Loe raamatut: «Примадонны Ренессанса», lehekülg 7

В это время Карл VIII и его вельможи ели из золотых и серебряных тарелок и пили из кубков с драгоценными камнями в украшенных гобеленами залах королевского замка Кастель-Нуово в Неаполе, а французские солдаты валялись на улицах, опьянённые крепкими и сочными винами Южной Италии. Вся армия предалась роскоши и пороку, а бесчинства, которые совершали французы, вскоре вызвали ненависть у населения, которое за несколько недель до этого приветствовало их как избавителей от ига тирана. Однако постепенно французский король начал осознавать грозную опасность, исходящую от Лиги, и 20 мая он, наконец, покинул Неаполь, двинувшись на Рим.

26 мая, в день Святого Фелициссимуса, в Милане состоялась великолепная церемония. На площади у дверей Миланского собора был воздвигнут огромный павильон, обтянутый алым атласом, расшитым золотыми листьями и ягодами шелковицы, и здесь, после посещения мессы, Лодовико Сфорца был торжественно провозглашён герцогом Милана, графом Павии и Анжеры, «милостью Божьей и волей Его Кесарева Величества Максимилиана, избранного императора и главы Священной Римской империи». Императорские послы Мельхиор, епископ Бриксенский, и Конрад Штюрцель, канцлер Максимилиана, сначала зачитали вслух привилегии от имени своего хозяина, а затем вручили Моро герцогскую корону и мантию и вложили в его руки скипетр и меч государства. Джазоне дель Майно, знаменитый юрист из Павии, произнёс речь на латыни, после чего герцог в сопровождении  послов, герцогини и блестящей свиты придворных и дам проехал к древней базилике Сан-Амброджо, чтобы поблагодарить за своё восшествие на престол. Затем вся компания вернулась «с огромной радостью и триумфом» в замок Сфорца, где в честь этого события были устроены великолепные празднества, а императорским послам и придворным преподнесли богатые подарки. Беатриче очень сожалела о том, что её сестра не смогла сопровождать своего мужа, бывшего среди гостей, и стать свидетельницей чудесной сцены перед собором:

– Это было самым грандиозным зрелищем и самым благородным торжеством, которые когда-либо видели наши глаза!

Это был самый счастливый день в жизни Лодовико и его обожаемой супруги. Но их уверенности в благосклонности Фортуны вскоре был нанесён жестокий удар. В тот самый день, когда Беатриче написала победоносное письмо своей сестре, Людовик Орлеанский, подкреплённый прибытием свежих войск, совершил успешную вылазку из Асти и 11 июня 1495 года занял со своими войсками город Новару.  Внезапно герцог Миланский, который отдыхал после утомительных недавних празднеств в Виджевано, услышал, что его соперник находится в двадцати милях от ворот его замка. Моро охватила непреодолимая паника, и он удалился сначала в Аббьятеграссо, за Тичино, а затем вернулся в Милан, где укрылся в Кастелло со своей женой и детьми. Венецианский летописец Малипьеро отметил, что 20 июня два ломбардских монаха прибыли в монастырь Сан-Сальвадор в Венеции, сообщив, что герцог в страхе за свою жизнь заперся в замковой крепости Роккете:

– Говорят, у него плохое здоровье, одна рука парализована, его ненавидят все люди, и он боится, что они восстанут против него.

