Песня рун. Эхо древнего мира – II

© Эйрик Годвирдсон, 2021

ISBN 978-5-0055-1128-7 (т. 2)

ISBN 978-5-0055-1126-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Мелкий, колкий снег сыпал, не переставая.

Кружил в ветре, вычерчивал метельные пряди, и заполонял, заполонял все пространство от неба до земли. До камней, до скальных уступов, тоже укрытых снегом.

Зима. Зима на севере – больше половины годового оборота. Снег в воздухе. Между снегом и снегом – тем, что в небе, и тем, что на земле – метель. Колкая, знобящая, равнодушная.

Бьёдн поднял глаза в небо. Все то же – метельное крошево, сизое небо… светать начнет еще нескоро. Колючие белые крошки, похожие на мелко смолотую соль, путались в его волосах, бороде, прилипали к ресницам, порошили в глаза – такие же серовато-сизые, как небо над горой. Крошки ледяной трухи сыпали на плечи и татуированную – обнаженную – спину. Сперва таяли ручейками на коже, потом стали оседать, как иней на шкуре большого зверя. Ничего, терпимо.

Холодно? Конечно, да. Но Бьёдн был не из тех, кого может смутить холод или ненастье… хотя, конечно, метель он видел в своей жизни нечасто – в подземном доме не слишком следят за тем, что творится наверху. Его народ – гномы – привыкли больше слушать подгорные массивы, чем капризное небо – но сейчас, именно сейчас Бьёдну был нужен ответ именно от неба. Холодно. Но не настолько, чтобы встать и уйти

Капризного, переменчивого неба взыскую ответ – повторял про себя Бьёдн. У чужого, хотя все свои восемь полудюжин зим Бьёдн встретил под ним, неласкового неба. Оно не жалует гномов, небо – чертог нелюбимого, приемного отца. У него, Отца Севера, есть свои дети – а гномы ему… не нужны? Не интересны? Свой собственный Сотворитель, давший гномам дыхание, тело и волю – он проклят, и проклято все, чего руки его касались… Бьёдн был гном, Бьёдн был шаман, он умел лечить и убивать, слышать камни и звать предков на помощь, и ему не пристали такие слова и мысли – но что делать, когда половина мира – глуха к таким, как ты сам? Руны, дар Хранителей всему северному люду – мертвы в руках гномов, не дают власти и силы, не помогают лечить, звать, убивать, строить… гномы много поколений удивлялись этому. Много поколений – кляли Фъорберга, создателя метелей, морозов… и гномов. Много поколений – после – гордились. Мы сами. Нам не нужна помощь из темного, холодного Неба от надменных Хранителей. В нас самих сила и огонь такие, что….

Да, это была правда. Гномы были сильны. Шаманы – такие, как сидящий на распахнутом овчинном тулупе посреди заснеженных камней, сам полузанесенный снежной крупой – могли спасать умирающих и выдирать дорогие камни из неподатливой породы, равно как и вражьи сердца из реберных клеток. В них доставало силы, огня, магии самой жизни.

Так было долго – пока жили гномы сами себе. И пока врагов было меньше, чем дорогих камней в мертвой хватке пустой породы. А смертельно больных или раненых – меньше, чем просто занозивших руку или ушибившихся о слишком низкий свод буйной головой.

У Бьёдна в бороде не тает снег, у Бьёдна застывает льдистой коркой накатившая от резкого ветра слезная влага прямо под веком – но шаману нужен ответ: отчего руны молчат в руках гнома? Впервые за столько поколений – Хранители, мне нужен ответ!

Жизнь не становится легче, и Горскун все больше презирает низкорослых своих неродных братьев – подгорных скитальцев-гномов, оттесняя их от своих поселений, забирая лучшее из лесов и озер, и даже – порой – из каменных горных недр. А главное – Бьёдн чувствовал – грядет время еще более непростое. Отчего расшалившиеся стуканцы повадились таскать детей и юных девушек все чаще? Отчего болеют забойшики престранными хворями в некоторых шахтах? Отчего горные обереги так часто перестают работать, не дают защиты, не хранят? Шаманы ли теряют силу – или и предки тоже, вслед за Хранителями, оглохли к просьбам их детей? Оглохли – нужно докричаться, значит!

