Это только так кажется, что на небе очень здорово, мягко и красиво. Так и есть, но когда дело близится к зиме, снежинкам всегда очень не терпится скорей спуститься на землю. Особенно ей. Ей становится скучно летать между молниями, облака становятся жесткими, а тучевые города кажутся какими-то простыми что ли – нисколько несравнимыми с несказанными пейзажами лесов, полей и гор.

Зима пришла! Наконец-то! Снежинка так нестерпимо хотела взлететь на землю, что сидела на выходе из снежной тучи самая первая, готовая вот-вот оттолкнуться и взмыть вниз. Но декабрь, видимо, хотел испытать ее терпение, или насладиться прелестями, которыми обычно наслаждаются осень и весна. Ему захотелось умыть жителей земли дождем. Он оплакивал свою участь и то, что он – зимний месяц. А потом понял, что быть зимним – здорово! От тебя никто не прячется под зонтом, все собирают сброшенные тобой с неба дары в снеговиков и снежных баб, бросаются ими друг в друга и веселятся. Тогда декабрь открыл дверь снежной тучки, и миллиарды миллиардов снежинок тут же выскочили на волю. Они летали всего раз в год, поэтому старались приземляться как можно дольше, застывая на ветру, отдыхая на ветках деревьев и наслаждаясь плавным полетом вниз, который был для них лучше всякого подъема.

Снежинка была рада до безумия! Только одно заставляло ее взгрустнуть: она летела так быстро! У нее совершенно не получалось замедлить ход, пропитаться зимним воздухом, зависнуть между небом и землей. Она была такой крохотной, что ветер тут же сносил ее вниз и приземлял. А ей так хотелось полетать еще хотя бы немножечко! Ведь каждая снежинка летает только раз в году! Потом она собирается вместе с остальными снежинками в сугроб, весной тает и потом уже по воздуху, невидимо, падает домой на небо. И снова ждет, когда вновь сможет улететь.

Когда она в очередной раз оказалась на небе, она уселась на пушистый облачный край и загрустила. Мудрая старая снежинка сразу это заметила.

–Ты в порядке?

–Да, в полном.

–А если честно?

–В порядке, в порядке…

–А если совсем честно?

–Я в отчаянии! Я целый год жду того дня, когда нас соберут в тучу и отпустят любоваться землей. Но я такая маленькая! Меня так быстро уносит вниз, что я даже…я даже осмотреться не успеваю. Как мне вырасти и стать огромной, весомой и долголетящей?

–А ты никогда не замечала?

–Чего?

–Что все снежинки поодиночке очень маленькие.

–Что значит «поодиночке»?

–Ты, наверное, так увлекалась своими ожиданиями и своими полетами, что даже не обращала внимания на то, как другие снежинки готовятся к приземлениям.

–И правда, не обращала…

–А они готовятся к приземлениям вместе.

–То есть как это?

–Очень просто! Друзья-снежинки собираются в тучку кучкой и, когда открываются двери, выпрыгивают из нее вместе. Пока летят, они кружатся в хороводе, ускоряют друг друга и задерживают в воздухе, балуются, прыгая на нос жителям земли, и сидят на ветках. Такие компашки снежинок люди называют «хлопьями», потому что они кажутся огромными снежинами! И летят они медленней, потому что вместе они весомей. В одиночку ты никогда и не сможешь ничем насладиться. Ты не сможешь посидеть на деревьях, потому что некому тебя будет удержать. Ты очень маленькая и легкая. Только вместе с другими снежинками ты сможешь прожить необыкновенно запоминающееся приземление!

Малышка внимательно слушала, что рассказывала ей мудрая снежинка и понимала, что она ничего не понимала в настоящем полете до сегодня.