По предположениям некоторых историков, у Моро случился инсульт и он подумывал о том, чтобы бежать с семьёй в Испанию. Однако жена и некоторые члены совета убедили его отказаться от этой идеи. В этот критический момент Беатриче проявила мужество и присутствие духа. Она послала за главными миланскими дворянами и произнесла речь перед ними, а потом приняла срочные меры для защиты Кастелло и города.  Моро официально назначил регентом Милана жену, помогать которой должен был её брат Альфонсо. Однако тот неожиданно заболел, причём ходили слухи, что во всём виноват, на самом деле, герцог Феррары, склонявшийся к союзу с французами. В ответ Беатриче не постеснялась написать резкое письмо отцу. К счастью, ещё в Венеции она подружилась с генералом Бернардо Контарини, который 22 июня привёл к ней на помощь несколько тысяч греческих стратиотов (наёмников). 27 июня Беатриче, оставив мужа в Милане, отправилась к ним в военный лагерь, чтобы поддержать там порядок и воодушевить солдат, несмотря на то, что в тот день герцог Орлеанский совершил набег на окрестности Виджевано. А 1 июля, когда стратиоты доставили ей несколько отрубленных голов французов, герцогиня заплатила им по дукату за каждую. К Новаре же были отправлены отряды во главе с Галеаццо ди Сансеверино, из-за чего герцог Орлеанский был вынужден запереться в крепости. В это время Максимилиан отправил свой давно обещанный контингент швейцарских и немецких войск на соединение с конницей графа Кайаццо, брата Галеаццо ди Сансеверино, а венецианская армия под командованием Франческо Гонзага, свояка Моро, и союзные войска, насчитывающие в общей сложности около двадцати пяти тысяч человек, приготовились отрезать отступление Карла VIII, оставившего Неаполь, и предотвратить его возвращение в Асти.

– Я здесь, – писал маркиз своей жене, – во главе лучшей армии, которую когда-либо видела Италия, не только для того, чтобы сопротивляться, но и для того, чтобы уничтожить французов.

В ответ Изабелла в приподнятом настроении благословила мужа на «великое предприятие», послав ему крест, чтобы он носил его на шее в бою, и написав, что её молитвы и молитвы всего духовенства Мантуи с ним. В воскресенье, 5 июля 1495 года, французская армия, численность которой из-за болезней и дезертирства сократилась менее чем до десяти тысяч человек и которая была утомлена долгими форсированными маршами через Апеннины, спустилась в долину Таро и расположилась лагерем у деревни Форново, на правом берегу горного потока. Дальше по тому же берегу, внизу, на равнинах, располагалась армия Лиги, и, чтобы добраться до Ломбардии, французам пришлось форсировать реку на виду у противника. Рано утром в понедельник, 6 июля, Карл VIII вскочил на своего любимого скакуна «Савой» и повёл авангард своей армии через реку Таро, разлившуюся из-за дождей. В тот же момент маркиз Мантуанский и граф Кайаццо во главе своей лёгкой кавалерии атаковали французский арьергард, и битва началась. Итальянский историк Паоло Джовио описывал последовавшее за этим сражение так:

– Это самая жестокая битва века!

Коммин же, присутствовавший там со своим королём, утверждал:

– Само сражение длилось всего четверть часа.

 Обе стороны сражались с героической отвагой.  Оказавшись в опасной ситуации на поле боя, Франческо Гонзага воззвал к Богу и Богоматери, пообещав в случае спасения воздвигнуть в честь Мадонны новую церковь. Маркиз проявил чудеса храбрости, и под ним были убиты три лошади.  Но личные подвиги не могли искупить недостаток у него полководческого мастерства. В то время, как Франческо Гонзага был вовлечён в отчаянную рукопашную схватку с врагом, большая часть его резерва оставалась бездействующей на берегах реки Таро, а стратиоты были заняты разграблением французского лагеря.  В результате, несмотря на численное превосходство, ряды итальянцев были сломлены, и многие наёмники в замешательстве бежали в сторону Пармы, в то время как французам удалось форсировать реку, и рано утром во вторник они продолжили свой марш по Ломбардской равнине.    На следующий день после битвы Франческо Гонзага отметил в письме к жене, что если бы только другие сражались так, как он и его солдаты, победа была бы полной, и сожалел о неповиновении и трусости наёмников, которые сначала разграбили лагерь врага, а затем бежали, хотя никто их не преследовал.

– Эти вещи, – добавляет он, – причинили мне величайшее горе, которое я когда-либо знал.

В ответ Изабелла нежно упрекнула мужа:

– Но зачем так безрассудно рисковать своей жизнью, мессир? Лучше не сражайтесь, а просто командуйте, как сеньор Лодовико!

