Loe raamatut: «Позывные «Соты». С красной строки. Книга I», lehekülg 4

Взял я его подмышку, крепко взял – не уйдешь теперь!

Команда корабля в нашу сторону не смотрит. Крепко я его держал, козленка, на аэродроме держал, в машине держал, а когда в Нию приехали, он вырвался и бежать. Всю субботу мы его ловили. Уже и в тайгу ехать поздно, а мы всё ходим за ним по посёлку:

– Петь, Петя, Петенька! – он стоит боком, спокойно стоит, думаешь, – ну сейчас я тебя! Рванёт, и нет его. День не поймали, два не поймали, потом махнули рукой.

Уже полтора года живёт здесь, совсем ручной стал. Сейчас его резать и жалко, да и бесполезно, есть его всё равно нельзя – чем он только не питается, даже изоляцию ест. Поэтому ничего ему сейчас не угрожает, ни один умный человек его есть не станет.

И снова тосты, пожелания успехов, и наконец, после долгого прощания, мы в своём автобусе.

Солнце низко, наш расчётный маршрут сломлен, мы возвращаемся в Магистральный.

– Это ещё начальника участка нет, – смеётся Курелюк, – а то мы вообще бы до завтра не выбрались.

15. Мы дойдём до Амура, Шурик

Нам очень весело. Мужчины наперебой рассказывают разные истории, мы останавливаемся у поворота реки, выходим в глубокий снег, чтобы сфотографироваться на рельсаx, проваливаемся в него, все в cнегy…

Щёлкают затворы фотоаппаратов. А потом мы снова едем по накатанному зимнику, и Клавдия Ивановна начинает удивительно сильным и красивым голосом:

 
По Дону гуляет,
По Дону гуляет…
– По Дону гуляет
Казак молодой… —
 

Тотчас же подхватывают молодые мужские голоса так, что в автобусе что-то вызванивает и поёт…

А солнце всё ниже и cocны на сопках как-то медово светятся изнутри. И вдруг шофёр останавливает автобус.

– Пойдёмте, я покажу вам памятник, – говорит Курелюк. —

Парень тут один сгорел во время пожара, случилась такая беда.

Мы снова выходим в глубокий снег. Справа у дороги невысокий постамент, сероватый камень с фамилией и именем.

Пинхасов, ребята называли его Шуриком. Наверно, хороший был парень, если так ударила его смерть друзей, если так им было тяжело – только боль и любовь могли придумать эту тонкую зелёную веточку на памятнике, совсем тонкую с ярко-зелёными листьями. Ветка сломана. И несколько слов – «Мы дойдём до Амура, Шурик». И подписи, столбик подписей. Не могу себе представить человека, не выполнившего такую клятву.

Юрий Борисович провожал меня на аэродром. Солнце светило во всю, и мороз стоял – настоящий, сибирский, жгучий.

А река Киренга всё не сдавалась морозу. Течение её стало медленней, и ледяная корка, плотная у берегов, подбиралась и подбиралась к середине реки.

И шуга плыла, и местами лёд уже смыкался плотной прозрачной коркой, но дальше снова было пространство живой воды. И вдоль всего русла от влаги, от дыхания реки, стоял в инее белый-белый лес. Когда-нибудь я снова приеду сюда, я снова приеду,..

– Знаете, – сказала я Юрию Борисовичу, – в вашем школьном музее целый стенд посвящён СМП-Донскому. Вырезки из газет, альбом, множество фотографий. И надпись – поиск ведает 4 класс «Б»,

Для этой детворы год – необъятный отрезок времени. Три года назад, когда вы приехали сюда, они были совсем маленькими. Для них это caмая настоящая история.

Вот вы работаете, а за ваши работой следят ребята 4 «Б* класса. Радуются каждому новому дому, знают в лицо и по именам ваших передовиков, гордятся вашими успехами. Учатся у вac отношению к жизни и работе. Представляете, какая на вас ответственность?

Он слушал в улыбался задумчиво – чего-чего, a ответственности не занимать!