В небо, в уши Седого Старика и его надменных сынов, что правят грозой и морем! Прямо в уши! Бьёдну нужны руны – значит, Бьёдн возьмет руны.

Небо светлее, и метель утихает – только упрямый гномий шаман уже не видит – лед склеил ресницы, когда отяжелевшие веки помедлили разомкнуться, ветер толкнул в спину – жилистую, могучую, исчерченную «картинками духов», и гномий шаман валится лицом вперед, в снег, теряя силы, концентрацию, силу духа… сознание.

Он не докричался – ему так кажется. Но ничего, гномы упрямы и настойчивы – он поднимется на гору еще и еще. Не на эту – выберет повыше, и переберет все возможные слова, все призывы… пока будет жив, он будет пытаться, да – именно об этом думал Бьёдн, когда, очнувшись, отдирал ледяную корку от волос, усов, сплетенной в косички длинной пепельной бороды. Он довольно молод по гномьим меркам, и у него хватит сил, о, не беспокойтесь, еще как хватит!

Он придет еще. И приходит. Раз, другой, третий… на полудюжинный ему скупо улыбнется мир – так он подумает, споткнувшись о полузанесенный плоский камень – что-то, похожее на камень в первые доли момента.

Камень? О нет, нет. Когда шаман сноровисто вынет из белого крошева эту штуку, но еще не развернув ветхую, обгорелую ткань, в которую она завернута, он поймет – какой, к стуканцам облезлым, камень! Это книга!

Книга – но откуда? Что за диво такое? Бьёдн обдирает расползающуюся обертку – кажется, это когда-то был плащ из тонкой шерсти, но он изветшал, порыжел и местами обуглился от горячего дыхания пламени, и ткань ползет в крупных, узловатых пальцах, распадаясь на нитки, осыпается, как хлопья пепла – а сама книга невредима.

– И кому пришло в голову бросать ее тут! Кто посмел бы с книгой да так обращаться… – бурчит себе под нос Бьёдн, сам не зная, что его возмутило больше – явно дорогая и непростая находка, валяющаяся посреди снега, или то, что он так запросто сыскал нечто необыкновенное? Как любой гном, он был недоверчив, но при том – запаслив и внимателен. А еще в голове внезапно принялась назойливо зудеть мысль – не должно книге валяться бесхозной, книга не для того создана.

Старая, тяжелая, обтянута она была гладкой, подзатертой по сгибам уже кожей – некогда крашеной в темно-синий. В коже выдавлены, вытеснены письмена, и когда гном видит их, едва сдерживает вскрик – да Фьорбергова борода! Это же…!

Нет, не поминай Фьорберга сейчас, когда тебе хмуро улыбнулись из-за туч и далеких звездных очей. Не сейчас. Книга, что лежит в широких ладонях, исчерчена рунами. Рунами! Вот-вот ноги пустятся в пляс, но Бьёдн одернул себя – так, а поищи-ка, мил друг, кто ее обронил? Кто там шел, не дошел, встретил волков или медведя-шатуна, выронил книгу, спасался, спасся ли? Горскунец-тайнознатец какой, м? Снега на ней не так много, а метет сейчас каждый день, – так что давно не могла она тут оказаться, и ищи давай, ищи. Следы побоища, кровавого пира звериного, или побега?

И искал, да, искал – любой гном, когда становится взрослым, должен будет показать сперва свое умение читать следы наружного, надпещерного мира, а после уже все остальные. Следы он читать умел – да только, вот диво, не нашлось их. Никаких, совсем.

Кто шел, кто обронил, почему, зачем – поневоле поверишь, что твои крики с горных вершин в метельное нутро зимнего неба услышаны.

Особенно когда книга в ладонях вдруг начинает исходить тихим, но явственным теплом, точно не лежала она в холоде, а вынесена только-только из жарко натопленного зала… или точно она – живое существо.