Однако это было не в характере маркиза. В свой черёд, от поздравлений Лодовико, который не мог простить свояку того, что тот позволил французам беспрепятственно продолжать свой путь, веяло холодом. Франческо сухо ответил, что если бы он проявил трусость, то сейчас был бы мертвецом. Только братья Сансеверино попытались преследовать Карла VIII со своей лёгкой кавалерией, но у них было слишком мало сил, чтобы нанести врагу серьёзный урон. Таким образом, 8 июля 1495 года французский король и его обессиленная армия благополучно достигли Асти.

Но, поскольку лагерь и багаж остались в руках союзников, итальянцы заявили о победе. Венецианцы отпраздновали свой триумф публичными ликованиями и иллюминациями на площади Сан-Марко и вознесли хвалу своему храброму капитану Франческо Гонзага. В Милане и в Мантуе было тоже великое ликование, а поэты и художники воздавали честь победителям: скульптор Бартоло Тальпа отлил медаль с изображением маркиза Мантуи, а художник Мантенья написал «Мадонну делла Виттория», украсившую в 1496 году церковь Санта-Мария делла Витториа, построенную в Мантуе по обету маркиза. (Интересно, что Изабелла отказалась позировать вместе с мужем для этого полотна, так как ей не понравился собственный портрет, написанный ранее Андреа Мантеньей).

Глава 7
Смерть Беатриче

В начале января 1496 года маркиз снова покинул Мантую, чтобы принять командование венецианской армией, которую Синьория послала, чтобы помочь Ферранте II, молодому королю Неаполя, вернуть свои владения. После отступления Карла VIII этот доблестный принц покинул остров Искья, где нашла убежище королевская семья, и вошёл в Неаполь на следующий день после битвы при Форново.

Узнав об отходе французов на север, Лодовико поспешил сообщить хорошие новости Изабелле д’Эсте, которая ответила такими словами:

– Известие о вступлении короля Ферранте в Неаполь, которое Ваше Высочество были так добры, что послали мне, доставило мне величайшее удовольствие, как ради Его Величества, так и ради Вашего Высочества, поскольку мне кажется, что всё это должно помочь нам быстрее избавиться от гнёта французов. Итак, я поздравляю себя с Вашим Высочеством и благодарю Вас от всего сердца за вашу доброту, позволившую мне поделиться хорошими новостями, которые действительно принесли мне величайшее счастье.

Народ приветствовал Ферранте II радостными криками, дворяне стеклись под его знамена, и вскоре вице-король Жильбер де Монпансье, оставленный во главе французских войск, был вынужден отступить в горы Калабрии. Там он вёл войну, состоящую из мелких стычек и грабежей, против венецианских войск под командованием своего шурина Франческо Гонзага. Пока их мужья сражались на противоположных сторонах, Кьяра Гонзага оставалась в Мантуе со своей невесткой, к которой она была нежно привязана, и чья компания в какой-то мере утешила Изабеллу в связи с отъездом Елизаветы, вернувшейся в феврале в Урбино.

Это был скучный год для маркизы, и, за исключением короткого визита в Феррару, она была слишком занята общественными делами, чтобы покидать дом. Но, как обычно, она хорошо использовала своё время и вернулась к своим классическим занятиям, попыталась овладеть правилами латинской грамматики и проконсультировалась с феррарским гуманистом Эрколе Строцци по поводу выбора нового репетитора. Большая часть её свободного времени была посвящена музыке. Она брала уроки игры на лютне у нового мастера, Анджело Тестагроссы, миланского юноши, который пел как серафим и играл на лире и клавикордах. Но кроме музыки и книг у неё были и другие более легкомысленные развлечения. Её письма изобилуют намёками на проделки и шуточки любимых карликов и шутов, которыми она себя любила окружать. Целая анфилада апартаментов с низкими потолками и переходами была построена для придворных карликов в Мантуе в одном из флигелей замка. После отъезда Франческо она написала отцу, умоляя его разрешить французскому шуту Галассо и замечательному карлику Фритео, который танцевал, пел и кувыркался в воздухе к радости всей семьи Эсте, приехать и развлечь её, приговаривая:

– В отсутствие маркиза я холодна, как лёд, и скучна, как вода в канаве!

