Loe raamatut: «Соболево. Книга первая», lehekülg 3
Симеон оглядел паству, примечая её реакцию. Он посмотрел на одного, другого, третьего человека и сделал вывод, что был хотя бы частично понят. Перелистывая страницу, священник прочистил горло, глотнул из кубка и продолжил.
– Наша рациональная часть, крепко сидящая в наших мозгах, станет сопротивляться. Мозг вообще склонен обманывать человека. Он настолько втянул человеческую личность в ложь и самообман, что всякий давно убеждён, что верить нужно именно мозгу, рациональному естеству, а не сердцу или душе. Интуиция – вот голос души. Тот, кто научился, кто умеет его слушать и взывать к нему, редко поступает опрометчиво. Но не мозг. Мозг ищет для своего тела комфортных условий. Ищет, как бы поместить тело в тепло, уют, глупые развлечения, где в изобилии будут наличествовать плотские утехи и неконтролируемое размножение. Вот чего он ищет. В решении математических уравнений ему нет равных, но Бытие – не математическое уравнение. Не нужно слушать то, что говорит вам мозг, оперируя к разумному – к своему же собственному творению. Только стремление к иррациональному, к абстрактному, интуитивному, чувственному и эмоциональному может провести вас по ступеням из темного подземелья рационального на свет, на свежий воздух иррационального. В объятия нашего Владыки. Это действительно титанических усилий требует. Но ещё больших усилий требует фиксация этого состояния. Постоянное удержание себя в иррациональном существовании требует неописуемых усилий. Против вас поднимется абсолютно всё. Первым будет, как я уже говорил, мозг и его разум. Следом поднимутся против вас близкие, кто ещё не нашёл должного рвения для того, чтобы отыскать, наконец, золото в своей душе. Не серчайте на них, не гневайтесь – придёт и их время. Затем против вас поднимется сам рациональный, материальный мир. Он будет подсовывать вам события и явления, которые будут оспаривать ваши убеждения. Он будет подсылать вам людей, которые ловко оперируют логикой, способной пошатнуть вашу веру и лишить вас фиксации в благословенном состоянии. Будьте осторожны, братья и сестры, и да наградит вас Владыка своим Благословением. Не бойтесь труда этого, но стремитесь к нему. А теперь давайте же обратимся к Владыке нашему через молитву, – Симеон опустил голову и за ним повторили все, – Из глубины к тебе воззвав…
Вечерняя молитва затянулась. Симеон бубнил дольше обычного, и с ним бубнела вся паства. Где-то посередине к Ксении подсел Плокин, смиренно опустивший голову, с наслаждением читающий молитву вместе с остальными. Ксения молчала, стеклянными глазами глядя в пол храма.
***
К тому моменту, когда Ксения пришла, Нора уже опустела. Столы сверкали чистотой, стулья были сложены друг на друга, а приглушенный свет способствовал игре воображения. Оно сразу же взялось дорисовывать плавучие силуэты по тем углам, где темнота уже успела загустеть настолько, что разглядеть в них что-либо, кроме воображаемых фигур, было почти невозможно. Старик, протирая стаканы, уставился в орущий телевизор. Из темноты нарисовался Никитка, встал рядом и стал наблюдать вместе с Ксенией за Егором Викторовичем.
– Пап, – тихо позвала Ксения, испытывая слух отца, но тот и ухом не повёл, – Пап! – сказала она уже громче, но не громче, чем орал телевизор.
– Да он глухой уже давно, – подсказал Никитка.
Ксения повернулась к мальчику и улыбнулась ему. Жилистый, темноволосый, кареглазый. Это он теперь помогает Егору Викторовичу с делами – он носит еду посетителям, он моет полы и поднимает стулья, он бегает в кладовую за съестным, он же остаётся за главного, когда отца нет на месте.
– Знаю я его, притворяется он. Ему просто досмотреть хочется, – Ксения шутливо отмахнулась.
Одного её пристального взгляда хватило, чтобы Никита тут же растаял. Щеки налились багровым румянцем, и парень как-то подзавис. Ему всего пятнадцать, но бушующие гормоны уже дают о себе знать. Ксения много раз замечала, как подросток заглядывается на неё. Она приподняла его подбородок и ласково погладила щеку большим пальцем.
