Куда уходит детство. Повесть

Куда уходит детство

Повесть

Григорий Зарубин

© Григорий Зарубин, 2021

ISBN 978-5-4483-7606-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Убить Гитлера

По-осеннему рано стемнело. Вскоре пришел отец c работы, что-то долго хрустел бумагой в прихожей. Я вышел встретить:

– У матери был? – спросил он, подавая мне газетный засаленный сверток, – На-ка, на стол положи! Бабка сальца передала.

– Я «четверку» получил.., – похвастался я.

– Так, был в роддоме?! – перебил отец.

– Да, был, был…

– Ну, чего…?!

– Все хорошо. Завтра мыла c зубной щеткой ей отнесу, – вздохнул я, приустав переживать от того, что мои школьные и трудовые успехи в этой семье больше никого не интересуют. Впрочем, и я заранее уже искренне ревновал и недолюбливал еще не родившегося братика или сестренку.

Отец, кряхтя, полез за печь, взял спички и несколько щепок, хотел было разжечь, но только тут заметил, что печка уже растапливается, втихомолку подвывая в унисон ветру на улице.

Молчком потрепал мои волосы. Полез в холодильник, и только тут углядел на плите кастрюлю. Открыл крышку. Втянул в ноздри через густые черные усища вкусный запах горячего борща. Поглядел пристально на меня:

– «Четверку», говоришь, получил? По физике?!

– Я же только во втором классе! – развел я руки, засмеявшись, – по рисованию…

– Молодец! – наконец-то похвалил он меня, и тоже задумчиво вздохнул, – ну давай ужинать… c чем супец-то?!

Вечером, как всегда, разошлись по комнатам. Иногда встречаясь на жаркой кухне посмотреть телевизионную программу, полистать отрывной календарь, да налить кружку чая.

В моей комнате, к несказанному удовольствию, стоял индивидуальный черно-белый телевизор «Рассвет», у родителей в зале – огромный, цветной, показывавший целых три канала!

Точно по распорядку, ровно в восемь, по Второму ЦТ я любил включать «Спокойной ночи малыши», а по воскресеньям – «В гостях у сказки».

– Так, так, так! – обогнал меня папаня, вслух зачитывая свой столбик из маленьких цифр и букв, – среда, двадцать один, тридцать пять. Чемпионат СССР по хоккею. ЦСКА – Химик. 2 и 3 периоды.

– Пап! А наших почему никогда не показывают?

– Потому что, б..дь, играть не умеют! Наши во Второй лиге, восточной зоны, – как взрослому, отец очень доходчиво пояснил первую часть ответа на вопрос, и совершенно непонятно – вторую.

– Пап! А это дядя Толя гостинец передал?

– Дядя Толя! – ухмыльнулся отец.

– Он, теперь тоже c тобой на шахте будет работать?

– Не знаю… Чего сахару так мало положил себе? Сало ешь!

Отец, откупорив бутылку пива, ушел к себе. Я утопал в свой угол.

«Во исполнение принятой продовольственной программы майского Пленума ЦК КПСС…», – тут же донесся из зала голос диктора, вместе c отцовскими матьками, – «…спорные территории Фолклендских островов… Советский Союз воздержался…». Началась трансляция хоккейного матча, и я быстренько перебежал в зал на диван к отцу.

«Третьяк на воротах! Герасимов! Меркулов! Удар по воротам!!!», – и в этот момент показ матча прервали… Заиграла симфоническая грустная музыка. По другому каналу – балет…

– Едрите вас в корень! Ладно. Давай-ка спать…

Утром без особой охоты, тихонько, чтобы не разбудить отца, собирался в школу. Папаня сегодня работал в ночную смену, но тоже уже проснулся. Долго прокашливался в кровати, вышел в коридор в одних трусах:

– В больницу не ходи, сам схожу.

Я уныло кивнул.

– Уроки-то выучил? – спросил отец.

Я снова кивнул.

– А c «поведением» как? Нет «двояков»?

Я отрицательно мотнул головой.

– Ну, иди. В обиду себя не давай, – напутствовал родитель.

Я сделал удивленные глаза…

– Разрешаю…

C «поведением» у меня, и правда, было туговато. Почти каждый день получал «неуд», а то и «кол» c пространными записями красными чернилами в дневнике.

В школе частенько за дальним шкафом c пыльным глобусом стоял в углу. Не один час слонялся возле кабинета директора после уроков в ожидании профилактической беседы. А примерно раз в месяц моя учительница – Зоя Сергеевна – вызывала в школу родителей.

Сегодня мой школьный день, как говорит дядя Григорий, был «фартовый», начинался без особых происшествий.

На первом уроке вычитали, умножали, делили:

– Аня! У Васи восемь яблок. Он два яблока отдал Пете. Еще двумя яблоками угостил Костю. Сколько останется у Васи яблок?! – спрашивала Зоя Сергеевна отличницу c первой парты.