Когда Маттелло, её любимый карлик, тяжело заболел, она ходила навещать его и пересказывала мужу шутки, которые тот отпускал на смертном одре.

После смерти карлика Франческо Гонзага заявил:

– Большинство людей можно легко заменить, но природа никогда не произведёт другого Маттелло!

«Самый главный дурак в мире», как назвала его Изабелла, упокоился в Сан-Франческо, любимой усыпальнице Гонзага. Тебальдео написал ему эпитафию, а бард Пистойя сочинил элегию:

– Если Маттелло в раю, он смешит всех святых и ангелов; если он в аду, Цербер забудет о своём лае!

Тем же поэтам было предложено написать латинские эпиграммы и сонеты о домашних животных Изабеллы, например, о персидском коте Мартино или об её маленьких собачках, которых с большой торжественностью хоронили в террасных садах замка.

13 июля 1496 года маркиза родила вторую дочь, названную Маргаритой в честь матери Франческо, и прожившую всего два месяца. Причём рождение второй дочери так разозлило Изабеллу, что она возложила всю вину на мужа:

– Мне ничего не остаётся, как пожинать плоды Вашего посева!

На что Франческо философски ответил:

– Бог пошлёт нам сыновей в своё время.

Он по-прежнему был очень привязан к старшей дочери и радовался, когда слышал, что маленькая Элеонора спрашивала о своём отце.

– Мадонна Элеонора, – писал ему секретарь в Калабрию, – выражает признательность Вашему Высочеству и хотела бы иметь прекрасную новую куклу в шёлковом платье, чтобы играть с ней в постели, так как её старая совсем износилась.

И часто во время своих охотничьих вылазок маркиз посылал дочери зайца, которого ловили его собаки.

Поздравив сестру, Беатриче, в свой черёд, сообщила, что в начале следующего года тоже надеется стать в третий раз матерью.

После Форново все союзные силы двинулись под Новару, где засел герцог Орлеанский. Граф Кайацо присоединился к войскам своего брата Галеаццо, а маркиз Мантуанский расположился лагерем под стенами города вместе с венецианской армией. 3 августа в лагерь прибыл оправившийся от болезни герцог Миланский со своей супругой, которая также (неслыханное дело!) приняла участие в военном совете по поводу ведения осады Новары.

– Главным образом её совет привёл капитанов к соглашению, – утверждает историк Гвиччардини.

5 августа Лодовико и Беатриче присутствовали на грандиозном смотре союзной армии, насчитывавшей сорок тысяч человек вместе с немецкими и швейцарскими наёмниками. С развевающимися знамёнами и барабанным боем, под звуки труб и воинственной музыки войска прошли мимо колесницы герцогини Милана.

– Это было действительно потрясающее зрелище, – написал неаполитанский учёный Якопо д'Ари, который сопровождал своего хозяина, маркиза Мантуи, – и все, кто присутствовал, говорят, что со времён римлян никогда не видели такой огромной и хорошо дисциплинированной армии.

Единственным недостатком удачного дня был несчастный случай, который произошёл с лошадью герцога Миланского, которая споткнулась и упала, когда Лодовико проезжал вдоль линии, сбросив своего всадника на землю и испачкав его богатую одежду в грязи.

– Это, – отмечает хронист, – было сочтено дурным предзнаменованием, и впоследствии многие присутствовавшие в тот день вспоминали об этом.

Опасаясь, что наёмники, с которыми без всякого страха общалась Беатриче, её изнасилуют или убьют, Моро попросил свояка:

– Умоляю Ваше Сиятельство, приглядывайте за герцогиней!

На что Франческо, который стал главнокомандующий войсками Лиги, посоветовал ему:

– Заприте свою жену в сундуке, сеньор, и увезите в Милан!