– Спасибо тебе, что отцу моему помогаешь, – она подмигнула ему, зная, что после такого он точно всю ночь глаз сомкнуть не сможет.
Мальчик, растерявшись, застыл как статуя с открытым ртом.
– Никита! Давай сюда! – прогремел голос отца.
Мужской голос мигом расколдовал мальчишку. Никита криво улыбнулся и, довольный собой, понёс ведро, не решаясь еще раз взглянуть на девушку.
– Молодец, что пришла, но пацана мне не путай. Причащалась? На вот, компотику выпей, – он поставил на стойку заранее подготовленный стакан.
– Спасибо, не откажусь, – Ксения села за стойку и вспомнила вдруг, что у неё в кармане остался пирожок, – У меня и закусить есть.
– Кто это тебя угостил? Пахнет здорово.
– Юлина мать. Помнишь их? Лугины.
Егор прищурился, пытаясь вспомнить.
– Юля погибла ребёнком, её медведь в лесу задрал.
– А-а-а! Да, теперь вспомнил. Так что же, ты в гости заходила?
– Пока служба шла. Не переживай, я оставила записку с благодарностью. Не смогла мимо пройти, так пахло!.. А внутри, знаешь, как будто умерло всё, в самом доме. Умерло как будто вместе с Юлей.
– Так и есть, – отец медленно покачал головой, – Наташка так и не оправилась тогда полностью. Да и как тут оправишься? От такого нельзя оправиться, к этому не привыкнешь.
– У Юли сегодня годовщина смерти или день рождения видимо. Там фотка её стояла со свечкой.
– Вот оно как. Понятно, – отец достал из-за стойки бутылку настойки, налил себе рюмку и выпил, – Царствие ей Небесное.
Ксения оглянулась, убедившись, что в Норе точно никого нет.
– Обалдел? Ты чего говоришь такое?
Отец только отмахнулся.
– Чего ты руками машешь? – возразила Ксения, – Осторожнее с этим. Понял?
Отец поднял правую бровь, насупившись.
– Всё-всё, я поняла, – тут же сдалась Ксения, поднимая руки.
– Доедай и наверх. Закроюсь и поднимусь к вам.
– К нам? – Ксения округлила глаза, – Он очнулся?!
– Нет ещё. Но он же там.
Капитан согласно кивнула и продолжила есть. Когда дело было сделано, она отправилась наверх, напоследок глянув в окно. Над лесом поднялась луна.
– Чистое небо. Завтра, может, будет солнечно, – сказала она отцу, но тот не ответил.
***
В комнате всё осталось так же, как и было утром. Даже Андрей, казалось, слился с интерьером и остался неподвижен. Теперь ей предстоял обстоятельный, длинный разговор. Ксения ещё в лесу решительно заявила себе, что не уйдет, пока не получит ответы на все интересующие её вопросы, и отца не отпустит, пока он их не даст. Но теперь, когда она вернулась, пламя её уверенности немного поугасло. Этого упёртого старика не заставишь, если он сам не захочет.
– Как день прошёл? А то я так и не спросил, – поинтересовался отец, едва появившись в дверях.
В одной руке он нёс трехлитровую банку с компотом, а в другой поднос, на котором стояло два стакана с чаем в серебряных подстаканниках. От чая вверх поднимались струйки пара. Кипяток.
– Ну, утренние мои дела ты знаешь. После тебя пошла прогуляться назад, к лесу. Вместо службы в церкви.
– Зачем? – отец удивился.
– Ну ты же мне на вопросы не ответил, вот и пришлось задницей рисковать.
Егор Викторович закряхтел, выдавив этакое "хе-хе-хе".
– Если я не ответил на вопрос, это не значит, что нужно чем-то рисковать, – спокойно ответил он, – Это значит, что нужно подождать, когда придет нужное время, – он снова выдавил смешок.
– Чего смешного?
– Смеюсь над тем, как ты ловко закидываешь манипуляции. Мне кажется, даже не подозревая, что делаешь это. Дед научил? Много ты мужиков этим подлавливаешь?
– Хватает.
Егор покачал головой, глядя на Ксению.
– Потерянное поколение.
Ксения закатила глаза. Отец уселся за стол и жестом пригласил дочь присесть напротив.
