Loe raamatut: «На сети», lehekülg 4

Глава 11

Пришло время поговорить о детстве не теми сухими фактами, что рассказывают обычно люди друг другу при знакомстве, а описать то, что запомнил маленький ребенок, сохранил внутри, даже будучи уже условно взрослым.

Как бы ни старались наши родители, мы все выходим из детства с травмами. Просто у кого-то остаются неглубокие царапинки, а у других – вечно кровоточащие, отзывающиеся глубокой болью рубцы.

Пережив свое детство достаточно неплохо, я с достоинством вынесла все выпавшие на мою долю в этой безумной рулетке трудности.

Я росла со змеей на шее, обвившей меня с первого дня жизни, и не имела ни малейшего опыта, как это – жить без нее.

Я не знала, в какой момент она приласкает, а в какой – ужалит. Когда меня позовут с собой в магазин, а когда бросят одну в квартире. Когда накормят, а когда днями напролет будут держать без еды, отвечая на детские слезы наглыми ухмылками. Живя в ужасающе холодном одиночестве, я принимала оскорбления за заботу, считая их проявлениями внимания, а редкий интерес от скуки – за любовь.

Я настолько привыкла жить со змеей, что, когда выросла и спаслась от нее, сама стала ею, и теперь жалю себя даже намного больнее. Ученик всегда превосходит учителя.

Я чутко улавливала, что в конкретный момент от меня хотят. Помню, что единственным возможным для меня уходом из страшной реальности были фильмы.

Ежедневно я просила включить телевизор, и пусть там было всего два канала, все же умудрялась находить кино, смотрела урывками, поздними вечерами, пока мама была занята своими гостями. Потом днями напролет прокручивала в голове увиденные сцены, диалоги, мелодии. Воспроизводила фильмы в воображении, мысленно проживая увиденное снова и снова. Иногда придумывала собственные истории, представляя, как однажды сниму фильм сама.

И еще я мечтала спасти маму от алкоголизма. Помню, как сидела на кресле в холодном зале, завернув озябшие стопы в подол юбки, и пыталась погрузиться в очередной топорно отснятый российский фильм.

– Кир, я схожу. Я быстро.

Она сидит в соседнем кресле, волосы растрепаны, губы потрескались до корочек, глаза – мутное стекло. Мыслями она далеко отсюда. Ненасытная змея внутри нее требует очередной дозы. Я – еще совсем ребенок, но понимаю, куда мать собирается, и потому начинаю плакать.

– Пожалуйста, не иди. Не надо.

– Не плачь, все равно пойду.

Но остается сидеть и качается взад-вперед, словно что-то внутри еще держит ее и не дает сорваться в бездну.

– Пожалуйста, пожалуйста, – вскакиваю с кресла, падаю на пол и прижимаюсь к ее ногам.

Я верила, что если буду достаточно хорошей, если буду стараться лучше – она поправится, она не уйдет. Она полюбит меня. Это я всегда и во всем виновата, во всех ее горестях. Но, выпрашивая даже скудные крохи внимания, я все равно была для нее напоминанием, живым доказательством того, что ранило ее однажды, о чем она мечтала забыть и что пыталась утопить в пьяном угаре. Когда тебя выкидывают, как ненужную игрушку, оставляют, словно совершенно незначительный эпизод своей жизни, коих будет впереди еще предостаточно, – такое обидное расставание кого-то бы, возможно, закалило, но мою мать оно сломало.

Ребенок у ее ног – последняя капля в переполнившуюся чашу. Мать вскакивает с кресла, руки сжаты в кулаки, дрожат. Мой прилив заботы и жажда близости обрубают последние нити, удерживающие ее.

– Прочь, – с презрением выплевывает она.

Как и прежде, я не смогла, у меня не получилось. И теперь страшно оборачиваться в пустоту, оставшуюся после ее ухода, тревожно думать, когда же она вернется.

Я залезаю обратно в кресло и снова привычно пытаюсь убежать из мира, который слишком суров, в миры, которые теплы, но нереалистичны.

Глава 12

Они сидели за столом, расслабленные и умиротворенные. Здесь каждый был самим собой, никто не боялся, что не найдется тем для разговора, и беседа текла сама, свободной рекой. Порой она утихала, и наступала тишина, но ее безмолвие никого не тяготило. В этой тишине были слышны лишь хруст хлеба, тиканье часов да треск свечи. Каждый мог задуматься, и, как только в голове возникали новые вопросы или идеи, снова рождались слова и сплетались в неторопливую беседу.

