Вторник, №12 (31), сентябрь 2021

Главный редактор Игорь Михайлов

Ответственный секретарь Татьяна Соколова

Корректор Инна Тимохина

Главный художник Дмитрий Горяченков

ISBN 978-5-0055-3631-0 (т. 31)

ISBN 978-5-0051-4159-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ОТДЕЛ ПРОЗЫ

Сергей БЕЛОРУСЕЦ

Не дело жизни, или Шоу маст Бибигон!..

Чукфест

Чёртова дюжина лет

(Хроника возникновения, выживания и умирания…)

Некоторые страницы из подготовленной к печати книги

Сергей Белорусец – не только широко известный российский поэт, лауреат ряда значительных премий в области детской и взрослой литературы, но и настоящий идейный вдохновитель, инициатор и многолетний председатель оргкомитета Фестиваля детской литературы имени Корнея Чуковского – легендарного Чукфеста.

Одной из долгосрочных программ Чукфеста была одноимённая литературная премия, вручавшаяся лучшим отечественным детским авторам-поэтам в течение целого десятилетия.

Именно она явилась предтечей новой премии Чуковского (иначе – Литературного конкурса имени Корнея Чуковского), которая существует уже второй год и очень скоро назовёт своих очередных лауреатов.

В своей предельно искренней большой книге (том!) воспоминаний о Чукфесте Сергей Белорусец, имеющий, кстати, самое прямое и непосредственное отношение к возникновению обеих чуковских премий, рассказывает не только об этом.

Пришло время…

Сегодня мы начинаем печатать некоторые страницы из упомянутой выше документально-художественной книги Сергея Белорусца.

Книги с более чем причудливым названием.

Итак…

2007, чуть раньше и несколько позже…

Вообще-то, когда мы только начинали, он был Департаментом СМИ.

Правительства Москвы.

Назывался.

Даже и не Департаментом вовсе.

Просто Комитетом.

Комитетом по телекоммуникациям и средствам массовой информации, если совсем уж точно.

В Департамент же средств массовой информации и рекламы он превратился путём волевого слияния с Комитетом по рекламе.

Когда тот расформировали, а его председателя Макарова отправили под суд.

Причём, кажется, по времени это примерно совпало со сменой городской власти.

На уровне градоначальника.

Мэра.

И – как следствие – сменой столичного чиновничества практически на всех других уровнях.

Ниже…

В общем, Комитет по телекоммуникациям и СМИ Правительства Москвы, председателем которого до той поры являлся Владимир Иванович Замуруев и у которого я неоднократно бывал, быстренько сделался Департаментом СМИ и рекламы, руководителем коего назначили господина Черникова, с коим личных контактов у меня так и не возникло…

Зато (то ли в рамках Департамента, то ли над ним) моментально возникла некая новая дополнительная охранительная структура.

Контрольно-ревизионное управление.

Работу которого стал курировать заместитель мэра Собянина по безопасности Горбенко…

И, забегая вперёд, скажу, что именно оно, контрольно-ревизионное, охранительное, по идее, управление, сыграло предельно важную, возможно даже, решающую роль в истории жизни нашего Чукфеста.

Впрочем, это случится потом.

Да и, к счастию, далеко не сразу…

А пока лучше отправиться назад.

Почти в самое начало истории Чукфеста.

В год 2007.

В месяц май.

В 30-е число.

С его тридцатичетырёхградусной жарой на московских улицах.

Когда на круглом столе, посвящённом затеваемой в столице сверху программе поддержки современного дошкольно-школьного чтения, я озвучил инициативу о проведении фестиваля детской литературы имени Корнея Чуковского и о создании одноимённой литературной премии.

Организатором круглого стола выступал тогдашний столичный Комитет по телекоммуникациям и СМИ.

А я выступал в качестве модератора этого двухчасового круглого стола.

В роли его абсолютно легитимного ведущего.

Ведь, будучи секретарём Союза писателей Москвы, плюс к тому хоть сколько-то известным детским автором, оказался для ведения настоящего мероприятия очень подходящей кандидатурой…

Местом круглого стола его устроителями был выбран легендарный Дом журналистов.

Домжур.

А людей из городского Комитета по телекоммуникациям и СМИ на меня навела журналист и критик детской литературы, соседка по родной улице и младшая соученица по общей английской школе Ксения Молдавская.

«Вот он – мой шанс!» – сразу же понял я, никогда доселе не ведший никаких круглых столов, и предусмотрительно захватил с собой документы, встраивающие Фестиваль Чуковского в сентябрьское празднование ежегодного Дня города…

Теперь есть смысл отъехать ещё чуток назад.

Чтобы понять, откуда они у меня взялись.

Эти загодя подготовленные документы…

Фестиваль детской литературы имени Корнея Чуковского на самом деле родился на крыльце мемориального Дома-музея К. Ч.

В четвёртом часу дня 15 сентября 2006 года.

Детище явилось на свет посредством скрещивания моей идеи «Дом-музей созывает друзей» с идеей директора этого самого Дома (на самом деле – заведующего отделом «Мемориальный дом-музей Корнея Чуковского в Переделкине» Государственного литературного музея) Сергея Агапова о премии Чуковского.

Сей, можно сказать (и написать), исторический акт (он же – факт) произошёл (от нас с дорогим Сергеем Васильевичем) практически на глазах у Марины Бородицкой, как раз бодро вызывавшей себе такси «Престиж» для отъезда домой.

С возрождённого на стыке второго и третьего тысячелетий традиционного Костра Чуковского «Прощай, Лето!».

Наряду с другим традиционным Костром «Прощай, Лето!», возрождённым примерно в те же сроки…

Всесоюзный Дедушка стал проводить свои Костры в 1955-м.

Для переделкинской детворы.

Причём регулярно устраивал их в начале июня и в конце августа.

Сменившие Дедушкины, новые чуковские Костры принялись ориентироваться и на разновозрастных москвичей, и на гостей столицы, и на многие другие зрительские категории.

А проводиться традиционные Костры их собственными устроителями – поджигателями – стали в конце мая и в начале сентября…

Я же мою магистральную идею «Дом-музей созывает друзей» – в буквальном смысле – словил из переделкинского воздуха и ландшафта, ведь в двадцати минутах ходьбы от бывшей литфондовской дачи К. Ч. (читай: нынешнего его Дома-музея) находится Дом-музей Булата Окуджавы – по сути – мекка для современной бардовской песни.

Вот мне и пришло в голову, что Дом-музей К. Ч. вполне в состоянии сделаться своеобразной меккой для современной детской отечественной литературы…

Тем более что ровно напротив бывшей литфондовской Дедушкиной дачи на поселковой улице Серафимовича – удачно располагался (располагается) Дом творчества писателей «Переделкино», где в то время ещё можно было скопом селить и льготно подкармливать столичных и иногородних детских «пера техников».

Проще говоря, инженеров человеческих душ…

С этой, занимающей пару-тройку предложений идеей, я ринулся к агаповскому заместителю, моему старинному знакомцу по отделу поэзии журнала «Новый мир» литературному критику Павлу Крючкову, который меня и переадресовал прямёхонько к Агапову…

Агапычу.

И – вот что получилось у нас на первых порах совместных действий.

Когда мои пара-тройка фраз превратились в наши пару-тройку страниц:

Проект «Дом-музей созывает друзей»

(Фестиваль детской литературы имени Корнея Чуковского)

В 2007 году будет отмечаться 125 лет со дня рождения знаменитого сказочника Корнея Ивановича Чуковского.

Его Дом-музей в Переделкине, недавно отремонтированный, самое подходящее место для регулярных встреч современных детских писателей – и с детьми, и друг с другом.

Дом Корнея Ивановича в Переделкине при его жизни всегда был открыт и для окрестных ребят, и для друзей-писателей. Чуковский очень любил устраивать на участке, примыкающем к дому, всевозможные детские праздники и выступления. Приглашал малышей и взрослых на традиционные Костры.

Дом-музей Чуковского в Переделкине, расположенный вблизи Москвы, – наилучшая площадка для проведения ежегодного фестиваля детской литературы имени Чуковского.