Впрочем, он был единственным, кто открыто осмелился возразить против присутствия Беатриче в лагере. Дабы умаслить своего зятя, та без всякого смущения предложила ему даму из своей свиты, с которой тот мог бы отпраздновать свою победу при Форново. Причём свой поступок Беатриче объяснила тем, что хотела уберечь его и свою сестру Изабеллу от распространившегося сифилиса, которым французы заразились от неаполитанских куртизанок. На самом деле, как утверждают историки, Беатриче хотела получить от маркиза, захватившего шатёр и личные вещи Карла VIII, альбом с портретами королевских любовниц. Среди вещей были меч и шлем, которые, как говорили, принадлежали ещё Карлу Великому, серебряная шкатулка с королевскими печатями, набор богатых драпировок, переносной алтарь, а также крест, украшенный драгоценными камнями, и реликварий, в котором находились священный шип с куском дерева от святого креста, облачение Богоматери и ветвь Святого Дионисия. Многие из этих реликвий в конечном итоге были возвращены королю. А тот, не желая уступать в любезности, прислал маркизу его любимого белого коня, украшенного золотой сбруей, которого захватили французы.  Среди трофеев же, отправленных в Мантую, были великолепные вышитые драпировки из королевского шатра и любопытный альбом с портретами итальянских красавиц, очаровавших короля Карла. Всё это, вместе с рукоятью сломанного меча, которым сам маркиз сражался в битве, были с радостью приняты Изабеллой, считавшей эти трофеи одними из самых драгоценных вещей в своей коллекции. Соответственно, она была очень раздражена, когда неделю спустя Франческо попросил жену отослать обратно альбом короля, поскольку эту вещь очень хотела иметь Беатриче. В ответ маркиза попросила мужа придумать какой-нибудь трюк, чтобы избежать этого. Тогда Франческо предложил ей отдать сестре королевские драпировки вместо альбома.

– Я, конечно, повинуюсь Вам, но в данном случае должна сказать, что делаю это с большой неохотой, поскольку считаю, что эти королевские трофеи должны остаться в нашей семье на вечную память о Ваших славных деяниях, – скрепя сердце согласилась маркиза.

Когда Беатриче поняла, что сестра ни за что не выпустит альбом из своих цепких рук, то сделала благородный жест, с благодарностями отправив подарок обратно в Мантую и сообщив зятю, что трофеи, по её мнению, по праву принадлежат Изабелле:

– Сегодня я получила с курьером Вашего Высочества один из предметов драпировки, принадлежащих королю Франции. А Андреа Косса уже принёс мне остальные четыре, за что я вам очень благодарна; но я чувствую, что при данных обстоятельствах мне не следует их оставлять. Как бы то ни было, я получаю огромное удовольствие видеть их все вместе, и теперь Ваше Высочество может вернуть их маркизе.

Спустя две недели герцог и герцогиня вернулись в Виджевано, а осада Новары продолжилась с новой силой, тем более, что французский король, погрязший в любовной интриге с красавицей Анной Сольери из соседнего города Кьяри, не спешил на помощь своему кузену.

Тем временем Франческо Гонзага снова отправился в Неаполь и по дороге заехал в Рим, где вёл переговоры с папой Александром VI Борджиа о кардинальской шапке для своего брата Сигизмондо. В августе он попросил свою жену собрать семь тысяч дукатов и, если необходимо, заложить её драгоценности для этой цели. Изабелла, которая уже заложила большую часть своих драгоценностей два года назад и в последнее время обращалась за помощью к своему отцу, чтобы он позволил ей выкупить их, ответила:

– Я, конечно, всегда готова повиноваться приказам Вашего Превосходительства, но, возможно, Вы забыли, что большинство моих драгоценностей в настоящее время находятся в ломбарде в Венеции, не только те, которые Вы мне подарили, но и те, которые я привезла с собой, когда приехала невестой в Мантую, или купила сама после замужества. Я говорю это не потому, что хочу сделать какое-то различие между Вашим и моим, а чтобы доказать Вам, что рассталась со всем, и в доме остались только четыре драгоценности – большой рубин, который Вы подарили мне, когда родился наш первый ребёнок, мой любимый большой бриллиант и ещё два, которые Вы мне тоже подарили. Если я заложу их, то останусь совсем без драгоценностей и буду вынуждена носить чёрное, потому что появляться в цветных шелках и парче без драгоценностей было бы нелепо. Ваше Превосходительство, поймите, что я говорю это только из уважения к Вашей и моей чести, и по этой причине я умоляю Вас не отнимать у меня эти несколько вещей, так как я скорее отдам Вам свою камору (платье), расшитую драгоценными камнями, чем останусь совсем без украшений.