Я наблюдала за разговором. Обсуждая незнакомых мне поселковых, обмениваясь мнениями и перешучиваясь, они понимали друг друга с полуслова. Здесь царило чувство единства, семьи, где родители вместе, в идиллии, и ты знаешь, что неслучайно появился в их жизни: тебя ценят, ты – результат любви и взаимопонимания, тебя ждали, и ты был им очень нужен.

Когда же самые родные тебе люди ненавидят или еле терпят друг друга, ты чувствуешь, что само твое существование под большим вопросом, что ты лишний. И чаще всего ты хочешь просто исчезнуть, чтобы не осложнять жизнь любимых людей еще больше.

С самого раннего детства я любила представлять, как познакомились мои родители. Не знаю, почему это было так важно для меня: я представляла, как они были рады знакомству друг с другом, как мое появление на свет стало настоящим праздником для них.

Реальность была намного жестче. Мое появление стало для мамы несчастьем: отец тотчас бросил наивную, испорченную им же девушку. Подрастая, я видела боль в ее глазах. Она никогда не обнимала меня, словно боялась лишний раз дотронуться. В те редкие дни, когда мать приходила к нам с бабушкой в дом, она всегда садилась поодаль и смотрела в противоположную от меня сторону. Обычно это был либо мой день рождения, либо другой праздник, но она и не догадывалась принести подарок ребенку. Я была чужой и ненужной для самого родного человека, который привел меня в этот мир, но оставил в нем без любви и защиты.

Бабушка изо всех сил старалась сделать мое детство менее болезненным, но ее морщинистые добрые руки, грустные серые глаза и извиняющийся тон не могли заменить мне родителей. Когда я думаю об этом, мне не хочется жить.

Каждый вечер я ищу смысл дотерпеть до конца дня, а потом – дождаться следующего. Мол, завтра выйдет новая серия сериала… Обычно прокатывает.

Оказавшись в этой семье, где все спокойно собирались и ели за одним столом, разговаривали на разные темы и понимали друг друга с полуслова, я почувствовала себя кем-то вроде циркового уродца, оказавшегося среди нормальных людей. Я не могла расслабиться, вздохнуть, открыться. Возможно, именно поэтому всегда старалась поесть отдельно – либо раньше всех, уверяя, что не дождалась других из-за сильного голода, либо позже, ссылаясь на занятость. Если ни то, ни другое не удавалось, я шла за стол с книгой, прячась от живых людей в перипетиях судеб выдуманных.

Глава 13

Самым сладким в моей любви к Тимуру было страдать без него. Быть рядом с ним – радостно, но томиться после расставания, ожидая новой встречи, – невероятно приятно, тягуче и запретно.

Я была наркоманкой в предвкушении очередной дозы, которую вот-вот получу, стоит лишь дрожащими руками донести ее поскорее домой, подальше от чужих глаз. Остаться в укромном месте, в уединении, и насладиться ею сполна. Скучать по нему стало моим хобби, моим наваждением.

Моей любимой, лакомой болью.

Я со всей пылкостью мечтала оказаться в его объятиях, страстно желая этого и боясь.

До меня доходили слухи, что он порой проводит время в компании красивых и легкодоступных девушек. По моему телу разливалась слабость, стоило лишь представить картину – он в постели; полный власти, силы, права. Воображала, как девушки засыпают рядом с ним – большим, теплым и сильным, их не пугает его мужской напор и неистовое желание обладать. Они прижимаются к нему, приникают к губам и вновь отдаляются, играя с его терпением. Он ловит их по утрам на кухне и тащит обратно в кровать, шутливо укоряя, что его оставили наедине с одной важной проблемой.

Моя исступленная любовь порой доходила до ненависти, но я не могла не прощать ему слабости. Мечтала, что однажды Тимур изменится, посмотрит добро и чутко, обнимет, подбодрит. Да, сейчас он может нагрубить или обесценить, но ведь не зря я так сильно люблю его, не случайно мне дано это чувство. Однажды он заметит, почувствует, поймет – и посмотрит на меня с совершенно другой стороны. Я заслужу его любовь, он увидит, что я этого достойна.