Зима пришла! Наконец-то! Снежинка так нестерпимо хотела взлететь на землю, что сидела на выходе снежной тучи самая первая, готовая вот-вот оттолкнуться и взмыть вниз. Но на этот раз вместе с ней сидели такие же маленькие снежинки, которые всегда мечтали лететь, но, из-за того, что были одни, мчались и приземлялись очень быстро. За год на небе они сумели подружиться и теперь решили собраться в тучку кучкой и кучкой же полететь. Дверь распахнулась и они выпрыгнули. Это было незабываемо! Они и не знали, что небо так высоко от земли. Они же пролетали всё расстояние за два дня, а теперь – за полмесяца. Но даже этого времени им не хватило, чтобы налетаться и перестать мечтать о полетах целый год. Они спрыгнули с небес в середине декабря, а приземлились тогда, когда по всему миру били часы, поздравляя всех с лучшим праздником в году. Снежинки летели вместе и, потираясь друг о друга, скрипели поздравления. И теперь всегда будет только так: вместе.

Про обман

Он как трещина в пустыне крошил своими прикосновениями лист на части. Скрипя грифелем, он выводил линии и дробил бесконечную однообразную бумагу. Нажим, еще нажим, и готов контур примитивных геометрических фигур. Штрих, штрих, штрих….и кубы с конусами обрели объем. Стали как настоящие! Так и хочется поднести к ним ладошку и схватиться за них.

Карандаш всегда удивительно точно улавливал объем. Игра в светотени была его любимой игрой. Он обожал переходить от светлого блика к темным тонам и всегда безумно радовался тому, что у него получались такие обманчиво-фактурные фигуры.

Когда он рисовал человека, он всегда четко прописывал каждую складку на его одежде, каждую морщинку. Многие его люди прямо рвались с альбомного листа жить. Не хватало его творениям только одного: цвета.

Однажды карандаш познакомился с кисточкой. Она выводила узоры в альбоме, а он залюбовался ей. Она заметила его, и они разговорились. Карандаш показал ей, на что способен. Кисточка была в восхищении от его работ, но и она заметила, что им не хватает яркости. Карандаш уверял, что он может всё вокруг сделать разноцветным, просто ему не хочется. Тогда кисточка попросила его разукрасить хотя бы одну фигурку, вместе с ней, для нее. Он долго сопротивлялся и, в конце концов, убедил ее в том, что сейчас не время. Она поверила ему.

Прошло несколько месяцев, но карандаш так и не разукрасил ни одного миллиметрика цветом. Все были уверены: он просто не умеет! Но он убеждал их, что он может, когда есть вдохновение, а сейчас его нет. Все смеялись. И только кисточка не переставала его поддерживать и ждать вместе с ним вдохновения. Она знала, абсолютно точно знала, что он – может! Ей даже казалось, что она видит тёмно-синий цвет в тех кусочках, где он делал очень густую тень, она улавливала желтоватый оттенок там, где карандаш просто оставлял белое пятно на бумаге. Она уверяла всех, что он может, что он окунется в краску и раскрасит картину, потому что он ей так сказал. Она верила в него. Только она – больше никто.

Как-то раз она застала его, печально улегшимся на край листка. Он был пуст. Листок тоже.

Кисточка подпрыгнула к нему, и хотела было заговорить, но он не дал ей произнести ни слова. Он молча наклонился над белоснежностью и впервые в жизни начал писать.

«Милая, – начал он тщательно выводить каждую букву, – я не достоин твоей дружбы».

Было заметно, как мягкие ворсинки ее прически начинают медленно подрагивать.

«Ты слишком чиста. – Продолжал он. – Не пачкайся об меня. Я умею рисовать только серые картины. Прости».

Она верила ему всегда, но в это поверить не могла. На лист стекала темная краска.

Он не смел повернуться к ней, и все также утыкался грифелем в бумагу.

Он снова медленно, еле дотрагиваясь до листа, вывел едва уловимое «прости». Он знал, что простить его невозможно.