– Садись, чаю попей. Чай хороший, бодрит. На травах, – он подул в стакан и шумно отпил немного, – Так и что? Риск твой был оправдан?
– Не знаю. Нет. Я ничего не понимаю.
– Сейчас самое время задавать вопросы. На всё отвечу. Задавай.
– Хорошо. Что это за грязь? Откуда она внутри машины и на деревьях? Как машина могла упасть с неба?! Её что, десантировали? Ерунда какая-то. И вот этот, – она не глядя указала на Андрея, – Это кто? Чего ты о нем печешься? Ты никогда новоприбывших не держал у себя. Ты же не участвуешь во всём этом! Ты только нашим приезжим комнаты сдаешь и тем, кого мы завозим. Да и то больше не ради денег, а так, ради поболтать, ради новостей из внешнего мира. Чего ты вдруг вмешался?
Слушая вопросы, Егор задумчиво помешивал чай. Когда Ксения замолчала, он отвернулся к окну и тяжело вздохнул.
– Что? Что опять не так? – раздраженно спросила Ксения.
– Ничего. У меня есть ответы на все эти вопросы, и ответы очень простые. Хотя, придётся рассказать пару историй, причём достаточно длинных.
– Так давай, я не тороплюсь. До полуночи время есть, – девушка демонстративно заняла самое удобное ей положение.
– А ты слушать будешь? Или опять, только охи и ахи? Ты же не веришь тому, что я говорю про Орден. Особенно про то, что касается твоего деда. Ведь если моя правда о нём действительно окажется правдой, тогда…
– Моё мировоззрение треснет по швам? Пускай. Я готова проверить свои убеждения на прочность. Давай.
– Я так понимаю, Димку ты тоже донимала вопросами, – отец хитро улыбнулся, – Его слова.
– Нет. Он просто пытался дать мне понять, что, якобы, если ты не отвечаешь на вопрос, значит, ещё не время для ответов.
– Ну так всё правильно. Разве он не прав?
– Да! Да, он оказался прав, – неохотно признала Ксения, начиная нервничать.
– Успокойся. Не заводись. Ещё будет время.
– С вами успокоишься… – Ксения провела рукой по лицу, – Начинай давай.
– Обожди. Давно ты деда последний раз видела?
– Пару дней назад. Может, дня три. Не так давно, в общем.
– В каком он сейчас состоянии?
– Ты о чём? Не поняла.
– Ну… не замечала за ним изменений? Странностей? Может, говорит по-другому, или ещё что? То, что непривычно за ним наблюдать. Например, что он заранее знает, что ты ему скажешь. Или знает то, что ты только что подумала. Бывало такое?
– Да нет, вроде. Я за ним вообще такого не замечала никогда.
– Хорошо. Тогда мы можем говорить спокойно.
– Вообще мы лично мало общаемся, как семья. Больше как магистр и капитан. Я его понимаю, на нём слишком много ответственности. Держать такую легенду на плаву не просто, особенно для его возраста.
– Легенда, – старик криво улыбнулся, скорее испытывая отвращение к сказанному, чем если бы оно его веселило, – Ты вот называешь это легендой, а сама в это веришь, а ведь это не легенда. И чтобы получить ответы на твои вопросы и остаться ими удовлетворенной, ты должна уже осознать это. Ты должна понимать своей головой, что всё то, что вокруг происходит, не сказка и не вымысел. Это всё по-настоящему, понимаешь?
– А что происходит? Что происходит-то? Всю деревню опаивают наркотой, а потом всякую религиозную херню в головы льют? Это происходит? Я это понимаю. Мне это не то, чтобы нравится, но это факт, – последние предложения Ксения произнесла тише, как будто сама в своих словах сомневается, – Благословенные эти – те, кто "навнушался" сам себе. Топятся во время от слишком ярких приходов. Чего только их всех к воде тянет?.. Может это какая-то общая особенность восприятия, чёрт её знает…
– Ничего ты не понимаешь. Точнее, понимаешь, но так, чтобы тебе жить удобно было. Не совестно. Торгуешься сама с собой, вот и выдумываешь себе оправдания. А ведь он не зря тебя взял в дружину, а не в наблюдатели, – старик покачал головой, – Так ты будешь на безопасном расстоянии от правды и получишь то, чего больше всего желаешь – свои любовь и власть, а твоё нежелание искать правду оградит тебя от остального. Я это давно понял, но сейчас в очередной раз убедился. Закрываешь глаза даже на убийства ради своей власти. Так ведь? Что там происходит с теми, кто… Как ты там говоришь? Навнушался?