Удобное и компактное размещение иногородних участников и гостей Фестиваля призван обеспечить Дом творчества писателей, находящийся буквально через дорогу от Дома-музея Чуковского.

Для участия в Фестивале будут приглашены известные современные детские писатели из Москвы, Подмосковья, Санкт-Петербурга и других российских регионов. Всего порядка 20 человек.

Дополнительная культурная программа может включать в себя пешеходные экскурсии по памятным местам Переделкина, которых в писательском поселке множество.

Здесь и Дом-музей Пастернака, и Дом-музей Окуджавы, и переделкинское кладбище, на котором похоронены выдающиеся деятели отечественной словесности…

Рабочая же программа будет состоять из выступлений писателей перед московскими школьниками, гимназистами и лицеистами. Какие-то выступления пройдут в Москве, какие-то в Доме-музее и Библиотеке Чуковского в Переделкине.

Открытие Фестиваля пройдёт в Центральном Доме литераторов в Москве 3 сентября непосредственно в День города, а закрытие – 10 сентября на территории Дома-музея Чуковского.

В канун празднования 125-й годовщины со дня рождения К. И. Чуковского Союз писателей Москвы совместно с Домом-музеем Чуковского в Переделкине выступили с инициативой об учреждении поэтической премии имени Чуковского.

Эта инициатива впервые была озвучена в конце декабря 2006 года на круглом столе, посвящённом детской литературе в рамках фестиваля чтения для детей и юношества «Вместе с книгой – в Новый год!» и получила одобрение со стороны участников и организаторов этого фестиваля.

В то же самое время президент России В. В. Путин в одном из выступлений подтвердил, что детскому каналу на российском телевидении быть. И очень скоро.

Цикл передач о Фестивале в Переделкине, о подготовке к нему и церемонии награждения Премией имени Чуковского на детском канале (или на каком-то другом) – по идее – должен привлечь внимание и средства потенциальных спонсоров этих сообщающихся мероприятий.

Чуковский вообще одна из немногих фигур, способная собрать и объединить вокруг своего имени практически всех: от мала до велика…

Две тысячи седьмой год, объявленный Годом русского языка в России, призван подтвердить это в полной мере.

Разнообразные издательства (не только детские), фирмы, занимающиеся производством и реализацией товаров (не только для детей), центральные и региональный фонды и корпорации, банковские структуры в силах помочь организации, проведению и достойному финансированию Фестиваля и Премии имени Чуковского.

Первого апреля 2007 года на праздновании дня рождения великого сказочника в его Доме-музее планируется подробно проинформировать широкую общественность о проведении:

с 3 сентября по 10 сентября 2007 года Фестиваля детской литературы имени Чуковского и об учреждении Премии имени Чуковского. А также, возможно, озвучить лонг-лист Премии;

1 июня, в День защиты детей, на традиционном празднике «Костёр Чуковского – Здравствуй, Лето!» в Переделкине, предполагается назвать номинантов шорт-листа Премии;

А 10 сентября, на традиционном празднике «Костёр Чуковского – Прощай, Лето!» на закрытии Фестиваля детской литературы имени Чуковского, наградить лауреатов Премии имени Чуковского.

Фестиваль вполне вписывается в программу празднования столичного Дня города.

Тем более, что в Москве 2007 год объявлен Годом ребёнка…

Но без поддержки Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям, Агентства по культуре и кинематографии, Российского книжного союза, Фонда социально-экономических программ и интеллектуальных Сергея Филатова, «Центра коммуникативных технологий» Нелли Петковой, а также дополнительных финансовых и информационных спонсоров здесь не обойтись.

Необходимо их приглашение в число учредителей и соучредителей Премии, а также в состав оргкомитета Фестиваля.

Примерный бюджет мероприятия:

Фестиваль детской литературы имени Корнея Чуковского – 3 млн рублей.

Поэтическая премия имени Чуковского – 4 млн рублей.

17 января 2007 года

Инициативная группа:

Сергей Белорусец – секретарь Союза писателей Москвы, детский поэт.

Сергей Агапов – заведующий Мемориальным домом-музеем Чуковского в Переделкине.