И она знала. Знала, что должна злиться на него, должна оскорбиться и больше никогда ему не верить. Вместо этого она, собрав всю свою внутреннюю силу на кончике волос, ответила:

«Я сама виновата»

Про одиночество

Ты снова молчишь и сегодня опять не скажешь ни слова, я знаю. Не говори, просто слушай, ведь ты единственный, кто может блуждать по бескрайнему космосу моих мыслей. Ты тот, кому я всегда доверяла то, что смогла скрыть от остальных. Когда по моему сердцу впервые пошла трещина, оставленная любовью, ты был первым, кто узнал об этом. Если бы не ты, боль разбила бы его на множество горящих слезинок.

Когда умер дорогой и до учащающегося пульса дорогой мне человек, ты позволял поливать себя солеными каплями, струящимися из глаз. Ты – единственный, кому я доверила всю свою душу, свои мысли, себя. Только ты тогда помог мне взглянуть на многое по-новому. А я, глупая, думала, что дошла до всего этого сама. Но без тебя я бы просто осталась слабой хныкающей девчушкой. Я бы оградила тебя от всего этого, но пойми, дороже тебя у меня никогда и никого не было! И не будет, наверное…Только тебе я могу доверять всё.

Когда мне хотелось поразмышлять о строении мира, об устройстве души человека и других, известных тебе давно, мелочах, казавшихся мне открытиями, ты выслушивал всё, а в душе смеялся, наверное, тому, с каким восторгом я самостоятельно взламывала двери, которые были давно уже открыты до меня. Ты всегда знал, о чем я думаю, чего хочу, о чем плачу. Слезы – это тайна, наша с тобой. И пусть она останется у нас.

Тебе, может быть, казалось, что я мало говорю тебе о хорошем. Ты прости…видишь ли, смешинка на губах – такая штука, ей нужно делиться со всеми, тогда всё вокруг становится теплее. Ты же знаешь, людям хочется видеть вокруг себя светлый и чистый мир. Когда они верят в это, их лицо украшается светящимся серпом улыбки. А когда они перестают верить, они начинают думать. Тогда им становится невыносимо от того, что все кругом ждут от них «света», когда внутри – глубоководная тьма. В такие минуты хочется, чтобы кто-то был рядом и, в то же время, чтобы не было никого. Тогда появляешься ты: такой безмолвный и заснежено-белый.

Спасибо тебе! Без тебя я бы никогда не поняла, что даже если не хочется омрачать чьи-то чистые мысли своими, порой непонятными и несвязными, не обязательно хоронить их на дне своего внутреннего мира. В какой-то момент шкатулка, в которую складываешь всё, о чем думаешь, заполняется, и не остается места для новых пониманий, без которых жизнь человека становится бессмысленной. Людям нужно нести всё самое доброе и нежное, а сложное и печальное доверять кому-то, вроде тебя. Я же знаю, что ты ни за что никому и ничего не расскажешь, просто потому что не сможешь. Ты будешь вечно хранить в себе наши секреты. Здорово всё-таки, что у меня есть ты! Ты помогаешь мне своими безмолвными указаниями, которые кляксой ложатся на сердце.

А помнишь, как мы в первый раз с тобой встретились? Молчишь. Конечно, ты всё помнишь! А я вот не помню…Я тогда была слишком маленькой, чтобы понимать, как много ты будешь значить в моей жизни. Ты всегда был и остаешься пуст и нем, но стоит мне только открыть тебе свои самые сокровенные мечты и помыслы, как ты тут же, как будто обогащаясь, наполняясь и питаясь этим, отдаешь мне самого себя.

А помнишь, как мы писали картину? Я злилась на тебя, потому что была не права.

А помнишь эти строки: «Встань, отряхнись, вспомни, что ты рожден, чтобы быть счастливым, и подари свою улыбку остальным, тогда они станут добрее»? Помнишь, как я гордилась ими? А ты, я точно знаю, ты радовался вместе со мной, потому что не было бы тебя – не было бы и этих строк.

А помнишь мои первые стихи? Так глупо, мило и нелепо. Ты тогда впитал в себя запах детства, такой дорогой и уже почти совсем забытый мною. Но я и теперь, когда рядом с тобой, улавливаю его аромат. Только сейчас я понимаю, как много открытий мне тогда предстояло совершить! И сколько еще предстоит. А ты знал это сразу!

Спасибо тебе! Ты всегда понимал меня. Мне так хотелось, чтобы понял кто-то еще, но ты оказался единственным, кто, опустившись в самую глушь моей души, не заблудился в безумной чаще размышлений. Лишь благодаря тебе я осталась такой: серьезной и наивной, веселой и ранимой, – такой.

Так странно: я пишу тебе о тебе. Но еще странней то, что я пишу всё это на тебе. Я знаю, многие усмехнутся: «Сумасшедшая! Это же обычный лист бумаги! Что ты выдумываешь! Как он может помочь тебе, взрослея, остаться ребенком? Как он может влиять на твой мир?» Пусть смеются. Я-то знаю, что ты можешь. И я безмерно благодарна тебе, за то, что ты всегда был рад выслушать меня, когда меня обжигало солнце побед или колко ошпаривали молнии поражений. Только ты давал мне возможность написать на тебе новую вселенную. И пусть не думают, что у меня нет друзей! Есть. Один. Самый верный – ты!

Про однообразие

Она хваталась за ветви деревьев и не отпускала, стараясь как можно плотнее прилипнуть к ним. Она закручивалась в удивительно ровную спираль, стараясь быть как можно менее заметной, ведь только так она могла поймать в свои сети ужин для своего хозяина.

Паутинку в лесу не любили. Большим и сильным всегда неприятно было на нее натыкаться, потому что ее было совсем не видно, и паутинка прилипала прямо к мордочке, оставляя склизкие следы. А насекомые, единожды дотронувшись до нее лапкой, пропадали навсегда. Что с ними происходило – не знал никто, поэтому все те, кто не мог прорвать противную липкую сетку своим носом, лапой или корпусом, внимательно летали между ветвями, стараясь не угодить в коварный лесной невод.

Однажды утром, когда длинно-восьминогий паучишка пошел на привычную длительную утреннюю прогулку, а паутинка, как всегда, осталась на прежнем месте поджидать жертву, к ней прилетела сорока. Уж больно интересно ей стало, куда же пропадают все насекомые, пролетающие мимо паутинки. Зная, что рискует своей жизнью или, по крайней мере, клювом, которым, если что, придется прорывать паутину, она решилась.

Сороке было немного неловко приставать к паутине с расспросами. Еще она не знала, чего от этой паучьей слуги можно ожидать, поэтому сорока остановилась на расстоянии одного маха крылом.

–Привет! – начала она.

–Привет! – довольно охотно ответила паутинка.

Сороку обрадовала такая реакция, и она сделала шаг навстречу паутинке, но потом решила: вдруг именно так ее и заманят в сети, и отпрыгнула на прежнее место.

–Паутинка, скажи, а куда пропадают насекомые, которые случайно натыкаются на тебя?

Сорока спросила, а потом подумала, что, наверное, надо было сначала поговорить о погоде, о росе или еще о чем-нибудь, а не начинать так сразу. Но паутинка абсолютно спокойно, как будто бы ее спросили о том, на каком дереве ей нравится висеть больше всего, ответила:

–Они умирают.

Сорока отскочила еще дальше.

–Как умирают? Это ты их убиваешь?

–Нет, зачем же! – удивленно ответила паутинка. – Они сами.

–То есть как это? – недоумевала сорока и с каждым словом всё ближе и ближе подходила к паутинке.

–Очень просто. Видишь вот эту муху?

Сорока взглянула туда, где между соседними деревьями размашисто летала муха. Она мчалась вниз вдоль стволов, приближаясь то к одному, то к другому дереву и, огибая висящие на пути листочки, старалась нырять в воздушные дырки между ветками. Она мчалась с такой скоростью, что не заметила, как несколько веточек зловеще-предательски сцепились между собой и образовали клубок, обогнуть который она не успела, и муха воткнулась прямо в него.

–И что? – не выдержала молчания сорока, которая итак уже довольно долго наблюдала за мухой.

–Смотри дальше.

Запутавшаяся в деревянном клубке муха стала активно перебирать лапками, стараясь найти опору, чтобы оттолкнуться и вырваться на волю. Она билась, что есть силы, и, в конце концов, поймав ножками удобную веточку и найдя самое широкую расщелинку между ветками, сделала рывок, и уже через мгновенье снова разрывала собой воздушные порывы ветра.

–Ничего не поняла. Причем здесь ты? – не могла угомониться сорока. Она даже не заметила, что, наблюдая за мухой, она подошла к паутинке так близко, что, не заметь она этого и сделай еще шажок, угодила бы прямо в нее.

–Не торопись, – ответила паутинка, – смотри еще!

И сорока нехотя продолжила наблюдать за насекомым.

Муха все также летала, наслаждаясь своей свободой. Она летала…летала…летала…и тут сорока заметила, что муха приближается к паутинке. Она была уверена, что муха видит ее и обязательно облетит, но муха не видела и попала в самый центр липкой сетки. Сорока хотела помочь ей выбраться, но паутинка, на которой лежала муха, остановила ее.

–Не трогай! Пусть она сама!

Зная о том, что попав в паутину, насекомые пропадают, сорока недоверчиво отнеслась к словам паутинки, но потом решила: раз на ее глазах муха справилась со сложнейшим клубком из веток, то выбраться из прозрачной сети ей не составит никакого труда.

Шокированная тем, что ее полету помешала какая-то невидимая штука, муха какое-то время просто пролежала на паутинке. Потом она встала и осмотрелась: перед ней была дорожка. Муха не видела, куда это дорожка ведет, зато абсолютно точно решила, что дорожка ее приведет к свободе. И, довольная собой, она пошла.

Сорока видела, как отойдя от середины паутинке по прозрачной ниточке, муха двигалась по кругам искусно сделанной паутинки. Она шла от самого узкого круга к самому широкому, а потом обратно и совершенно не замечала, что ходит по кругу. Муха устала от изнуряющей ходьбы и прилегла, чтобы отдохнуть.

–Я все равно ничего не понимаю, – протараторила взволнованная таким долгим и бесполезным молчанием сорока.

–Сейчас поймешь. Ты помнишь, как яростно эта малышка боролась с ветками? Как она билась, как старалась вырваться из плена? Она сразу поняла, что попала в трудную ситуацию и что для того, чтобы спастись, ей придется затратить очень много усилий. Она была готова к сложностям, потому и была отчаянно сильна. Она сознавала, что только так сможет спастись, она понимала, что сейчас она должна сражаться за свою жизнь.

–Молодец! Правильно сделала! Себя надо спасать!

–Правильно! А теперь посмотри на нее сейчас.

Замученная муха как раз только встала и, найдя свою тропинку, снова стала по ней идти.

–Видишь, – продолжала паутинка, – она расслабилась! Она попала сюда, сразу же нашла тропинку и решила, что она уже почти на свободе! Она решила, что эта ниточка – ее дорожка, ее правильная дорожка, по которой и нужно идти. Но она не замечает, что эта ее спасительная тропа только путает ее и водит по кругу. Не все дороги правильные и не все ведут куда-то.

–Неужели она этого совсем не замечает?