16. Послесловие

Домой летела через Москву. Расшифровывала свои записи, писала этот горячий материал и в самолёте, и в московской гостинице. У журналистов это называется – отписываться за командировку.

Отписываться, пока горячо, пока другие встречи и впечатления не заслонили, не стёрли того, что легло на душу, о чём говорили люди. Они поверили мне!

Материал был готов. Я зашла в Литературную редакцию Всесоюзного радио, там готовилась очередная подборка моих стихов.

Комната полна людьми. И вдруг одна из женщин говорит другой, симпатичной, чёрненькой, с быстрыми умными глазами:

– Светлана только что вернулась с БАМа. Алла, не хочешь поговорить?

– С БАМа? И материал есть?

– Есть.

– Покажите.

Она берёт мои странички, отпечатанные только этой ночью. И откладывает. Она не прочла и страницы! Неужели всё – впустую, это действительно никому не интересно? Люди только зря отрывали время ото сна…

– Пойдём вниз, попьём кофе.

Я не задаю вопросов. Материал должен говорить сам за

себя, по «да-нетной» системе. Здесь, в Москве, в Главной литературной редакции, никто не станет возиться с тобой и поправлять твои огрехи.

И она сказала, наконец, то, что я больше всего хотела услышать:

– Материал очень интересный.

Я вздохнула облегчённо.

– Но у нас формат – тридцать минут максимум, а у вас в полтора раза больше. Нужно сократить.

– Знаете, я сжала, как могла. Я понимаю, что это очерк, а не роман.

– Это не проблема, я сама сокращу. Вы когда уезжаете?

– Сегодня.

– Как с вами связаться в Ростове?

– У меня нет телефона.

– Пишете такие серьёзные вещи, а город не может вам телефон поставить?

– Я сама вам позвоню, только скажите, когда.

– У нас передача «Писатели у микрофона». Сможете приехать, записать?

– Конечно.

– Звоните в понедельник в двенадцать, я буду на месте. Договоримся о следующем этапе. Вы доверяете мне сокращение?

– Да, – почему-то ответила я, не задумываясь, хотя всегда болезненно относилась к чужой правке. Я поверила ей раз и навсегда!

Алла Ласкина, её давно нет на свете, книжку о ней подарила мне её мама…

Когда мы ехали на БАМ, Толя Гриценуо сказал:

– Я договорился в «Доне», они дадут мой очерк. А ты иди в «Молот».

Материал был большой, его начали печатать в четверг с продолжением из номера в номер. За газетой утром выходила мама. В пятницу «Молот» спрашивали два-три человека перед ней. В субботу и воскресенье за газетой была очередь. Я никак не связывала это со своим очерком, а мама – тем более.

Я позвонила Алле, она сказала:

– Я не смогла сократить ни строчки. Позвоните послезавтра, я постараюсь договориться о дополнительном времени.

В понедельник я видела очередь за газетами собственными глазами. Все спрашивали «Молот».

– Дайте мне, пожалуйста, пять экземпляров. Там мой материал о БАМе.

– Ваш, правда? Все спрашивают – есть продолжение?

– Есть, ещё и до половины не допечатали.

– Это хорошо, я так и буду отвечать людям.

Я была счастлива. Я была счастлива до самых двенадцати часов ночи.

В двенадцать постучали в дверь. Незнакомый парень сказал:

– За вами прислали машину из «Молота». Как вы живёте без телефона, не связаться никак. Главный просил вас приехать, газету не печатают из-за вашего материала.

Едем в «Молот» по ночному городу. Я не знаю, что и думать…

В редакции один зав. отделом.

– Что случилось?

– Не переживайте, Светлана, вы умница, но Главного вызвали в Обком, там сейчас решают, что делать с вашим очерком. Как решат, так и будет. Типография стоит, люди ждут. И нам с вами остаётся только ждать.

– Господи, представляю, как меня ругают…

– Никто вас не ругает, вы умница.

Главный редактор приехал в час ночи.

– Так, Светлана, сказали – дать только последний кусок, лирический, с веткой на памятнике. Не расстраивайтесь, вы умница. Отнесите очерк в «Дон», может, они напечатают полностью.

