Перелом в сознании общества начался, наверное, с фильма «Бойцовский клуб». В сознании, которое задает вопросы вроде: «Где же моя война?», «Почему я работаю и только работаю?» и «Почему общество указывает мне то, что верно, а что аморально и противоестественно?»

Именно так! Перелом начался и подвижки уже налицо, но вот что делать тем, кто своим нутром ощущает ущербность этого общества, но обстоятельства, архаика и прочие условности сковывают его сильнее стальных обручей, заставляя делать именно то, что требуется для чьего-то блага, замаскированного под «всеобщее» или «общественное»?

Наверное, протестовать! И только! Но как выразить свой протест там, где это не приветствуется и является аморальным и неприемлемым?! Примерно так, как это делает, пускай и подспудно, не совсем осознанно, главный герой этой книги.

1

Чистота санузла была явно переоценена. Разводы на кафеле, оставленные, должно быть, той же тряпкой, которой мылись и полы, явно указывали на откровенное наплевательское отношение к указаниям собственника, для которого чистота была ещё тем пунктиком.

Почему-то разводы Его сейчас интересовали больше, чем все происходящее вместе взятое. Наверное, потому, что Его мутило и мутило сильно. Голова готова была развалиться на части, желудок переполнялся спазмами, выбросив уже несколько раз все, что только мог, наружу. Пот заливал глаза, а ноги, предатели, так и грозили подкоситься, окунув Его головой в унитаз.

«Хотя, это было бы не самым плохим решением!» – почему-то пронеслось у Него в голове. Вода Его манила, падала в очередной раз потоком, унося с собой все, что в неё попадало из вне. На это Он мог бы глядеть бесконечно, если бы…

Если бы не начало рабочего дня, коллеги, протопавшие сначала в одну сторону, потом обратно, задержавшись на какое-то время у рукомойников, и… И Он не выдержал – вышел. Хотя пошатывающуюся походку и неуверенные шаги стоило бы охарактеризовать как-то иначе, например – выпал из кабинки – но пускай будет все же – вышел.

Со стороны зазеркалья на Него глядело нечто, чего стоило опасаться не только там, за стеклом, но и, стоит признать, в жизни тоже. Огонь в потухшем взоре горел где-то далеко-далеко, в самом далеком уголке замусоренной и необжитой пещеры, что своими низкими сводами давила на присутствующих и продуцировала в них приступы клаустрофобии вперемежку с беспричинной паникой. Прическа требовала многого – и, в первую очередь, не укладки. Не мешало бы после ночной прогулки её хорошенько вымыть, удались оттуда, по крайней мере, остатки табачного пепла и чего-то ещё, что оставляет после себя пена с пенных вечеринок. Осунувшаяся кожа землистого цвета уже не удерживалась уставшими мышцами и свисала комьями на щеках, под глазами, на подбородке.

Он ещё раз взглянул на свое отражение, улыбнулся оному, и не нашел в том ничего привлекательного, что могло бы…

Вода заливала уши, текла за ворот рубахи и так безвозвратно испорченной, мыло пенилось, но явно мыть не желало. Намыливши голову вторично, Он вновь опустился под струю, дарующую прохладу и возвращающую Его к жизни. Благо, что рабочий день начался и Его в умывальном отсеке санузла ни кто не беспокоил.

Прошлый вечер, как и предыдущий, как, в прочем, и многие иные, начался с все той же фразы: «Сегодня без меня! Завтра тяжёлый день, хочу выспаться…» и, естественен, вылился во все то, во что и должен был.

Он выбрался из санузла, каким-то чудом протопал по коридору, заливая пол каплями воды, стекающей с волос, бегущей по рубашке и попадающих даже на джинсы. В санузле, как водится, бумажных полотенец не водилось, автоматическая сушилка работала как угодно, но только не по назначению, а о существовании туалетной бумаги для таких целей Ему пришлось отказаться после прошлого раза, когда остатки той намертво засели у Него в волосах и лишь порождали ненужные вопросы.

Воспоминания к Нему возвращались. Но возвращались сложно, с головной болью и в приступах, сопровождающихся провалами в памяти.

Футболка оказалась на месте. Слава всевышнему! Но, увы, последняя. Купленная для таких случаев пачка из десятка китайских хлопковых футболок как-то сама собой растаяла, превратившись в кучу нестиранного белья дома. Наверное, в эту же кучу сегодня отправится и рубашка, которой Он сейчас активно вытирал волос, старясь привести Себя хоть в какую-то видимость порядка.

