Loe raamatut: «Тайны далеких гор», lehekülg 2
Глава 2
Май, 1902 год, Самара
Соня отворила окно и выглянула на улицу. Первый майский день погодой не радовал.
Еще вчера солнце стояло на небосклоне, не скрываемое даже маленьким облачком, но сегодня все переменилось. Не видать ей поездки на дачу ближайший месяц, точно не видать.
Капли дождя тяжело упали на землю, унося с собой надежды на скорый выезд.
Находиться летом в городе Соня не любила. Раскаленные камни мостовой, пыль от проезжающих телег, сухие ветра, приносившие пыль с ближайших полей и улиц, так, что становилось трудно дышать, а иной раз и идущего через несколько домов человека не увидишь, комнаты в доме, в которых не найти спасения ни жарким днем, ни душной ночью – вот что такое лето в городе.
Давно закончились рождественские карнавалы и маскарады, устраиваемые богатыми семьями, общественными организациями и учебными заведениями, убраны елки на Соборной, Алексеевской площади и в Струковском саду, завершились новогодние акции и распродажи в магазинах. Растаяли ледяные горки на Соборной площади и катки, залитые в саду и Пушкинском сквере. А с ними пришли к концу и зимние забавы – катание на санях, коньках, санках.
Но катания на коньках Соня побаивалась. Странные были эти штуки на ногах, неустойчивые. С санок если и свалишься, быстро вскочишь, да на ноги крепко встанешь, а эти железки на ногах разъезжаются, того и гляди упадешь, платье задерется, да ноги покажутся на свет. Неприлично.
Да и страшно. Катались-то где – на велодроме, от одного слова ужас накатывает!
Конечно, летом это место использовалось по своему прямому назначению – для катания на велосипеде. Увлечение этим транспортом не обошло Самару. А поскольку мощеные улицы доставляли катающимся, пытающимся удержать трясущийся руль, больше неудобств, чем удовольствия, да и травм при падении было хоть отбавляй, на углу Дворянской и Алексеевской на земле, принадлежавшей Журавлеву, был построен велодром с виражами на закругленных дорожках.
На велосипедах ездили не только дети и молодежь. Даже взрослые мужчины, отцы семейств с женами, не остались равнодушны к забаве. Но Соня, попробовав пару раз, от участия в действе отказалась. Неудобно. Даже специальный дамский велосипед не спасал ситуацию. Взяла пару уроков у инструкторов, работающих на треке, да и отказалась от этого дела.
А вот сани, запряженные тройкой лошадей, были самым дорогим развлечением, не доступным для простых горожан. Для того, чтобы принять в нем участие, мало было иметь своих лошадей, требовалось масса других вещей – дорогая бобровая, лисья, соболья шуба, красивый платок или шапка, сани. И вот по Дворянской, Предтеченской, реке Самарке, не спеша, каталась солидная публика, демонстрируя себя и свое богатство.
Но не всем по нраву была тихая езда. Купцы средней руки в заячьем или овчинном тулупчике, на простых санях, неслись во весь опор, подгоняя лошадей, и заставляя людей разбегаться в разные стороны.
Устраивали гонки по Волге от Предтеченской до Барбашиной поляны, выпивая после нее водки вместе, и победители и проигравшие, и на ипподроме, принадлежавшем Самарскому скаковому обществу и располагавшемся за городом. На ипподроме, правда, все было более цивилизованно: по кругу располагались террасы для публики и хозяйственные постройки, а в скачках принимали участие гусары Александровского полка, оренбургские казаки, цыгане и татары.
А лошадей брали все больше с конезаводов, в одном из которых, принадлежавшем купчихе Марфе Михеевне Дьяковой и ее сыну Сергею Степановичу, содержались племенные рысистые, тяжеловозы, верховые получали бронзовые, серебряные медали на Российских выставках.