– Вам досталось из-за меня в обкоме. Простите!

– Не за что, вы молодец.

Я отнесла рукопись в «Дон». Её взяли молча.

Алла смогла добиться сорока пяти минут на моё выступление! Уму непостижимо!

– Запись через две недели, позвоните за два дня, я скажу, когда точно приезжать.

В «Доне» молчали. Павел Шестаков, собкор Литературной газеты, предложил отдать очерк в Литературку.

– Ты знаешь, я бы с радостью, но я уже отдала его в «Дон».

Вот такая я была дурочка. А в «Доне» новый главный редактор сказал:

– Мы не можем печатать твой очерк, потому что обещали Гриценко. Конечно, твой значительно серьёзней, но мы ему обещали.

И тут меня вызвали в обком. Я не трепетала перед этим зданием, но открытка была, как судебная повестка – вам надлежит явиться в такой-то кабинет в такое-то время.

Кабинет был небольшой. У стены, боком к окну, стоял стол, напротив – стул, и шкафы от двери до стола. Никаких ковровых дорожек, тем более ковров. В нашей партии была строжайшая субординация по вертикали – кому какой кабинет, кому какой санаторий. Но это я потом узнала.

Молодой человек на вращающемся кресле повернулся к двери и сразу начал кричать на самых высоких нотах:

– Что вы там такое понаписали про БАМ! Разве вы журналист? Вы писатель, и должны писать о хороших людях!

– Знаете, во-первых, говорите по-человечески. На меня не кричат, такое обращение я просто не понимаю. Во-вторых, у нас с вами разные представления, что я должна, и чего не должна.

Я села напротив него, хотя он мне этого не предлагал. И не представился, и не называл меня никак – ни по имени, ни по имени отчеству.

– Да? Но учтите, я начальника участка, что вам всё это выложил, в тюрьме сгною.

– Вот уж этого я вам не советую. Только попробуйте, пусть хоть один волос упадёт с его головы! Этот материал идёт в Москве, я дополню его, если что.

– Напрасно вы отдали его в Москву. Это ростовское дело, отряд – ростовский, не надо было выносить сор из избы.

– Вы опять ошибаетесь. БАМ – дело общесоюзное, потому в Москве и приняли мой материал.

Хозяина того кабинета сняли. Я получила сотни писем.

А главная литературная редакция – взбучку. Как она посмела! Бам – стратегический объект!

Будто то, что на БАМе по проекту жгли лес, было страшной государственной тайной.

На радио позвонил какой-то человек из ЦК, попросил мой телефон. Ему сказали, что телефона у меня нет, я им сама звоню.

– Тогда я позвоню секретарю их Обкома, скажу, какая она умница.

Никакой реакции не последовало.

В главной литературной редакции всесоюзного радио мне поручили написать передачу об Атоммаше, но это уже другая история. Я написала, смонтировали четыре передачи. Но все их безоговорочно зарубил заведующий литературной редакцией:

– После ваших передач никто на Атоммаш не поедет!

Ещё как поехали бы… Аллы Ласкиной уже не было на свете, некому было помочь.

Этот материал я тоже не смогла опубликовать, он выйдет в следующей книге этой серии.

Через много лет, когда я жила в Москве, каждый приезд в Ростов я заходила и в союз писателей, и в журнал, и на телевиденье, и в издательство.

Однажды столкнулась в коридоре издательства с незнакомой молодой женщиной.

– Светлана, я ваш очерк о БАМе включила в сборник.

– Да? Подарите мне экземпляр, когда выйдет.

И тут из своего кабинета вышел главный редактор, который знать меня не хотел, когда я жила в Ростове, а печатать – тем более…

Он вышел из своего кабинета, поздоровался со мной и сказал этой милой женщине:

– Включаете Светланин очерк? Вы рискуете, вам придётся весь остальной материал поднимать до её уровня!

У меня не было слов…

Рабочий проспект
от автора

В 1979 году редакция Всесоюзного радио после моей скандальной передаче о БАМе в серии «Писатели у микрофона» поручила мне сделать передачу об Атоммаше. Я пробыла на заводе месяц. Разговаривала с десятками людей, от ПТУшников до директора. Мой магнитофон накручивал километры плёнки.

Я вникала в проблемы и трудности. Может быть, в силу своего технического образования, видела то, что просто журналист не увидел бы. Восхищалась отдачей, с которой работали люди разной квалификации, на разных уровнях и постах.

Я сделала не одну передачу, а серию, целых три.

Парень на радио, с которым мы монтировали материал, сказал:

– Это всё здорово, но у нас никогда не пройдёт.

Как в воду глядел, передачи мне вернул тогдашний заведующий редакцией, Сергей Николаевич Есин:

– После ваших передач никто не поедет работать на Атоммаш.

Мне казалось – наоборот! Но моё мнение никого не интересовало.

Этот очерк так и пролежал у меня неопубликованным более тридцати лет. Сейчас это история и завода, и города. Мне хочется рассказать детям и внукам замечательных людей, которые строили завод и город, как это было. Я хочу сказать – завидуйте им! У них было Дело, в которое они верили, а это главное.

Я ничего не переделывала, не причёсывала, не пыталась осовременить.

И партия, и комсомол тогда не были пустыми словами. И представители их на заводе не были ни карьеристами, ни чиновниками, ни вельможами. Они также работали с утра до ночи, без выходных и праздников. И пользовались заслуженным авторитетом! Не нужно всё красить одной краской.

Я видела это. И хочу, чтобы вы знали, как это было.

1. Атоммаш

О нём можно говорить много и прекрасными словами, и всё будет правильно – Гигантский. Уникальный. Завод, которому нет равного ни у нас и ни за рубежом.

Поставить на поток производство атомных реакторов! Когда само сочетание – атомный реактор ассоциируется у нас с чем-то уникальным

Атоммаш был задуман, как песня – с любовью. В него – ещё даже не в проект, а я бы сказала, в мечту об Атоммаше постарались вложить всё лучшее, что было у нас в стране и за рубежом. Самую совершенную технологию производства. Самое совершенное оборудование. Предусмотрено всё – от орг. проекта, определяющего структуру объединения, связь между отдельными подразделениями, чёткий производственный ритм – до охраны окружающей среды.

Гордость завода – Первый корпус. В его широких пролётах почти всегда можно увидеть группы людей, одетых не по заводскому.

Это гости. Чаще свои, но иногда переводчик сопровождает группу, звучит французская, немецкая, английская речь – гости из-за рубежа,

Ну, что говорить… Корпус ошеломляет, захватывает тебя целиком, и ты уже не можешь не интересоваться всем, что делается на заводе, не «болеть» за него.

Широкие пролёты, светло и просторно настолько, что железнодорожные вагоны на путях внутри корпуса и КрАЗы не кажутся громоздкими.

И японский кран «Като» поворачивается в яме под фундамент пресса, и даже там не кажется большим и неповоротливым. Краны медленно проносят грузы, где-то наверху идёт сварка, в конце пролёта миксер привёз бетон для фундамента, а рядом – работающие станки. Их много, небольшой станок с надписью – «Я – первый» давно затерялся среди других.

Завод работает. Вращаются на карусельных станках гигантские ободы обечаек, части атомного реактора, основная продукция завода.

Прозрачными проволочными или сплошными сварными щитами огорожены монтажные зоны, прямо па полу расстелены чертежи. Люди работают спокойно и сосредоточенно. Тут же – строители в синих v шапочках с белыми полосками, с ремнями и цепями у пояса.

И никакой суеты – нормальный рабочий ритм.

Вот обработанная, сверкающая особой стальной белизной «чистая» обечайка, как говорят здесь, в отличив от «чёрной», необработанной. Мелом по сверкающей стали написано: «Ура! Мы освоили обечайку! Это наша первая!»