Однако, как и прежде, переговоры относительно кардинальской шляпы для Сигизмондо оказались безрезультатными, и Изабелле разрешили оставить свои драгоценности. Когда она писала письмо, её муж был серьезно болен лихорадкой в Фонди. Маркиза привезли туда по его просьбе, так как он боялся оставаться в Неаполе из-за старого пророчества о том, что он умрёт в этом городе. Причём болезнь Франческо была настолько опасной, что он послал за венецианским сенатором и умолял, чтобы в случае его смерти Синьория взяла под свою защиту его жену и маленькую дочь.

– Это верный признак, – цинично заметил венецианский посол Сануто, – что он больше доверяет Венеции, чем своему шурину, правителю Милана, или своему тестю из Феррары.

Наконец, 12 сентября 1495 года Карл VIII созвал военный совет, который принял решение о заключении мира с Лигой и отправил к маркизу Филиппа де Коммина. Теперь Франческо уже ничто не удерживало на Юге, и как только он был в состоянии передвигаться, то отправился домой. Через несколько дней после смерти своей маленькой дочери Изабелла отправилась на встречу со своим мужем в сопровождении Сигизмондо Гонзага. В начале октября герцогиня Урбинская приехала встретить её в Фано, а на следующий день Изабелла присоединилась к Франческо в Анконе и медленными переездами доставила его в Равенну, а оттуда вверх по реке По в Феррару, а затем в Мантую.

Коммин в своих мемуарах подробно рассказал о переговорах, которые велись в апартаментах Моро в Камерино:

– Каждый день герцог и герцогиня встречали нас в конце длинной галереи и провожали в свои комнаты, где стояли два длинных ряда приготовленных стульев, и мы садились с одной стороны, а представители лиги – с другой…

Герцогиня сидела между мужем и представителем Феррары. С итальянской стороны говорил только Лодовико, и только один уполномоченный должен был говорить со стороны французов.

– Но по своему темпераменту мы не могли говорить столь сдержанно, как они, и два или три раза принимались говорить все вместе, и тогда герцог восклицал: «Эй! Только по одному!» – свидетельствовал Коммин.

Беатриче присутствовала на всех заседаниях и удивляла участников переговоров своим острым умом и тактом. Её муж теперь искренне стремился к миру и заботился только о том, чтобы вернуть Новару и добиться вывода французских войск из своих владений, И он, и Коммин приложили все усилия к тому, чтобы довести дело до благоприятного конца. Наконец, Людовик Орлеанский вместе с оставшимися солдатами (более двух тысяч умерли от болезней и голода) вышел из Новары и со всеми полагающимися ему почестями был сопровождён графом ди Сансеверино и маркизом Мантуи к своим.