Катались и на верблюдах. Особенно татары и башкиры. Правда, сейчас, после указа городской Думы, только ночью, с полуночи и до семи утра, и только в Засамарской слободе, на косе реки Волги и у хлебных амбаров, не поднимаясь в город. А все потому, что животное могло повести себя некрасиво и плюнуть. Но так как порядочные барышни в это время спят, видеть езду на этих животных Соне не доводилось.
Но санки все же были веселее.
Все основные спуски к Волге в зимнее время превращались в горки! И это не считая искусственных ледяных около Молоканских садов и на реке Самарке у плавучего моста. Катались все – и детвора, и взрослые. Даже известные горожане, чиновники и купцы, предприниматели. Особенно интересно было в воскресенье: играл духовой оркестр, на берегу реки на столах шла торговля чаем, Шустовской шпанкой, рябиновкой, пирожками с семгой, бутербродами с белорыбицей, сладостями.
А весной, в апреле, как только становилось тепло, город собирался на берегу Волги и долго ждал, когда начнет ломаться лед. Уйти было нельзя – быстрое течение ломало ледяную корку за мгновение. Пропустишь момент, и все – до следующего года. Зрелище было невероятным – огромные глыбы наезжали одна на другую, трескались. Грохот стоял жуткий! А мальчишкам все нипочем – отталкивались длинными шестами от берега и прыгали с глыбы на глыбу. И упасть не боялись!
А лето… что лето?
Сколько Соня себя помнила, лето всегда было таким – пыльным и душным. Город во все лето обдували южные и юго-западные ветры, которые поднимали целые вихри и облака тонкой удушливой пыли. Она заполняла собой все пространство и покрывала толстым слоем мебель, стены, все комнаты от пола до потолка, залетала в глаза, в рот, в нос. Сухая грязь поднималась с волжской косы, песчаных улиц, а вместе с ней взлетали в воздух конский навоз и мусор. Несмотря на то, что Самара уже семьдесят лет была губернским городом, убирали улицы плохо. Да можно ли ожидать иного, если обязанность по уборке город переложил на плечи домовладельцев?!
Конечно, руководители присутственных мест и общественных зданий по распоряжению управы нанимали дворников, закрепляли за ними участок тротуара и уж те выполняли круглогодично работу, убирая его от снега зимой и от мусора и пыли летом, а вот частным домовладельцам подобная роскошь была не по карману.
Булыжник тоже лежал не на всех улицах. В 1863 году коммунальная комиссия городской управы смогла отчитаться перед Думой лишь о том, что в течение семи лет удалось покрыть булыжником только некоторые из центральных самарских улиц, да и то частично. На этих улицах проживали представители власти, купечества и дворянства, а также располагались богатые магазины и лавки с самыми дорогими товарами. Мощение же остальных улиц, переулков и проездов за пределами центральной части города предлагалось домовладельцам самостоятельно. Понятно, что подобное дорогостоящее мероприятие многие позволить себе не могли и предпочитали заплатить взятку, чем выполнить работы.
Только три года назад управа отменила обязанность по уборке и мощению, посчитав, что стоимость покрытия улиц булыжным камнем составит аж миллион рублей. Непомерная сумма. Но и городская управа таких денег найти не могла. Вот улицы и оставались большую часть года «неприбранными» – пыльными и замусоренными.
Да и растительности в городе не было. За несколько лет до рождения Сони, эту проблему попытались исправить, посадив на улицах деревья. Привезли даже саженцы. Из самого Хвалынска. Да только они не прижились, то ли от недостатка воды, то ли климат не подошел для завезенного посадочного материала.
То ли дело за городом!
Все выезжали либо на дачу, либо в деревню, либо на серные воды, где образовалось довольно многочисленное поселение. Целебность Сергиевских минеральных вод была подтверждена совершенно случайно почти сто лет назад местным помещиком, вылечившимся с их помощью от застарелой болезни.
Но воды Соню не интересовали, ее влекла дачная жизнь.
Сочная зелень, деревья в саду, дающие тень, да ветерок с Волги, прогоняющий зной даже в самый жаркий день. Недаром все так стремятся летом в свои загородные владенья, уезжая при первой возможности, как только установится теплая погода, собирая и грузя по повозкам необходимый скарб, да домашних. И направляясь мимо Дворянской за Струковский сад, парового пивоваренного завода купца фон-Вакано, созданного им вместе с Петром Субботиным, самарским купцом, на месте бывшего завода Буреева, мимо пары деревенек, на природу. Какие-то дачи, располагаясь вдоль берега Волги на высоких берегах, окнами выходили на водную гладь, да на покрытые лесом Жигулевские горы, часть располагалась в отдалении от реки, на живописных равнинках, засаженных садами.
Оказываясь за городом, Соня с утра пораньше бежала в сад, наблюдать за растениями, а заодно собирала понравившиеся цветы и листочки для своих опытов. Потом завтракала и читала.
Счастливые обладатели загородной недвижимости, поступали также, гуляли по участку, засаженному плодовыми деревьями и цветами, проводили время за книгами, а еще ходили в гости и принимали посетителей.
Что-то дельное не обсуждали, так, погоду, да мелкие сплетни об отдыхающих. Даже потенциальные женихи предпочитали другое время и место – нега и неторопливость дачной жизни давала о себе знать даже в таких вопросах, как будущее супружество.
Но как бы на природе не было хорошо, по осени возвращались в город, и начиналась обычная жизнь с ее заботами и обязанностями. А таковых у богатой купеческой семьи было не мало.
Семья Сони по папиной линии перебралась в Самару еще в середине прошлого века.
Дедушка происходил из Оренбургской губернии и начинал с торговли продуктами животноводства. Вокруг жили кочевники – калмыки, башкиры, татары. Местные купцы и наладили дело: скупали недорого скот, выгуливали его, а потом уж продавали продукты, производимые при помощи животных. Уже дороже, естественно.
Переехал вовремя, к середине прошлого, девятнадцатого века, когда изменения во внешней политике привели к тому, что город превратился в место, где сходятся пути Европы и Средней Азии и совершаются крупнейшие сделки по купле-продаже товаров.
В губернском центре, коим стала Самара, насчитывалось уже двести улиц, прямых и широких, но совершенно не мощенных, проживало почти двадцать тысяч человек, стояло более двух тысяч домов, по большей части, правда, деревянных, шесть церквей, уездное училище, аптека и больница удельного ведомства. Как ни странно, но ни театров, ни библиотек, ни музеев, ни собственных газет не было.
За рекой Самарой стояло семь салотопенных предприятий, в городе работало девятнадцать кирпичных заводов, восемь кожевенных, по одному маслобойному и горшечному, чугунолитейному и канатному производству.
Когда семейство прибыло в город, дедушка сразу построил небольшой салотопенный заводик. В ситуации, когда свечами пользовались повсеместно – и в домах, и в церквях, дело, несомненно, выгодное. Да и мыло необходимо, как без него. По началу, конечно, пытался торговать рыбой и икрой. Но Самара, даром, что волжский город, никогда больших оборотов по их продаже не имела.
Но позже выгоднее стало торговать зерном, и уже Сонин отец сменил направление.
Местность вокруг превратилась в один из центров России, где выращивали пшеницу. Она не только шла на экспорт, в губернии появилась и хлебоперерабатывающая, кондитерская промышленность, пивоварение, а заодно и транспорт.
Сорок ветряных мельниц в пригороде перерабатывали хлебное зерно, в уездах на небольших реках стояли десятки водяных. А через десять лет появились более совершенные, с паровыми двигателями.
Но все равно, город имел славу не промышленного, а торгового центра.
Когда Сонин дедушка по папиной линии приехал в Самару, объем оптовой хлебной торговли составлял лишь пятьсот тысяч рублей, а пару лет назад уже достиг более трех миллионов рублей. В товарах, перемещаемых через территорию империи из одной страны в другую, преобладали хлеб, сало, да кожи.