Надпись полустёрта, первая есть первая, но производство каждый день ставит новые и новые задачи, выдвигает новые проблемы, и некогда долго радоваться победам или переживать от неудач. Некогда, хотя неспешно крутятся обечайка и люди не бегают по пролётам, а ходят – этот глубинный напряжённый ритм работы постигается не сразу.

2. Смена

Я хочу рассказать об одной из первых встреч на Атоммаше.

В первый день меня водили по заводу гиды, два инженера из отдела Главного конструктора, Анатолий Гордеев и Анатолий Фролов. С какой гордостью рассказывали они о заводе, как знали каждый пролёт, каждый станок!

А назавтра я отправилась по первому корпусу одна.

В одном из пролётов – целая линия сварочных автоматов «Бреда». Всё ещё в состоянии монтажа, в разных его стадиях – где только ящики, где уже распаковали узлы и начата сборка, а на одном ведутся наладочные работы.

Монтажная зона огорожена щитами. Возле двери – дежурный. Наверху, как на капитанском мостике, несколько наладчиков, наших и иностранных. Наши в куртках защитного цвета, в брюках и свитерах, только белоснежный комбинезон с эмблемой «Бреда» итальянского наладчика сверкает на весь пролёт.

С монтажом всё шло совсем негладкого, об этом я узнала позже, а первое впечатление – умная, прекрасная машина с капитанским мостиком наверху и пультом управления внизу. Медленно поворачивается обечайка, и ровно ложится шов под слоем флюса, точно по программе заполняя нужный объём. И всё это видно на экране перед оператором.

Никто меня, разумеется, не пускает ни на капитанский мостик, ни к пульту управления, ни даже в монтажную зону, где толпятся сейчас конструкторы и технологи и ещё какие-то, очевидно, причастные к этому таинству люди.

А я смотрю в щелку, и рядом со мной в эту же щелку смотрят восхищенно двое молодых ребят. И мне уже интересней эти пацаны, чем весь агрегат с его капитанским мостиком и пультом управления,

– Здорово? – спрашиваю я.

– Ещё бы!

– А вы где работаете?

– Строители мы.

– Хотелось бы работать на такой машине?

– Ещё бы!

– Так учиться надо…

– Нам в армию весной, вот придём – тогда!

Они уходят, немного неуклюжие, спецовки сидят на них как-то неловко. Уходят и оглядываются на эту махину, эту умницу.

И тут я вижу возле агрегата своего вчерашнего гида, Анатолия Гордеева. 0н замечает, что я стою у щелки, тоже, наверно, нелепая немного, как эти ребята – в фуфайке с чужого, явно большего плеча, шапке-ушанке и плохо отмытых сапогах.

Через несколько минут я не только оказываюсь в святая – святых, монтажной зоне, но и беседую с руководителем работ, Джанфранко Бузи.

Он счастлив, что руководство проекта выбрало станки его фирмы, они сейчас действительно лучшие в мире. И он рад, что его послали сюда, в Россию, на Атоммаш.

– Такого – тоже нигде в мире нет, я не видел, во всяком случае.

Переводчик говорит ровным голосом, а все эмоции – у итальянца, в мимике, в жестах, в широкой белозубой улыбке.

– Спасибо!

– Пожаласта! – говорит он по-русски.

И снова я хожу по заводу, разговариваю с людьми, а вечером включаю свой магнитофон и пытаюсь осмыслить увиденное и услышанное…

3. Кадры

Темпы строительства, монтажа, пуска предприятия действительно невиданные.

Цикл изготовления ректора в нашей стране – тридцать шесть месяцев на действующем предприятии, с отлаженным производством.

А на Атоммаше – параллельно со строительством, пуском завода, становлением его, выпуском своего нестандартного оборудования и заказов стройки – два года.

Это возможно только при нaпpяжённoй, самоотверженной, увлечённой работе тысяч и тысяч рабочих разных специальностей, инженеров, строителей, руководителей всех уровней.

Кто они, люди, приехавшие из самых разных уголков нашей страны поднимать этот гигант, что их привело сюда? Ведь в конечном итоге – их жизнь, их работа, их проблемы и свершения, их тревоги и радости – это и есть жизнь завода.