9 октября между королём Франции и герцогом Милана было заключено соглашение, согласно которому Новара была возвращена Лодовико. Карл VIII, по словам Коммина, всё ещё сохранял дружеские чувства к Моро и даже пригласил его на прощальную встречу. Однако герцог, обидевшись на некоторые оскорбительные высказывания в свой адрес со стороны его придворных, отказался под предлогом болезни, в отличие от своего свояка, маркиза Мантуи. Перед своим уходом из Италии Карл VIII захотел встретиться с Франческо Гонзага, прославившим своё имя в битве при Форново. С радостью приняв его приглашение, маркиз поспешно написал своей жене, умоляя её прислать ему лучшие льняные рубашки, лучшие жилеты и накидку из золотой парчи, а также отборные духи.  Муж Изабеллы остался очень доволен учтивостью, и, одновременно, простотой, с которой король разговаривал не только с ним, но и с его солдатами,  «обращаясь с ними точно так, как если бы они были ему равны» и снисходительно поднося руку к шляпе каждый раз, когда они отдавали ему честь». Но что больше всего впечатлило Франческо, так это вид трёх кардиналов, скромно стоящих среди толпы у двери «точно так, как капелланы, которых можно увидеть в любом другом доме». Перед отъездом маркиза Карл подарил ему двух ценных гнедых скакунов, отличавшихся прекрасной формой и скоростью. Один из них особенно восхитил Франческо тем, что мог преодолевать широкие траншеи и высокие заборы одним прыжком. В то же время секретарь Гонзага, Якопо д'Ари, сообщил маркизе, что её муж в благодарность отправил вечером к королю священника Бернардино д'Эрбино с капеллой мантуанских певцов, чтобы развлечь его. Карл VIII подробно расспросил капеллана о жене своего хозяина, попросив дать точное описание её роста и черт лица, и особенно хотел узнать:

– Похожа ли маркиза на герцогиню Миланскую, и столь ли она, подобно этой прославленной даме, очаровательна и любезна?

 Следует заметить, что Беатриче произвела неизгладимое впечатление не только на Карла VIII, но и на всех французов, оставшись в их памяти как «самая милая дама в Италии». Капеллан сдержанно ответил королю:

– По правде говоря, Ваше Величество, маркиза даже красивее своей сестры и превосходит всех других дам своим обаянием и блеском.

Это возбудило любопытство Карла до предела и он настоял на том, чтобы получить полный и подробный отчёт о талантах и достижениях Изабеллы, а также о нарядах, которые она обычно носила, и обрадовался, услышав, что она не очень высокая, поскольку сам был низкого роста и восхищался маленькими женщинами.

– Короче говоря, – добавляет секретарь, – Его Величеству, похоже, очень понравилось описание Вашего Высочества, и если он встретит Вас, я уверен, он постарается поцеловать Вас в щёку, и не один раз, а много раз. И в таком случае я рад сообщить Вам, что король Франции менее уродлив, чем говорят люди.

Желаемая встреча, однако, так и не состоялась. Как только был подписан мир, Карл VIII покинул Италию, перейдя Альпы с остатками своей армии, и 7 ноября достиг Лиона. Таким образом, в Италии и во Франции Изабеллу знали, в основном, как супругу знаменитого кондотьера. Что же касается Моро, то после ухода последних французских войск он пригласил  герцога Феррары, маркиза Мантуи и венецианских командиров в Виджевано, где устроил для них великолепное празднество.

– После Форново, – писал венецианец Малипьеро, – всем в Италии правил Лодовико, герцог Миланский.

Уход французов сделал практически Моро арбитром между другими итальянскими государствами. Теперь Лодовико и Беатриче снова могли наблюдать за работами архитектора Браманте или за тем, как Леонардо пишет свою «Тайную вечерю», или вместе читать Данте и Петрарку. Однако вскоре скрытые противоречия с венецианцами, а также слухи о том, что Карл VIII обдумывает новую экспедицию в Неаполь, побудили  Моро снова обратиться за помощью к Максимилиану I. 5 июля 1496 года герцог и герцогиня отправились в путешествие по озеру Комо в аббатство Малс, где встретились с императором ранним утром 20 июля.  Присутствовавшим при этом венецианским посланникам не доставляло особого удовольствия видеть знаки дружбы и доверия, которыми император удостаивал Лодовико и его жену:

– Его Величество вышел из носилок с рвением, которое показалось мне слишком большим, и поднялся наверх, где застал герцога наедине с герцогиней и провёл полчаса в тесном и нежном общении с ними обоими. После этого они все трое посетили мессу в соседней церкви, и оттуда Его Величество появился, ведя герцогиню за правую руку, а герцога за левую, с такими проявлениями любви и фамильярности, которые трудно описать. Затем все трое верхом на лошадях отправились в резиденцию императора в Колорноне, около восьми миль отсюда, где Его Величество принял герцога и герцогиню и всю их свиту за ужином в павильоне, который был возведён под деревьями.