Утро выдалось прохладным. То ли случилась аномалия посреди лета, то ли тому виной близость реки, а может и остатки алкоголя, активно пополняемые в течение ночного загула, а теперь не менее активно перерабатываемые организмом… или уже не перерабатываемые. Но Он проснулся от ощущения нечеловеческого холода. Очнулся на лавочке посреди парка, посреди города, в пяти шагах от навесного пешеходного моста через реку, что своими канатами напоминал ему незавершенную гигантскую арфу. Примерно так – задумали создать арфу, скажем, для некоего местного божества из городской мэрии, или для неведомого технического новшества – робота, например, – витало у него в голове, – а потом то ли передумали, то ли средств не хватило, но применить куда-то уже собранную конструкцию было необходимо – деньги израсходованы, инвесторы нервничают – вот и водрузили сию конструкцию на берегу реки, быстро переквалифицировав её в мост.

Рядом, на той же лавке, лежала особа, чей возраст явно уходил куда-то в довоенные годы, – по крайней мере именно так она выглядела, – и в том, что у них все получилось, а расстегнутые брюки и валяющийся рядом использованный презерватив указывали именно на то, – было больше её заслуги, чем Его очарования.

Особа сладко спала, подложив себе под голову его свернутый в валик пиджак Её коровьи ножки время от времени подрагивали, едва укрытые тонким материалом короткой юбки. Пышные формы заполняли собой едва ли не все пространство лавки, и Он удивлялся, каким образом нашлось место и для Него. Судя по тому, что очнулся Он все же не на самой лавке, а рядом, на выложенной плиткой пешеходной дорожке, – то ни как.

– Что? Опять? – вырвал из воспоминаний Его Женька, местный Кулибин и по совместительству едва ли единственный друг на работе.

– Оставьте морали, уважаемый! Лучше налейте! – ответил несколько высокопарно Он. Высокомерие, конечно же, было напускным и оба они это прекрасно знали, залившись тут же смехом.

– Похмелить? – уточнил Евгений.

– Был бы безмерно признателен, коллега! – развалился в кресле Он, крутя в руках свежую футболку.

– Тогда заскакивай ко мне минут через пятнадцать, – похлопал по мокрому плечу его Женька. – Мне ещё на производство заскочить нужно…

– А то как же, – бросил ему в след Он, сбрасывая на пол рубашку.

Футболка на время закрыла обзор, приятно сползая дешевым хлопком по изможденному лицу, а когда перспектива вновь обрела реальность, картина мира несколько изменилась. Большую часть обзора занимали бедра, начинавшиеся ступнями где-то внизу, опираясь на массивные, по последнему писку моды, туфли-платформы. Это была Карина! Вот с кем Ему сейчас меньше всего хотелось выяснять отношения!

С Кариной они были знакомы уже больше года. Тесным, с позволения сказать, их знакомство стало относительно недавно и на первом этапе носило достаточно бурный характер.

Карина была барышней того роста, что позволял ей взирать на большинство людей свысока, причем как в прямом, так и переносном смысле этого слова. Он ещё раз оценил её, проведя взором от туфель-платформ, вверх, по слегка тяжеловатым, обтянутым в стречевые джинсы, ногам; отметил не застёгнутую пуговицу на самих джинсах – ранее Он это воспринял бы непременно за предлог; вспомнил изгиб талии, сейчас скрытый свободного покроя блузой и остановился на том месте, где несколько раз засыпал, проваливаясь в ущелье меж пышных форм. Она явно негодовала:

– Ты мерзкая волочь! – выплеснула гнев Карина на Него.

– Не могу не согласиться с Вашим мнением, дорогая! Не желаете ли пройти?!…

***

Кровь все ещё продолжала сочиться, проступая сквозь сжатые пальцы руки, коротай Он прикрывал расцарапанную щеку. Увы, Его предложение не было встречено хотя бы брезгливым неудовольствием, а послужило тем катализатором, что перевело вербальный гнев в его невербальную форму. И Ему ещё несказанно повезло, потому что отшлифованный, покрытый слоем акрилового лака коготь летел точно в глаз и не увернись Он в последний миг, ситуация сейчас могла бы иметь совсем иной оборот.

– И вновь то же самое! – вскинул театрально руки вверг Евгений.

– Оставьте, уважаемый, – протянул в ответ Он. – Лучше налейте!

– Так уже все сделано! – протянул мерный химический стаканчик Жека. – Извольте-с, сударь. Поправьте свое драгоценное. – он заливался смехом от происходящего.

– Как водится? – уточнил Он. – Спиртяга, дистилят, отдушки?!

– Лимонную кислоту забыли, уважаемый! – уточнил Евгений.

Евгений был химиком. Тем самым химиком, что вночи корпят над своими реактивами, не понимают, почему над ними потешаются окружающие, и сводящие все естество бытия к цепи химико-физических реакций.

Жека носил эспаньолку, почему-то называя её испанкой. Аргумент, сводящийся к тому, что испанка – это название болезни, а его бородка – это запущенная небритость, не особо его убеждал. Жека был худощав, чуть выше среднего ростом, и полноту картины безумного профессора, наряду с заляпанным реактивами халатом и всклокоченными периодами волосами, довершали очки в тонкой оправе.

– Вот гляжу я на тебя, Жека, и почему-то мне хочется тебя обидеть, – опрокинул вовнутрь грамм сто пятьдесят Он. – Может дело в очках? – сто пятьдесят было явно много, и Он это сразу же понял, невзирая на аромат отдушек и горечь лимонной кислоты, добавленной в изобилии. – Знаешь, говорят, очкариков приятней бить. Статистика, понимаешь ли.

– Ну вот! – вновь возмутился Жека. – Я для него, понимаешь, кремы делаю, похмеляю по утрам, а он все норовит меня побить. А если я Тебя?!

– Это можно всегда утроить, – согласился Он. – Только напоить потребуется заранее. И побольше, потому что Я сейчас тебе буду строить кривую своей агрессивности в зависимости от количества употреблённого алкоголя.

– Ты ещё забыл добавить в единицу времени, – поправил его Жека.

– Нет, единица времени, это уже третья переменная, зависимость получится сложной, а у Меня сейчас и так мозги не совсем в порядке.

– Тогда я Тебе предлагаю чай, – чайник явно был поставлен заранее и ввиду воспитанности Евгения, он не мог не предложить чай, когда собирался пить его сам.

– Давай, только с сахаром, – кивнул Он. – Уж будьте так любезны, благородный сер! – Он ещё раз обвел взором помещение.

«Квадратов с двадцать! Не менее.» – констатировал Он. И все это было заставлено столами, непонятными агрегатами, устройствами для смешивания, взвешивания и взбивания. Вон на том столе Жека как-то при нем же делал крема для своих сотрудниц. Сотрудниц было в лаборатории человек с десяток. Не менее. И все они тайком посмеивались над Жекой. Жеку это в какой-то мере угнетало, но до тех пор, пока он не углублялся в свои алхимические опыты – тогда его было вынуть из них практически невозможно, и реальность теряла для него всякий смысл.

– А где это твой курятник? – удивился тишине Он.

– Я их, таво… – коварно поглядел на Него Жека. – На зиму в банки закотал.

– А! – кивнул понимающе Он. – Тоже дело нужное…

– Курят они, – пояснил наконец Жека, разливая кипяток. – Они же все скопом все делают. И курят тоже. Курятник, словом.

Тут не согласиться было сложно. Курятник он и есть курятник. Особенно когда с десяток барышень, ведущих преимущественно сидячий образ жизни и потому начавшие обрастать телесами, ходят как одна в белых халатах, а порой даже в шапочках. Видя их сидящих в ряд и о чем-то меж собой кудахтающих, аналогия напрашивалась однозначная.

– Угощайся, – протянул Евгений Ему чашку. —Я тут Тебе ещё кое что добавил, Ты не удивляйся вкусу. Выводит токсины из организма. Немного побегаешь, конечно, но в остальном, к обеду будешь живее всех живых.

– Спасибо. – принял чашку из рук химика Он.

Взор Его устремился тут же в окно. Жекина лаборатория местилась на втором этаже недавно выстроенного здания и своими окнами выходила в тыл административного здания, туда, где по негласной традиции собиралась все курильщики и где происходил обмен всеми последними сплетнями.

– А вон и твои, – указал в сторону группы белых халатов Он. – Прямо в халатах курят!

– Эти могут! – согласился Евгений, уже сновавшись средь своих агрегатов да реактивов. Он начинал погружаться в свой мир и если его резко оттуда не выдернуть, то можно считать, что разговор уже завершился.

– Смотри, а вон и меня перетирают! – указал куда-то Он. Евгений встрепенулся, поднял свой отсутствующий взор и переспросил:

– Тебя? Зачем?