– Их топят, – нехотя выдавила Ксения.
– Вот. Во-о-от! – он ткнул в неё пальцем, – Вот оно. Если это всего лишь легенда, зачем топить людей?
– Так ведь там Старшие присутствуют. Для них тоже должна быть легенда, пап. Ну ты-то должен понимать, что чем дальше, тем выше ставки. Так с любой ложью.
– А тебе не кажется, что история с легендой существует только у тебя в голове? Ладно, спасибо, что хоть в этом ты хорошо разобралась – в ставках. Даже оправдание для чужой смерти себе придумала.
Ксения смутилась. Она позволила подловить саму себя, и от этого ей стало неловко. Неловко и страшно от того, что отец может быть прав.
– Хорошо-хорошо, – остановила она отца, – С этим мы разобрались. Я – зависимая от чужого мнения и собственной власти лгунья. Дед – глава апокалиптической секты, которая на самом деле не секта. Всё там по-настоящему. А ты у нас кто, выходит, невинный ангел?
– Опять виноватишь? И я Ему служил. Если бы не ты, если бы не мать твоя, то и я бы не смог вовремя остановиться. Не смог бы вовремя понять, если бы ты не родилась. Теперь мой долг – остановить тебя. А что до невинности… – он взглянул на Андрея, – Это, наверное, к нему. Не зря он здесь появился в такой момент.
– Какой момент? И кто он такой?
– Обожди.
Ксения всплеснула руками.
– Опять?!
– Да, – отец кивнул, – Самое время для истории.
– Я её не слышала раньше?
– Нет, – отец поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее, – Раньше я не мог тебе это рассказать. Теперь всё иначе.
– Почему?
– Позже объясню. Сейчас я… Я хочу рассказать тебе историю. Это будет тяжело, – он кивнул, – Тяжело и больно, ведь как бы мы друг к другу не относились, Виктор всё ещё мой отец, и я помню его таким, каким он был в моём детстве. Тогда он был самим собой. Он был обычным человеком. Когда-то, – Егор выдержал паузу, – а ведь когда-то он был неплохим ученым. Ты знала? Химиком. Но о славных деньках не сегодня. Сегодня я расскажу о том, как всё началось.
– Что именно началось?
– То, что ты считаешь сказкой, и то, что для меня является истиной. Этого не знает никто. Знала твоя мать, но… – Егор уставился в потолок, – Дима тоже не знает. Вообще-то, я сильно рискую, рассказывая это. Если Он слышит меня сейчас, у меня могут быть проблемы.
– Дедушка?
– Нет. Ахнаир. Хотя, теперь уже какая разница?
Ксения прищурилась, сделав максимально серьёзный вид, хоть в душе и посмеялась над отцовским суеверием.
– Когда мы с отцом приехали сюда, здесь был обычный посёлок. Кстати, раньше он назывался иначе. Я уже и не вспомню сейчас. На "К" как-то. На момент нашего приезда из других людей, с кем отец мог пообщаться на общие темы, был только врач. Ты знаешь, отец из тех людей, которые не могут говорить просто так, чтобы ни о чём. По этой же причине он с раннего возраста приучил меня читать. Постоянно. Не было такого промежутка времени, когда кто-нибудь мог задать мне вопрос "Какую книгу ты читаешь сейчас?", и чтоб я ответил "Никакую!". Хрен там. Пусть я не читал каждый день по несколько часов, но у меня всегда была начатая книга. Новую я получал только тогда, когда заканчивал старую.
– Так вот оно откуда, значит, да? – Ксения широко улыбнулась, хитро глядя на отца.
– Что? То, что я тебя заставлял читать? Ну да. Я на своём примере знал, какую пользу это несёт, поэтому и заставлял. Так вот.
– Ну тебе может и принесло, но я-то другой человек, – возразила Ксения.
– Какой другой? Такой же самый.
– Пап! Ну я – другой человек. У меня другие интересы, мне хочется другого.
