Loe raamatut: «Улус Джучи»

Григорий Шепелев

Улус Джучи
(роман)

Пролог

На двадцать второй день рождения Маргарита Викторовна Дроздова, скверно воспитанная брюнетка с горбатым носиком, получила кучу всякого хлама и только три полезные вещи. Тётя при помощи своего майора справила ей водительские права, мачеха при помощи генерала – красный "Фольксваген Поло" с бандитскими номерами, а молодой человек потратил свою стипендию на набор гаечных ключей. Эти три предмета привели Риту в полный восторг, поэтому день рождения прошёл радостно, без скандалов. Не в пример дню, ночь выдалась тяжкая. Коньяк, водка и молодой человек, имени которого историческая наука не сохранила, сплелись в клубок тошнотворности. Но здоровье и юность взяли своё. Уснуть удалось. Кое-как проснувшись, Рита вскочила, оделась, выбежала на улицу, где, как выяснилось, стояло раннее утро, и энергично взялась за ремонт "Фольксвагена". Он был новый и весь сиял, но ведь совершенству пределов нет, как известно! Выкрутив шесть болтов из клапанной крышки, Рита её сняла, завела мотор и стала следить, как движутся клапана. Они двигались ритмично. Обильно брызгало масло.

– Ритка, ты одурела? – спросил сосед дядя Гена, который выводил пса на прогулку. – Зачем ломаешь машину?

– Я проверяю, в каком она состоянии, – возразила Рита. – Это для меня важно, поскольку я собираюсь ездить с предельной скоростью.

– Что? Да ты, я гляжу, опять таблеток обожралась? Или укурилась? Кто тебя научил открывать капот?

– Мой покойный дедушка. А ещё он меня научил водить.

Покойного дедушку уважал весь двор. Все знали, что дед Иван доводил до конца абсолютно всё, за что брался. Так что, на следующий же день, когда голова болеть перестала, Рита предприняла первую поездку. Она отправилась в Константиново, где родился Сергей Есенин. Выехать из Москвы ей удалось быстро, но на Рязанском шоссе, за Люберцами, пришлось часок постоять. Весь дальнейший путь до Рязанской области прошёл гладко. Надо сказать, что левая фара "Фольксвагена" не работала, потому что Рита, проверив двигатель, начала проверять электрику, а вот этой премудрости дед Иван её не учил. Также он её не учил резко перестраиваться, прикуривать и гасить окурки во время лихих манёвров и нарушать скоростной режим. Но на "Волге" дедушки нарушать скоростной режим было невозможно. Иное дело – "Фольксваген"!

Погода стояла солнечная, с приятным сентябрьским ветерком. Небеса раскинулись над Рязанщиной поэтичной дымчатой синью. Задумчиво побродив по родной деревне Есенина и пофоткав вид на Оку, Рита пообедала в ресторане, затем купила у двух смущённых бородачей какие-то книги – видимо, с их стихами, и устремилась в обратный путь. Были уже сумерки. Очень резво Рита пересекла поля и, вырулив на шоссе через высоченный мост, ещё притопила. Светлое впечатление от прогулки было таким окрыляющим, что пришлось занять левый ряд и переключением фары сгонять с него даже тех, кто шёл под сто семьдесят. А на небе собрались тучи. Когда растаяли позади бледные огни славной огуречной столицы по имени Луховицы, начался дождь. Настоящий ливень. Он барабанил по маленькому "Фольксвагену" так, что было не слышно радио. Рита снизила скорость. Не из-за ливня, а чтобы не проскочить АЗС. Топливная лампа уже мигала. Но не увидеть эмблему концерна "Юкос" даже сквозь темноту и стену дождя было невозможно. Она сияла в двух километрах от городка. Очень осторожно нажав на тормоз, Рита плавно свернула под крышу бензозаправки. Сервисники залили ей полный бак, предложили кофе.