Гном попробовал сосредоточиться на этом тепле – и почувствовал, как от ладоней оно течет по рукам дальше, впивается живым легким огнем в жилы – точно хлебнул крепчайшего бренди или горячего эля с заморским перцем, колет иголками плечи и спину – там, где татуировки, сзывающие духов, набиты. И радостно, легко делается на сердце у Бьёдна – он нашел, что искал! Огнистые искры, что незримо пляшут на руках и плечах, дарят прилив сил – гору переставить с места на место хватило бы!

Книга Рун. Обманом, просьбами, мольбами добытая, отобранная у людей Горскун переменчивой волей Хранителей – теперь у него в руках. А значит – значит, у гномьих шаманов есть новая сила, а у народа – больше сил, и будут веселые быстрые дети, и бесстрашные подростки, и много сильных, крепких жен для мужей-воинов, и крепкие, не спешащие уйти на покой старики – как раньше. А стуканцов всех загнать в самые недра. И хвори. И утихнут, убоятся слова его ночные мары-напасти, и прочие нечистые, недобрые рудничные духи. И с людьми-зазнайками будет, с каким кукишем в кармане спорить. У гномов будет свой путь!

Ветхий обгорелый плащ разметывает ветром по снежному полотну, и тянутся, тянутся глубокие следы по снегу – от быстрых, уверенных шагов. Бьёдн, проваливаясь по самые бедра, но не обращая на то внимания, по целине спешит прочь с горы в дом, под своды родного поселения. Книга Рун больно наподдает окованными бронзой уголками под ребра, но класть в котомку шаман ее не хочет, и несет за пазухой, как что-то дорогое и важное.

Она и есть – дорогое и важное. Не зря же он замерзал до полусмерти столько раз, сидя в метельных объятиях. Все-таки они, Бьёдн думает теперь украдкой, не будут приемышами земле Севера. Как не должны были быть. Книга Рун пинает его в острым углом под ребро снова, напоминая – да, не должны.

Глава 1. «В путь!»

Лето обнимало мир – но все равно, собираясь в дорогу, Йэстен смутно подумывал иногда, что его встретят снег и метели. Это было так по-детски – до сей поры полагать, что раз северные земли так далеко, то и все там устроено иначе, и зима там всегда, и снег готов засыпать любого незваного гостя – на север приехал, не куда-то там!

Йэстен посмеивался над собой – ну хоть не считал, как в пору пятого лета своей жизни, что на Арвате, еще более далеком и вовсе не принадлежащем людям, все обязаны ходить вниз головой, и то дело! Нет, конечно, парень прекрасно понимал, куда он собирается и в общих чертах даже понимал, чего ждать от той земли. Упаковывал в промасленную кожу огниво и трут, помня о дождливости северного лета, брал лук и стрелы – не боевые, охотничьи; брал котелок да миску, сменную тетиву и зернистый камень-оселок, смену одежды да одеяло из мягкой, теплой шерсти – даром что лето, даром, что люди там живут, ну а как придется странствовать одному? Столь же придирчиво убирал мешочки с полезными травами и солью в хранящие от воды свертки, паковал и диковинный, незнамо у кого и как сторгованный учителем еще до его, Йэстена, появления плащ из кожи морского зверя – говаривали, и тепло хранит, и влагу не пропускает, взять его учитель сам велел: «мне послужил славно – и тебе послужит, не отказывайся!»

Йэстен и не отказывался – он знал, что его учитель, Силас, много где побывал и повидал разного, пусть тот и не слишком много любит о том рассказывать. Йэстен вздохнул и подумал – как было бы славно, если бы Силас тоже отправился с ним в дорогу! Вот бы сколько всего они смоги и… и эта мысль тоже была детской. Йэстен потряс головой – нет, дело явно не в ребячестве, никак не в нем, он уже встретил восемнадцатое лето своей жизни и умеет и решать, и поступать по-своему, не оглядываясь на одобрение старших, и если бы это было не так, то в дорогу, верно, он сейчас не собирался бы. Просто я буду по ним скучать – признался Йэстен самому себе. Очень сильно скучать – по маме и по учителю Силасу, и по янтарной драконице Саире, названой сестре учителя, разумеется. По приятелям, городу, саду вокруг дома и самому дому – где и прошло его детство и добрая половина юности. Надолго он никогда не покидал ничего из этого.