– Ой, доча, не неси чушь. Ты смотришь на меня, старика, и равняешь свои интересы своего возраста с моими нынешними. Чушь! Ты знала меня, когда мне было двадцать? Двадцать пять? Тридцать? Нет, не знала. И не узнаешь уже. Поэтому свои экспертные умозаключения можешь оставить при себе.
Ксения только вздохнула.
– Отвлеклись немного, идём дальше. Я уже не помню, какой конкретно это был доктор, и даже не помню его имени, но самое главное я запомнил на всю жизнь: там, в больничном бараке, у него была секция для карантина. Дверь железная, на ней написано трафаретом "Карантин", и за ней несколько палат. Вроде бы четыре. По две с каждой стороны.
– Это тот же барак, который сейчас под лазарет используется?
– Не совсем. Его перестроили частично, пристройку к нему сделали, наладили здание, где-то изменили планировку. От старого мало что осталось. Старый барак был предназначен для двух-трёх больных одновременно. Деревня-то была маленькая на тот момент. Ну и карантин в придачу. Так вот, в этой секции, в одной из палат у него сидел местный старик. Никто уже не мог точно сказать, сколько ему лет, и имени, вроде как, доктор найти не смог. В деревне его называли кто юродивым, кто сумасшедшим, кто святым, кто как, в общем. Кто-то говорил, что он бесами одержим. Тем не менее, когда врач в деревне появился, местные попросили его закрыть. Может чтобы подлечить, а может просто – избавиться уже от него. В целом он был не буйный, ни на кого не напал ни разу, но вот некоторые жаловались, что он посреди ночи оказывался у них на кровати. Жутковатая история, на самом деле. Просто рядом ложился и начинал бубнить свои молитвы. А иногда просто у кровати стоял. Как он в дома пробирался, – Егор пожал плечами, – Тоже никто понять не мог. Камер тогда не было. Сейчас-то можно было бы заснять, а тогда как? Никак. Кто-то говорил, что дверь забывали закрыть, кто-то форточку открытой оставлял. Ну он-то мог и в форточку пролезть. Худой был как спичка, мелкий, в плечах узкий. Мешок с костями. Как будто вообще без мяса. Руками и ногами, наверное, силой воли двигал, а не мышцами. Врач нам утверждал, что бабка, которая незадолго до нашего приезда отправилась на перегруппировку в Ад, рассказывала ему, что когда она девчонкой была, ещё при царе, он уже с ума сошёл и был точно старше её. И уже тогда никто не знал ни имени его, ни возраста. Такой вот любопытный персонаж.
– При царе? Бабка эта ничего не перепутала? – со смехом в голосе проговорила Ксения, – Это если ему при царе лет двадцать было, то… В каком году вы сюда приехали? Дак и какие двадцать-то? Старый это минимум три, а то и четыре десятка прожил. На те времена. Крестьяне быстро старели.
– В пятьдесят седьмом, за тридцать лет до твоего рождения. Да, я тоже считал тогда. Ему было точно больше двадцати лет, судя по тому, как пересказывал слова старухи этот врач. В общем, тогда этому юродивому должно было быть минимум лет семьдесят где-то, а то и все восемьдесят. Неплохой возраст для форточника, а?
Ксения молча согласилась. Тридцать лет, – подумала она, – тридцать лет до моего рождения. Где эти тридцать лет? Я ничего не знаю об этом времени. Что происходило эти тридцать лет?
– О чём задумалась? – вкрадчиво, и, как Ксении показалось, довольно спросил отец.
– Эти тридцать лет до моего рождения, что здесь было?
– Я не могу рассказывать об этом. Очень хотелось бы, но я правда не могу. Это опасно для тебя, для меня, для Димки… Для всех, кто меня окружает.
– Почему?
– Существует взаимосвязь между тем, что происходило тогда, и в каком положении в деревне я сейчас. Моя изоляция не с пустого места взялась.
– Опять ты про изоляцию эту, – Ксения по привычке отмахнулась, – Ты в лес ходишь за грибами, на охоту иногда. Какая изоляция?
– Это не та изоляция, о которой ты думаешь. Она не физическая. Она идеологическая. Я – социальный изгой, и даже те, кто приходит ко мне в Нору, не могут делиться новостями Ордена со мной. Этого не делает даже Дима. Ты, кстати, тоже.