Анечка что-то быстро писала в тетрадке, беззвучно шевеля губками.

– Зарубин! Бестолочь! Хватит вертеться!

– Четыре! – выкрикнул я, уже давно сосчитав все яблоки, а теперь помогая другу Димке c задней парты.

– Что, «четыре»? – переспросила учительница, будто не понимая, o чем идет речь.

– Четыре яблока осталось у Васи!

– Аня! Сколько у тебя получилось?

– Четыре, – чуть слышно, словно голосом умирающей селедки, ответила Анечка.

– Молодец, Аня, «отлично» – ставлю тебе за урок.

– А мне?! – взбунтовался я.

– А тебе, Зарубин, – «ничего». C места нельзя кричать.

«Ну и х.. c вами», – обиделся я про себя. Сделал, как у индейцев, непроницаемое лицо, гордо выпятив нижнюю губу.

Второй урок, к моему счастью, вела Ольга Павловна, молоденькая практикантка из пединститута. По списку в журнале спрашивала наизусть стихотворение Пушкина. Моя фамилия была вторая…

– Александр Сергеевич Пушкин, – печальным голосом начал я декламировать стишок, – «Уж небо осенью дышало,

Уж реже солнышко блистало…»

Ольга Павловна листала учебный журнал, видимо, высматривая мои текущие оценки.

«…Короче становился день,

Лесов таинственная сень

C печальным шумом обнажалась…», – c тоскливыми нотками закончил я чтение.

– «Троечку», тебе поставлю, Алеша Зарубин, – собираясь уже было c хитровато-подлым лицом вписать оценку в журнал.

– Почему – «три»?! – возмутился я.

– Потому что без выражения рассказывал…

– C выражением я, Ольга Павловна!

– Может и c «выражением», но очень уж как-то заунывно…

– Какое стихотворение, такое и «выражение»! – не сдавался я.

– Ну, хорошо, Алексей! А какие ты знаешь стихи c «выражением»?!

– Можно?! – обрадовался я, – можно прочитать?!

Ольга Павловна неопределенно кивнула, наверняка уже пожалев, что спросила, и, вообще, что вызвала меня к доске.

Я принял угрожающую позу, выставив вперед руки, и, сжав кулаки, – Владимир Выс…

– Стихотворение, надеюсь, не про зайца…?! – вдруг перебила меня учительница.

– Нет, не про зайца! Не матершинное! – успокоил я и продолжил, – Владимир Высоцкий! «Парус!»

Снова встал в «торжественной» позе, и, стараясь как можно громче, подражая хриплости и великолепному звучному: «ррр-р-р-р» Владимира Семеновича, что называется «зарычал»: «А у дельфина взрезано брюхо винтом.

Выстрела в спину не ожидает никто…», – «впечатывал» я каждое слово, – «На батарее нету снарядов уже.

Надо быстрее на вираже…»

Весь класс вместе c Ольгой Павловной неестественно притих. Анечка за первой партой округлила и без того большие из-под длинных ресниц красивые голубые глаза. Димка сидел c открытым ртом, медленно пуская слюну. А Ольга Павловна отчаянно сжалась в учительский мягкий стул.

«Парус!!! Порвали парус!!!» – истошно, что было сил, закричал я.

Ольга Павловна аж подскочила от испуга. Приоткрылась дверь. Заглянул директор школы…

«Каюсь, каюсь, каюсь…», – уже на два тона тише закончил я чтение.

– Зарубин! В понедельник жду твоих родителей, – сердито произнес директор, поверх надвинутых на узкий нос очков рассматривая класс. Что-то прошептал на ухо практикантке.

«Пятерочка» моя c треском сорвалась. Я поправил съехавший набок пиджак, молчком сел на место.

– Ребята, – продолжил директор, – умер Генеральный секретарь Леонид Ильич Брежнев. Завтра учебных занятий не будет. То есть в школу ходить не надо.

– Ой! Как хорошо! – захлопала в ладоши Анечка.

– Аня! Как тебе не стыдно! – даже немного испугалась Ольга Павловна.

Пробренчал звонок c урока. И я, напялив пальто c шапкой, побрел домой.

Школа от дома была недалеко. В частном секторе. Три остановки – если ехать на трамвае. Потом немножко подняться в гору, пройти переулок, где в одном из дворов постоянно кидалась на забор огромная рыжая овчарка, затем еще чуть-чуть вверх, мимо почты, и вот – мой дом. Деревянный, обложенный кирпичом, c железной оцинкованной крышей.

Отец был дома. Сидел в кухне за столом, спиной к двери. Пока я раздевался, по радио под грустную музыку вещали o смерти советского «вождя»: «…идут рабочие, служащие, колхозники Подмосковья… студенты и учащиеся… нескончаем людской поток в Колонный зал Дома Союзов…»

Папан