволено заверить его в своём почтении и преданности, как и прославленную Синьорию, под сенью которой её муж хотел жить и умереть, и попросила взять маркиза, его состояние и себя саму под их защиту. Дож ответил любезными словами и пригласил её посетить вечерню в соборе Сан-Марко.
– Я знаю, – писала она Франческо, – что завтрашняя церемония будет не менее утомительной, но я перенесу её с радостью ради того, чтобы увидеть множество прекрасных вещей и оказать честь Вашему Превосходительству.
Само празднество (символическое обручение Венеции с морем) и последовавший за ним государственный банкет оказались ещё более утомительными, чем ожидала Изабелла.
– Сжальтесь надо мной, – написала она в тот же вечер, – потому что я никогда так не уставала и не скучала, как сейчас, из-за всех этих церемоний. Мне кажется, пройдёт тысяча лет, прежде чем я смогу вернуться в Мантую! Ибо, хотя Венеция – славный город, и у неё нет соперников, мне вполне достаточно увидеть её один раз.
Однако заключительные дни её визита прошли более приятно. Она посетила Катерину Корнаро, королеву Кипра, в её прекрасном доме в Мурано, присутствовала на заседании Большого совета и ходила в церковь Сан-Заккария послушать пение монахинь. Следующий день маркиза провела с дядей своего мужа, герцогом Баварским, который гостил в Венеции и проявил к ней самую сердечную привязанность, а также посетила герцогский дворец и увидела благородные фрески Джованни Беллини и братьев Джентиле. По этому случаю она, вероятно, познакомилась с самими художниками, чья сестра Никколосия была женой Андреа Мантенья, и увидела замечательный портрет султана Магомета II, недавно привезённый из Константинополя. В то же время Изабелла выразила большое желание иметь портрет дожа Агостино Барбариго, над которым работал Джентиле, но так и не получила его из-за того, что эта работа была обещана племяннику дожа.
Зато маркиза добилась другого. Франческо намеревался просить дожа увеличить плату за его «кондотту» (службу). Благодаря красноречию, деловой хватке и дипломатической ловкости Изабеллы, ему удалось получить от венецианцев 4 000 дукатов, то есть, вдвое больше, чем предполагалось изначально.
20 мая Изабелла покинула Венецию и провела ночь в Падуе. Произнеся там свои обеты в знаменитой базилике, она отправилась в Виченцу и Верону, где её тоже приняли с большим почётом. Тем временем Елизавета Гонзага с нетерпением ждала её возвращения и писала ей письма, говоря, как сильно она скучает по её милому обществу, и умоляя её поскорее вернуться. Франческо же руководил работами на своей любимой вилле Мармироло и наносил сестре лишь краткие визиты, так что герцогиня Урбино с радостью откликнулась на приглашение Изабеллы встретиться с ней в Порту, недалеко от Мантуи.
– Там, – писала Изабелла, – мы сможем вместе насладиться чистым деревенским воздухом и рассказать друг другу всё, что с нами произошло с тех пор, как мы расстались.
Две принцессы провели следующие шесть недель на этой вилле, которую маркиз недавно подарил своей жене, и которую ей предстояло перестроить в последующие годы. Они читали и пели вместе в террасных садах на Минчо, а опытный виолончелист, которого прислал из Милана Моро, долгими летними вечерами исполнял им изысканные серенады. Изабелле было очень приятно услышать от своего мужа, вернувшегося в Венецию, о прекрасном впечатлении, которое она произвела на дожа и сенаторов. Куда бы он ни пошёл, везде слышал восхваления её прелестей и о том, с каким бесконечным тактом она вела себя на приёме у дожа. Сам маркиз не слишком высоко ценил её мудрость и благоразумие, и всё, о чём он просил, – это чтобы его жена тщательно заботилась о своём здоровье. Привязанность Франческо к жене, очевидно, усилилась не только из-за благодарности за её добрые услуги в Венеции, но и из-за надежд на наследника. В общем, Изабелла блаженствовала в ожидании сына и даже слухи о триумфе Беатриче в Венеции не могли вывести её из равновесия.
Следует заметить, что, Эрколе I ещё до замужества Беатриче уговаривал своего будущего зятя, чтобы тот провозгласил себя герцогом Милана. Однако Моро удовольствовался званием регента при своём слабовольном племяннике. Тем более, что тот любил своего дядю и всецело доверял ему. Что же касается Беатриче, то в этом вопросе она поддерживала своего отца и не случайно после появления на свет маленького Эрколе сказала:
– Я родила сына не только своему мужу, но и своему отцу!
По мере того, как между Моро и неаполитанской королевской семьёй росло отчуждение, регент стремился укрепить союз с Францией. Молодой французский король Карл VIII лелеял тайные мечты о завоеваниях и уже обратил завистливые взоры на Неаполитанское королевство по праву наследника Анжуйского дома, когда-то владевшего Неаполем. На всякий случай, Сфорца также решил тайно создать Лигу (Союз) с Венецией (а ещё с римским папой и Мантуей), и с этой целью отправил туда свою жену, так как его личное присутствие в этом городе могло вызвать подозрения у короля Франции и Максимилиана Габсбурга, будущего императора, чьей благосклонностью он дорожил. Впервые Беатриче была вовлечена в большую политику. Чтобы поездка имела вид визита с целью приятного времяпровождения, она отправилась в Венецию вместе с матерью, братом и его женой. Однако при этом герцогиня Бари везла секретное послание мужа, датируемое 10 мая 1493 годом, и, кроме родственников, её сопровождали опытные в дипломатических делах советники.
18 мая Лодовико и Беатриче со своим маленьким сыном прибыли в Феррару. Они провели ночь в палаццо Тротти, в пригороде, и на следующее утро въехали в город по мосту Кастель-Тилде. Добравшись до кафедрального собора, супруги посетили мессу и сделали пожертвование у алтаря. Площадь была украшена зелёными ветвями и яркими драпировками, и толпы людей заполонили улицы, крича:
