Хайфский прохожий

Клип для начальника

"Я беременная" – сказала жена. Я поперхнулся чаем. "Ищи работу. Любую." Вокруг была весна, с каждым днем становилось жарче, а вот работы вокруг видно не было. Только объявлениями "Требуется сварщик" был обклеен каждый столб на нашей улице. Мы заканчивали языковые курсы "ульпан", читать на иврите я вроде уже умел, а вот понимать прочитанное – еще нет. На следующий день я пришел на собеседование в слесарную мастерскую. Шел 2012-й год.

"Раньше с металлом работал?" – спросил меня полный украинец в закопченной брезентухе. Я важно покивал. А как же. Педаль к велосипеду приварил, да еще щеколду к дачной калитке. – "Возьми вон те два уголка и свари между собой" – он протянул мне маску, сам надел другую и стал смотреть как я стараюсь приляпать одну железку к другой. Через минуту он снял маску и сказал негромко – "Понятно". Мне тоже стало в целом понятно, я повернулся к выходу. В ангаре было жарко, мне хотелось скорей на улицу. Неожиданно он продолжил мне в спину – "Плачу 25 в час, пока чему-нибудь не научишься. Приходи завтра подседьмого утра".

До ангара мне было от подъезда 500 ступенек вниз. Жизнь на склоне горы предпологает хотьбу не только по горизонтали, но и по вертикали.

Рано утром я жарил себе пельмени, клал их в коробочку и топал по ступенькам вниз, машинально их считая. В самом низу были ворота в ангар.

Металл, как быстро стало ясно, ошибок не прощает. Если где-то ошибся – нужно отложить испорченное железо, получить очередную характеристику – "Там в Москве все такие криворукие, или тока ты?" – взять новые железки и начинать сначала. Вокруг был металл и жара. Я пилил, варил, зачищал, красил и таскал, таскал, таскал. За шесть месяцев работы я скинул 18 килограмм. Начальник, заметив как я протыкаю новые дырочки в ремне, чтоб штаны не спадали, бубнил удовлетворенно – "И москвич может в человека превратится".

Поскольку ошибаться с металлом не хотелось, я работал медленно, горы заготовок превращались в готовые изделия позже, чем требовалось. Чтобы избежать характеристик я не обедал – смотрел как пакет с пельменями висит на гвозде – и продолжал работу. Начальник делал вид, что не замечает. В пять вечера я вываливался из калитки ангара и плелся 500 ступенек вверх. Есть хотелось зверски, по дороге я таскал по одному свои пельмени из коробки, пока доберешься домой – заодно и поужинаешь..

Помимо того, что все это было тяжело физически, это было еще и неимоверно скучно. Однажды я спросил – "Начальник, а можно я снимать здесь буду?" Он искренне удивился – "Да что тут снимать-то?" На мой взгляд снимать там было много всего. Баллоны кислорода с арабской вязью по кругу, лодка, качающаяся на цепях под потолком, вращающиеся диски, с искрами и дымом разрезающие металл и мы сами, закопченные как скумбрии, с потными физиономиями в прожженых робах.

И я стал снимать. Поставлю камеру в один угол мастерской, на общий план, она поснимает минут 5, переставлю в другой, потом возьму в руки и поснимаю как начальник лупит по железу кувалдой.. Начальник смотрел неодобрительно, но не вмешивался. Со временем набралось порядочно материала, и в какой-то шабат я сел это монтировать. Довольно быстро нашлась подходящая развеселая фабричная песенка -

"Каждый вторник дискотека

В нашем клубе заводском…"

Собрал ролик, скинул на флешку и принес на работу – "Начальник, я клип сделал". Он уставился на меня с огромным подозрением – "Клип… Ну пойдем в офис". Поднялись по железным ступеням на этаж выше, воткнули флешку, уселись, включили. Я наблюдал за ним краем глаза и видел как по круглому лицу расплывается непроизвольное удивление – он видел сам себя со стороны первый раз в жизни. Досмотрели, он важно кивнул – "Молодец. Ну иди, работай". Я спустился вниз, он остался. Я начал что-то делать, слушая как из колонок, выведенных вниз, раз за разом доносится "Каждый вторник дискотека", раз наверное 30 подряд…

На следующее утро он вместо приветствия спросил – "Камеру принес? Нет? Почему? Давай так – я возьму еще одного рабочего, один черт сварщик из тебя… В общем, ты снимай. Плачу те же 25, ты еще и работай, конечно, но главное – снимай. Хочу большое кино про себя. Тока не надо вот мелодрамы – боевик давай!" И действительно, через день в мастерской появился бойкий паренек который варил куда лучше меня, я снимал… В январе родилась Катя.

Вторая алия

О подступающем снова лете я думал с опаской. Второе лето в Израиле – как второй прыжок с парашютом, говорят он самый страшный. Десять лет прошло, а все подробности помню, как вчера.

"Может, поедем назад?" – спросил я жену – "ну, на время. На даче поживём, в сентябре опять… сюда вернемся". Кате было только четыре месяца, Сэму – четыре года. Я так и работал в слесарной мастерской, и вроде бы привык к железу, к тяжести и однообразности этой работы, а вот к жаре нет, так и не привык, и в глубине себя понимал что так и не привыкну, и что не хочу снова, и что пора уезжать. Мы стали собираться, не понимая толком уезжаем мы на время или навсегда.

Коляски, велосипеды, одеяла и прочее барахло, которым мы успели обрасти за полтора года жизни в Хайфе, я перевез в мастерскую, благо там было просторно. Начальник был настроен благодушно, ему нравились мои ролики. Случайно мне попалась песня советских времен – "и вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди…" и на слова – "и Ленииин такой молодой" – я поставил его крупные планы, чем обеспечил себе продвижение по карьерной лестнице – начальник стал изредка хвалить меня за работу.

Мы с женой были слишком заняты предстоящим переменами и почему-то не обратили внимания, что наш старший раскрасил стены по периметру квартиры чёрным и красным маркерами, везде докуда смог дотянуться, а вот хозяин, зашедший накануне нашего отъезда, ещё как обратил, и велел все закрасить. Он был успешный и известный в городе риэлтер, на первой встрече он сказал между делом, что у него двести квартир в собственности, я пытался в уме посчитать сколько ж он получает в месяц, но запутался в нулях.

В утро отъезда я купил большую банку краски и красил стены, а проклятый маркер все проступал сквозь слой водоэмульсионки и закрашиваться не желал. Жена металась от чемоданов к детям и назад, я красил и матерился до самого такси, закончил за минуту до прихода хозяина, отдал ему ключи, взял на одну руку Катю, в другую чемодан и весь перемазанный полетел в Москву.

В Домодедово нас встречала целая делегация друзей, приехавших на кавалькаде машин, за полтора года все по-настоящему соскучились, женская половина ахала и сюсюкала над нашими детьми, мужская ржала над моими волосами в белой краске.

Жить в Москве нам было негде, родительскую квартиру я сдавал странным людям, которые закрыли наглухо окна, задули пеной все щели, круглосуточно жгли все четыре газовые конфорки на кухне и добились-таки своего – квартира заросла плесенью до полной неузнаваемости. "У нас ребенок – пояснил мне глава семейства – вдруг сквозняк. Мы ж сибирские, город Глазов. Слыхал?" Пришлось с ними расставаться и снова красить стены и потолки, теперь в Москве.

Семейство свое на время ремонта и вообще пока лето, я поселил на даче, в Подмосковье. Там капали дождики, постоянно, день за днем затянутое низкими тучами небо внушало какую-то тревогу, казалось непривычным, хотя соседи не обращали на него никакого внимания.

Зато они обращали внимание на нас, бывшая медсестра тётя Маша, завидя меня через забор, подходила не спеша и говорила громко, чтоб слышали все вокруг – "Что, голубчик? Уехал? Забросил Родину? От гражданства российского говорят отказался? Красивой жизни захотел? Люди-то врать не будут" – "теть Маш, я ж у вас на глазах здесь…вы ж мне, мальчишке, уколы ставили, когда я болел… зачем...." – она уходила так же не спеша и не слушая моего ответа. Остальные соседи в это время сконфуженно смотрели на меня сквозь сетку "рабица" и отводили глаза, словно я сделал что-то неприличное и им за меня стыдно.

Все мои попытки как-то объяснить, что я не нарушил никаких законов, что честно отслужил в Советской ещё армии целых 25 месяцев, что никому нигде не задолжал, и что почему, черт возьми, я обязан жить только здесь и нигде больше – разбивались о стену глухого неприятия, в котором ясно читалось – "если не с нами – то против нас". Почему "против" – никто из соседей сформулировать не смог или не сумел, как я ни старался от них добиться ответа. Я перестал понимать близких с детства людей.

Что оставалось делать? Я ходил за грибами и топил печь, по выходным к нам приезжали друзья, мы жарили шашлыки и пели ночами до утра под гитару, а лето таяло как свечка и кончилось, кажется, дня за три.

Зарядили сплошные дожди, яблоки осыпались и покрыли собой весь участок, сверху их накрывали листья с дуба и берез. Соседи разьехались вместе со своими укоризненными взглядами, стало как-то легче, но в то же время стало окончательно понятно что мы не сможем жить в дачном домике со своими детьми постоянно, и что пора уже что-то решать.

Легче всего было вернуться в московскую квартиру, открыть своим ключом дверь, устроится оператором на какой-нибудь телеканал и продолжать привычную московскую жизнь. Снятые в Хайфе ролики про "Каждый вторник дискотека" и "Ленин такой молодой" в Подмосковье смотрелись дико, как какие-то марсианские хроники.

Мы с женой сидели на крыльце в дачных телогрейках, смотрели как осенний дождь создает пузыри в лужах там и сям, курили, и не знали что делать дальше. Решение лежало на поверхности, но принять его было почему-то нелегко, мы во-второй раз думали уезжать или оставаться.

До сих пор не знаю, что именно сыграло решающее значение. Полтора прожитых в Израиле года, несмотря на свою общую неопределенность, непривычность и вынужденную тяжёлую работу все же подействовали каким-то трудно объяснимым образом.

Наверное однажды начав жить на Святой земле, как-то теряется смысл жить на любой другой. Во всяком случае, с нами получилось именно так, глядя на пузыри в коричневых дачных лужах, слушая через дверь детскую возню вокруг печки, мы не сговариваясь почему-то начали обсуждать покупку билетов на самолёт. Момент настал и все решилось само собой.

Получилось, что сбежав от второго лета, я устроил себе и своей жене вторую алию.

Вотсап тогда ещё не изобрели, я сидел на втором этаже, где кажется связь была получше, и под барабанящий по железной крыше дождь по глючащему скайпу орал в микрофон риэдтеру – "Двое взрослых, двое детей. Да, без животных. Да, граждане. Да, Шаар Алия, Кармель Царфати или Шпринцак. Да, понимаю, выпишем чеки. Да, на 10-е октября. Да, точно приедем."