– Затем! – указал Он на красноту щеки и четыре достаточно глубокие царапины на ней.

– А, это! А кто?

В курилке царило оживление. Это можно было утверждать с высочайшей степенью достоверности. Рослая и видная Карина явно вошла в роль. И хоть звук был «отключен» для слушателей в лаборатории, но её жестикуляция, её подача, явно говорили о буре эмоций, бурлящих и теперь доступных окружающим.

– Это её рук дело? – уточнил Евгений.

– Именно! – даже с некоторой гордостью подтвердил Он.

– Ну тут я Тебя понять вообще не могу! – развел руками химик. – Такая девушка! А Ты!! Что Ты ей хоть сказал?

– Классика, дорогой друг! Классика! Дружба её может быть и устроила бы, если бы до того меж нами ничего не произошло существенного. А предложение периодически проводить время, не отягощая отношения обязательствами, ей показались вообще оскорбительными. Наличие же иных партнерш у Меня попросту неприемлемо, а предложение, сделанное мною утром, привело к акту рукоприкладства. Вот, собственно, и все!

– Знаешь, если бы я был девушкой, – Евгений не произнес распространенных в мужских разговоре слов, характеризующих особей противоположного пола в уничижительной форме. Для него они были девушками, даже тогда, когда ехидно посмеивались пятну жира, от забытого на стуле бутерброда, в который Евгений сам же и сел. – Если бы я был девушкой, то я бы тебе сказал, что ты сволочь, и женоненавистник!

– Что-то похожее сегодня утром Карина и предъявила.

– И что?

– Я не возражал. – кивнул Он. – Глупо возражать. Тем более, что…

Повисло молчание. Он что-то рассматривал в среде курящих, Евгений тоже, но объекты их внимания были явно различны. Жека взирал на бурлящую, полную эмоций курилку, Он же уже что-то заприметил.

– А это кто? – вырвалось наконец у Него.

– Где? – не понял Евгений.

– Да вон, Он указал на тоненькую девчушку с изящной чашкой в руках. Она не курила, не участвовала во всеобщем обсуждении, но стоя в сторонке, с неописуемым интересом следила за происходящим.

– Я не знаю… – пожал палачами Жека. – Наверное, кто-то из новеньких. Вчера ещё в курилке её не было.

– Интересно… – пригубил чай Он. – Интересно….

– А ты кроме как сексуально на женских особей реагировать не можешь! – с долей укоризны констатировал Евгений.

– У меня повышенный тестостерон, высокое артериальное давление, да и крови у меня, говорят, южные, потому иначе на молоденьких девушке Я реагировать не способен. – отвечал Он. – Да! Моя реакция, в большинстве случаев, так или иначе связана с сексуальной составляющей. Я практически на все реагирую сексуально. И мне вообще непонятно, как без этого обходятся остальные. Наверное, просто подавляют свою сущность. Не иначе!

– Может у Тебя от того и проблемы?

– Признай, это не у Меня проблемы. Это у них проблемы.

– Могу поспорить…

– Поспорь, поспорь, доставь Мне удовольствие… – откинулся в кресле химика Он. – А потом я тебе расскажу, что умеет Карина. Тебе же интересно?

– Интересно, – с иронией во взоре отвечал Жека. – А потом я схожу, и узнаю у неё, чего не ты умеешь. Идёт?

– Не смею чинить препятствия. – кивнул Он отставляя в сторону чашку. – Но сразу хочу предупредить, ничего нового и хорошего тебе обо Мне не услышать. Только правду! Ну, давай, начинай…

2

Выполнить данное себе же обещание – лечь сегодня пораньше – в очередной раз не удалось. Увы, метро, начало одиннадцатого ночи, перерывы между составами в четверть часа и, на удивление, или напротив – предсказуемо, пустые вагоны.

Тройняшка-сидение, так нелюбимое Им в час наполненности вагона, сейчас было тем, куда хватило сил упасть лишь проникнув через разбежавшиеся в стороны створки дверей.

Состав был явно ненов, но совсем недавно прошел капитальный ремонт и потому привычные желтые фонари освещения сейчас были заменены на светодиодные нити. Свет резал глаза своей интенсивностью, высокочастотным мерцанием и делал все каким-то неестественным, почти таким же, как то бывало с Его восприятием в ночных клубах, переполненных неоном и специфическим световым освещением на все тех же светодиодах.

