Loe raamatut: «Пир безликого короля», lehekülg 4

Мои размышления прервал алый свет, исходивший с пятого этажа. Все из вас хотя бы раз наблюдали, как мотельки и прочие насекомые безвольно бросались на лампы и другие источники искусственного света, и задумывались, что творилось в их маленьких мозгах, что заставляло их идти на это, по сути, самоубийство. Тогда я был таким мотыльком. Я знал, что должен был остановиться, но нечто в моем мозгу командовало идти на свет. Он был такой теплый, такой манящий, такой красивый! Порождаемые им тени были живые, и они двигались, танцевали свои больные танцы, и мне самому, раздевшись, скинув стесняющую одежду, и броситься с ними в пляс.

Поднявшись на пятый этаж, я увидел, что источником этой красоты была свеча необычной формы. Необычайно яркий огонек танцевал между переплетенных и между друг друга не то хвостов, не то рогов. Такое же сияние исходило из левой от меня квартиры. Пребывая в экстазе, я, пошатываясь, побрел в квартиру.

Она была очищена от всякого мусора. Повсюду стояли эти странные свечи разных размеров, одни были совсем крошечные, другие – по колено. Все обои были содраны, а местами была видна треснувшая штукатурка. Всмотревшись в эти трещины, я увидел звёздное небо, где сияли чёрные звёзды. По стенам бегали насекомые, но настолько странные, вычурные, что мне не удалось найти похожих ни в одном справочнике или энциклопедии.

Неведомая сила продолжала манить меня вперед, да я и не сопротивлялся, всё равно мои ноги перестали принадлежать мне. Я превратился в то, чем является всё живое, – в безвольную марионетку, контролируемую внешними силами, которые мы, люди, лишь притворяемся, что понимаем. Меня несло к самой дальней комнате, по совместительству и самой большой. То, что я увидел, ну, скажу честно, я не понимаю, как тогда не потерял сознание сразу и продержался так долго.

Передо мной предстала ожившая картина больного художника, способного изобразить чистейший кошмар, порожденный самым сильным горячечным бредом из возможных. Каким-то неведомым образом комната казалась больше, чем это есть на самом деле, больше походя на пиршественный зал, при этом сохраняя давящую, клаустрофобическую атмосферу. Я стал свидетелем пира, на котором вместо людей были столь отвратительные и невозможные чудовища, забежавшие из неземного ада. Почему из неземного? Даже бог и сатана, сговорившись, не смогли бы породить нечто подобное.

Эта орава ожившего безумия заседала за длинным столом, ножки которого были сделаны из темного, как уголь, дерева, которое переходило в уродливые корни, впившиеся в паркет. Скатертью служила человеческая кожа, сшитая из нескольких представителей нашего рода и тварей, у которых не было имени. Та часть скатерти, которая смотрела на меня, буквально состояла из лица маленькой девочки, бородатого мужчины, женской груди и кожи неизвестной науке рептилии. Стол был заставлен посудой из идеально черного обсидиана. Кубки были вырезаны в форме цветков, напоминавших гротескную пародию на бутоны розы, и наполнены алой жидкостью, не то вином, не то кровью. Тарелки же походили на листья какого-то огромного тропического растения, а еда, лежавшая на них, если это можно было назвать едой, представляла собой куски алой студенистой бурлящей массы, от которой отходили трепещущиеся усики. Столовые приборы отсутствовали, и, как в дальнейшем я убедился, они и не требовались участникам этого сборища.

Первым мое внимание привлекла тварь, сидящая ко мне ближе всех и уплетавшая с жадностью, превосходящей даже животную, зловонную алую массу, и запивая, расплескивая при этом большую часть неизвестной жидкости на себя. У твари отсутствовали даже намеки на глаза, а голова представляла собой шлем, порожденный природой, и где металл был заменён зеленоватой костью. Пасть, застывшая в дегенеративной улыбке, ломилась от клыков. На шее, черной как смоль, вспучились странные вены. До невозможности широкоплечая, а из плеч росли шипы. В качестве оружия оно точно использовало свои длинные руки, снабжённые пальцами-когтями. По середине груди располагался желтоватый камень, от которого исходили вены. А восседало это нечто на старом стуле, на котором прямо у меня на глазах рос отвратительного вида лишайник.

На противоположной стороне сидела фигура, с головы до пят окутанная в серый саван. По неестественным изгибам я понял, что существо, скрывающееся под погребальным саваном, не имеет даже отдаленно гуманоидных черт. Оно раскачивалось с безумной силой, словно находилось в каком-то подобии танца. От фигуры исходил шуршащий звук, как от раздавленных сухих листьев. Сидело оно на старинной кресло-качалке.