От Самары вверх по берегу Волги тянулась лесная пристань, где продавали сплавляемый лес, прибывавший в плотах из лесных губерний Верхней Волги. Большим спросом на оптовых ярмарках также пользовались скот и сало. Отгружалось и огромное количество сырых кож – до полутора тысяч пудов в год.
На хлебной пристани велась бойкая хлебная торговля, а рядом с ней находились хлебные амбары. К тому времени в городе начали работу грузовая и пассажирская пристани, к которым, к настоящему времени, уже пятьдесят лет приставали пароходы.
Объем торговли увеличился многократно. Поспособствовала увеличению количества грузов и железная дорога, открытая в семидесятые годы прошлого, девятнадцатого века.
Часть товара продавали здесь же, в городе, но основной объем составляли транзитные товары. Грузы перегружались с железной дороги на водный транспорт, и обратно – с водных путей на железнодорожные.
Самый важный и большой по объему груз, конечно, пшеница. Шесть лет назад объем ее уже исчислялся миллионами пудов, которые прибывали по рельсам и воде. Небольшое количество отправлялось для продажи, остальное поступало на переработку. Пять крупнейших паровых мельниц Самары в течение года размалывали до шести миллионов пудов пшеницы, а единственная водяная мельница – до двух миллионов.
Хлеб по низким ценам собирался по всем селениям и базарам губернии, а затем свозился в Самару в хлебные амбары. Отсюда зерно пароходами, а потом и поездами везли во все концы империи, в Москву, в Санкт-Петербург и далее за границу. В привозной день осенью и зимой на базарах города бывало до десяти тысяч хлебных возов, а всего в лучшие годы продавалось более миллиона пудов хлеба.
Самарское зерно вывозилось в первую очередь в Англию. В связи с этим хлеботорговцы очень гордились тем, что «королева английская каждый день за кофеем кушает печенье из самарской пшеницы».
Для заключения крупных сделок в Самаре ежегодно проводилось как минимум три ярмарки, каждая до десяти дней. Первая из них всегда весной, на второй неделе Великого поста, вторая, восьмого июля, ко дню Явления Казанской иконы Божьей Матери, а третья – на Воздвиженье, четырнадцатого сентября.
Конечно же, выдавались и неурожайные времена, и был даже великий голод 1891 года, но губерния выстояла.
И не только выстояла, но и продолжала богатеть, давая возможность заработать самарским купцам. Принятые законы, открывшие, после отмены крепостного права, доступ в купечество всем сословиям, позволили предприимчивым людям начать свое дело. А после и приумножить заработанное.
Купцов делили на сословия.
Свидетельство первой гильдии давало право на оптовую торговлю российскими и иностранными товарами на всей территории империи, возможность иметь фабрично-заводские заведения и принимать все подряды без ограничения суммы. Купец второй мог вести розничную торговлю только в пределах города и уезда, держать фабрично-заводские заведения и принимать подряды на сумму не более пятнадцать тысяч рублей.
Для того чтобы получить свидетельство и вступить в состав купечества того места, где был записан, надо было всего лишь представить квитанцию о полной уплате всех повинностей. При этом в состав купечества вступали вместе с семьей.
Вот и дед Сони стал самарским купцом второй гильдии, а потом, папенька, когда расширил дело, получил первую.
Завел не только салотопенный заводик, но и паровую мельницу.
Давно это было, в 1882 году, еще до Сониного рождения. Конечно, не сравнить в открытой за три года до этого за рекой Самарой в Засамарской слободе первой паровой мельницей купца первой гильдии Субботина, но тоже не мала. И устроена по венской системе и земля под ней своя, отцу принадлежащая.
Петр Семенович Субботин купили землю под застройку у действительного статского советника Петра Владимировича Алабина, а папенька ничего не покупал, земля еще от деда осталась, приобретена была «по случаю», да вот и сгодилась, пусть и через десять лет.