– Но!.. Я же рассказываю, чем занималась. Всегда! Каждый раз, когда прихожу, я делюсь.
– Ты делишься своими делами. Только своими, – он ткнул в неё пальцем, – Не делами Ордена. Давай-ка компотику выпьем.
Отец встал с кресла и отправился к комоду за открывашкой. В это время Ксения задумалась. В попытках вспомнить хоть один раз, когда бы она действительно делилась какой-либо информацией об Ордене, капитан обшарила все закоулки памяти, но ничего не нашла. Отец вскрыл банку, разлил содержимое по стаканам.
– Пей. Можешь не напрягаться, всё равно не вспомнишь ничего. Это общая проблема, – он постучал себя пальцем по виску, – Особенно выраженная среди тех, кто близок к Виктору. В общем, отец с врачом этим подружились, ну или вроде того, а может просто на общих интересах сошлись, вот он однажды отцу этого сумасшедшего и показал. Не сразу, но показал. Пытался, видимо, проверить его сначала, хоть каким-то доверием к отцу запастись. Здесь-то и начались все беды. В тот день мы с отцом пришли к нему за чем-то, чего я уже сейчас и не помню. Они с отцом пошли в карантин, ну и меня с собой прихватили. Карантинные боксы были с железными дверьми, как тюремные. Не знаю, чем нужно болеть, чтобы тебя за железной дверью хотели закрыть, но там вот были такие. Между прочим, я таких действительно нигде не видел больше. Возможно, мы не первые, кто здесь страдает от ахнаиризма. Были и до нас, но их просто за кованую из железа дверь сажали. А на двери было два окошка: одно, рассчитанное на выдачу пищи и передачу лекарств пациенту, и второе, зарешеченное, чтобы наблюдать и общаться. Ну вот он окошко открыл и говорит, мол, смотри. Отец в верхнее, а я в нижнее для еды уставился. Лучше б я не смотрел, честное слово, – Егор глаза закрыл и принялся переносицу мять, – Мне тогда всего десять лет было. Настолько сильное впечатление, что в память на всю жизнь врезалось. Я потом много чего видел, но этого… человека…
Егор замолчал, уставившись в пустоту. Ксения сглотнула, ощутив нарастающую в его голосе тревогу. Последний раз она его видела таким, когда мать пропала. Он тогда не знал, куда идти искать её, за что сначала браться, и места себе не находил, не спал сутками, и глаза у него были точно такие же. А тут какая-то история, да ещё и только самое её начало.
– Весь в говне, – внезапно обронил Егор, глядя в пустоту снизу вверх, будто до сих пор был тем самым десятилетним мальчиком, стоящим у дверного окошка карантинного бокса, уставившись на безумца, – Вонь так по носу дала, что глаза заслезились. У него там и окна нет. Не было, то есть. Обросший, ногти обкусаны до мяса, весь в ссадинах каких-то, будто расчесанная кожа такая, знаешь? И голый полностью. На вопрос отца, почему пророк такой грязный, врач ответил, что панически воды боится, отказывается в нее лезть. И пол у него в палате был разобран, по центру яма выкопана. Он туда свой матрас скинул с кровати и всё остальное, и там спал. Пытались ему пол починить, но он снова разобрал.
– Пророк?..
– Ага. Пророк. Это уже потом отец его так в записях своих называл.
– Почему пророк? – не унималась Ксения.
– Потому что открыл правду.
– В смысле? Какую правду-то?
– Дальше поймёшь. И кстати, врач утверждал, что человек этот не спит вообще.
После этих слов Егор исподлобья посмотрел на Ксению, как бы спрашивая, ничего ли ей это не напоминает. Ксения смутилась.
– И знаешь, я когда на него смотрел, я не только отвращение испытывал, но еще и страх. Такой страх, который объяснить тяжело. Парализующий, животный страх. Вот ты смотришь на него, и страшно так, что трясет, но оторваться при этом не можешь, как будто покоряешься ему, как будто тянет к этому ужасу прилипнуть, что ли. Не знаю, как это объяснить. Я… – голос у отца задрожал, он остановился, прерывисто и глубоко вздохнул и решил глотнуть еще компота, – Я не спал потом. Ну, то есть спал, но спал очень плохо, мне всё время казалось, что он рядом стоит, у кровати. Это долго не проходило, и я сильно вымотался тогда.