В вагоне Он был один. Через пару окон, что отделяли Его от соседнего вагона, он разглядел парочку подростков жадно целующихся в этот поздний час…

Усталость накатилась лишь только ноги перестали ощущать нагрузку. Веки самопроизвольно упали вниз, скрывая этот мир от Его сознание. И, похоже, сознание было тому только радо.

Вагон покачивался. Перепады высот и искривления пути следования мало кем ощущаются в метро, но они имеют место и если твой внутренний «гироскоп» чутко настроен беспутно проведенными парой дней да отягощенный бытностью рабочих будней, то все эти неровности и изгибы ощущаются куда заметней.

Состав шел своим путем, разгоняясь, пробегая пролет, замедляясь, замирая возле очередного перрона, раскидывая в стороны створки гидравлических дверей, закрывая таковые, да отправляясь до следующего пункта. В голове все смешалось. Прошлый день казался чем-то далеким, насыщенным и до жути неприятным.

«Выспаться уж точно не удастся!» – пронеслось у Него в голове между мыслями о двух совещаниях, на которых Он был практически распят за заваленные проекты и воспоминаниями о сцене в курилке, где Его публично вычитывал едва ли не весь женский коллектив организации. На первое Ему было откровенно плевать – проекты шли своим чередом и будут завершены в оговоренные сроки, а распинали его больше за образ жизни и поведение, которых не разделяло руководство и сотрудники из параллельных подразделений, но высказать то открыто на официальном собрании не имели возможности – корпоративная этика, сука, однако!

В отношении же вычитки в курилке – это было даже забавно. Он, признаться, откровенно повеселился, глядя на эмоции, что вызвала Его разлука с Кариной. Он дал предмет для очередного обсуждения, так необходимый женскому социому, похоже, только этим и живущему.

Жека. Вот с Женькой вышел казус. Похоже Он того чем-то обидел. Он и сам не понимал причину замкнутости и десантирования товарища.

«Вроде бы ничего существенного, способного вызвать такую реакцию, сказано не было», – удивлялся Он. Он, похоже, даже извинился. Ему так, по крайней мере, казалось. Но, опять же, по Его ощущениям, начавшим туманиться после процесса опохмела, похоже Женька принял извинения формально, причину обиды не озвучил и оставил её действие в силе.

«Ладно, завтра разберемся…» – пронеслось у него в голове. Бывало и хуже. С Женькой Он всегда находил общий язык и тот, порой, прощал намного больше, чем стоило.

Когда она появилась, Он даже не заметил. Просто её волос, собранный в единый пучок, пробежался на очередной изгибе линии метро по Его лицу и ускользнул прочь. Через несколько секунд процедура повторилась. Глаза как-то сами собой открылись в поисках неведомого раздражителя.

Раздражитель стоял рядом, прислонившись своими ягодицами к поручню, отделяющему пространство входа в вагон от сидения-тройки. Её тепло наплывало на Него и теперь Он это ощущал.

Широкий таз, слегка полноватые ягодицы, спрятанные под юбку неведомого Ему покроя и неизвестного пестрого материала, изгиб уставшей и по-женски крепкой спины. Легкая верхняя часть одежды с разрезом во всю спину и единственной пуговкой у шеи, да черный непослушный волос – все это появилось для Него внезапно и сразу же приковало Его усталый взор.

Вагон был пуст. Вагон изобиловал свободными местами, но она, по какой-то причине, далее пары шагов не продвинулась, устало упав прямо у входа на поручень. Вся её поза говорила о крайнем утомлении и какой-то безысходности, а через разрез на спине на него глядел замок её бюстгальтера. Белье она носила фиолетового цвета, что для Него хоть немного, но все же говорило об обладательнице такового. Он был убеждён, что цветовые предпочтения в носимом женщиной белье говорит о таковой намного больше, чем все остальное.

Замок открылся легко. Он даже не успел осознать, что делает. Похоже, для неё это тоже стало открытием. Она подскочила на месте, закрывая руками свою грудь, где потерявший одно из креплений элемент женской одежды нарушил ощущение комфорта и вскрыл намерения того, кто это сделал.

Она стояла в метре от Него, ссутулившись, нервно поправляя то, что Он только что сотворил и взор её практически испепелял Его. Будь её воля, она бы задавила Его своими же руками прямо здесь, но что-то помешало ей претворить свои желания в действительность. Не произнеся ни слова, она отошла в сторону, присела на свободную дальнюю лавку и погрузилась в себя.