Павел Крючков – литературный критик, сотрудник журнала «Новый мир».

Да, ближе к концу декабря 2006-го я стал участником фестиваля «Вместе с книгой в Новый год!» (он проводился в Чебоксарах), где на круглом столе, посвящённом детской литературе, озвучил вышесформулированную идею, поименовав её инициативой Союза писателей Москвы и Государственного литературного музея.

Прикрывшись и подстраховавшись этими громко звучащими официальными названиями…

Дабы настоящую, лежащую на (переделкинской) поверхности идею, не спёр бы кто-нибудь более ушлый.

Менее предсказуемый в тогдашних реакциях…

Интернет на моё чебоксарское фестивально-премиальное озвучивание отреагировал молниеносно и в нужном мне направлении.

После чего, с конца января 2007-го, мы (в основном я) принялись старательно внедрять нашу инициативу в жизнь, сиречь – обращаться к тем структурам и персоналиям, кои могли бы нам помочь сие хоть насколько-то профессионально осуществить…

Однако никто так и не смог.

Или – не захотел…

Даже невзирая на то, что на дворе уже стоял (и довольно стремительно), уходил из-под ног год стодвадцатипятилетия со дня рождения патриарха современной отечественной литературы для детей.

Он же год девяностолетия с момента создания будущим всесоюзным и всероссийским Дедушкой первой стихотворной сказки «Крокодил».

(Не говоря уже о том, что это был Год русского языка в России и Год ребёнка в столице нашей родины городе-герое Москва…)

В принципе, мне стратегически мнилось, что Фестиваль Чуковского окажется Фестивалем поистине Федерального Масштаба!

Но, будучи достаточно крепко укоренённым в окружающей реальности, я понимал, что нужно иметь план.

Рангом чуть скромнее…

И он у меня – параллельно – дозрел, когда я сообразил, что можно попытаться встроить наш проект в рамки с помпой ежегодно празднующегося в столице Дня города.

Я не поленился и забросал собственноручно состряпанными просительными письмами, хоть сколько-то подходящие нам по тематике московские комитеты-департаменты…

Впрочем, положительный ответ пришёл лишь из комитета-департамента по семейной и молодёжной политике.

Нам предлагалось освоить сумму в размере 60 тысяч российских рублей.

По остаточному принципу…

Притом, что сумма нам требовалась в районе 7—8 миллионов…

В общем, подоспело время очередного переделкинского чуковского Костра «Здравствуй, Лето!», на котором мы надеялись объявить о том, что всё у нас отлично.

С Фестивалем и с Премией.

Однако же объявлять было нечего…

А на следующий после воскресного Костра майский понедельник вдруг возникло чудесное предложение.

Мне.

Сделаться ведущим круглого стола, как раз лихорадочно организовывавшегося Комитетом по телекоммуникациям и СМИ Правительства Москвы.

И – гонорар за ведение круглого стола мне тоже пообещали.

И – что характерно – позже выплатили.

11 тысяч рублей.

С копейками.

Как сейчас помню…

«Вот он – мой шанс!» – сразу же понял я, никогда доселе не ведший никаких круглых столов, и предусмотрительно захватил с собой документы, встраивающие Фестиваль Чуковского в ежегодное столичное сентябрьское празднование Дня города…

Итак, 30 мая 2007 года в тридцатичетырёхградусную жару в Домжуре состоялся исторический круглый стол, вокруг которого стояли многочисленные кресла.

Рядом со мной, упакованным в цивильный льняной костюм с шёлковым галстуком, на соседнее кресло внедрили заместителя тогдашнего мэра Лужкова по фамилии Виноградов.

Валерий Юрьевич по имени-отчеству, он курировал в Правительстве Москвы вопросы межрегионального сотрудничества, туризма, спорта, телекоммуникаций и СМИ.

Короче, влиятельного В. Ю. Виноградова внедрили на соседнее кресло.

Посадив рядом со мной.

Посредине круглого стола…

Остальное было делом техники.

Моей.

Мизансцену я разыграл – как по нотам, – благо здесь мне очень помогла дочь скрипача Марина Бородицкая, присутствовавшая в зале и предварительно мной проинструктированная…

Днём позже я поймал Успенского, накануне так и не доехавшего до круглого стола.

