Затем усталость взяла своё, и он решил часок вздремнуть. Завёл будильник, но, конечно же, проспал час их встречи. Вчера и вовсе не пришёл, а сегодня проспал.

«Вдруг, она придёт и вновь не увидит меня, и я больше никогда не увижу её!», – думал он, когда бежал к ней, сломя голову.

Когда подбежал к мосту, опоздал уже на час, но она ждала его и уходить не собиралась, хотя лицо было грустным.

Камень упал с плеч, и счастье рухнуло на сердце, когда увидела его и взглядом не желала отпускать.

–Анна! – закричал он ей, и она засияла, как звёздочка, как только увидела его бегущего в её объятия.

–Я уж подумала, ты не придёшь ко мне, – трепетно промолвила она, крепко прижимаясь к груди. – Почему ты не пришёл ко мне вчера? Я переживала!

–Можно, я расскажу тебе об этом не сейчас?

–Можно, – ответила она загадочно, туманно заглянув в глаза, будто и так всё знала и рассказывать ей ничего не надо.

Её загадка голоса была для него эталоном загадочности. Одно слово, два движения губ – казалось бы, малость, но такая волнующая.

Сегодня Анна выглядела как-то особенно, празднично что ли, словно чувствовала, что приготовил для неё художник. Элегантность и эстетичность обволакивали весь созданный ею образ. Облегающее, бежевое платье с открытыми плечами подчёркивало каждую деталь её красоты. Загорелые ножки в сочетании с бежевым цветом вызывали все виды желаний, как и её грация, но Анна создана для любви, а не для похоти.

Ещё в первую их встречу она напомнила художнику всех героинь его любимых фильмов, в которых они вместе со своими героями проходили сквозь опасности и спасали друг друга в волнующих ситуациях. Так у них рождались чувства. Всех этих героинь объединяло одно – они были созданы для любви. Каждая деталь их тела и души кричала об этом. Будучи юнцом, художник мечтал о подобном – чтобы он со своей героиней прошёл сквозь всевозможные опасности, и в конце они полюбили друг друга. В жизни же всё иначе – наоборот, стараешься избежать не то что опасности, даже сложностей.

Лишь покинув дом он понял, что дар рисовать души получил не потому что потерял руки. Дар был в нём всегда – просто, он этого не замечал. Но, как только заметил, он перестал бояться любых опасностей и сложностей жизни, а с такой женщиной, как Анна, и вовсе был готов на всё.

Леро в его мысли почти не захаживала, а это означало лишь одно – что и он её мысли не посещает. Такова реальность мыслей между любыми людьми, связанными хоть чем-то друг с другом. Лучшее противоядие от любви это отсутствие мыслей о ней. Правда, не каждый способен изгонять мысли.

Сейчас противоядие художнику не нужно – ему бы лодку, да причал. Эликсир храбрости, конечно бы, тоже не помешал, но Арлстау привык обходиться без него. Застенчивость не слабость, а символ чувствительности. Раскрепощённость же рождается от потери чувств, поэтому так часто раскрепощённые мужчины в жизни новой женщины, даже достойной, присутствуют пару ночей и не более.

Оказавшись на причале, Анна, неожиданно для художника, начала расспрашивать его о картинах, но ему было сложно говорить о том, как их рисовал, потому что давно этого не делал, поэтому он соединил правду двух искусств в одно целое и был краток.

–Просто, хотелось каждый день что-то рисовать, и я рисовал. С каждой созданной картиной рождались собственные правила, затем картины начал делить на виды, и все правила разделил с ними поровну…

–А основная идея?

–Её не существует. – уверенно воскликнул он. – Основная идея это, по сути, то, что пришло первым в голову, а остальное, что появляется по ходу создания шедевра – это второстепенные идеи. Думаю, они важнее, хотя бы потому что их больше…

–А ответственность?

–Что ответственность?

–Ты чувствовал её, создавая что-то?

–Конечно! Хоть я неизвестный художник, но за каждое движение кисти несу ответственность.

–Были периоды в жизни, когда ты долго не рисовал?

Диалог становился похожим на допрос, но художник так не думал.