«Я тоже буду скучать, но ведь мы все равно возвратимся» – мысленно позвал Йэстена его собственный дракон.

Юноша чуть улыбнулся и отозвался:

– Да, Скай, конечно. Ты прав, я не о том думаю сейчас.

Йэстен отложил уже приготовленные для пакования в дорожную сумку вещи, выглянул в окно. Скай расположился под яблоней и смотрел в небо. Там, в ясной лазури, мелькал золотой лепесток – Саира летала высоко-высоко, но драконы, понял Йэстен, разговаривали. Наверняка Саира поучает перед дальней дорогой юного собрата, и точно так же чуть позже будет наставлять в сотый раз его самого Силас.

Еще раз взглянув на вещи и мысленно наспех перебрав в голове, что еще надо бы собрать с собой, Йэстен махнул рукой и вышел из дому – ему еще нужно успеть повидать приятелей, пройтись по городу, распить кувшин светлого сидра… во-первых, он обещал зайти перед отправкой, а во-вторых, ему очень уж хотелось сейчас поговорить с кем-то, кто так же бесшабашно и легко грезит о путешествиях и подвигах. В конце концов, рассказать о той грозе! Столько наводил туману и обещал, что расскажет после – что же, время пришло.

Лето обнимало мир – ливнями, теплым ветром, ароматом цветов, в ветер вплетенным, грозами и солнцем, и радугами, что рождало их соединение. Прекрасное время. Йэстен любил лето больше всего, и часто любил пошутить, что и лето любит его – дарит такую красоту на каждый новый оборот собственного колеса жизни. Он родился летом и считал свои годы с той самой луны, когда грозы наиболее изобильны и буйны в небесах – и в шутке оттого была свою доля правды, пожалуй.

Йэстен сидел с товарищами на камне-волнорезе, и, казалось, наблюдал за чайками и стеклянно-зеленой волной с пенным кружевом по краю, что размеренно накатывала на берег – и отступала.

Рамон, сын плотника, самый бойкий из приятелей, передал друзьям кувшин, не скрывая улыбки от уха до уха. В кувшине, что Рамон самолично добыл в лучшей лавке города, плескал грушевый сидр, крепкий и в каждом глотке взрывающийся сотнями шипучих пузырьков.

С такого питья поневоле загорится неудержимым весельем в глазах шальная искра – но, казалось, на Йэстена вовсе не сидр подействовал – а в который раз уже пережитое совсем недавно приключение.

– Понимаете, я – я! – поймал грозу! – взмахнув рукой с кувшином так, что питье плеснуло на песок, откуда его немедленно слизнула прибойная пена, воскликнул он. – Пусть говорят, что это невозможно, но поймал же!

– Рассказывай, не тяни, – фыркнул третий паренек, Нере. – Как так вышло?

– Вышло, – мечтательно протянул Йэстен. – Да, вышло…

…Учитель долго не дозволял молодому всаднику летать в одиночку далеко – до тринадцатого лета точно, а после уже – стал так нагружать уроками, что сильно много и не полетаешь в дальние дали. Впрочем, в воздухе со Скаем они проводили много времени – часть уроков относилась к полетам, и вот уж против них ни сам Йэстен, ни Скай ничего не имели.

Но то ли дело – учение, а просто прогулка ради удовольствия же совсем иное!

Взмыть в небо, оставить далеко позади Эклис с его садами, древними оливами на подступах к городу, потерять из виду стены и поместья близ города, и лететь, лететь – над горами к югу, над серебряными стежками рек и бархатными покрывалами лугов, леса, полей! Как выдохся – приземлиться, напиться вволю из ручья, отдышаться – и обратно. Никакой цели, только чистая радость движения. Как танец ради танца. Как песня – просто ради песни, как это умеют пастухи в горах, растягивая один-единственный звук на разные лады, так, что все равно выходит – песня.