Хотя Правительство Москвы его там ожидало.

В лице Комитета по телекоммуникациям и СМИ…

Но 34 градуса со знаком плюс в таких (общественных) делах почти всегда играет в минус…

Да, я поймал Успенского.

Потому что я без ошибки знал, где его найду.

Несмотря лишь на пару градусов опустившуюся уличную температуру.

Абсолютно дикую для Москвы майской…

Успенского я поймал на совещании по авторским правам.

Где он защищал свои личные…

Поймал, чтобы заручиться его согласием мне поверить.

И – нам помогать…

В делах наших.

Чуковских.

Общих с ним, Успенским…

Уже через неделю я организовал встречу начальника управления печати Комитета по телекоммуникациям и СМИ Дмитрия Рунге (мы познакомились чуть раньше, в декаду майской подготовки к проведению круглого стола) и его ближайших аппаратчиц с инициативной группой грядущего первого фестиваля детской литературы имени Корнея Чуковского.

В инициативную группу, кроме легендарного Эдуарда Николаевича и не слишком пока знаменитого меня, вошли, упомянутые выше матёрые переделкинцы Сергей Агапов и Павел Крючков, а также привлечённый мной из рекламного мира в секретари Союза писателей Москвы урождённый москвич Сергей Катасонов и этническая ленинградка-петербурженка княжеских кровей Ольга Радзивилл – президент Фонда возрождения народной культуры…

К слову, Дмитрий Святославович Рунге (вскоре я стал к нему обращаться по имени) – сын советского пионерского поэта и мультипликационного сценариста Сокола Рунге – оказался давним к тому времени мужем очаровательной улыбчивой блондинки Ларисы, бывшей студентки МАДИ, с которой я познакомился, будучи третьекурсником, на свадьбе моего одноклассника, а потом (периодически) встречался.

С небольшими перерывами.

В течение лет семи…

Наиболее знающей и полезной хоть в чём-то из ближайших Диминых аппаратчиц глянулась мне неторопливая, довольно взвешенная Лена Карасёва.

В отличие, скажем, от остепенённой кандидатским званием весьма истеричной, склочной и аффектированной Ларисы Смирновой, ушедшей через несколько лет в декретный отпуск и благополучно разрешившейся там сразу двумя младенцами…

Да, комитетчицы-аппаратчицы были именно такие.

Что и подтвердил весь дальнейший ход моего достаточно регулярного делового общения с обеими.

Причём значительно больше, к сожалению, пришлось мне общаться с Ларисой Смирновой, которую верхи Комитета по телекоммуникациям и СМИ определили нашей команде в качестве некоего связующего и курирующего звена.

На той встрече в Комитете мы (наша чуковская команда) поняли, что хоть мэрское распоряжение о создании Фестиваля покамест не подписано и подпишется отнюдь не завтра, уже однозначно ясно, что финансирование мероприятия будет осуществляться из бюджета Правительства Москвы.

И – что характерно – это будет не только бюджет Комитета по телекоммуникациям и СМИ, но и бюджет Комитета по культуре…

Проект мэрского распоряжения, подготовленный в недрах Комитета по телекоммуникациям и СМИ, ждал своего часа.

И – ведь дождался.

Почти три месяца спустя, на излёте европейского лета, тогдашний мэр Москвы Юрий Лужков его таки подписал.

После длительного и кропотливого согласования со всеми десятью столичными префектами…

Но акт подписания произойдёт только 29 августа 2007 года.

А пока, на первых порах, от нас требовалось налаживание рабочих отношений с Комитетом по культуре, составление и устаканивание сметы предполагаемых расходов, написание Положений о Фестивале и Премии, фестивальной программы, а также составление недельного графика выступлений участников Фестиваля на городских площадях, площадках, в помещениях детских библиотек, проведение писателями школьных уроков живой литературы в День знаний и несколько позже…

О количестве и местах которых (речь – про выступления) к тому моменту не было известно ничего.

По крайней мере, мне…

Впрочем, вру.

Подвираю.

Одно место мне было известно.