–Да, в такие периоды в мою жизнь часто врывались ненужные незнакомцы. Они спрашивали: «Чем ты занимаешься?», и я отвечал: «Работаю.», а они мне: «И всё?», и когда нечего было ответить, кроме: «Да!», становилось страшно…

Анна понурила голову, ей почему-то стало грустно, но не успел художник спросить, что с ней, как она задала вопрос, на который он не смог бы ответить: «Нет!».

–Хочешь, открою тайну закрытых городов?

–Конечно!

–Ты замечал, что на каждом континенте названия стран чем-то схожи друг с другом?

–Да.

–Но ни у одной страны нет пары, каждая страна одинока, и каждая считает себя центром мира. У закрытых городов всё иначе. Здесь собраны люди со всех континентов, здесь нет разделения на нации и расы, здесь люди живут ради мира, и у каждого закрытого города есть своя пара…

–Как это пара? По близости ведь нет городов, лишь леса и равнины.

–Есть город под землёй, его имя Ирония.

–Ирон и Ирония? – с улыбкой спросил художник, подумав, что она шутит.

–Да.

–И кто же согласится жить под землёй?

–Поверь, желающих жить в наших городах много. Люди готовы и под землёй жить, лишь бы не видеть, что происходит в мире, лишь бы не слышать о конце света. Зато им не страшна война! Никто не знает о городах, что под землёй, и войны пройдут их стороной…

–Какой смысл ты вкладываешь в слово «пара»? – спросил он, не желая говорить о войне.

–Что бы ни случилось, один город встанет за другой, а другой спрячется за первым – даже, если случившееся касается одного человека. Где ты такое встречал?

–Нигде. И часто такое бывает?

–Нет, но бывает, что пытаются выкрасть какого-нибудь гения.

–И чем это заканчивается?

–Тем, что человек ощущает, насколько важен для этого города, насколько он нужен ему. В своих странах они этого не ощущали. В любой стране, даже в той, в которой мы с тобой находимся, этого не ощутить. Почти каждый чувствует себя ненужным, и от этого лишь сильнее верит в скорый конец.

–Здесь люди не верят в конец света?

–Верят, но их вера слаба. По крайней мере, каждый час они не думают об этом, как большинство людей нашей планеты…

Во многое, из сказанного ею, художнику слабо верилось. Сомнений было много, решил объединить их в один вопрос:

–Раз все здесь ходят парами, то почему ты одинока?

–Я не одинока, у меня есть ты, – засмущавшись, ответила она искренне, и художнику стало тепло.

Захотелось прижаться к ней и прижался. Почувствовал, как она закрыла глаза от наслаждения. Красивые глаза, даже будучи закрытыми, остаются красивыми.

Он влюбился в неё, даже не разобравшись, кто она такая, поняв лишь то, что она такой же художник, как и он. Но ему не важно, кто она, важно лишь то, что чувствует к ней. Сейчас художник был уверен, что он, как и её закрытый город, встанет горой за эту женщину даже, если весь мир пойдёт против неё…

Вёсла еле касались воды и вели себя аккуратно, чтобы не забрызгать Анну. Лодка неизменно приближалась к лунной дорожке, а глаза любимой женщины горели лишь сильнее, словно предвкушали что-то особенное. Её взгляд скользил по звёздам и искал что-то в них.

–Я верю, что рядом с каждой звездой есть жизнь, – промолвила она, – и там такие же люди, с такими же лицами, и свою главную звезду они, как и мы, называют солнцем.

–Всё это слишком хорошо, чтобы быть правдой, – ответил ей мягко Арлстау.

–Ты считаешь иначе?

–Да.

–Расскажи…

Лодка коснулась лунной дорожки, и Арлстау поспешил спустить якорь, прежде чем рассказывать что-то.

Луна ярко освещала лицо Анны, и художник не мог оторвать взгляда. Лунный свет насыщал её красоту своими тонкостями. Её красоту хотелось воспевать, изучать на портретах. Арлстау и раньше замечал, что лунный свет делает человека красивее, а сейчас он в этом бесповоротно убедился.