Конечно, мельница купца Субботина была хороша. Механизмы мельницы приводились в движение паровой машиной, рабочих было больше ста человек, да перерабатывалось ежедневно в крупчатку почти две с половиной тысячи пудов зерна пшеницы. Но и обошлась она ему, дорого. Вместе с амбарами для хранения в триста шестьдесят тысяч рублей.
Папенька же ее потратил на треть меньше. Он не так давно женился на маменьке, которая уже ждала Соню и нянчила старшего, Сашку. До таких больших денег пока далеко, расходов много, а в долг брать не приучен был.
Понятно, что затраты купцов составляли не только вложения в дело, налоги тоже платить было нужно. А кроме налогов многие платили аренду от переданного им городского имущества – земель для размещения заводов, мельниц, кузниц, постоялых дворов, бань, амбаров, устройство торговых помещений, лавок и складов на Троицкой и Воскресенской площадях, отведенных для пароходных и лесных пристаней, сборов с рыбных ловель, каменоломен, портомойных плотов, использования набережных Волги и Самары, с городских садов, с извозного промысла и оброчных статей. Были и небольшие статьи расходов – всевозможные штрафы, сборы с аукционных продаж, проценты от банковских сумм, от оборотов Общественного банка.
Вся земля, как внутри города, так и вне городской черты, была разделена по правам пользования: часть находилась у городских властей, часть у казенных ведомств, а остальная принадлежала различным обществам – купеческому, мещанскому, ремесленному и другим – а также отдельным горожанам. Городские власти сдавали подведомственную землю в аренду частным лицам.
За это жители Самары исполняли натуральные земские повинности: подводную, дорожную, квартирную. Аналогичными повинностями были обложены и сельские жители, но исполняли их по распоряжению не городских, а губернских властей. Что касается купцов, то размер взимаемых налогов и сборов, естественно зависел от статуса торговца и его доходов.
На сбор, не внесенный к назначенному сроку, начислялась недоимка, а на нее и сумма пени. Если они в течение шести месяцев после назначенного срока добровольно не уплачивались, то сумма взыскивалась уже с помощью полиции, в судебном порядке. Тогда уж могли и доходы должника арестовать и его недвижимое имущество. А потом их и продать.
Так в 1869 году приобрели здание для Самарского окружного суда на Алексеевской площади. Особняк-то раньше мещанину Светову принадлежал, он его построил на месте деревянного дома другого мещанина, Мельникова, да использовал под торговлю. Мельников приобрел этот дом по купчей крепости в 1837 году вместе с надворными постройками, «коих насчитывалось пятнадцать деревянных лавок». Дом стоял на углу Хлебной площади, впоследствии переименованной в Алексеевскую и Пробойного переулка, ставшему улицей Заводской.
Дом Мельникова полностью сгорел в пожаре 1850 года, пустырь продали Светову, построившему на бывшем пепелище каменный двухэтажный дом с антресолью во дворе. А позже он пристроил к нему две лавки, выходящие на Заводскую улицу. Помещение на нижнем этаже здания сдали в аренду купцу Санину под первый в Самаре магазин винно-колониальных товаров. Вход в магазин располагался с угла улицы, а во дворе дома находились лари и лавки, торговавшие разным мелочным товаром.
В 1867 этот особняк увидел самарский губернатор Георгий Сергеевич Аксаков, и двухэтажный, каменный, с просторными подвалами дом очень ему понравился. Суд в это время ютился в помещении местного дворянского собрания, что не устраивало губернатора. И вот, по его поручению чиновники губернского правления сразу же начали переговоры с домовладельцем. Аренда здания для окружного суда обещала влететь государству в копеечку, но ситуация разрешилась быстро и очень дешево.