По утверждению тех же посланников, Максимилиан лично нарезал блюда на тарелке Беатриче, и хотел, чтобы она сидела между ним и герцогом. Исключительное обаяние и ум герцогини понравились Максимилиану, который не мог не сравнивать её с тупой и невежественной Бьянкой Марией Сфорца, своей собственной женой. А изысканные манеры и утончённые вкусы герцога не могли не произвести сильного впечатления на монарха, чья искренняя любовь к искусству и романтике сделала его по-своему таким же замечательным представителем эпохи Возрождения, как и сам Моро.

Таким образом, была сформирована новая Лига между Максимилианом, герцогом Миланским, папой римским, королем Испании и Венецианской республикой. Затем Лодовико и Беатриче вернулись в Милан, где 10 августа с пышностью отпраздновали праздник «святого славного мученика Лаврентия», а затем удалились в Виджевано, чтобы подготовиться к скорому возвращению императора. Венецианский дипломат Марино Сануто утверждал, что Максимилиан снова перебрался через горы только из-за того, чтобы увидеть Беатриче. В конце месяца он прибыл на герцогскую виллу в Меде, недалеко от Комо, а 2 сентября Лодовико проводил его к своей жене в Виджевано. Здесь император оставался в течение следующих трёх недель, наслаждаясь красотами любимого летнего дворца Моро. Максимилиан первоначально намеревался посетить Милан, но в последний момент от этой идеи отказался, по всей вероятности, из-за своей неприязни к помпезным торжествам. Если очарование Беатриче пленило императора при их первой встрече, то он нашёл её в тысячу раз более очаровательной в её прекрасном загородном доме с детьми на руках. Он проявлял большой интерес к обоим её сыновьям и просил, чтобы старший из них, Эрколе, принял имя Максимилиан, под которым тот и стал известен в будущем.

Венецианская Синьория решила отправить двух специальных послов, чтобы поздравить императора с его прибытием в Италию. 14 сентября 1496 года эти посланники, Антонио Гримани и Марко Морозини, прибыли в Милан, где их разметили в Палаццо дель Верме (там жили Чечилия Галлерани и её муж граф Лодовико Бергамини), украшенном фресками и отделанном мрамором за счёт герцога. Рано утром послы отправились на лодке в Аббьятеграссо мимо прекрасных вилл и садов по берегам Тичино. Там их встретил посланник Фоскари, который уже находился при императоре, и повёз в Виджевано. Было уже темно, когда послы добрались до замка Висконти-Сфорца, но сам Лодовико выехал, чтобы приветствовать их, и проводить до апартаментов во дворце своего зятя графа ди Сансеверино. Внебрачная дочь герцога, Бьянка Джованна Сфорца, которую Галеаццо привёз домой несколько недель назад, приняла гостей и приветствовала их от имени своего доблестного мужа, который лежал с приступом лихорадки и был  не в состоянии покинуть свою спальню.

 На следующий день император дал послам аудиенцию. Максимилиан, которого член свиты Фоскари описал как красивого мужчину тридцати семи лет, с длинными седеющими волосами и безупречными манерами, принял их наверху парадной лестницы, на втором этаже замка. Как обычно, он был одет в чёрное, дав обет не носить никаких других цветов,  пока не одержит победу над турками. Его единственным украшением была золотая цепь с орденом Золотого руна. Император сидел на возвышении, задрапированном золотой тканью, с герцогом Миланским по правую руку и кардиналом Санта-Кроче по левую. Там присутствовали также послы Неаполя и Испании, а ещё граф Кайаццо, епископы Комо и Пьяченцы и другие известные миланские придворные. Затем Марко Морозини произнёс изящную речь, которая была высоко оценена всеми присутствующими и любезно принята императором, который приветливо побеседовал с посланниками на общие темы. Они были также представлены герцогине Беатриче, которая, по словам Марино Сануто, «никогда не покидает своего господина, хотя она снова ждёт ребёнка».