–Я считаю, что не каждая звезда даёт право на жизнь. Большинство звёзд, которые мы видим, слишком велики, им дано быть созвездиями и лишь влиять на жизнь, а не создавать её. Наше солнце – крохотная звезда, потому и зовётся так ласково «солнце», потому и подарила жизнь нашей планете. А ещё жизнь есть здесь, здесь, здесь, здесь…

И он начал тыкать пальцем на те звёзды, в которых чувствовал жизнь, а она завороженно следила за этим, веря в каждое слово художника.

–Рядом с этими звёздами живут такие же люди, похожие на нас?

–Да, – улыбнулся художник, – а ещё я знаю, что нашим с тобой душам миллиарды лет, и в каждой жизни мы снова и снова встречаем друг друга…

–Как две половинки?

–Да, – выдохнул он.

Анна прильнула ближе к нему, не прикасаясь телом, открыв лунному свету безупречные контуры губ, тёплые ладони положила на бёдра художника и тихо прошептала, глядя в глаза:

–Спасибо.

–За что?

–За то, что ты существуешь…

Арлстау не выдержал и окунул её губы в свои. Он не вёл себя с ними жадно, не кусал их и не съедал, а, просто, наслаждался их нежностью, закрыв глаза, чтоб слаще ощущать. Вкус был близок к совершенству, но с его обратной стороны, ведь через совершенство он уже переступил.

Когда поцелуй был свершён, они с любовью смотрели друг другу в глаза до тех пор, пока взгляд Анны не вспыхнул новой вспышкой.

Мир вокруг стал в два раза светлее, словно на небе появилась вторая луна, а художник, даже не реагировал, не повернул своих глаз к созданному собой чуду, что притаилось у него за спиной, хоть было очень интересно. Он лишь наслаждался реакцией своей избранницы, был рад, что та не испугалась, а с восхищением глядела в небо.

Большая медведица вспыхнула так, что сияние её звёзд было ярче луны. Теперь её звёзды отличались от всех звёзд ночного неба, ведь казались в десятки раз больше и ярче. Каждая звезда была похожа на планету, каждая звезда образовала на реке свою собственную, звёздную дорогу. Дороги пересекались друг с другом, рисуя на воде что-то загадочное. Но, если речную гладь возможно было описать, то красоту неба возможности не было – она неописуема.

Секунды бежали друг за другом, а художник так и не оборачивался. Взгляд Анны метался от художника к созвездию, от созвездия к художнику, а губы не могли промолвить ни слова. Нарисовал то, что больше звезды так, словно протянул руки к другим вселенным, будто своей ему мало.

Незнакомая дрожь пробежала по телу. Анне было суждено услышать стук своего сердца, ведь не могла ожидать, что он в своём искусстве зашёл настолько далеко! Ждала, конечно, когда признается, что он художник, но надеялась, что это будет не скоро и не думала, что это будет вот так. Лишь один поцелуй, и навсегда изменились все ночи, и никогда то, что было, уже не вернуть.

–Как ты это создал? – прошептала она, поглубже заглянув в глаза художника.

–Не важно, как, – ответил он ей искренне. – Важно, для кого и каково его предназначение…

–И для кого оно создано?

–Для тебя.

Анна засияла от ответа и подвинулась на край кормы, жестом пригласив художника сесть с нею рядом.

–Хочу вместе с тобой любоваться созвездием. – призналась она.

Арлстау был счастлив, что в эту секунду она ощутила себя защищённой, как никогда прежде. Для него это важно.

Вот она идеальная спутница для художника, рисующего души.

Он сел с нею рядом, покрепче прижавшись, она склонила голову ему на плечо и промолвила:

–Ты ушёл на тысячи шагов вперёд в своём искусстве! Что там пытаешься найти впереди?

–Впереди будущее! – ответил он неоднозначно.

–Каково же предназначение сегодняшнего творения? – осмелилась спросить.

–Это моя подпись в небе! – шутя, начал он, но закончил без шутки. – Семь звёзд – наше будущее! Я хочу, чтобы ты поверила в него!