А пока – он прижимает меня к стене, придавив горло локтем. Мой рефлекс самосохранения, годами не подпускающий никого близко, молчит. В соседней комнате – Настя, но рука Тимура жадно лезет ко мне между ног. Он знает, я ничего не расскажу подруге, мне будет слишком стыдно за себя. Вместо этого я хриплю, пытаясь сопротивляться его похоти. Ухмылка на лице Тимура расползается все шире, когда я, наконец, изо всех сил вырываюсь, отталкивая его.

Прощаюсь наскоро с Настей. Бегу домой, но, уже лежа в постели, не могу перестать думать, каково это – быть настолько близко, что чувствовать кожей его дыхание. Обхватить широкие плечи, дерзко взглянуть в его злые глаза.

Я наркоманка, и моя доза – это тоска по нему. Однажды я смогу отказаться, я верю в это.

Глава 14

Любить – значит страдать: так я считала всегда. Если тебе не бывает плохо и тоскливо – значит, ты ничего не чувствуешь. Если тебе просто и спокойно рядом с человеком – он тебе безразличен.

А еще, жить – это значит страдать. Если ты ни о чем не беспокоишься, если счастлив – жди беды, ведь без нее нет и жизни.

Настя и Николетта Васильевна сидели на металлических стульях у окна. Яркое сентябрьское солнце из-за их спин освещало дверь в стене напротив. Дверь эта вела в актовый зал, где шла пятиминутка у врачей–онкологов. Врач, на прием к которому они пришли, находился там, и оставалось только терпеливо его ждать.

Рядом с входом в актовый зал толпились студенты–медики с рюкзаками и пакетами, из которых выглядывали толстенные книги и мятые халаты. Учащиеся тоже ждали окончания утреннего собрания, видимо, их пары должны были проходить в занятом сейчас врачами помещении.

Студенты взволнованно переговаривались, кто-то судорожно читал конспект, кто-то ел и ежесекундно смотрел в свой телефон.

Настя безразлично поглядывала на них, ей было не до их невзгод. Она крепко держала за руку маму. Ладонь Николетты Васильевны была незнакомо холодной и сухой. Беспокоивший ее уже несколько лет кашель в последние месяцы настолько усилился, что вынудил пройти томографию легких и бронхоскопию с биопсией. Сегодня мама с дочкой пришли узнать результаты и терпеливо ожидали, беспокоясь за будущее, что затаилось в бумагах на столе в кабинете доктора.

Когда впервые заходишь в онкодиспансер, всегда надеешься, что ты здесь – просто гость или попал сюда по ошибке, веришь в это и надеешься до последнего. Даже когда мыслями и сердцем давно знаешь, что находишься в нужном месте.

Онкологи видят много таких историй; они знают, как покидает надежда и как изобретательна бывает смерть.

Из открывшейся двери актового зала хлынул поток улыбок, шуток, сияющих счастьем глаз.

«Что такого им там рассказали?» – недоумевала Настя. – «Жизнь ужасна и жестока, и в каждую секунду может стать еще хуже. Чему они все радуются?»

По-видимому, они просто знали больше других, как ценна жизнь. Соседство со смертью стало для них лучшим учителем. Вчера мог уйти человек, за жизнь которого ты боролся несколько последних лет. А сегодня ты со свежим взглядом снова улыбаешься солнцу, радуешься новому дню и делишься этим с другими.

Наверное, в этом и есть смысл жизни – жить, не задумываясь о ее смысле. Делать, что радует, пока есть возможность: ведь только собственным временем мы можем распоряжаться в этом мире и только воспоминания о нем сможем забрать с собой в мир иной.

Наконец мать и дочь проследовали за доктором в ярко освещенный солнцем кабинет, и среди шуршания бумаг прозвучала фраза, к которой очередная несчастная семья заранее пыталась подготовиться целую бессонную ночь. Но произнесенные слова все равно показались настолько чужими, настолько неверными, что хотелось оттолкнуть их, отвернуться, сбежать.

Мать и дочь замкнулись в своих мыслях, пока врач рассказывал о перспективах.

– После операции нужно будет пройти курс химиотерапии, потом – курс реабилитации. Только тогда мы сможем оценить окончательно результаты наших с вами совместных трудов. Шанс невелик, но все же он есть.

Настя плакала бесшумно, глотая слезы, чтобы не тревожить сидящую рядом маму.

Николетта Васильевна сжала губы и смотрела на доктора, пытаясь выглядеть сосредоточенной и собранной, но того было невозможно обмануть: врач знал, что где-то внутри этой ухоженной женщины прямо сейчас рушатся такие реальные до сегодняшнего дня планы на счастливое будущее. Даже если они перестали быть выполнимыми еще до сегодняшнего дня, ведь она обманывала себя слишком долго.

