Оформитель слов

Мальчуган системы Наган

Когда я был ещё милым карапузом, родители мои мыкались по свету. Где мы только не жили: в пионерлагере, в школе, в общежитии… Союз нерушимый республик свободных внезапно разрушился и жилплощадь сознательным семьям уже не выделяли. Заводы кому попало раздавали. Но не квартиры.

В конце концов, мы перебрались к бабушке. Квартира у неё была двухкомнатная на проспекте имени матёрого чекиста Феликса Эдмундовича Дзержинского. Квартиру эту получил ещё мой дед Александр Трофимович когда работал на заводе им. Чкалова. Комфортную жилплощадь ему, разумеется, не подарили. Он принимал активное участие в строительстве. То есть после смены на заводе, он, в составе заводской стройбригады, оправлялся на работы по возведению многоквартирных домов на проспекте. Так называемый «хозспособ» получения жилплощади.

Стоит отметить, что как только мы переехали в довольно конкретное место, мама строго приказала выучить домашний адрес и говорить его всякому милиционеру, если потеряюсь. Я же считал, что не может такой сообразительный мальчиш-кибальчиш как я, потеряться.

Когда я в первый раз вышел во двор, меня за шкварник изловил сосед в милицейской форме дядя Миша и, в целях профилактики пропажи любопытствующих мальчуганов, поинтересовался:

– А ну, щегол, на какой улице живёшь?

– На профпекте зелефного Феликфа! Пуфти контра!

Уже позднее, когда я ловко втёрся к нему в доверие, то начал просить одолжить мне на пару дней револьвер системы Наган. Но у него были вечно какие-то отмазки, и он мне только кобуру показывал от пистолета. Я просил:

– Дядя Миша, ну, дай револьвер!

– Хех… – усмехался он. – Между прочим, когда твой любимый Феликс Эдмундович погиб, защищая интересы революции, ему на похороны сотрудники тульского отдела ГПУ принесли венок, спаянный из винтовок и скрещённых шашек.

– И Наганов?!

– И Наганов.

– Лучше бы мне один оставили…

Как бы то ни было, но жилось в квартире хорошо. Я целыми днями яростно рубился в дэнди, смотрел «Трансформеров» и «Вольтрона», шлялся по двору, пытаясь скрыться от поцелуев соседки Наташки, закапывал «секретики» или крутился на стройке неподалёку.

Всё было чудесно.

Триумф пожарного шланга

Свои первые большие деньги я заработал в шесть лет.

Папа работал на лесопилке водителем, а мама мыла полы в пожарной части. Денег было мало, но я в тонкостях разрушенной экономики мало разбирался и постоянно просил сникерсы, игрушечных трансформеров или вагенвиллсы.

– Заработай и купи, – говорили мне. – Думаешь, это легко?

– Откудова мне знать, я на работу ни разу не ходил… – обиженно бубнил я.

– Хм. Ладно.

Меня немедленно решили научить уму-разуму.

Лесопилку я бы сразу спалил, а вот проделать такое с пожарной частью мне вряд ли бы удалось, поэтому я стал проводить время с мамой на её работе. «Штоб знал – каково это!».

– Это безопасное место! – утверждала бабушка. – Уж лучше там, чем во дворе, где одни наркоманы клей нюхают… Что может произойти с маленьким юношей в пожарной части?

Эх, бабушка…

Во внутреннем дворе пожарной части стояла старая деревянная наблюдательная башня. За ненадобностью башню основательно давно заколотили, потому что гнилая и скрипит под ветром. Она стояла неприступной десятилетиями.

Её я излазил вдоль и поперёк в первую очередь, разглядывая всякое сверху. Ведь, если башка пролезла, то маленький чекист с бластером пролезет полностью.