– Спасибо, я не хочу, – отказалась Рита. – Но я бы вас попросила помочь мне выйти из затруднения. Что вы мне посоветуете – объехать Коломну справа или же пересечь её по прямой?

– Езжайте через Коломну, – ответил служащий. – Ночью под таким ливнем объездной путь по мостам довольно опасен. Они ведь длинные, узкие, освещение на них слабое! А у вас только одна фара горит.

– Я вас поняла, большое спасибо.

Рита всё же зашла в кафе и выпила кофе. Целых три чашки. Продолжив путь, она закурила. Перед развилкой её вдруг остановил инспектор ГАИ. Охота же ему было выскакивать из своей машины под дождь! Тщательно проверив все документы Риты, он дал ей тот же совет: езжайте по городу. Но она поехала по мостам, как ехала днём.

Теперь, в темноте, череда мостов, которые протянулись в объезд Коломны, действительно потрепала нервы. Машин по ним шло немного, но обгонять порой приходилось. А обгонять можно было только по встречной. Стеклоочистители не справлялись с ливневым шквалом. Бездействие левой фары в таких условиях было просто невероятной подлостью. Иногда, бросая взгляд на просторы справа и слева, которых не было видно, Рита невольно сравнивала себя с мотыльком, который залетел в комнату, где за ним начали гоняться, чтобы прихлопнуть. Несчастный маленький мотылёк! Зачем ты так любишь свет? Почему каждая лучина для тебя – солнышко?

На втором мосту Рита захотела обогнать "Крайслер". Навстречу ей двигалось что-то очень большое. Судя по фарам, это был грузовик. КамАЗ. Хотя расстояние превышало полкилометра, водитель грузовика стал сигналить фарами, чтобы Рита не вздумала выезжать на встречную. Но она уже выезжала, а идиот, управлявший "Крайслером", поддал газу. Он вдруг зачем-то решил совершить убийство. Рита похолодела от пальцев ног до макушки. Её правая нога буквально впечатала педаль газа в пол. Стрелка улетела за двести. Затылок мягко втиснулся в подголовник. Свет встречных фар вдруг сделался таким ярким, что ослепил. Водитель КамАЗа, изо всей силы ударив по тормозам, подал звуковой сигнал. Это был панический вой. Неужели всё? Но в тот самый миг мобильный телефон Риты заверещал. Его звук был громким и требовательным, как голос умной собаки. Он призывал обратить внимание на него, и Рита, невольно выскочив из волны слепящего магнетизма, который делал её метания тщетными, без труда ушла от удара.

Её глаза снова обрели обычную форму. Нельзя сказать, что сердце заколотилось, как молоток по гвоздю. Нет, наоборот – застыв лишь на один миг, оно стало биться ровно. Но ощутимо. Болезненно. Прежде, вроде, такого не наблюдалось. "Крайслер" и грузовик мгновенно исчезли в мутном мерцающем далеке, за пеной дождя. Мобильник давно умолк. Не поинтересовавшись, кто это ей звонил почти уже в полночь, Рита вернулась к нормальной скорости и растерянно закурила. Да, надо быть начеку! Оказывается, не только умные девушки получают водительские права в подарок.

Но, повернув на трассу, она включила дальний свет фар и опять взметнула стрелку спидометра к ста пятидесяти. И сразу сбросила газ. Впереди, около дороги, стояла под дождём девочка лет пятнадцати – щуплая, белокурая, в джинсах, кедах и свитере. У неё в руке был красный пакет. Взмахами свободной руки она умоляла остановиться. Рита затормозила, разбрызгав лужу, и опустила стекло пассажирской двери. Девочка подбежала к ней, наклонилась. Она забавно и жалобно хлюпала длинным носиком.

– Подвезти? – с улыбкой спросила Рита, невольно залюбовавшись её лицом в капельках дождя. – Тебе куда надо?

– Если вы едете домой, то нам по пути, – ответила юная незнакомка. Такой ответ слегка озадачил Риту. Но она мигом сообразила: ведь на "Фольксвагене" номера московские, значит – даме надо в Москву.

– Так тебе в Москву? – уточнила Рита на всякий случай.

– В Москву, в Москву!

– Ну садись, садись.

Последовав приглашению, незнакомка хлопнула дверью так, словно эта дверь была из стекла. Очень боязливо. Но дверь захлопнулась.

– Пристегнись, – попросила Рита. Девочка это сделала. Разгоняя машину, Рита опять взглянула на пассажирку. Та вытирала лицо носовым платком и хлюпала носиком. Это был ангелочек. Да нет же, нет! Мотылёчек! Но если так, что для него солнышко? Неужели дальний свет фар дорогой машины?

– Как тебя звать? – поинтересовалась Рита.

– Элеонора, – представилась незнакомка. Понятно было, что врёт. Почему-то сразу стало это понятно.

– А где родители?

– А твои?

– Мои давно умерли.

– Мои тоже.

Рита смутилась. Дождь, между тем, существенно ослабел. Темп работы дворников изменился. Убрав платочек в карман, девочка зачем-то стиснула свой пакетик двумя руками. Тот зашуршал. Вдруг она воскликнула, наблюдая, как Рита осуществляет обгон сразу двух машин, идущих с приличной скоростью:

– Да ты гонщица! Тебе жить надоело, что ли?

– Не совсем так, – улыбнулась Рита, – и даже наоборот. Обычно надоедает то, что по сентиментальным соображениям жалко выкинуть на помойку. Я никогда не ценила свою жизнь выше, чем она стоит на самом деле.

– Какая ты благородная! – возмутилась Элеонора. – Но, вообще-то, в машине ещё и я нахожусь! Кто тебе дал право оценивать мою жизнь?

– Ладно, не ори.

Рита не только сбавила обороты, но и перевела рычаг скоростей с пятой на четвёртую. Это было сделано вовремя, потому что "Фольксваген" въезжал в деревню Непецино – маленькую столицу большого лука. Он почему-то здесь рос с чудовищной интенсивностью. Замелькали с обеих сторон дороги каменные дома плаксивых овощеводов. Девочка вроде бы успокоилась. С интересом глядя на профиль Риты, который был горбоносым и вполне мог в плавающих отсветах фонарей показаться ведьминским, она бросила:

– Это странно и удивительно!

– Что тебя удивляет? – спросила Рита.

– Ну, то, что ты мне сказала. Ведь у тебя есть молодость, красота и, самое главное – доброта, которая делает жизнь счастливой. Но сама жизнь для тебя ничего не значит. А Чингисхан, не располагавший этими качествами, хотел сделаться бессмертным.

– Зато он располагал половиной мира, – сказала Рита, до крайности удивлённая поворотом беседы в такое русло. – Было ради чего цепляться за жизнь! А ты, видимо, отличница?

– Совсем нет. Я просто довольно много читаю. И во всех книгах про Чингисхана упоминается, что китайский мудрец Чань-Чунь сказал Чингисхану: "О Величайший из Величайших! Я не могу дать тебе бессмертие, как ты просишь. Но я могу предсказать, когда ты умрёшь. Тебе суждено умереть в тот же самый год, что и мне!"

– Действительно, он был мудрым, этот Чань-Чунь, – усмехнулась Рита. – Ты не находишь?

– Я бы сказала, хитрым. Кстати, ты знаешь, чем была вызвана смерть Чингисхана?

– Не знаю. Чем?

– Транспортной аварией. Величайший каган во время охоты грохнулся с лошади и ударился так, что несколько дней пролежал да умер. Так что, поаккуратнее с выездами на встречную!

– Я тебя довезу до Москвы в том виде, в каком ты села на это кресло, – пообещала Рита, – если, конечно, ты мне не надоешь по дороге.

Девочка засмеялась и ничего не ответила. Трасса снова вышла в поля, и Рита прибавила скоростёнки. Дождь уж едва-едва моросил. Дорога блестела и ускользала за горизонт – изогнутый, словно лук. Видимо, дорога была стрелой. Монгольской стрелой.

– Может, включим радио? – предложила Рита.

– Как знаешь. Но мне бы этого не хотелось.

– Вот как? А почему?

– Потому что музыка может переменить настроение.

– Ну и что?

– Мне бы не хотелось его менять, – заявила девочка. – У меня к тебе есть вопрос. Ответь на него, и тогда посмотрим, включать ли радио.

– Задавай.

Девочка подумала и сказала:

– Ты говоришь, что жизнь для тебя не имеет особой ценности. Ну а если ты встретишь смерть, то не возрастёт ли сразу в твоих глазах цена твоей жизни?

– Вот уж чего не знаю, того не знаю, – честно призналась Рита. – Но полагаю, что это будет зависеть от цены смерти.

– От цены смерти?

– Именно так. Красивую смерть я не променяю ни на какую жизнь, будь то даже жизнь Чингисхана или Наполеона, даже не проигравшего Ватерлоо. Вот мой ответ.

– А не вздор ли это? – засомневалась девочка, хлюпнув носом. – Может ли смерть, пусть даже и красивая, иметь ценность только в себе самой?

– А почему нет? Если человек с самой пустой жизнью отдаст её за кого-то, разве это не будет победой смерти?

– Нет! Это будет победой жизни! Ведь его смерть спасёт чью-то жизнь. И тогда получится, что он смертью смерть попрал, как Христос.

– Послушай, Элеонора, на твой вопрос я тебе ответила, – раздражённо проговорила Рита, снова сбавляя скорость перед какой-то деревней. – Можешь вгрызаться в мою оценку какими хочешь клыками, даже религиозными. Только это – глупо и пошло. Моя оценка – это оценка эстета, а не философа. Я – эстет. Красивая смерть в моём понимании – это то, к чему следует стремиться. И если я её встречу, то уж, конечно, не стану от неё бегать ни за какие коврижки.

– Ни за какие коврижки? – переспросила юная спорщица, очень пристально поглядев на Риту. – А что такое коврижки?

– Ну, пирожки, крендельки, всякая там выпечка к чаю.

Элеонора кивнула, как будто что-то осмысливая. Деревня уже кончалась. Дальше был перекрёсток с постом ГАИ, а за ним – другая деревня. На краю первой виднелась под фонарём витрина и вывеска магазина.

– Останови, – попросила девочка, – я хочу кое-что купить.

– Только побыстрее, – сказала Рита. Машина остановилась. Прежде чем открыть дверь, любительница истории положила красный пакетик между сиденьями.

– Оставляю.

– Это ещё зачем?

– В качестве залога. Я ведь тебе уже должна денег! За те двадцать километров, что мы проехали вместе.

От этих слов Рита разозлилась ещё сильнее. Проводив взглядом маленькую зануду до магазина, она решила полюбопытствовать, что в пакетике. Оказались там круассаны. Несколько штук. Круассаны Рита любила сильнее всего на свете. И так они запросились в рот, что она включила заднюю передачу и, выполнив разворот, помчалась обратно к Рязанской области. Почему к Рязани, а не к Москве? Только потому, что хотелось ей оказаться как можно дальше от той, на чьи круассаны она позарилась. Ангелочек ведь не замедлит продолжить путь с кем-нибудь другим! После этой маленькой кражи жертва её стала внушать Рите уже не просто вялое раздражение, а глубокое отвращение. Это было довольно странно. Но ненависть овладела Ритой до такой степени, что она даже не хотела в ней разбираться.

Дождь стих совсем. Был второй час ночи. Гаишники почему-то не пропускали транспорт на объездную дорогу, всех направляли через Коломну. Но Рита каким-то чудом всё же проехала на мосты мимо полицейских. Те на неё даже не взглянули. И что же она увидела, оказавшись на том мосту, где чуть не столкнулась с грузовиком? Увидела странное: перекособоченный грузовик с оторванным бампером, штук пять-шесть патрульных автомобилей, две "Скорых помощи" и один реанимобиль. Это всё стояло, а медработники и полиция суетились. Предметом их суеты было что-то страшное. Ещё Рита увидела свой "Фольксваген", который трудно было узнать. И больше она уже ничего не видела – до тех пор, пока не очнулась в реанимации.

Кажется, опять было раннее утро, но уже зимнее. За окном свистела метель.

– А где круассаны? – спросила Рита врачей, которые подошли. Они улыбнулись и попросили весёлую медсестру, которая вынимала иглу у неё из вены, сбегать за круассанами. Она сбегала. Круассаны были другие, свежие. Те давно успели испортиться.

Глава первая

Димка Болотов, оказавшись в больнице, встречает там Ариану и понимает, что эта девушка ему нравится

Взяв в последней палате у двоих кровь на сахар и у двоих – на общеклинический, Ариана ринулась в коридор. Там она столкнулась с попом. Да-да, с самым настоящим священником – бородатым, одетым в чёрное. Он степенно шагал к лифтовой площадке, нахмурив густые брови. За ним бежали две девушки – вероятно, его помощницы, так как были они в платочках и что-то несли в руках. Кажется, святые дары. При виде этой процессии Ариана не очень-то удивилась. Священники весьма часто наведывались сюда, в четвёртую хирургию. Здесь было много тяжёлых.

– Чёрт, извините! – произнесла лаборантка, делая шаг от священника. Тот слегка поклонился и улыбнулся. Глаза его были кроткими и глубокими.

– Извините вы. Я – не чёрт.

– Я и не имела в виду, что вы – чёрт! – с досадой воскликнула Ариана. – Я перед чёртом не стала бы извиняться.

Две одухотворённые девушки, замерев по разные стороны от священника, покраснели и выжидательно на него уставились. И вот тут Ариана, также приглядываясь к нему, заметила, что он молод. Вряд ли ему исполнилось тридцать пять.

– Позвольте сказать, что я не могу с вами согласиться, – промолвил он. – Просить извинения следует всякий раз, когда вы неправы, не делая исключений ни для кого. Однако сейчас вам не за что извиняться. Ведь это я вас толкнул из-за невнимательности. Простите.

– Как? Перед чёртом следует извиняться? – захлопала Ариана своими выпуклыми глазами. – Я не ослышалась?

– Не ослышались.

– Извините, но я отказываюсь серьёзно воспринимать ваше заявление! Это бред!

– Вы очень категоричны. У вас есть право на это, но я бы вам предложил пошире взглянуть на данный вопрос. Если вы неправы – какая разница, перед кем вы неправы?

– Разница есть! Безусловно, есть. Когда чёрт мне встретится, я по морде его ударю!

Лицо священника отразило глубокую озабоченность, хоть улыбка на нём осталась. Но она стала печальной.

– Дитя моё, Сатане нельзя бросать вызов, – кротко возразил он.

– Это почему же?

– А потому, что он может его принять.

Этим разговор завершился. Кивнув растерянной девушке с саквояжем, две девушки со святыми дарами и молодой человек с кроткими глазами продолжили свой путь к лифту. А Ариана направилась в ординаторскую.

Пятью минутами раньше туда вошёл Димка Болотов. Не любил он туда входить, однако заведующий, Евгений Владимирович, который, по сути, спас его от тяжёлой степени инвалидности, очень строго ему сказал, отдавая выписку: "Димка! Чуть что не так – прибегай немедленно! С твоим слабым иммунитетом и сильным сахарным диабетом шутки опасны!" Вот Димка и прибежал, да притом вторично. И не с пустыми руками. Он внёс пакет с круассанами, шоколадками и пирожными. Этот самый пакет пришёлся как нельзя кстати – все или почти все пили в ординаторской кофе, пока больные обедали. Приход Димки вызвал общую радость. Она была неподдельной, долгой и шумной. Безвылазно проведя здесь полтора месяца, он успел сдружиться со всеми, особенно – с интересненькими медсёстрами. Но, конечно же, радость эта была с оттенком тревоги. Все понимали, что Димка, при всём его дружелюбии, просто так не потащит с другого конца Москвы пакет со вкусняшками. В том, что он его притащил с другого конца Москвы, сомнений быть не могло. Об этом свидетельствовала эмблема торговой сети, которая не успела протянуть щупальца в тот район, где располагалась больница.

– Выглядишь хорошо, – заметил Евгений Владимирович, пожав пациенту руку и передав пакет весело орущим медсёстрам и улыбающимся врачихам. – Что беспокоит? Садись, рассказывай. Не стесняйся.

– По-моему, один шов слегка загноился, – сообщил Димка, присев на самый краешек стула. Но ему тут же пришлось подняться, так как Евгений Владимирович с почти прежней весёлостью попросил его снять рубашку. Все остальные медики также не прекратили вести себя ободряюще и шутливо – спрашивали у Димки, когда он женится, да как мама там поживает, ну и так далее. Когда Димка рубашку снял и хирург, велев перевязочной медсестре содрать с него пластыри, стал осматривать послеоперационные швы на его боку, вдруг открылась дверь. Вошла лаборантка – тоненькая блондинка с растрёпанной головой, огромными выпуклыми глазами и родинкой на щеке. То, что это именно лаборантка, Димка определил по её одежде – на ней была униформа, и саквояжу, который она несла. Плотно прикрыв дверь, девушка направилась к единственному свободному стулу, который стоял у шкафа с историями болезней.

– Надо бы сделать ему рентген, Евгений Владимирович, – промолвила терапевт Тамара Васильевна, тоже оглядев Димку сбоку, и потянулась к стоявшему на столе телефону. – Я позвоню Евдокии Фёдоровне?

– Да хватит уже ему облучаться, – не согласился заведующий, ощупав Димкины рёбра, – я никакой особой беды здесь не вижу. Есть воспаление, но оно имеет поверхностные причины. Скажи, мой друг, ты следишь за сахаром крови?

– Да, разумеется, – сказал Димка. Он неподвижно стоял и не отрывал взгляда от лаборантки. Та, сев на стул, поставила чемоданчик на пол и безучастно уставилась на него, на Димку. Она была, казалось, чем-то подавлена. А Евгений Владимирович, послав медсестру за бинтом и пластырем, продолжал:

– Я тебе назначу антибиотики, хорошо?

– Как скажете, – согласился Димка. Его слегка угнетало то, что девушка в униформе пристально смотрит только на его бок, изрезанный скальпелем. На его лицо, которое он считал более достойным внимания таких выпуклых, синих глаз, она даже не взглянула.

– Для перевязок будешь использовать димексид, а не бетадин, – прибавил заведующий. Взяв ручку и лист бумаги, он стал писать назначение.

– Значит, у меня сильное воспаление? – спросил Димка.

– Если бы оно было сильным, была бы температура. Её, судя по всему, нет. Ты не на больничном?

– Я взял больничный.

– Правильно сделал. А где ты сейчас работаешь? Всё на том же своём заводе? Ты ведь на Туполевском работал, модели делал?

– Туполевский завод решили закрыть, Евгений Владимирович, – ответил за пациента врач, имени которого тот не знал, – а на его месте построить коммерческий жилой комплекс.

Медсестра Анька, с которой Димка созванивался, насмешливо вставила своё слово:

– А знаете, что случится, если завод закроют? Дима тогда пойдёт работать таксистом!