И потому Йэстен завел себе обыкновение – тот день, когда он явился в этот мир, встречать полетом. Он родился всадником! Его дракон явился на свет всего одной луной позже его самого! И Йэстен не мыслил себя – без Ская, и без неба и ветра в крыльях, которые его поднимают в воздух. Так было и в этот раз.

– Только вернись до грозы! – крикнул ему с земли Силас, когда серебряные скаевы крылья распороли воздух над садом, как живые молнии.

Ответом ему был счастливый смех и после – уже совершенно серьезное:

– Да, конечно. Но она не скоро, учитель. Смотри, небо такое яркое! Если к вечеру и наползет…!

– Я знаю, – усмехнулся Силас.

Он явно хотел было сказать, что летнее небо в такую яркую погоду переменчиво ничуть не меньше нрава капризной девы, но промолчал – его ученик уже взрослый парень, разберется. Пусть и любит дурачиться, совершенно как дитя, а изводить его за это поучениями совершенно не стоит.

А гроза и в самом деле лежит где-то у самого горизонта, как спящий зверь. Темно-синяя шкура облачного дракона еще даже не думает сверкать молниями, и дыхание его пока что глубоко, но не рокочет громовыми раскатами – было бы о чем говорить!

Силас проводил учеников взглядом, и оба они – элфрэйского рода и драконьего – умчались в горизонт. Ровно навстречу тому самому гром-дракону – но на самом деле, конечно, скорее всего на реку или к озерцу в горах, у деревеньки в паре лиг пути от Эклиса, он туда зачастил что-то, помнится. Эстимэне¹ у него там, что ли?

Но Силас, конечно, ошибся – возлюбленной девы в горной деревне у Йэстена не было. Амалита, дочка торговца пряностями из Эклиса, вряд ли простила бы – а терять ее расположение Йэстену не слишком хотелось, пусть и сводилась вся та душевная связь, что имелась меж ними, к недолгим прогулкам по саду за городом. Недолгим – потому что оба они бывали часто изрядно заняты и учением, и помощью родным. Амалита пропадала в лавке отца или у знахарки. Старуха Аточа², что учила девушку знанию трав, была суровой наставницей, у такой не прогуляешь особенно. Ну а у молодого всадника были обязанности рядом с его собственным наставником, когда тот принимал приходящих к нему просителей. Все-таки Силас был не просто ещё одним всадником, он был для Эклиса и окрестностей – маг и целитель, и иной день полнился людьми и их прошениями настолько, что Йэстен только диву давался – когда учитель вообще отдыхает?

Когда сам Йэстен умудрялся вырваться на волю, бежал он не к друзьям и не в заветный сад за стенами города – все его существо звало его в небо. Нестись серебряным росчерком, приникнув к спине Ская, в самый горизонт! Ловить ветер – Йэстен рассказывал после взахлеб матери и учителю, что ветер похож на цветные ленты, которыми украшают себя танцовщицы на площади города, мать смеялась, а учитель с пониманием и отчего-то чуть печально кивал. Улыбался, но ничего не пояснял – Йэстену не сразу пришло в голову спросить, видит ли сам Силас их, эти ленты? Нет, ответил Силас, и добавил – хотя он тоже всадник, но у всех драконьих всадников, оказывается, бывают разные таланты. И ветра учитель не видит, зато – чувствует, как тот течет. А ты, Тэнно³, видишь – и в том твое благословение, дарованное богами, у каждого свое, у тебя – такое. Ты цени его.

И он, конечно, ценил. Не знал большей радости, чем смотреть на эту игру красок в полете. Ловить ветер и пить всем своим существом силу, его наполняющую. Вдыхать сладкую свежесть садов и терпкую сладость – леса, соленый морской бриз и ледяной горный воздух. Горы за эклисскими землями его манили особенно. А то озеро… о, с виду такое небольшое, но глубочайшее, холодное даже в лютую жару, а главное, полное все тех же танцующих в глубине цветных призрачных лент. Так он, Йэстен сын Анира, всадник серебряного дракона Къет-Ская, видел магию, что наполняла мир – как танец сияющих, цветных, подвижных лент, как разноцветные течения в воздухе, в воде, вокруг всякого живого создания. Да, чтобы смотреть так, чтоб эти ленты сделались явны, нужно особое состояние ума – но оно приходило к юноше в долгом полете. Поэтому-то он столь много и проводил где-то в небесной вышине – самое прекрасное зрелище было наградой долгому уединению. Чудеснее этих сияющих течений магической силы Йэстен ничего не видел. Он уже знал, что так выглядит сама суть жизненной силы, что наполняет мир – и восхищался вдвойне.