– А дед?
– Они с врачом войну прошли. На сумасшедших насмотрелись. Поэтому им и не страшно было. Страшно не было, но мне казалось всегда, да и сейчас кажется, что если я испытывал липкий этот страх, то они к нему питали такой же прилипчивый интерес. По нему видно было, что он другой. Мне даже человеком его назвать трудно – язык не поворачивается. Существо. Это было другое существо, как будто грань человека он перешёл. Презрел всё человеческое: стыд, совесть, предрассудки – всё. Ты не знаешь, не читала, но в Библии изначально люди были такие. Ну, то есть, похожие. Не знающие стыда, добра и зла. Их Бог такими создал. А потом, когда они вкусили знание, им открылся стыд и прочее, Бог их изгнал. Так вот этот как будто вернулся туда, к началу, как будто прикоснулся к божественному.
– Библия? Где ты взял её? Это же книга ересей, она под запретом, – почти шёпотом спросила Ксения, подавшись к отцу и по привычке оглянувшись.
– Книга ересей? Тогда и Симеон еретик. И все мы. Весь ахнаиризм – инверсия этой книги. Ну или почти весь.
Ксения подалась назад, навалившись на спинку кресла. В глазах её, широко распахнутых, показалась растерянность.
– У отца этот сумасшедший вызвал неподдельный интерес, как я уже говорил, и они решили его безумие поглубже исследовать. Вместе с врачом. Как же ж его звали?.. Не помню, хоть убей. Да и сейчас уже нет того, кто мог бы вспомнить. Коллективная амнезия, – отец усмехнулся, – В общем, начал отец с ним регулярно общаться, пытаться выяснить, откуда он, сколько лет ему, и всё такое. Ну а чем ему в деревне еще было заниматься? Тут хоть какая-то исследовательская деятельность подвернулась. Он пусть и не психиатр, но всё же химик, голову надо чем-то занимать. Они так довольно долго с ним ковырялись, пока в один прекрасный день пророк не услышал, что отец химией занимается. Я подробностей не знаю, но вышло так, что как только он услышал об этом, сразу в решетку вцепился, довольный такой стал, начал отца звать. Отец, значит, как он рассказывал, подошёл к решётке, а сумасшедший начал ему числа диктовать, по кругу. Четыре или пять комбинаций надиктовал точно. Вроде так. Да, кажется так. В общем, отец голову не долго ломал, почти сразу числа эти узнал и понял, что это удельная масса элементов. Так закончились его психотерапевтические увлечения и начались химические.
– Удельная масса элементов? Рецепты какие-то?.. Так вот откуда он получил рецепт этого наркотика?.. Так ведь пророк этот сумасшедший был! Откуда он-то знал какие-то там удельные массы веществ и вот это вот всё? Не складно как-то звучит. Ты не прикалываешься надо мной, пап?
– Прикалываешься? Прикалываешься?! – Егор грозно посмотрел на дочь, – Я рассказываю тебе то, что было. То, что я своими глазами видел! Больше этого никто уже тебе не расскажет, кроме Виктора! И не наркотики это! Ты что, до сих пор… – в этот раз уже он махнул рукой, понимая, что пока не закончит, спорить бесполезно, – Ай, ладно, в тысячный раз даже объяснять не хочется.
– Ладно, пап, хорошо!.. – поторопилась успокоить отца Ксения, – Продолжай пожалуйста. Что это тогда? Если не наркотик, то что? Я сто раз видела, как ведут себя люди после причастия, это же очень похоже на наркоту! Не всегда, но порой всякое случается…
– А ты откуда знаешь вообще, как наркотики действуют?