Ещё во дворе стоял старый разобранный самолёт. Ребятишки во дворе могли рассчитывать лишь на ржавую ракету из листов железа перед домом, а у меня одного был НАСТОЯЩИЙ самолёт. Другим же карапузам везло меньше, они вообще ходили в детский сад со строгим режимом: играй, ешь, спи…

А я на работу ходил. Правда, не работал. Болтался из угла в угол. Словом, был бесполезен, как садовый шланг в середине января.

Взрослые думали, что я сильно устаю вставать по утрам и проводить целый день в непонятном месте. Ехидно спрашивали:

– Понял, что такое зарабатывать деньги? Как это нелегко – ходить на работу?

– Не особо. Ещё неделю поработаю.

– Да задумал он что-то, – листая газету, говорил батька. – А вы ему верите.

– Нет, он умница: целую неделю рано вставал и не просился домой, – сказала мама. – Заработал себе на новый пуховик.

На следующей рабочей неделе ловко лазая по огромному сугробу за пожарной частью, я нечаянно сорвался вниз и упал на бетонные блоки прямиком своей пухлой мордашкой. И даже бровью не повёл. Особенно правой, которую основательно разбил.

Как бы то ни было, но ныть по такому случаю я не стал, потому что бровь всё равно зашьют. Подумаешь. Не в первый раз. Волновало другое: я в этот день надел новый пуховик и замазал его в кровище.

– Сына, – смывая с моей рожи кровь, говорила расстроенная мама. – Ну как так?.. То ты себе об бордюр ЛЕВУЮ бровь разобьёшь, пока батька машину моет; то по колено погрязнешь в какой-то трясине посреди двора, тестируя новые резиновые сапоги; то выпьешь стакан растительного масла, думая, что это квас… С тобой одни расходы и неприятности. Будь, пожалуйста, повнимательнее!

– Хорошо, мам.

Мы вернулись домой.

– Я же говорил, – сказал батька, листая газету. – Хитрожопый он. Не берите его больше в пожарную часть, пока он её нахер не спалил.

– А я его на концерт самодеятельности детей работников пожарной части записала… – вздохнула мама. – Вот как теперь? Надо стих выбрать, поделку сделать…

– С разбитой рожей пусть Есенина читает, – предложил батька. – Он же у нас лепила? Вот пусть из пластилина что-нибудь и слепит. Бездельник. И в кого он такой?

Прошла неделя.

Меня нарядили в красивую рубашку с широким воротником, брючки и большой галстук. На правую бровь налепили аккуратную полоску лейкопластыря. Я вышел на сцену актового зала пожарной части и оглянулся. Мама, одетая в красивое платье, стояла за занавесом на краю сцены и взволнованно сжимала в руках платок. Но я всё выучил и помнил. Кивнул ей и начал, детским, звонким голосом громко рассказывать на весь зал:

Белая берёза

Под моим окном.

Принакрылась снегом,

Точно серебром.

На пушистых ветках

Снежною каймой

Распустились кисти

Белой бахромой…

Закончив, отвесил поклон. Мне зааплодировали. Я снова посмотрел на маму. Она была рада.

И тут настал гвоздь номера: я эффектно махнул рукой как Амаяк Акопян и на сцену приволокли стол, на котором я из пластилина бережно слепил целую пожарную часть. Все поднялись с мест, чтобы разглядеть поближе. Затем стол опустили вниз к первым рядам. Все восхищённо загудели:

– Надо же!

– Да вы поглядите!

– Как аккуратно!

– А сколько тут всего!

Народ пребывал в восторге. Я гордился собой, мною гордилась мама и вообще все. Это был триумф. Не зря я ходил две недели «на работу». Вроде бездельник, и рожа разбита… а тут такое.

За яркое выступление и пластилиновую пожарную часть маме немедленно выдали премию – половину её зарплаты. Совсем неплохо для шестилетнего славного малого. Мною дома все немедленно загордились.

– Молодец какой! Весь в меня! Завтра на лесопилку поедем! – потирая руки, сказал батька.