Куда уж лучше придумать было, чем встретить утро нового года своей жизни! Конечно, Йэстен и в мыслях не держал нарочно попытаться рассмотреть грозу того дня поближе. Он, положим. В самом деле по детству часто засматривался в небеса, когда в тех цвели ветви молний, как будто меж облаков прорастали диковинные опасные цветы. Только вот, сделавшись старше, он стал понимать, насколько такая игра может быть опасной. И если уж ему самому по малолетству и не было страшно за самого себя – как и все юные создания, Йэстен долго полагал себя неуязвимым, точно младший айулан⁴ – то за своего друга, Ская, он переживал гораздо сильнее. Ведь знал же уже, что их жизни накрепко связаны – и потому Силасу не нужно было предупреждать своего ученика о грозе, держа в мыслях – «не вздумай ловить молнии, сорванец!»

Другое совсем дело – что с летними грозами никогда не угадаешь, когда они придут… Пусть даже всадники и понимают о мире и том, что в нем творится, побольше прочих – а небо, вотчина Эрроса, Айулан ветров и ливней, непредсказуемо порой еще больше, чем море.

Как бы там ни было, а все равно небеса, заполненные в вышине клубящимися пышными облачными грядами, все еще были ясны и полны солнечного света, и горели чистой, пронзительной лазурью, когда юноша и его дракон, накупавшись, обсохнув и насобирав охапку свежего, душистого горного тимьяна, взмыли ввысь снова, собираясь домой.

День перевалил за полдень далеко, но вечерь еще не начинало. Облака белели пышными шапками – когда пролетаешь сквозь, точно попадаешь с ледяной кисель, Йэстен и Скай знали это уже на опыте, и потому старались в них нарочно не нырять – накупаться оба успели вдосталь, заново не хотелось макаться в холод и влагу. Где-то высоко и далеко впереди меж тем уже начало гулко ворчать – точно в пещере всхрапывал сказочный великан. Йэстен усмехнулся – вряд ли гром грянет среди ясного неба, а до города – лучины три пути, не так уж долго. Успеют, даже дымно-розовым и лиловым небо не успеет сделаться, как к вечерней непогоде по летней поре бывает. Конечно, погода переменится – тут учитель был прав, уж больно холодно становилось близ облаков.

Йэстен мысленно попросил Ская взять ниже – облака тяжелели, вынуждая и всадника лететь не слишком высоко – чтобы не нахлебаться того самого холодного небесного киселя-тумана. Они торопились домой – Йэстен вроде бы понимал умом, что до бури далеко, гром не может грянуть просто так, из ниоткуда, да и молния сама по себе не родится – а все равно спешил. Сколь бы не щекотала сладкая жуть душу близостью необычайного приключения, а чувство опасности заставляло спешить.

…Облачная гряда словно соткалась сама собой перед всадником – дышащая холодом, клубящаяся, синяя и бело-дымная, она накатывала, шла навстречу, как идет волна прилива, медленно, но неостановимо. Скай, а с ним и его юный всадник остро почувствовал себя крохотной искрой, мотыльком перед этой громадой.

– Облетим? – крикнул всадник, приникнув к драконьей шее

– Тэнно, да тут в ширину несколько лиг, разве что уйти вниз и влево…

– В глубину, думаю, не меньше, – Йэстен чуть тронул коленом бок крылатого товарища, как бы соглашаясь – да, влево. И вниз. – Насквозь мы в ледышку смерзнемся!

Скай чуть слышно фыркнул – он был серебряный, а серебряные не боятся холода, а значит, и его всаднику он не настолько страшен, но Тэнно, его добрый друг и брат Тэнно-Йэстен все-таки был прав. Когда облако полно льда, тот начинает тереться друг о друга острыми гранями, и от этого и рождаются острые, кусачие молнии – а вот с ними Скаю встречаться не хотелось больше всего.