Мать и дочь вышли из кабинета совершенно разбитые, снова без сил опустились на скамью в холле.

– Я схожу за водой, в горле пересохло, – пробормотала Настя. – Тебе что-нибудь взять?

Николетта Васильевна покачала головой.

Девушка прошла дальше по больничному коридору к киоску и на автомате заняла очередь. Порой она боязливо оглядывалась на маму, но та сидела с таким потерянным видом, что Настя с болью отворачивалась.

Все мы боимся увидеть родителей, которые всегда были нашим гарантом безопасности, слабыми и сломленными.

– Яблочный сок и сникерс, – бойко сказал стоявший перед ней молодой человек в халате. Голос смутно показался Насте знакомым.

– Сергей? – спросила она. Парень отвлекся от кошелька, удивленно обернулся.

– Настя!

Они обнялись, и пусть это объятие было формальным, оно вдохнуло в девушку жизнь.

– Ты какими судьбами здесь оказалась? – парень радостно разглядывал Настю.

– Я тут с мамой, – грустно кивнула в сторону скамьи девушка. Сергей посмотрел по направлению кивка и понял без слов. Дождался, пока Настя купит воду, и отвел ее в сторону.

– У нас здесь цикл онкологии, практика. Могу чем-нибудь помочь? Какое-нибудь обследование или консультация?

Девушка благодарно посмотрела на него.

– Мы уже были сегодня на приеме у заведующего консультативно-диагностическим отделением.

– О, у Владимира Олеговича? Классный специалист. Ему можно довериться. Не беспокойся, все будет хорошо, главное верить.

– Я очень этого хочу, – кивнула Настя.

– Значит, ты пока в городе? Извини, мне сейчас надо на пару бежать. Может, как-нибудь вечером встретимся? Сегодня?

– Пока никакого настроения, к сожалению. Давай на следующей неделе?

Настя вновь взглянула на маму. Та смотрела на них: казалось, в грусти ее глаз можно утонуть. Наскоро обменявшись номерами, молодые люди рассталась.

Николетта Васильевна видела, как парень смотрит вслед ее дочери с радостной улыбкой и как, кусая губы, отходит от него дочь. Настя была опечалена новостью о болезни матери, но ей явно был интересен этот молодой человек, ее увлекала жизнь, еще множество событий ждало ее впереди. Получится ли что-то у них? Будет ли дочь с ним счастлива? Или найдет кого-то лучше? Теперь она вряд ли это узнает, сомнительно, что увидит свадьбу дочери или понянчит внуков.

Этой мысли Николетта Васильевна уже не выдержала и впервые заплакала. Надо было позвонить мужу, но она пока не могла собраться с силами. Настя села рядом, обняла за плечи, протянула воду.

«Не плачь, мама. Ты же не думала, что жизнь всегда будет легкой и беззаботной? Даже я уже знаю, что порой бывает трудно. А иногда – очень трудно. Так сильно, что не хочется ничего, лишь умереть, чтобы все это закончилось. Но умирать страшно, поэтому приходиться терпеть, бесконечно спрашивая себя, за что же мне так достается – и не находя ответа.

Не плачь, мама. Тогда и я не заплачу».

Настя очень хотела сказать ей все это, поделиться своей надеждой и силой. Но не знала, как это сделать правильно.

И потому просто вызвала такси до дома. Может, отец найдет нужные слова, и мама успокоится, и ее слезы высохнут.

Глава 15

Никто и никогда не попадает под машину просто так. Человек был задумчив, расстроен неожиданными новостями, слишком утомлен работой или ошеломлен радостным событием. Он отвлекся, не уследил за ситуацией, оказавшись в опасном месте.

Раньше Сергей писал Насте: «Будь осторожна на дороге» или «Слышал, в центре была авария, волнуюсь за тебя, напиши, как будешь дома». Как можно уже через пару недель после таких сообщений перестать выходить на связь, абсолютно выкинуть кого-то из головы и своей жизни? Настя не понимала. Но больше она не получала от него никаких сообщений.

Глупый, наивный, инфантильный. Правда, как бы я ни характеризовала Сергея, Настя всегда вставала на его сторону.

Мы сидели на кухне, пили кофе и щурились от ярких лучей солнца.

Ее водолазка с длинными рукавами, натянутыми на запястья, с закрытой наглухо шеей пугала меня.