– Ну так, слышала, видела на вылазках всякое…
– Ну, это не они. И формул там было много. Я не могу утверждать точно, сколько именно Виктор уже разгадал, но началось всё с трёх. Когда первый состав был готов, мы пошли опять к этому пророку. Я отнекивался как мог, не хотел идти, но разве отцу было дело?.. Ещё похуже меня был в этом плане. В общем, пришли мы, отец пророку про свои успехи рассказал и показал колбу с составом. А тот и говорит, мол, дай понюхать. И отец дал. И пророк этот, когда понюхал и убедился, что всё как надо, весь дёргаться начал, как будто пританцовывать, знаешь, но движения были резкие у него такие, рваные, неупорядоченные, не плавные и не живые какие-то. Вот представь его: весь в дерьме, грязный, голый, трясётся как демон… Потом кувыркаться начал, смеяться. Сильно обрадовался, видимо. Было чему. В общем, в конце концов успокоился, опять к отцу и говорит ему, мол, ты выпей, выпей водичку эту. А потом пальцем в яму свою тычет и добавляет, так вкрадчиво и шепотом, мол, Его-о-о, Его-о-о услышишь, понимаешь? Я этого не выдержал, вырвался из руки отцовской и на улицу убежал. Не смог больше смотреть на него и голос его слушать. Да и отец уже как опьяненный был, про меня и думать забыл. В беседу с этим существом погрузился.
Егор Викторович вздохнул и спрятал лицо в ладонях. Вздохнул прерывисто, будто плачет. Когда он убрал руки, чтоб глотнуть компота, Ксения заметила наворачивающиеся на глазах старика слезы.
– Это был последний раз, когда я видел отца нормальным. Последний раз. Он умер в тот день, пророк его убил своим предложением.
– Как это убил? – вмешалась Ксения, – ты чего, пап? Вон он, живой. Живее всех живых!..
– Это не он! – рыкнул Егор и тут же осёкся, – Извини.
– Ничего, пап, бывает. Тебе тяжело рассказывать? Может, завтра продолжим?
– Нормально. Не, давай сегодня. Я это каждый день вспоминаю, но рассказывать об этом оказалось гораздо сложнее, чем я думал. Так, с годами, пока всё это только в своей памяти держал, начал иногда думать, что всё это не по-настоящему было. Понарошку. А сейчас, когда тебе рассказываю, всё снова мясом обрастает. Снова настоящим становится.
– Почему ты говоришь, что дед в тот день, ну, умер? – осторожно спросила Ксения.
– Потому что он стал одержим этой идеей. Ему захотелось услышать. Уж я не знаю, что там ему пророк понарассказывал за всё то время, пока они с ним говорили без меня днями напролёт, но что-то, видимо, на отца сильное влияние оказало. Однако, состав он пробовать не спешил. Разумный человек всё-таки, ученый. Сперва решил на животных пробовать.
Егор остановился и замер, взглядом устремившись в пустоту. Ксения поняла, что он вспоминает, и воспоминания эти держат его в плену. Будет действительно лучше, если он сейчас выговорится, – подумала она. Вот только внутри у неё, где-то в самой глубине, начал зарождаться страх. Страх того, что вся эта история, которая погружается всё глубже и глубже в пучину безнадеги и несчастья, действительно может оказаться правдой. Той самой правдой, которая разрушит её мир, как говорил Дима и как считает её отец. И если это всё же так, то кто же тогда тот человек, которого она считает своим дедом?..
– Он долго исследования проводил, – неожиданно продолжил отец, отрывая Ксению от мыслей, – Сперва он где-то на месяц погрузился в книги. Выписывал их из городской библиотеки, да и в местной было кое-что.
– Библиотека?
– Да, когда-то здесь и библиотека была. Небольшая, но была. Пришёл в итоге к выводу, что сами по себе те элементы, из которых состав сделан, особого вреда принести не могут, особенно в таких мелких дозах. Плюс там в ходе реакций какие-то нейтрализуются, он что-то такое мне рассказывал. Проверить, правда это или нет, был только один способ. Испытать на животных. Дикими мышами отец побрезговал, они могли и заразу разносить какую-нибудь, поэтому решено было приручить несколько дворняг деревенских. Приручали, кормили их кашей с куриными лапками, а в кашу добавляли состав. Неделька-другая и половина собак приходить перестала. Через недельку все пропали. Долго искали, пока до пруда не дошли. Они там бултыхались. Осень была, никто уже не купался, а рыбаки в другое место ходили, поэтому никто не видел. Рыбаки, кстати, нам тогда рассказали, что пруд этот – местечко дурное, и рыбу из него они не удят. Не ошиблись.