Атоммаш вобрал людей со всей страны. География удивительная и закономерная – Воронежская, Тульская о6ласти, Урал, и Казахстан, Свердловск и Оренбург, Ленинград и Челябинск, Подольск, Калуга, Волгоград, Ростов.

Завод вырос стремительно – если в 1976 году на заводе нынешних корпусов ещё не было, на Пионерской базе завода работало 90 человек, то сейчас численный состав вырос более чем в 100 раз!

Но такой рост численности имеет свои издержки.

– Вначале был строжайший отбор, с человеком долго беседовали, прежде чем взять на работу. Но работники нужны были сегодня, сейчас. Появились люди всякие. Прямо скажем, и балласт появился на заводе, люди случайные.

Пришли, стали в очередь на квартиры, а многие приехали по вызову со всеми льготами, и жилищными в том числе, – рассказывает Леонид Иванович Попов, секретарь парткома, – не понимали уполномоченные по оргнабору, что Атоммаш – завод особый.

Да и представителями от завода посылали слесарей, токарей. И токарь набирает одних токарей, ему видней, чего стоит человек именно в его профессии. Ну, пересмотрели, теперь едут за рабочими начальники цехов и отделов.

А в прошлом году пригласили на завод начальников отделов по труду при облисполкомах, показали завод. И прекратились разговоры, что отдел кадров Атоммаша напрасно требует рабочих только самой высокой квалификации.

Но кроме квалификации нужна действительная увлечённость работой, полная отдача, и самое главное – в руководящем звене!

На каждом старом заводе, даже относительно старом, свои традиции. И когда на него попадает новичок, он невольно подстраивается – не то слово, принимает всё, как есть. Он, конечно, сравнивает с известными ему положениями, но что-то менять…

Николай Васильевич Жданов рассказывал, как в самом начале они, заместители Генерального директора, жили в гостинице. Он – с Уралмаша, Воеводин с Камаза, Яковлев из Иркутска, Негодайлов из Подольска.

Взрослые люди, с огромным опытом работы, они до утра спорили, о структуре, способах строительства, глобальных вопросах и мелочах. Для самого Николая Васильевича традиции Уралмаша непререкаемы.

А слышали бы вы, как рассказывает о своей жизненной и производственной школе главный инженер, Станислав Александрович Елецкий!

Он участвовал в создании оборудования для первого блока Нововоронежской атомной станции. Научными руководителями там были виднейшие советские учёные, и это тоже – память и опыт на всю жизнь.

Но на Атоммаше уже растут и свои кадры, рождаются свои традиции.

Вот молодой специалист Александр Проничев. Для него Атоммаш – пepвый в жизни завод, первое рабочее место, и от Атоммаша зависит, как сложится его отношение к труду, его качества человека и гражданина.

Может, когда-нибудь трудное дело позовёт его на новую стройку, и он тоже будет говорить – у нас на Атоммаше было так. И держать в столе телефонный справочник Атоммаша, как сейчас – уже три года держит справочник Уралмаша Николай Васильевич Жданов. И не только держит – обращается за помощью, и помогают.

Рассказали такую историю. Построили металлургический завод. Хороший завод, современный, оборудование – прекрасное.

Набрали людей, укомплектовали штаты, а завод плетётся по всем показателям в хвосте отрасли.

И тогда министерство пошло необычный шаг – с родственных предприятий направили на пусконаладочный период лучших специалистов. Не только главных, а и начальников цехов, отелов, участков. А штатные работники работали рядом дублёрами.

Завод в кратчайший срок вышел в передовые по министерству.

И очень многие командировочные захотели остаться не заводе, не так легко расстаться с интеpecнейшей, захватывающей работой, которой ты отдавал дни и ночи.

Вот какие возможности у нашей системы концентрации сил и средств на важном участке!

Атоммаш идёт другим путём. Генеральный директор, Валерий Григорьевич Першин говорит:

– На пусконаладочный период будут приглашаться с родственных предприятий только узкие специалисты. Обязательно пригласим, уже определены и люди, и сроки, но ставка делается на собственные кадры, на их учёбу и подготовку.