Первая любовь

Мама закрыла меня в моей комнате и настоятельно рекомендовала быть хорошим мальчиком, иначе никаких мультиков. Наказание совершенно негуманное.

Ну, разбил я вазу в школе и слинял после этого, и что? С кем не бывает. Ну, отправили старшую сестру мыть после этого полы в классе и убирать осколки. Прямо-таки китайская ваза двенадцатого века. Подумаешь!

Сидеть в комнате до скончания времён я не собирался. Нацепил тапки, открыл окно и вылез. Первый этаж, как-никак. Уже через минуту я затаился в зарослях кустарника посреди двора меж двух «хрущёвок». В одной руке сжимал газету, в другой – увеличительное стекло. Огляделся. А вокруг, как оказалось, происходили исключительно любопытные события.

Через двор покачиваясь, дрейфовал большой кусок фанеры. Кто-то что-то замышлял и причём, гораздо более масштабное, чем я. На гараже сидел Стёпка и тискал своего трансформера. Второй день пошёл. Скоро всю краску на нём сотрёт, уж настолько усердно лобызал. По двору, с каким-то листочком размеренными шагами ходила Оля. Девятилетняя Наташка, её младшая сестра и моя одногодка, каталась на велосипеде. Ей купили его неделю назад и она, кажется, не слезает теперь с него вообще никогда. Наверное, даже спит с ним. Всё вокруг объездила и всех бабушек передавила. С утра до вечера круги нарезает по двору.

Та-ак. Кажется, она меня заметила. Ох, как это нехорошо. Не хватало, чтобы нас вместе застукали.

– Привет, – подъехав и вынув чупа-чупс изо рта, сказала Наташка.

Розовый бант на голове, как всегда висел набок. На коленках ссадины, вся в чем-то вымазанная. К раме на проволоку примотан плюшевый медведь. Такой же потрёпанный и чумазый.

– В школе виделись, – пробубнил я, и присев на корочки, начал наводить смертоносный луч на буквы в газете.

– А что ты собрался делать?

– Тебе какое дело. Иди в куклы играй.

– А давай я тебе помогу? – Не унималась она. – Или давай, лучше покатаемся по очереди на велосипеде?

– Чего пристала! Я говорю, отвяжись!

– Ну и дурак! – хмыкнула она и, развернув велосипед, покатила куда-то.

Вот и пусть катится. Вчера кое-как от неё отделался, а она опять лезет…

Играли мы, значит, в прятки. Народу было много. Я решил спрятаться в подъезде. Наташка меня выследила и загнала на пятый этаж. Деваться было не куда. Тупик. Догоняя, она немного запыхалась, но отдышавшись, медленно и верно начала ко мне приближаться.

– А-а, я тебя нашла! – угрожающе приговаривала она, перекрывая мне пути к отступлению.

– Да так не честно! – запаниковал я, вцепившись в перила. – Я вообще, уже не играю!

Она облизнулась. Сейчас меня будут подвергать ласке и причинять любовь.

– Не-а, – покачала она головой. – Позняк метаться…

Раскинув руки, она уверенно поднималась по ступенькам.

– Я буду кричать… – промямлил я.

Застигнутого врасплох и беззащитного, она поцеловала меня в щёчку и захлопала ресничками так, словно готовилась выйти на орбиту. Едва опомнившись от такого, я дёрнул её за косичку и рванул вниз по лестнице. Она же, вздыхая от счастья, повисла на перилах…

Вот и сегодня, опять лезет.

– Сама дура! – крикнул я ей вслед.

Возле медленно движущейся фанеры уже скакала Оля. Я спрятал увеличительное стекло в карман и двинулся туда, в гущу событий. Сидеть одному в кустах теперь было небезопасно. Можно нарваться на поцелуи.

– Рули вправо, рули влево! – то и дело, давала указания Оля.