Заранее.

Костровая площадка на территории мемориального Дома-музея Корнея Чуковского в писательском посёлке Переделкино…

Продолжение следует…

Галина КАЛИНКИНА

С тремя неизвестными
1

Вопрос

Молчание – всему поможет.

Но мне по-прежнему непонятно, кем приходятся друг другу наши дети.

Может быть, ваш, именно ваш критический ум, жизненный опыт и отстранённая позиция помогут определить степень родства, какого не бывает. Как известно, есть в близости людей заветная черта, её не перейти влюблённости и страсти. А разгадки я прошу в отношении одного человека. Нет, он – не любимый мне. Не всё так просто.

Я люблю мужа. Второго. Первого тоже любила; остро поняла это на его похоронах. Тогда, в гробу, он лежал вдруг похудевший, помолодевший до юноши, с худенькими руками солдатика-первогодка. На запястьях его видны следы мучений. Его мучили и укрывали пять дней. Родня и друзья сбились с ног. В конце праздников он объявился: подброшенный и не живой, в нелюдимом месте, как раз в тот день, когда его нынешняя женщина возвращалась в город с каникул. Дело запутанное, следователям «не по мозгам». Помогла нарисовать портрет убийцы и не только психологический. Я разгадала его. Принесла им свою акварельную, едва просохшую, версию. Прониклись, убедились, поверили. Но бездарно погубили дело. Спугнули. Я отступила, сдалась, лишившись поддержки. Тогда в гробу он, единственный ребёнок родителей, лежал как серафим, сероглазый король. Во мне бродило родство с виною пополам. Моя вина за расставание, за разрыв, за отречение от него, слабого, висела в воздухе над моей головой и светилась: смертный грех, один ноль.

Помню, как нашего домашнего мальчика забрили в солдаты. Мы ждали его на побывку. Не дождавшись, сорвались сами в далёкий северный город с просторно выстеленной набережной на скатерти великой русской реки. Ему обещали увольнительную, и мы караулили нашего птенца, из гнезда выпавшего. Прятались от солнца в белезняке – так безупречно белы там слегка черноствольные русские берёзы. Сидели на примятой, податливой ладоням траве. И вдруг вдалеке мелькает фигура, лица не разглядеть. А берёзы слева и справа по аллее наплывают на нас, увеличиваются от крохотных саженцев до старожилок-белоплаточниц; человек, между тем, всё ближе и ближе – и тут мы понимаем, тот чужой в защитном, смешно и жалко размахивающий опущенными руками – это он, беспомощный, измученный первыми месяцами муштры. Бежит, руками размахивая в такт бегу, как деревянная игрушка, как марионетка на шарнирах в кисти кукловода, и будто кричит родителям и мне, ровеснице, которая сразу казалась его старше – заберите меня отсюда, зачем, зачем вы отдали меня в эту муку? Не знали ни он, ни мы; позже мука ему предстояла бóльшая, страшная, смертная мука – в те последние пять дней. А ведь когда-то в морозном снежном провинциальном воздухе, мы вдвоём, держась за руки, почти бежали в пустой дом, редко пустовавший дом. Вокруг звенела радость солнца, хрустящих снежинок, невинности снегов, приближающегося праздника. Утратив всё: возможность быть, дышать, позвать, откликнуться, забыть, мы обрели одну способность – забыться, способность окликать, губ не размыкая, останавливать, не прикасаясь. Мы бежали вдвоём мимо тётки со стеклянными бутылками молока в авоське, мимо детишек, строивших блиндажи в сугробах, бежали в пустой дом, редко пустующий дом. Мы – одно целое, не соединившись. Мы предвкушали жизнь на белых пока простынях. Никаких упрёков, угрызений совести. Только воздух радости, опьяненье скоростью.

Потом, потом у его гроба, я поняла, всего и было настоящим, когда он держал за варежку не дорожившую им (уже тогда?!) девочку и вёл к себе домой. Глупцы мы были. Мы просто были детворой, строившей ещё позапрошлой зимою блиндажи в сугробах так же, как те счастливые дети.

Я любила его, первого, пробной, не зрелой, не забытой любовью.