–Нет, почему же. Замечает иногда. Только когда на миг что-то ёкнет внутри, она тут же заглушит это предчувствие, убедит себя в том, что делает всё правильно и что скоро она окажется на свободе, и продолжит свой путь. Бесполезный путь! По кругу. Значит на месте. Но она не может не идти, ведь она уже прошла так много! Ей кажется, что она уже где-то далеко и ей уже виднеется конец, но конца нет, потому что нет движения. Ей бы прорвать мою тоненькую ниточку, решиться на это, и тогда она окажется на свободе! Но она не сделает так. Ей страшно признаться себе в том, что всё это время она просто топталась на месте, поэтому она продолжает верить в иллюзию и стоять там же, откуда начала идти. Она не видит, что замкнулась. Ей кажется настолько очевидной ее правота, что она не замечает, что силы уже на исходе, что совсем скоро она сама себя погубит. Когда она попала в веточный клубок, она сразу поняла, что будет тяжело. Трудность была настолько очевидной, что думать долго не пришлось, она сразу вступила в бой. Попав ко мне, она решила, что всё будет очень просто, и не стала бороться ни когда только-только поймалась, ни сейчас. В кажущейся простоте и кроются роковые подвохи. Топтание на месте так очевидно со стороны, но делающий миллионы шагов в никуда может не заметить этого никогда, поэтому и бороться, получается, не с чем. Просто погибаешь почему-то, и всё, и не знаешь, что с этим делать. А ведь достаточно просто топнуть ножкой, разорвать этот бесконечный круг, и оказаться на свободе. Но муха выбирает идти. А ведь она все еще верит, что это – ее единственный выход. Страшно ведь идти там, где нет тропинки. Страшно что-то менять, даже когда осознаешь, что менять надо. Думаешь: «а вдруг, ты все делаешь правильно?» Вот и муха думает, что делает все правильно. Глупая.

Сорока наблюдала за мухой, из последних сил пытающейся дойти до конца своего пути. Насекомое, гуляющее по паутинным ровным кругам, как будто гипнотизировало ее. Очнувшись, сорока хотела воткнуться клювом в паутину и разорвать ее, чтобы уберечь всех, чтобы больше никто не попадался в эту едва заметную ловушку. Но потом она огляделась: кругом между веток растягивались тысячи паутин. Уничтожить все – невозможно. И все-таки ей захотелось спасти хоть одну эту мушку, но когда сорока решилась прервать бессмысленное хождение, муха уже умерла.

Про ожидание

–Фломик, а нарисуй солнышко.

–Пожалуйста!

И на белоснежном листе уже сияло золотым гонгом солнце.

–А теперь…а теперь нарисуй звезды!

–Пожалуйста!

И тут же бумага как бисером покрывалась десятками сверкающих, разбросанных в салютном беспорядке звёздочек.

–Фломик, а разве так бывает?

–Как так?

–Чтобы и солнце, и звёзды красовались на небосклоне одновременно?

–А разве бывает, чтобы фломастер и лист бумаги были лучшими друзьями?

–Мы же дружим, стало быть, бывает.

–Значит и звезды с солнцем тоже бывает. Это ведь наш мир, в нем бывает всё, что нам хочется, чтобы бывало.

–Ты как скажешь! – зашуршал довольно листочек. Он делал так всегда, когда ему было смешно. А фломастер, или – как называл его лучший друг – «фломик» смешил его часто. Им вообще было здорово вместе: они любили одни и те же вещи. Вместе они могли нарисовать самую нереальную картину. Нереальную, не потому что несуществующую, а потому что волшебную. За ними любили наблюдать краски и кисточки, карандаши и ручки, а человек обожал работать с ними двумя, одновременно. Потому что работать с лучшими друзьями – одно удовольствие. Рисунки получаются очень гармоничными.

–Фломик, а нарисуй ромашку!

–Пожалуйста!

Фломик нарисовал ромашку и удовлетворенно поставил на листочке точку.

–Устал я что-то сегодня. Пойду спать уже. Поздно. Завтра дорисуем, ладно?

Лист не мог не согласиться, и отпустил друга в свой уютный стакан. Но он очень насторожился: раньше фломастер было не оторвать от рисования. Он был готов размахивать своим телом из стороны в сторону, оставляя за собой кривые и выпрямленные линии, бесконечно. Он никогда не просился спать первым, игры прекращались только тогда, когда на листе уже не оставалось ни миллиметра свободного места. А сегодня на нем осталось просто возмутительно много пустого поля. Только солнышко, звёзды и ромашка.