Она не видела, как я подбежал к ним, поэтому всё ещё прыгала и размахивала руками, как дирижёр. Заметив меня, замерла. Фанера тоже остановилась.

– Ты где пропадаешь? – удивилась Оля. – Опять, поди, с Наташкой в подъезде целовались?

За фанерой послышался дружный смех.

– Ну-ка, закройтесь там! – я обиженно пнул фанеру. – Ничего мы не целовались… чего мелешь то.

Оля нахмурилась. Потом повернулась к фанере и закричала:

– Чего встали?! А ну, пошевеливайтесь! И ты помогай давай! – прикрикнула она уже на меня.

Я взялся за край фанеры. С моей стороны тащил Васька, который утверждал, что он сын цыганского барона и сильно разбирается в лошадях. Кто такому поверит?

– А куда тащим-то? – спросил я.

Васька, весь красный, посмотрел на меня.

– А ты вот лучше, у этой спроси, – и он кивнул в сторону Оли.

Мы стояли за гаражами и любовались «Штабом», построенным из всякого хлама, что смогли найти: ветки, фанерки, коробки и прочее. Крепился он на стенку одного из гаражей, а с другой стороны к дереву.

– Сегодня, после вечерних мультиков, собираемся здесь. Кое-чего обсудим, – сообщила Оля.

Как и было условлено, все собрались в штабе. Оля внимательно изучила присутствующих. Наташка села рядом со мной. Я отодвинулся. Она подвинулась. Я отодвинулся.

– Так, вы оба! – прикрикнула на нас Оля. – Ну-ка прекратите возню! Успеете ещё.

По штабу прокатился смешок. Я залился краской, а Наташка, словно альпинист, покоривший высокогорную вершину, довольно улыбнулась.

– В общем, так, – начала Оля. – На сегодняшней повестке дня один пункт.

Она развернула какой-то листок.

– А что такое повестка? – перебивая, пропищал шестилетний Витька.

– Угомонись там, – грозно проговорила Оля, потом продолжила. – Итак: что такое «секс», и почему нельзя говорить это слово.

Повисла тишина.

– А я, когда сказала слово… – начала говорить Наташка и с опаской осмотрелась, нет ли взрослых. – Слово «секс», мне мама по губам ударила.

Все понимающе загудели.

– Тихо! – успокоила всех Оля. – Мы все с этим сталкивались. Пора разобраться.

Все переглянулись, не зная, что предложить.

– Секс-кекс… – бубнил Витька. – Что тут не говори, всё равно влетит.

Все опять понимающе загудели.

Несмотря на свои одиннадцать лет, Оля, как оказалось, сама в этом сильно не разбиралась. Все молчали. Темнело. Васька включил фонарик и положил на стол.

– Я знаю… – загадочно сказал он. – Мне рассказали взрослые ребята.

– Это те, которые на стройке клей целыми днями нюхают? – с сомнением поинтересовалась Оля.

– Да. Они сказали, что это то, чем приходится заниматься после свадьбы.

Все задумались.

– Наверное… – начал Стёпка, – это очень непросто и ужасно, если взрослые не хотят нам об этом говорить. Ведь мы ещё маленькие, у нас вся жизнь впереди, и травмировать нас этим сексом они не хотят. Для нас же лучше.

– Это ещё не всё, – вздохнул Васька. – При этом они оговорились, что им можно заниматься до свадьбы…

Штаб возмущённо загудел.

– Нашёл, кого слушать! – усмехнулась Оля. – Ха! Они там, приятели твои, клея нанюхаются, а потом городят что попало. При таком раскладе, какому дураку нужен этот кекс до свадьбы. Это ж считай, вся жизнь коту под хвост! Погляди на этих взрослых. После свадьбы папы валяются на диванах, работу найти не могут, мамы с ними ругаются, разводятся… Страшно подумать, если ещё и до свадьбы так жить. Мало ли чего из этого выйдет. Ну уж нет.