Так вот, тот другой, о каком речь, – он не любимый мне.

Потому что я люблю мужа. Второго.

Со вторым мы слишком долго через колючки и терновые кусты препон продирались к супружеству, чтобы теперь смотреть в сторону кого-то чужого. В то лето наш город задыхался от дыма близко подобравшихся и окруживших его торфяных болот, тлевших, тлевших и вздумавших вдруг воспламениться. В то лето два брака сгорели на глазах, как тетрадный лист с двойкой, корчившийся в оранжево-синем безжалостном пламени. В июле мой бывший сдался, уступил; а месяцем раньше – в июне – отошла она, его бывшая. Горькое освобождение. Говорят, на несчастье счастья не построить. А на чём нам строить?! Мы строили на руинах, на пожарище, на тлевших торфяниках.

С ним всего хотелось с самого начала; это же счастье – всё начинать с самого начала. Мы не могли оторваться друг от друга день за днём, месяц за месяцем. Прежде мы не знали, что так будет, и когда в дыму и удушье наступил летний день, бесповоротно не обещавший нам будущего, напрочь будущее перечеркнувший – оба плакали, расставаясь. Обнялись и плакали. В тот момент я целовала ему руки. А ведь женщина редко целует руки мужчине. Но потом неожиданное разрушение и чужая (чужая ли?!) беда дали нам шанс. Какое пошлое слово – шанс. Может быть, расплатой за то лето, удушливое, и удушившее прошлое, оба когда-то увидим в воздухе над собой мерцающую возмездием надпись: два ноль.

Но пока мы любим. Не без ссор, выяснения отношений и впившихся с лёту в косяк двери плоскогубцев. Не без того. Но зато без беготни на сторону, без развлечений поодиночке, без женских, мужских или смешанных компаний в сауне, без свингерства и групповух. У нас как-то по-другому, камерно и по-старорежимному: вместе в горы Сванетии, вместе на рыбалку в ахтубинскую пойму, вместе на футбол (болеем за команды-соперники), вместе в театр: он спит, я смотрю, по дороге домой пересказываю либретто. На этюды мы тоже вместе; правда, оба мольберта тащит супруг, ну, так нечего пейзажисту на портретистке жениться. Ночами я укрываю мужа и голублю, как младенчика, и теперь он почти перестал вскакивать в полночь и реветь медведем-шатуном. Чуть всплакнёт, всхлипнет и затихает. А я пою ему колыбельную. Утром спрашиваю, кто победил: наши или «духи»? Он понимает, что снова в ночном рёве из грудной клетки и в скрежете зубов я разобрала слова: эргешка, сарбоз, «лифчик». В Афган он попал из учебки под Гатчиной: салабоном, щеглом, в сержантском кителе сорок четвёртого размера. Попал на два страшных первых года той интернациональной, очень кому-то нужной, праведной, священной войны, пустившей, как при пиявках, молодецкую кровь для снижения давления государственного тела. Кителёк сорок четвёртого висит в шифоньере и бряцает медальками, когда подбираешь из костюмов пятьдесят второго нужный, на выход.

Ну, то есть, тут тоже можно быть спокойными. Тот другой мне не любовник. Банально, я не могла любить того. Я люблю мужа, второго.

Бывших соседей, бывших одноклассников, бывших коллег когда-то забывают, не правда ли?

А тот забываться не собирался, собственно, как и намеренно помниться. Было просто, пока относилась как к бреду: вот забуду, вот захочу и уеду куда-нибудь, в Москву или в степи Чимкента, вот запросто одержу победу за несколько дней. Но с собой бороться куда трудней, чем с кем-то. Он же оставался равнодушным к собственному присутствию в чужой памяти. Он самодостаточен. Он благосклонно принимал всякое к себе внимание. Он к нему привык. Ну разве что приятно испытать минуту тщеславия, не более. Сверкнуть весело глазами, мило улыбнуться, бережно приобнять, сказать «брось хмуриться, тебе не идёт» и тут же забыть о моём существовании до следующего неудобного напоминания. По крайней мере, большего придирчивость и цепкость его монгольских глаз не выдаёт.