– Опять за руль? – встревоженно изогнула тонкую бровь Тамара Васильевна, поднося к губам чашку кофе. – Надеюсь, Дима, теперь ты, по крайней мере, будешь пристёгиваться?

– Конечно! – дал слово Димка. Вернулась шустрая медсестра, которую посылали за пластырем и бинтом. Пока она делала перевязку, её коллеги наперебой убеждали Димку быть осторожнее за рулём и следить за сахаром. А когда перевязка была окончена, Димка быстро надел рубашку, всех горячо поблагодарил и, взяв назначение, быстро вышел из ординаторской. Коридор был пуст. Из палат тянуло зловонием гнойных ран и больничных щей. Больные обедали, стуча ложками. На посту сидела ещё одна медсестричка, дружная с Димкой. Они здоровались четверть часа назад.

– Ну, что тебе сказал шеф? – спросила она. Димка, с головой погружённый в мысли, остановился.

– Назначил антибиотики. Слушай, Ирка, а как зовут лаборантку?

Девушка удивилась и почесала ноготком нос.

– Лаборантку? Какую именно? Ариану, что ли?

– Если бы я знал, как её зовут, то не стал бы спрашивать! Она десять минут назад прошла в ординаторскую. Взъерошенная блондинка с родинкой на щеке.

– Это Ариана! Она у нас с ноября работает.

– С ноября?

– Да, совсем недавно. Мы с ней, как выяснилось, учились в одном медколледже. На Литейном. Если не ошибаюсь, она ещё работает в ресторане.

– Вот как? А кем?

– Точной информации не имею. Должно быть, официанткой! Вряд ли директором. Я бы этому удивилась.

Сестра-хозяйка катила по коридору лязгающую телегу. Дав ей дорогу, Димка свернул на лифтовую площадку, сошёл по лестнице на один пролёт и там закурил между этажами, усевшись на подоконник. Стекло заиндевело. На улице был жестокий мороз. Сквозь байковую рубашку Димкину спину леденил ветер, который задувал в щель деревянной рамы.

Только что наступил две тысячи второй год. Димке он не нравился, потому что обещал быть переломным. Поскольку Димка в свои двадцать четыре года был склонен думать, что всё самое интересное и счастливое в его жизни уже случилось и миновало, он не хотел перемен. Что это могли быть за перемены? Все кругом говорили, что назрел мощный глобальный рывок технического прогресса, что он уже происходит. И в прочих сферах прослеживались рывки, но уже другие, очень похожие на предсмертные судороги. Нерадостно было Димке всё это наблюдать. Совсем не об этом были его любимые книги.

По лестнице вверх и вниз шастали больные и медработники. Их обилие означало, что пассажирский лифт не работает. Кто-то стал на Димку ругаться из-за курения. Но с его стороны ответа не прозвучало. Какое там! Он смотрел, как прямо к нему спускается вниз по лестнице Ариана со своим фельдшерским саквояжем. Она шла в лабораторию. И заговорить с ней было нельзя. А Димке хотелось, ибо он был весьма недоверчив. До такой степени, что подчас не верил и самому себе, когда заколачивал в свою голову мысль о том, что всё интересное и счастливое в его жизни уже случилось. Но лаборантка болтала по телефону. И вот что Димка услышал, когда она проходила мимо, чтобы свернуть на следующий пролёт:

– У меня сегодня ночная смена! Нет, завтра днём, естественно, буду спать. А вечером в Строгино поеду. Ну, вот смотри: на Щукинской буду я часов в десять. Трамвай идёт минут двадцать. Стало быть, я опять на Щукинской окажусь не раньше одиннадцати. К тебе приеду в двенадцать или чуть позже. Книги отдам и сразу уйду, потому что мне нужно будет ещё на метро успеть. Короче, до завтра. Или до послезавтра – я, может быть, приеду в пять минут первого. Ой, забыла тебе сказать! Тут со мной полчаса назад такое произошло! Ты мне не поверишь…