…Говорят, что молнии и громы кует Айканто, ученик и младший брат могучего тучегонителя Эрроса, Айулан из меньших. Кует, это так – те, что огромными ветвистыми деревьями прорастают сквозь все небо, или безжалостными стрелами разят лихо на земле. А та мелось, что сыплется с его наковальни – это ледяная крошка и забракованные, мелкие молнии, вот они-то и обтачиваются острыми гранями облачного льда, становятся яркими, злыми, кусачими. Они рождаются вне воли Кователя, и тем они, самовольные, коварны.

Об этом помнили и всадник, и дракон – обходили обитель малых нерожденных молний и ледяной искристой взвеси, лавировали меж белых и сине-серых массивов… дыхание застывало паром, а в глазах двоилось от радужного блеска. Тэнно-Йэстен не сразу понял, что это не от того, что ветер выжимает колкие слезы из глаз, а оттого, что воздух, по-прежнему пронизанный ярким солнцем, полон сияющей ледяной взвеси. Кто бы сказал сейчас, что внизу, на земле этот же солнечный свет несет горячее тепло! Искристые льдинки сияли, клубился облачный пар, катил тяжелой волной грозовой фронт – как так вышло, что тот из спящего великана у самого горизонта превратился в плывущую прямо на всадника громаду, Йэстен понимал плохо. Понимал только, что надо еще снижаться и еще забирать в сторону – хоть потоками теплого воздуха снизу их и тащило неудержимо вверх, надо снижаться.

Они не успели. Их точно обняло со всех сторон ватным тяжким одеялом, оглушило холодом, снова вытолкнуло в искристый свет… а потом – громкий треск, ярчайшая вспышка, чернота перед глазами.

Запах опаленной выделанной кожи, запах горелого дерева, и больно плечам – крылья потоками ветра неприятно вывернуло, горит бок, точно плетью огрели, щиплет руки и лицо, кожу под чешуей, и почему-то совсем ничего не видно, а дышать так тяжело! А самое страшное – воздух больше не держит, крылья не слушаются, и падение все длится и длится – спиралью закручивается вокруг воздух, и у Тэнно только и осталось сил – вцепиться в своего друга и отчаянно, на грани гаснущего сознания крикнуть:

– Силас! Эррос! Аааайи!

Может, эта встреча с грозой с самого начала была в планах Пастыря Туч Эрроса, кто же знает?

Может, всадник, сам не отдавая отчета себе в том, отчаянный зов о помощи сплавил с собственной магией, вложил в него силу и волю, желая выжить во что бы то ни стало – и кроме того, что смог дозваться учителя, так и божьего слуха тоже достиг тот крик? Кто скажет? Пожалуй, уже никто.

Серебряная искра, ужаленная короткой, злой молнией, падала вниз, как падает кленовое семечко-крылатка – вращаясь и переворачиваясь в потоках воздуха. Скай терял высоту и никак не мог прийти в себя, крылья гнуло и выворачивало, трепало ветром. Наверное, это падение должно было окончиться могучим, страшным ударом о каменистую землю внизу, смять живое серебристое тело, смять тонкие изящные кости и крылья, скомкать, вдавить дракона и всадника друг в друга, превратив в единый ком плоти, крови и боли. Наверное.

Наверное, Саира понимала, метнувшись золотой стрелою в небо, что она не успеет поймать падающих. Наверное, понимал и Силас, в доли секунды успевший взобраться по саириной когтистой длани ей на лопатки, без седла, как в совсем давние годы, держась на своей дро-аргхас⁵. Они не успевали. Золотой росчерк взмыл вверх – серебряный прянул вниз. Одновременно. Небо, отороченное темной кобальтовой синью грозового фронта, взирало равнодушно на происходящее.