В то моё непроходящее – он посвящён. Вопьётся взглядом, проверит, не дурачат ли его, убедится: живо ли оно, – и вновь выпустит из поля зрения, ничуть не заботясь о поражающей силе.

Он из тех мужчин, что необыкновенно расположены к женщине. Не в смысле флирта, а в смысле восхищения, пиетета, нежности и бережности. Но я не сестра ему, не золовка, не невестка и… не невеста. Его вежливое «до свидания, пиши», для меня – как гамлетовское «не пиши» (почти дыши, как не дыши). Его «роднее остальных», почти что как удар под дых: когда дыхания обрыв есть остановка бытия. Вы знаете, бывает близость меж чужих, а мы с ним – будто дальняя родня. Спасибо, с собой не звал, не давал поводов, обещаний дурацких. Глаза – жесточайшее из зеркал, смотревшие с нежностью братской.

Он даже ночью не упускал меня из виду. Приходил молоденьким, таким, как я впервые увидела его. Кстати, с первого нашего знакомства не поразил фигурой или особостью. Мне нравились другие, более… Предприимчивые? Нет, более ростановские, не в смысле внешности, а относительно романтичности. Озороватые? Да, небезупречные. Он – слишком цельная натура, если только цельным можно быть слишком. В нашем классе он – самый красивый, самый умный, самый спортивный, самый воспитанный, самый обособившийся и загадочный, самый правильный – он безупречен.

Оставался ли у меня шанс не заинтересоваться?

При всех перечисленных качествах он умудрялся избежать общественной нагрузки: отрядно-стадное, общное, неиндивидуальное никак не привлекало. Он лучше других играл в гандбол, дальше всех метал, больше всех отжимался; его боялась местная гопота. В хоккей он и сейчас играет лучше остальных в своей возрастной группе их бизнес-команды. Водитель привозит его к стадиону, достаёт из багажника спортивную сумку со снаряжением и клюшку, выгнутую под левую сторону; он играл только под левую. У него смуглая кожа, по-мушкетерски вьются волосы. Иногда, чтобы урезонить зарвавшегося, несущего перед девочками пошлятину, ему достаточно было сузить монгольские глаза, поиграть желваками, и пошляк тушевался.

У него уже тогда, в школьные лихие, сложилось мнение на правду и ложь учебников, на конъюнктуру и ангажированность. Он считал, большую травму нам нанесла учительница литературы (хорошо, что в любимчики из учителей я выбрала чертёжника – симпатичного молодого аспиранта, сперва обучавшего нас азам черчения, а потом таскавшего в Москву, в Пушкинский и Третьяковку, на самое-самое свежезавезённое и кричавшего нам, озябшим в очереди, «отцы, старики, будущие мастодонты и корифеи, приобщайтесь великому мировому искусству – это единственная прививка, необходимая вашему организму!»). Чертёжник его не волновал. Литераторша, внушая, что «Катерина – это луч света в тёмном царстве», вызывала в нём возмущение враньём; в старших классах он ещё не всё понимал в отношении гендерства, но интуитивно ощущал неправду. Хорошо, что меня совершенно не заботила литература, не то он тогда же ниспроверг бы мои идеалы, и я сменила бы их на чужие. В живописи он не разбирался, к чертёжнику относился слегка свысока, тот проигрывал ему в командном гандболе; потому у меня оставалась свобода приобрести здесь свои авторитеты. Врубель, Верещагин, Куинджи, Гончарова, Серебрякова-Лансере занимали меня каждый в своё время и настолько всепоглощающе, что тогда я чувствовала себя свободной от всего, ото всех. Возможно, несостоявшийся литературный разрыв пришёлся бы даже кстати – не с чем оказалось бы разбираться в будущем. Тогда вокруг меня всё время вилась стайка ухажёров. Отношения с одноклассницами не задались, с одноклассниками складывались гораздо проще: с кем-то дружить, другим – нравиться. И только один при неизменной улыбчивости, заботе и нежности отстоял в стороне. Тогда не разглядел за моей кротостью детское, еле слышное. Теперь все проповеди его – мне пропасти, все исповеди мои – ему лишние.