Листик пригляделся к рисункам фломастера и вдруг смялся от ужаса: они были едва заметны. Солнышко было чуть уловимо, звезды не сияли своей золотистостью, а ромашка, из-за тусклого цвета, казалась совсем завядшей. Лист не на шутку испугался, и решил расспросить у других фломастеров, что бы это могло значить.

–Он кончается, – ответили ему.

–Что значит «кончается»? Почему?

–Потому что паста внутри него – не бесконечна. Она заканчивается.

–И ничего нельзя с этим поделать?

–Ничего.

–Но как же? А он может не рисовать? Совсем не рисовать? Тогда паста никогда не закончится! – с восторгом протараторил лист.

–Это невозможно.

–Но почему?

–Потому что тогда он засохнет. Смирись. Он не сможет быть рядом с тобой вечно.

Лист был в отчаянном разочаровании. Он видел, что фломастер, его любимый фломик, уже не такой насыщенный как ярче. Листок боялся его потерять, но говорить ему об этом он не стал. Просто когда его друг рисовал на нем, и рисунки с каждым разом становились всё тусклее и тусклее, лист не мог сдержать слез и невольно размазывал ими всё, что выводил фломастер. Фломик пытался выяснить у друга, что происходит, но тот молчал. Фломастер начинал злиться, а лист всё равно молчал. Рисунки их стали безжизненными, однообразными и скучными.

–Солнышко.

–Что? – переспросил лист.

–Я нарисовал солнышко.

Невероятно! В правом верхнем краю листа сияло и переливалось ярчайшим отблеском желтизны золотой гонг солнца.

–Как ты это сделал? – как солнышко просиял лист.

–Как обычно: круг и лучи, – удивился фломастер.

Лист не мог поверить своим глазам! Его фломик снова рисует как раньше! Так же ярко! Выходит, он ошибся? Или, может быть, фломастер просто экономил пасту?

Тут лист заметил, как человек берет его друга в руки, зачем-то снимает с него его колпак, подносит фломастер прической к языку, и только потом начинает рисовать.

–Так делают иногда, – услышал листик сзади, и дернулся от неожиданности. С ним говорил тот фломастер, к которому лист ходил за советом, – так делают, когда фломастер кончается. Так он дольше сможет рисовать.

–И долго он так сможет? – с надеждой спросил лист.

–Как знать.

Лист понимал, что длиться бесконечно это не может. Он снова загрустил. Но потом вдруг вспомнил: «это ведь наш мир, в нем бывает всё, что нам хочется, чтобы бывало».

–Какой дурак! Нет, какой же я дурак! Вместо того чтобы быть с ним, чтобы рисовать, чтобы создавать новые вселенные я сижу, и сокрушаюсь о том, чего нет, что еще не случилось. Вместе того, чтобы наслаждаться каждым мигом, проведенным с фломиком, я сижу и думаю о том, что будет, когда его не станет, когда его не будет рядом со мной. Вот когда не будет, тогда и буду грустить. А сейчас надо пользоваться тем временем, которое у меня есть, чтобы насытиться его присутствием, чтобы поделиться с ним своим. Сейчас! И не надо изводить его своими переживаниями и сокращать ту жизнь, которой мы можем наслаждаться. Мы так любим печалиться раньше времени, мы можем лить слезы там, где надо искренне смеяться. Слёзы приберегу на потом, а сейчас…В конце концов, я его знаю! Он жизнь любит. Даже если в нем останется капля пасты, от прикосновения к влажному языку он сможет увеличить ее запасы в разы. Он ни за что не закончится просто потому, что кто-то сказал, что пришло время закончиться! А когда время и правда придет…черт возьми, зачем об этом задумываться сейчас?

–Фломик! Фломик, иди сюда! Фломик, а нарисуй солнышко!