Их разделяли лиги – и если бы Силас умел, он бы рискнул пробить рукотворный колодец прямо сейчас. Но подобное под силу только богам – и сколь не спешил старший всадник, а прибыли они на место уже тогда, когда Скай и Йэстен распростерлись на земле. Живые. Целые. Почти невредимые – если не считать царапин и обугленной местами одежды. Единственное, что пострадало – упряжь и седло Ская; от седла остался каким-то чудом только кусок передней луки, от упряжи – несколько закопченных и оплавленных пряжек. Казалось, что неведомая сила подхватила падающих всадника и дракона в исполинские ладони, и бережно опустила средь зеленого луга, едва примяв пышные травы, густые, душистые и часто прошитые шелковыми стежками цветов.

– Йэстен! – куда как более бесцеремонно сминая травяное покрывало, тут же, рядом, приземлилась Саира, и Силас буквально скатился с ее бока, споткнулся, но все равно метнулся вперед. – Скай!

Схватил ученика за плечо – и обжегся о пряжки куртки, отдернул руку.

– Живые, – подходя ближе, пророкотала Саира. В голове янтарной звучало неподдельное облегчение.

Силас кивнул – он знал это, как и Саира. Но живы – не значит, что им не нужна помощь! Наплевав на ожоги от горячих, как из кузнечного горна, металлических пряжек и клепок, он наскоро осмотрел Йэстена – и, к удивлению своему, заключил, что ученик его совершенно здоров. Только вот в сознание ни его, ни Ская они привести не могли еще добрых две лучины.

– Ильма меня убьет, – сокрушаясь, качал головой Силас.

Это и услышал, очнувшись, Йэстен – и страшно удивился:

– Мама? За что ей тебя убивать, Силас?

– А это ты ей сам расскажешь, – сердито заявил тот, вскинув голову… а потом рассмеялся от облегчения.

Домой добирались медленно – Саира не была уверена до конца, как сказалось на Скае и Йэстене это приключение, и потому не позволила взлетать. Они шли пешком. Встрепанный, пропахший гарью Йэстен нес под мышкой тот самый кусок передней луки седла – извилистый ожог, что оставил на нем удар молнии, явственно складывался в письмена, похожие на буквы старого алфавита, и всадники, не сговариваясь, решили – слишком странно, чтобы быть простым совпадением.

– Я просил помощи Эрроса. Я испугался, учитель. Как никогда в жизни испугался – когда только успел, если подумать, но это так.

– Он тебя услышал, – пожал плечами Силас. – Я услышал тебя тоже, но во мне нет столько силы, чтобы…

– Чтобы спасти нас?

– Да. Я не успел бы. Да что там «бы», я и так не успел, – голос Сласа был спокоен, но от Йэстена не укрылось, что за чувства обуревают наставника. – Боги тебя любят настолько, Тэнно, что прощают даже смертельно опасные глупости.

Йэстен насупился – он понимал, что, устрой ему сейчас Силас взбучку, он не найдет, что возразить по существу. Но ведь гроза на самом деле была далеко! И все же – буквально в четверть лучины она оказалась рядом, затянула едва ли не в самое чрево нарождающейся грозы восходящим воздушным потоком. Запорошила глаза блескучим инеем – пока не стало поздно повернуть, не сообразили. Да и успели ли бы вырваться? А они были чем-то вроде очень крупного куска льда в окружении инеистого крошева – да еще и все эти металлические пряжки, серебряные накладки пояса, клепки на летном снаряжении… Вся сила недозрелого разряда молнии выплеснулась через них.

И не иначе, как в самом деле воля богов, воля Айулан Эрроса оберегла и спасла и всадника, и дракона.

– Значит, моя жизнь теперь – это служение воле Айулан, – подумав, негромко заметил Йэстен.

Силас лишь пожал плечами – у него самого не было сомнений, что ни за чем другим всадники в мир и не приходят. Когда-нибудь Йэстен сам сообразит, что чудесное спасение ничего в этом смысле не изменило. А вот разобраться, отчего на остатках луки седла точно буквы проступили, ему самому хотелось не меньше.

– Я тебя не стану ругать. Я вижу, что ты и сам понимаешь… насколько опасной вышла прогулка, -ловя обожженной ладонью первые тяжелые капли дождя, заметил Силас.