Поразмышлять было о чём. Наташка развернула новый чупа-чупс. Васька выключил фонарик, – экономил энергию. Витка заныл, что хочет есть. Стёпка толкнул меня в плечо.

– Давай, твою газетку подожжём?

– Отставить! Чего раскисли! – услышал я голос Оли. – Васюган, врубай свет! Сейчас воду заряжать будем. По телевизору показывали, как правильно надо. Думаю, от неё потом даже фонарик работать будет.

Кто-то взял меня за руку.

– Я тут подумала… – услышал я голос Наташки в темноте. – После нашей свадьбы, с сексом разбирайся сам, а меня не впутывай.

– Так не честно!..

– Сейчас как поцелую!

– Договорились…

Вареньевый эпизод

У моей старшей сеструхи был знатный пёсель-доберман по кличке Джек. Иногда она приходила с ним в гости. Тогда я страшно радовался, ведь у нас у самих в квартире никогда не было кошки или собаки. На то были причины.

Мама выросла в деревенской глухомани и поэтому считала, что нечего держать в квартире домашних животных. Зачем? Это бессмысленно. Мышей здесь нет, случайные прохожие по квартире не ходят. Вот в деревне кошка нужна, чтобы паскудных грызунов ловить, а собака служит непревзойдённым охранником и сигнализацией. Присутствие котопсов оправданно вполне ощутимой пользой.

К тому же, со слов мамы было ясно, что в деревенской избе за такими «домашними» животными убирать не надо, как и выгуливать по утрам, нацепив намордник. Они САМОСТОЯТЕЛЬНЫЕ. А вот в квартире – лотки, обоссаные обрывки газеты, изгрызенная и обслюнявленная мебель, а также ЗАПАХ. Кошмар. Вето касалось также различных попугаев, хомяков и рыбок – их мама тоже категорически не понимала.

К Джеку же она относилась нейтрально. Как гость он был всегда учтив, молчалив и чистоплотен. Их общение сводилось к минимуму. Суровый мамин взгляд как бы говорил: «будешь плохим мальчиком, я из тебя шапку сделаю». Поэтому по всем параметрам Джек был совершеннейший хороший мальчик.

Сеструха жила на улице имени лихого революционера Олеко Дундича, а мы на проспекте матёрого чекиста железного Феликса. Путь от лихого революционера до главного чекиста не сильно труден и далёк. Примерно шесть остановок. Наверное поэтому, приходя в гости, утомлённый прогулкой Джек всегда садился на диван и смотрел телевизор, пока люди разговаривали на кухне.

…В тот хмурый осенний день нас, второклашек, неожиданно повели на экскурсию в «Берёзовую рощу» собирать листья для гербария. Я сильно обрадовался. Раз-вле-ку-ха. По городу шагала осень, в рюкзаке болтался новый пенал, а под ногами шуршала золотистая листва. Неожиданно мои ботиночки наткнулись на что-то мягкое в листве. Я остановился.

– Ильюша, ты чего там встал, как вкопанный? – спросила учительница.

– Тут белка… мёртвая, – отозвался я.

Все мальчишки немедленно подбежали ко мне посмотреть внимательнее, а девчонки сказали: «Фу! Бедная белочка!» и жалостливо отвернулись. Мы же с пацанами раздобыли палки и начали тыкать бездыханную тушку несчастного животного.

– Давайте сделаем из неё ЧУЧЕЛО?

– Давайте её в школу отнесём?

– Давайте её похороним?

– Давайте её в школе похороним?

– СМАТРИТЕ, ТАМ ЧЕРВИ ШУВЕЛЮТСЯ!

– УХ, ТЫ!