Когда переговоры вовсю шли, казенная палата предоставила губернскому правлению документы о хронической неуплате Световым городских налогов. При этом выяснилось, что некоторые недоимки за ним тянулись еще с 1861 года. Эти бумаги были переданы в судебную палату по гражданским делам, и владения казны пополнились сразу тремя домами, принадлежащими Светову – зданием на Алексеевской площади, на улице Соборной и Дом старой почты.
И все же эта практика была редкой. Городские власти рекомендовали местной полиции и земским начальникам применять принудительные меры с осторожностью, боясь снизить платежную способность населения. А продажа имущества бедных и средних крестьянских семей за казенные долги производилась вообще в весьма редких случаях. Обычно мера применялась лишь к имущим, но упорным неплательщикам.
Удивительно, но конфискация оказалась выгодной и для Светова. Как подсчитали специалисты по недвижимости, если бы Светов решился продавать свои дома с торгов, то их общая стоимость вряд ли составила полную сумму, необходимую для уплаты долга. Так что в результате довольны остались все стороны: город получил необходимые здания, а Светов избавление от долгов, приобретя репутацию мецената и благодетеля.
Конечно, не все года и для Сониного семейства были одинаково прибыльными. Климат засушливого Заволжья давал о себе знать, несли потери и от пожаров, и от эпидемии чумы рогатого скота, но все же семья Сони смогла продержаться, да и дело развивать в разных направлениях.
В итоге, на сегодняшней день папенька Сони торговал зерном, имел на другом берегу салотопенный завод, а на этом – крупяной, мельницу, пару доходных домов для сдачи в аренду под жилье и магазины, семейную усадьбу в городе, загородную дачу на берегу Волги, да земельные участки для выращивания пшеницы и ржи, доставшиеся как приданное от маменьки.
Он был упитанным, но не полным мужчиной сорока пяти лет, в меру строгим, в меру требовательным, заботящимся о счастье жены и детей.
У каждой семьи своя история и своя судьба. И у них была своя, да не какая-нибудь, а самая настоящая романтическая сказка, закончившаяся, как и положено, свадьбой.
Это сейчас маменька Сони была статная женщина сорока трех лет с легкой проседью в густых темно-русых волосах, да небольшими морщинками вокруг голубых глаз, проявлявшимися, когда она улыбалась. Сохранившая красоту и девичью стройность, но уже умудренная опытом, да заботами, настоящая замужняя городская дама, Анна Михайловна.
Да, с подружками интереснее болтать про взбалмошную или не от мира сего родительницу. Но Сонина мама ничем особым не отличалась, нрава была спокойного, детей любила, мужа почитала и во многом с ним советовалась.
А давно, целых двадцать пять лет назад, жила девушка Аня за городом, в большом поместье, окруженным возделываемыми полями, со своими родителями. Голубоглазая, с длинной темно-русой косой, с гладкой кожей, и розовыми щечками, она не только обладала красотой, но и имела живой ум, интересовалась происходящим в мире и в своей губернии. Аня много читала, музицировала, любила долгие прогулки и могла сама управиться с любыми хозяйственными вопросами.
От матери, происходившей из бедной дворянской семьи, она унаследовала привлекательную внешность, а от отца получила живой ум. Научилась хорошим манерам, умению поддерживать беседу, вести дом и управляться с прислугой. Но в то же время старалась вникать в вопросы земледелия, в которые с охотой посвящал ее отец, не считая подобный интерес чем-то неуместным.
Девушка привлекала внимание окрестных юношей и мужчин постарше, всех, кто задумывался о создании семьи. Но никто не смог покорить ее сердце. Никто, кроме папеньки Сони.
Дочь крупного помещика выращивающего сельскохозяйственную продукцию, она познакомилась с папенькой Сони, когда он только начинал самостоятельные шаги на этом поприще. Молодые люди понравились друг другу, а их родители не увидели ничего, препятствующего браку.