Сотни и сотни рабочих прошли длительную стажировку в Подольске, Ижорске, Ленинграде. Люди с огромным опытом работы не считали для себя зазорным походить в учениках.

Самая ответственная операция на заводе – сварка. Как сделать швы такими же прочными, как монолитный металл? Этому подчинена вся технология.

Я разговаривала с одним сварщиком, Трошин его фамилия. Как жалко, что в этом очерке не звучат живые голоса всех тех, с кем я говорила на Атоммаше! Пылятся где-то на полках бывшего центрального радио!

– Работа, по сравнению с тем, что я встречал – небо и земля. Там был уже потолок мастерства, а здесь можно расти и расти. У меня шестой разряд, а мы всё равно учимся, варим сейчас образцы из тех сталей, с которыми будем иметь здесь дело.

Но нам ещё нужно думать о смене. Есть ГПТУ в городе, там и сварщики, и слесари-сборщики, токари – вот это наша смена, больше ниоткуда таких кадров не получим, надо своих растить. Хотим мы этого или не хотим – обстановка нас заставят.

И вот задача номер один – распределить молодых ребят из ГПТУ, научить их, привить им знания, опыт, всё своё лучшее. Специалистами ведь не рождаются. Тем более, на автоматах могут работать только сварщики шестого разряда, его сразу не достигнешь. И когда они вернутся после армии, это будет наша действительная смена.

4. Транспортный цех

Так получилось, что в первый же свой день на заводе я случайно попала в вагончик цеха транспортно-складских операций. И с тех пор каждое утро приходила сюда, надевала чью-нибудь старую куртку и шла по цехам.

Как-то в конце работы захожу в «свой» вагончик и застаю разгон. Начальник цеха, Владимир Иванович Костенко, разбирается с крановщицей

– Почему вы опоздали на работу?

– Я не опоздала, я ровно к началу была в раздевалке.

– Причём тут раздевалка, ровно к началу вы должны быть на кране.

– Что я, автомат? Ну, пять минут – подумаешь, что станется!

– Люди стояли в пролёте и ждали вас, понимаете? Как принцессу, десяток людей! Мне было стыдно им в глаза смотреть.

И женщине становится стыдно смотреть ему в глаза. Не стал считать человеко-минуты, это, наверно, не подействовало бы.

Владимир Иванович Костенко. Человек думающий и горячий, увлечённый своим делом и надо сказать, порядком уже издёрганный всякими неполадками.

Цех, что называется, работает на подхвате. Это не отлаженный ритм производства, когда точно известно, что, когда и куда перевезти, передвинуть, привезти иди вывезти.

Корпус – огромное хозяйство. Работают строители и надо вывозить строительный мусор. Надо подавать оборудование на монтаж. Надо вывозить стружку, не говоря о том, что с пролёта в пролёт, от одного рабочего места к другому перевозить, вернее, переносить кранами большие и малые детали. И большие и малые – всё равно кранами, потому что другого транспорта практически нет.

А тут Сму-16 при установке ворот разрезало газом железнодорожные пути. А строители СМУ-9 выбросили бетон в приямок тележки. Потом сами убрали, но это потом.

И с воротами не вина строителей, недоработка проекта. Но монтаж ведь из-за этого не остановишь!

В первую же встречу Владимир Иванович сказал:

– Напишите о строполях, строполь это разведчик.

И так у него горячо и увлечённо это получилось, что я поверила – да, конечно, мы просто думаем, что это подсобная операция – закрепил, проследил за краном, снял крепления.

А Костенко говорил:

– В лабиринтах нашего корпуса не всякий может быстро ориентироваться, откуда брать груз и куда везти. И всё это с соблюдением всех мер для безопасности оборудования. Перевозить реактор весом в 800 и 1000 тонн – дело непростое. Для этого у нас уже сейчас воспитываются строполщики, которые будут работать с обечайками в холодном и горячем состоянии. Сейчас корпус имеет территорию 158.000 квадратных метров, в корпусе работает 40 кранов грузоподъемностью от 50 до 600 тонн. Руководить этими кранами может только грамотный, подготовленный человек. Я считаю, что строполь пятого-шестого разряда не менее ценен на заводе, чем токарь или фрезеровщик.