Было ей уже за сорок. Сеть редких морщинок покрыла уже потерявшую девичью упругость и лоск кожу. Ровный слой косметики указывал на то, что она пользовалась ею давно и наносила с аккуратностью, тратя на это, должно быть, значительное время по утрам. Небольшая дамская сумочка – собственно и все, что было при ней, не считая массивного украшения на шее. Легкие сандалии довершали образ…

Она была явно чем-то удручена. Её взор метался, глаза жили своей жизнь, вспыхивая светом, бросая убийственные молнии в пространство, потом потухали и теплились лишь далеким огоньком, скрытым где-то в глубине пучины её темных зрачков.

– Вам не стоит меня опасаться, – подсел Он к ней. – Я не причиню вам вреда. Поверьте. Правда Я бываю временами не сносен. Но в этом все же имеется какой-то шарм!

Она хотела было вскочить, что-то сказать, но Он осторожно взял её руку, с легким нажимом удержал в своих ладонях, и она не нашлась что ответить.

Говорил Он. Невзирая на усталость, слова лились из Него сами собой. Ему даже казалось, что Он является всего лишь ретранслятором кого-то, говорящего Его устами. Усталость, ощущение не реалистичности происходящего, снимали с Него какие-либо ограничения и ответственность, и Он мог позволить говорить многое, едва ли не все, что только вздумается. Она, похоже, не особо вникала в произносимое Им, зачарованная тем, как Он это делает. Их состояния породили резонанс и теперь Он просто так не мог оставить её, а ей был нужен кто-то, по крайней мере, на эту ночь…

***

Утро, как всегда, все разрушило. Свет взошедшего солнца, пробивающийся через закрытые шторы, развеял всю романтику их встречи, и сейчас каждый желал побыстрее избавиться от своего партнера.

Не говоря ни слова, Он принял душ, воспользовавшись её шампунем, гелями для душа и громадных размеров полотенцем. Вся процедура заняла не более пяти минут и чашка кофе, протянутая ею, говорила сама за себя: «В добрый путь!»

Она как-то под утро постарела. По крайней мере распущенные волосы, тонкий халат на голое тело, отсутствие косметики – видимо умывалась она уже после, ночью, когда Он забылся и спал сном уставшего ребенка. Глаза их ни разу не пересеклись. Он оценил её фигуру, вспомнил все её изгибы, форму груди, слегка выдающийся вперед, на удивление не потерявший своей упругости, живот и место схождения ног, куда он был допущен практически сразу, прямо в прихожей, не успев даже разуться.

Всю догу до её дома Он даже о чем-то говорил, она слушала, думая о своем и совсем не пыталась вынуть свою руку из Его руки. Он несколько раз хотел было что-то поправить, но каждый раз при попытке высвободиться, даже не на долго, она тут же сжимала его ладонь. И он тут же возвращался к ней. Жила она на районе, носящем название построенного ещё во времена индустриализации тракторного завода, в одной из безликих хрущевок. Жила, явно, сама, но мужским вниманием, похоже, обделена не была. Его это не особо волновало. Это был тот самый случай, когда женщине нужен был кто-то. Кто-то на один раз или, по крайней мере, не на долго, без каких-либо обязательств и привязанностей. Его это устраивало. Собственно, к таким отношениям он в большинстве случаев и стремился, и, конечно же, лишь войдя в прихожую небольших размеров квартирки, тут же дал выход своему либидо, взяв все в свои руки, в том числе и её.

Он выпил кофе. Тот был горяч и чрезмерно сладок. Чрезмерно даже для Него. Все это время она стояла рядом, стояла опустив взор, водила ногой по линолеуму и о чем-то думала, о чем-то о своем.

Было желание сделать все «по-быстрому», прямо здесь, в том самом коридорчике, где все и началось, тем более, что Он был уверен – она будет не против. Или не станет сопротивляться… Но что-то внутри остановило его. И Он не стал портить всё, пускай и желанным, возможно даже ими двумя, актом, вместо достойного раставания.

Он вернул ей чашку, поблагодарил, обнял и совершил ритуальный прощальный поцелуй в шею. Хотел прикоснуться губами к щеке, но что-то в том было банальное. Подобный поцелуй отдавал чем-то официальным, приторно избитым. Шея – совсем иное дело.

Дверь за Ним не закрывалась. Лишь прикрыв её, она провожала Его сначала взором, потом уже по звуку шагов на лестнице, до тех пор, пока внизу не хлопнула дверь.

«Жизнь удалась! – потянулся Он пройдя с полсотни метров по уже теплому асфальту. – По крайней мере этим утром».