– Мальчики, оставьте её и пойдёмте дальше, – брезгливо сказала учительница, а потом ангельским голосом добавила: – Не переживайте, девочки, белочка на небесах, ей не больно…

Я вернулся с уроков. По разговорам из кухни понял, что у нас в гостях сестра и Джек. Мне выдали бутерброд с маслом и вареньем и выпроводили в зал. Джек как обычно залипал в телевизор после прогулки, а я, усевшись рядом, начал жрать. Хотелось с кем-то обсудить труп несчастного создания в парке. На дворе неистовствовали лихие 90-е, не самое спокойное время. Гибли даже белки.

– Послушай, Джек, – сказал я, облизывая пальцы от растекающегося варенья. – Сегодня у нас в школе была экскурсия, и мы нашли в парке мёртвую белку. Она валялась в листьях. В ней завелись ЧЕРВИ. Представляешь? – Пёс никак не реагировал, глядя в экран, а я продолжал: – Девочки распереживались, начали носы воротить… Учительница сказала, что белочка отправилась на небеса. Ха! Глупость какая. Девочки такие впечатлительные. Почему нельзя прямо сказать, что она просто сдохла? Джек, – я приобнял здоровенного пёселя, – ведь мы с тобой знаем, что только псы попадают в рай. Верно? Ты вот когда умрёшь, я расстроюсь. Но ты не переживай, Джек, такова жизнь. Она не предсказуема. Всякое бывает. Вдруг тебя машина собьёт или ты кошкой подавишься. И всё, ты умер! Это может случиться когда угодно. Хотя бы сегодня.

Я откусил смачный кусок от бутерброда и продолжил с набитым ртом:

– Но я буду помнить тебя, дружище. Что ты любил… криминальную хронику смотреть…

Тут я махнул бутербродом в сторону телевизора, но кусок хлеба предательски выскользнул и упал на пол… Мы с Джеком посмотрели вниз, на теперь уже измазанный маслом и вареньем ковёр, а потом друг на друга.

– Знаешь, что, Джек, – я начал непринуждённо сползать с дивана в сторону своей комнаты. – А я ведь сразу хотел угостить тебя этим бутербродом. Да-да. Тем более, как мы выяснили, уже сегодня у тебя есть шанс умереть страшной смертью и сладкое напоследок придётся очень даже кстати. Что скажешь? Давай, ешь скорее.

Джек понял расклад, отчаянно завыл и, спрыгнув с дивана, ломанулся в коридор.

– Ах, ты собака сутулая!…

– Нам пора, – тут же услышал я голос сеструхи из кухни. – Джек домой просится.

В зал неожиданно вышли все родственники. На полу валялся бутерброд. Я же стоял в проёме двери своей комнаты уже одной ногой. Побег почти удался. У людей сразу возникли вопросы:

– Ты почему с едой балуешься? – строго спросила мама, увидев хлеб на ковре и кусочки ягоды-малины.

Я замялся, застигнутый врасплох. Ко мне было приковано множество растерянных глаз, словно я вышел отменить единственный концерт группы «Комбинация» в военной части.

– А это не я, – сделал я невинное лицо и пожал плечами. – Я уроки делал, а Джек телевизор смотрел. Я с ним поделился бутербродом, но он свою половину есть не стал и бросил. ЗАЕЛСЯ. Ещё он слишком много смотрит криминальной хроники…

– Неужели?..

– Ага. А хотите, я вам про белочку расскажу?

– О ней лучше батяне своему расскажи. Ну-ка, быстро подошёл сюда.

Моя версия хлебобулочной катастрофы никого не устроила. Мне сделали строгий выговор с бесполезным занесением ремнём по жопе и более ощутимым – запретив мультики до завтра.

Что сказать, Джек не особо ладил с детьми. На то были причины. Это был воспитанный и уравновешенный пёс, ЛИЧНОСТЬ, а я, как и большинство мальчишек – чрезвычайно подвижный и несознательный оболтус.

Незваные гости

Мама утром ушла на работу мыть пол, сказав, что скоро вернётся и принесёт сладостей. Это сейчас импортные шоколадки продаются на каждой кассе любого супермаркета, а тогда таковые были редкостью.