– Как Николетта Васильевна? – осмелилась спросить я.

– Отец весь день с ней в больнице, не знаю, как он держится.

– Ее скоро отпустят домой?

– Если только на пару дней, и то придется нанимать медсестру, чтобы делать обезболивающие уколы на дому. Да ей и безопаснее в больнице.

– А ты… навещаешь ее?

Настя подняла глаза – они блестели, быстро наполняясь слезами. Дрожащие словно от холода пальцы снова прятались рукава свитера, хотя за окном был солнечный май.

– Мне тяжело видеть ее такой. И тем более… Из-за лекарств она иногда не узнает меня. Но хотя бы помнит отца.

Я замерла от услышанного. Потеря памяти – явно нехороший знак в плане лечения. Слезы наконец-то скатились по щекам подруги, но она быстро высушила их рукавом и допила кофе.

– Если бы этот герой хотел, он мог бы помочь: перевезти вас в Москву, записать на новое лечение, да хоть экспериментальное, – как всегда, я начинаю злиться на своего неродного братца. – На онколога все-таки учится. Он не писал тебе?

– Нет.

– Я напишу ему снова, узнаю, что да как.

– Не надо, прошу. Я обсуждала лечение с врачом, который сейчас ведет маму. И он спросил, понимаю ли я, что вообще значит «паллиативное отделение»?

Я не нашлась, что ответить. Знала, конечно, что надежды мало, и все равно хоть как-то пыталась поддержать подругу. Но от любой поддержки ей становилось только хуже.

– Зато… Тебе не грозит сессия. У нас впереди столько экзаменов. Спокойно можешь заняться семейной жизнью, бытом.

Настя посмотрела на меня так, что я поняла – снова попала на больную тему.

– О какой спокойной семейной жизни идет речь? – ее ухмылка была недоброй.

По моей спине побежали мурашки. С девичника прошло почти три месяца, но меня все еще трясло от любого воспоминания.

А Настя за эти месяцы совместной с Тимуром жизни как-то осунулась и из яркой красавицы превратилась в бледную обессиленную тень.

– Ты вообще питаешься? Так похудела, – не выдержала я.

– Да… Объедаюсь каждый день, пока муж на работе. Видимо, из-за стресса. И нет, наоборот, я набрала, запустила себя.

Я не поверила ее словам. Подумалось, вдруг она снова игнорирует так нужную ей сейчас для поддержания сил еду – в отчаянной попытке хоть что-то в своей жизни снова взять под контроль.

– Знакомая моей одногруппницы начинает свою практику как психолог. Может, я разузнаю, когда у нее свободные дни? Или тот психотерапевт, к которому ты раньше ходила, – он еще принимает?

Ее задели мои слова, я это знала. Голос Насти стал стальным и отстраненным.

– Я спрошу у Тимура, выдаст ли он мне деньги на такое дорогое удовольствие.

Она была полностью зависима от мужа, и эта мысль заставила меня вновь покрыться мурашками.

После свадьбы Тимур фактически полностью завладел мебельной компанией, которую раньше поровну делили их семьи. После смерти родителей он получил в распоряжение долю своего отца, а позже, в связи с болезнью жены, не удел оказался и Михаил Александрович, папа Насти, которого утешала лишь одна мысль – что однажды дочь подарит всем наследника и объединит капиталы.

Подруга встает, чтобы долить нам кофе, и, покачиваясь, садится обратно. Любое резкое движение – и она в полуобморочном состоянии.

– Спасибо тебе, что зашла. Но ты должна уйти, пока не вернулся муж. Он не любит, когда у меня гости.

Взглянув на нее, я начала закипать внутри от злости на Тимура. Злость была горячей, ядовитой, но в тоже время сладкой и тягучей. Мне хотелось хоть на секунду увидеть, как он вернется с работы в своем строгом костюме, который так подчеркивает его широкие плечи и крепкую шею.

Смесь этих противоположных чувств и ненависть к себе за то, что не могу отказаться от тяги к Тимуру, подступила к горлу. Больше не притронувшись к кружке с кофе и наскоро собравшись, я выскользнула из угнетающе пустой квартиры.

Да, она была пустой. Там оставалась Настя, но была похожа на привидение – ее присутствие совершенно не ощущалось.

Она погибала. Во власти тирана, покинутая любимым. Они ведь доведут меня, я это уже чувствовала. И тогда я отомщу им всем за ее судьбу сама.