Папенька ухаживал очень красиво, дарил цветы и приятные мелочи, мог сорваться неожиданно приехать, чтобы только ее увидеть, хоть на час. Молодые гуляли до зари, встречая рассветы, а один раз даже посетили театр, какую-то страшно модную премьеру. В итоге маменька сказала «да» и никогда об этом не пожалела.
Она получила все, о чем только может мечтать девушка: красивый дом, помощников по хозяйству, любовь и уважение мужа. Ни в чем не нуждалась, не знала отказа, она в то же время разумно пользовалась предоставленными ей возможностями и денежными средствами, и муж ценил в ней это.
Выйдя замуж в восемнадцать, она произвела на свет троих детей. Александра двадцати четырех, Соню, которой недавно исполнилось девятнадцать и Павла тринадцати лет.
Конечно, Анне пришлось поменять простор сельской местности на душный город, но в Самару перебирались многие, взять хотя бы Шихобаловых.
Иван Андреевич, тот с кого и пошла династия, появились в Самаре почти семьдесят лет назад. До этого семейство проживало в селе Наченалы Ардатовского уезда Симбирской губернии.
Крестьянами слыли зажиточными и имели салотопенный завод. Но в 1833 случился пожар, уничтоживший не только прибыльный бизнес, но и всю деревню. Не пожелали они оставаться на месте, да заново отстраиваться – отправились в далекий путь, в Самару, и сразу всем семейством в составе двадцати трех человек.
Денег своих не осталось, пришлось взять в долг. Много взять, аж двенадцать тысяч рублей, непомерная сумма. Соня читала, что нескольким годами ранее столько же получил Александр Пушкин в качестве гонорара за роман «Евгений Онегин».
Но не побоялся Шихобалов, верил, что может освоить и вернуть такую сумму. Да и правильно – в те времена сальный бизнес был в регионе одним из самых прибыльных, шутка ли – рентабельность не ниже сорока процентов. Что удивляться – окрестные степи представляли собой прекрасные пастбища, за землю платить было не нужно – до образования самарской губернии земли в Заволжье раздавали бесплатно, скот стоил дешево, так как его владельцы вели кочевой образ жизни и часто не продавали, а меняли своих баранов на спички, порох и соль.
На реке Урал и в киргизских степях закупались огромные гурты баранов и быков, которых гнали в Самару, и в процессе перегона животные значительно набирали вес на придорожных пастбищах.
Сало из киргизских баранов самарские купцы продавали в Европу, получая на вложенный рубль почти рубль чистой прибыли. На рынках Петербурга имелся большой спрос на сало, которое переправлялось за границу. Груз ехал долго, иногда несколько месяцев, но дело того стоило. Колка баранов давала не только сало, но и мясо, ливер, шкуры, кишки. Спрос с каждым годом повышался, особенно в Германии, и вместе со спросом росли и цены.
Доходы позволили Шихобаловым построить за рекой Самарой салотопенный завод и ряд подсобных производств к нему. Предприятие включало в себя сараи для забивки скота, сушки кожи, варни, склады и амбары под сало, соль, другие материалы. При заводе имелись двухэтажный дом, двухэтажный флигель, изба. Завод и сдача в аренду некоторых его помещений приносили в год более тысячи рублей серебром чистого дохода.
Но не все семейство осталось в сальном бизнесе.
Иван Андреевич отделил младших сыновей, Осипа и Лаврентия, оставив при себе только старшего – Николая Ивановича, с семьей которого и поселился в доме на углу Николаевской и Панской. Старший сын и отец развивали сальный бизнес, быстро разбогатев, перешли из крестьянского в купеческое сословие, и занялись благотворительностью – построили на Сенной площади церковь во имя Святой Троицы, которую любила посещать маменька Сони.
Уже потом начали торговать хлебом, и во второй трети девятнадцатого века, Шихобаловы стали считаться самыми крупными хлеботорговцами Самарской губернии, входя в товарищества по совладению и сами владели несколькими мельницами.