Мы говорим о неуклонно растущих материальных и культурных потребностях человека. Но человеку нужно что-то ещё – нужно ощутить свою причастность к общей работе, свою необходимость на земле.

Как работают люди! Я уже не говорю о главных специалистах, руководителях – генеральный директор Атоммаша, Валерий Григорьевич Першин, общественными делами занимается, как правило, после восьми вечера, до этого времени он занимается производством.

Завидуйте им, стоящим у первого своего Донского реактора – вся мера труда, вся мера ответственности и полная мера уважения людей.

5.Атоммаш в динамике

Дня три не заходишь в первый корпус, а его уже не узнать – сместились щиты монтажных зон, появились громадные ящики новых станков, ожидающих монтажа, пущены и сразу задействованы вчера ещё полным ходом монтировавшиеся станки.

Монтаж оборудования – самый серьёзный вопрос. Оборудование уникальное, и его необходимо довести до рабочего состояния, научить людей обслуживать его и работать на нём. И всё это в кратчайшие сроки.

Поздний вечер. Сижу в кабинете главного инженера, Станислава Александровичем Елецкого.

– У вас сложнейшее оборудование, собранное, фактически, со всего света. Сейчас в его наладке участвуют иностранные специалисты. Но вот они уедут. Как ведётся подготовка наших монтажников, ремонтников, эксплуатационников к его обслуживанию?

– Мы вместе с фирмами-поставщиками участвовали в составлении задания на изготовление этого сложного оборудования, специалисты, правда, немногие, участвовали в его изготовлении, находились на фирмах во время испытаний и приёмки.

Сейчас мы стараемся привлечь максимум наших специалистов к его монтажу. В наладочных работах, в испытаниях участвуют бригады эксплуатационников и ремонтников. И как заключительный этап, организуется учёба после его сдачи в эксплуатацию.

Монтаж оборудования ещё долгое время будет одним из узких мест на Атоммаше.

Главная проблема в том, что монтажом одних и тех же станков занимается множество самых разных людей и организаций.

Время давно уже требует принципиально нового подхода к атому вопросу. Нужна комплексность во всём и персональная ответственность за полностью выполненную работу.

Пока же получается, что на монтаже одного станка сталкивается множество организаций разного подчинения. Хотя существует Генеральный подрядчик, трест Водгодонскэнергострой, дело фактически обстоит так.

Фундаменты подготавливают строители, к моменту завоза оборудования большая часть фундаментов по тем или там причинам нуждается в переделке. Механический монтаж проводит Южтехмонтаж. Электрическую часть монтирует Кавэлектромонтаж. Если необходимы футеровочные работы, их производит Теплолонергомонтаж. Пусконаладочные работы производит Кавшгактромонтаж, или есть ещё одна организация.

Запуск и сдачу производит еще одна организация. Кто же отвечает за конечный результат?

Ну, к примеру. Консольные краны рабочие Южтехмонтажа выписали с базы оборудования в комплекте. Произвели механический монтаж, а электрошкафы разбросали по цеху. Что успел собрать начальник энергоцеха, то оказалось в наличии к моменту монтажа энергетического оборудования, остальное укомплектовывалось вторично.

Я как-то спросила у одного из начальников цехов:

– Как вы думаете, можно как-то улучшить взаимодействие разных организаций, задействованных на монтаже? Ведь заводу ещё расти и расти!

– Вопросы вы задаёте не из лёгких. Строитель – монтажник – завод. Поскольку я заводчанин, могу сказать, завод серьёзно помогает как строителям, так и монтажникам. Много монтируем своими силами.

– А как монтажные организации используют вашу помощь?

– Хотелось бы, чтобы люди, посланные на монтаж, работали непосредственно на монтаже, а не на подхвате, они должны знать свой станок с самого его основания и до всех деталей, а то бывают у нас всякие казусы…