Проводив маму, я устроился перед телевизором, пока младшая сестра незатейливо играла в свои куклы. Мы проводили время в ожидании сладостей как могли. Я даже успел накатить стакан подсолнечного масла, перепутав его с квасом. Пока меня тошнило в ванной, раздался звонок в дверь. Я немедленно сломя голову выскочил в коридор, открыл замки и распахнул дверь.

Пришла мама и сладости!

Слышу, как по залу ко мне бежит сестрёнка.

Но на пороге квартиры стоит не мама, а два помятых мужика с позавчерашними лицами. Я решительно принимаюсь закрывать дверь, но силёнок у меня маловато и «синяки» вваливаются в квартиру, что-то неразборчивое бубнят и плюхаются на диван перед телевизором.

– Вы кто такие?! – интересуюсь я, дрожа, как пенопласт в проруби.

Не отрываясь от телевизора, мужик махнул рукой, мол, отвали, щегол.

Я от злости сжал кулаки.

«Эх, наган бы мне! Уж я бы этим контрам устроил танцы!».

Поняв, что реагировать на меня никто не собирается и, заметив, что сестрёнка затаилась под кроваткой, собираясь обороняться куклами, я решительно побежал на кухню, распахнул форточку и закричал:

– Тётя Валя, тут какие-то мужики к нам пришли!

На лавочке перед парадным входом всегда сидели соседки-бабушки, обсуждая наркоманов, потенциальных наркоманов, проституток, потенциальных проституток, алкашей и Ельцина. Среди них соседка из квартиры напротив – тётя Валя, – большая и сильна женщина. Услышав мой отчаянный крик, она немедленно отправилась на помощь.

Первого мужика, как котёнка, она за шкварник выволокла в коридор, а второй, сильно ошарашенный, побежал следом. Тётя Валя попутно объясняла им основные правила гостеприимства:

– Ах, вы пидоры гнойные! Паскуды! Убогие имбецилы! Крысы потыканные!

Мужики как-то сразу активизировались и начали втягиваться в происходящее.

– Да пусти ты, ведьма! – выпучив глаза и беспомощно размахивая руками, кричали они.

Но из крепкой хватки тёти Вали вырваться не так просто. Уже на улице меж лавочек, на глазах у всего подъезда, она мутузила их, схватив каждого за воротник:

– Шары свои залитые протрите, гамадрилы мошоночные! Куда вы запёрлись?! Да я вас, синих губошлёпов, сейчас как изоленту на рябину намотаю!

Она сталкивала их друг с другом, а мужики, как рыбы, хватали ртом воздух, пытаясь уцепиться за что угодно, лишь бы перегрузки прекратились. Из-за поворота появилась наша мама, успев к разгару корриды. Щёлкая семечки на лавочке, бабушки-соседки немедленно объяснили ей происходящее и ввели в курс дела.

Мама пришла в страшную ярость и схватила одного из мужиков. Неуклюже, но чётко и мощно, она выписывала несчастному удары по ошарашенной морде своим кулаком. Тётя Валя освободившейся рукой, словно рельсой, также начала раздавать прямые в челюсть, ухо и нос.

С трудом сообразив, что разъярённые женщины полны энтузиазма и переполнены энергией, мужики с помятыми рожами всё-таки вырвались и начали срочно эвакуироваться из города с криками:

– Хоспаде! Зачем же так БИТЬ!

Они побежали, высоко перепрыгивая через песочницы и ловко огибая качели, а через три секунды скрылись за углом «хрущёвки».

– Алкаши-разрядники! – восторженно воскликнули бабушки на лавочке.

Мама зашла в квартиру. Сказала мне несколько ласковых слов о том, что нельзя открывать дверь, не поинтересовавшись, кто пришёл. Я сказал, что впредь буду более внимательным.