Не смотря на богатство, семья жила строгим порядком, не позволяя себе лишнего. Вставали в пять утра, затем приводили себя в порядок и шли на молитву. После этого приступали к выполнению дел, запланированных на день. Дети получали возможность погулять только после выполнения возложенных на них обязанностей.
После смерти Николая Ивановича, его сыновья разделили наследство. Емельян получил салотопенный завод, скотобойни, варочное и засолочное производство, кожевенные цеха, а также все подсобные строения. Остальным братьям достались дома в Самаре и разные по размеру части отцовского капитала, которыми они затем распорядились со своей степенью успеха. Матвей и Михей занялись сельским хозяйством, и в губернском городе бывали лишь наездами.
И Емельян Николаевич без дома не остался. Приобрел строение, фасадом выходившее на Алексеевскую, Саратовскую и Почтовую улицы у петербургского купца первой гильдии, потомственного Почетного гражданина Ковригина.
А, кроме того, пошел по стопам деда, став главным казначеем строительства Храма Христа Спасителя, кафедрального храма в ознаменование спасения Государя, после неудачного покушения на императора Александра II.
Государь, прибывший в Самару на пароходах общества «Кавказ и Меркурий» с многочисленной свитой и сыновьями Александром и Владимиром, впечатленный строительством, даже заложил камень в собор, который как раз строился. Для этого все подготовили: соорудили помост для следования по постройке, покрытый красным сукном, вывели часть стены на высоте человеческого роста с таким расчетом, чтобы камень находился внутри храма, на самом видном месте, а сам камень обтесали в виде большого кирпича. К нему подали серебряный молоток и другие принадлежности, употребляемые при каменной кладке.
Прибытие государя, естественно, было обставлено торжественно. Для этого в самое начало Заводской улицы, названной так по причине построенного на ней огромного спиртового завода купца Аннаева, туда, где стояла арка с двуглавым орлом, перенесли лучшую пристань компании «Кавказ и Меркурий». Мостки выстлали красным сукном, перила украсили дубовыми ветками, столбики – колосьями ржи и пшеницы, а сверху каждого – букет цветов или пучок ковыля. Под ноги положили белый песок, а по бокам установили многочисленные трибуны для публики. Но и их не хватило – все пространство вокруг, включая крыши домов и прибрежные воды, было заполнено людьми, некоторые стояли по пояс в воде, а вся река вокруг была усеяна суденышками. Когда государь прибыл, ему поднесли хлеб, соль, а купец Мясников, член династии рыбных монополистов, владельцев рыболовецких шаланд и торговых садков на Волге – трехпудового осетра в огромной лохани.
Братья Шихобаловы, Емельян Николаевич и Антон Николаевич, лично сопровождали монарха, показывая стройку. А Александр II возьми да и спроси Емельяна, на какие средства ведется строительство. Тот лукавить не стал, ответил, что на пожертвования. А правитель уточнил, что слышал, в Самаре много купцов богатых, способных на свои средства храм построить.
– Не знаю, Ваше Величество! – не моргнув глазом, ответил Емельян Николаевич.
– А ты сможешь? – спросил царь.
– Нет, Ваше Величество, тысяч сто могу дать – было ответом.
Хотя до сих пор ходят слухи, что сам мог построить, на свои.
Антон Шихобалов был не менее богат и хоть и начинал с продажи гусей на Алексеевской площади, со временем построил собственный завод по перетопке сала, который превзошел по размерам и мощности доставшийся брату Емельяну в наследство от отца. Антону Николаевичу принадлежало свыше двухсот тысяч десятин земли в Заволжье, сдаваемой частью в аренду, частью обрабатываемой самим владельцем. Именно он помог Фон Вакано и вложился в его пивоваренный завод, участвовал в развитии механического завода Бенке, построенного на пустыре напротив Струковского сада и выпускавшего самоходные суда. Все дела вел в крупном масштабе, практически не участвуя в мелких проектах, расчеты производил собственноручно, не имея приказчика.