Раскусил художник её сокровенное, вывернул её душу наизнанку, разорвал её на кусочки и склеил заново, но она была этому рада…

Глава 7

От земли до неба крылья не нужны

…

Душа её – действительно, потёмки! В душе её ничто не разобрать! В ладонях держит он, как тёплого котёнка, который любит и царапать, и кусать…

Любая бы на её месте, либо сбежала, либо обрушила на художника волну бестактных вопросов, но не она. Арлстау не мог не заметить, что после их первой встречи Анна не задала ему ни одного неудобного для него вопроса. Она, словно чувствовала, о чём спрашивать не нужно. Он сразу же поведал ей, что он художник, но она ни разу не попросила нарисовать что-то для неё, да и вообще не затронула эту тему и не заставила его лгать ей. Порой, ему казалось, что она знает о нём всё, и её ничем не удивить – таким мыслям суждено становиться ошибкой…

Сейчас она сидела очень близко, бережно приобняла руками и смотрела на набережную, где людей стало, конечно же, во много раз больше. Весь её город вышел посмотреть на обновлённую Большую медведицу. Да и весь мир, наверное, оторвался от экранов, взглянул на небо, а затем по сторонам.

Думала сейчас лишь о художнике: «Создал творение всех времён и народов!

Чтобы мир услышал каждую его мысль, им должно нравится всё его творение, от начала и до конца! Разве возможно, чтобы это кому-то не понравилось?!» …

–Каково это? – спросила, наконец, она после долгих минут пребывания в эйфории.

–Рисовать души?

–Да.

Художника обескуражил её вопрос, потому что то, что он испытывал внутри себя, рисуя души, описать никому не пытался, даже себе самому.

–Мне сложно передать это словами, – начал он сбивчиво отвечать, но с каждым словом продолжал самоуверенно. – Душа это то искусство, которое прочтут по-разному на разных языках и поймут тоже не одинаково, каждый по-своему, но никому оно не покажется не интересным! Каждый найдёт в нём причал и начало, но всё прекрасное создаётся с конца – с него и начинаю рисовать, плавно подкрадываясь к началу. Душе нужны и мысли, и эмоции, и чувства и вся сила, которую способен ей дать! Берёшь на себя ответственность за полотно, и его жизнь зависит лишь от тебя, и нет права её погубить. – затем остановил слова, новая мысль сбила их поток, и он продолжил по-другому. – По сути, я создаю души прожитой жизнью, рисую теми людьми, которых уже стёр, но сегодня совершил исключение – сегодня рисовал не прошлым, а будущим…

Не во всех словах он прав, хоть во всех был уверен. Грусть сразила его лицо от того, что сказано в конце, но Анна поспешила поддержать.

–В этом ты ни один такой! Мы все так живём! Мы все зачёркиваем людей из нашей жизни и удаляем их навсегда!

–Ты ведь понимаешь, кто я. Никогда не бойся от меня сбежать…

Эти слова её задели!

–Не смей так говорить! – вспылила она. – Я буду с тобой и за тебя, пока сам не попросишь уйти!

Слова были сильны. Исключительно женские, ведь мужчины так не говорят. Таким словам лучше не противоречить.

–Как думаешь, для чего тебе дан этот дар?

–Чтобы изменить мир! – воскликнул он, искупавшись в её взгляде, и её глаза не сомневались, что ему это по силам…

Рука сжимала руку, когда художник провожал свою Анну под новым небом города Ирон. Они ворковали о том, куда лучше сбежать от людей им вдвоём, но все мысли художника о том, как защитить её, как сделать так, чтоб ни у кого не было шанса ей навредить. Ещё не знал, что она всё заранее продумала…

Ей нравилась его сила, уверенность кого-то и заводит. Всю дорогу глядела на Большую медведицу и понимала, что это невозможно стереть с памяти, но, всё равно, желала ярче разглядеть момент.

–Это ведь не на одну ночь? – спросила она, кивнув на медведицу, когда подошли к её дому.

–Это навсегда.

–И никак не исправить?

От этого вопроса лицо стало хмурым, но ответил легко.

–Исправить могу только я, но не буду! Не хочу лишать свободы сияние тех звёзд!

–Спасибо тебе за этот вечер, никогда его не забуду, – искренне поблагодарила она и добавила, заглянув в глаза. – Я буду с тобой всегда!

Такие слова пугают тех, кто не любит и окрыляют тех, кто чувством наделён. Семь движений губ, но самые важные в его жизни.

–Я буду тебя беречь, – промолвил он в ответ.

Затем лёгкий поцелуй, они задышали друг в друга, не желая отпускать цепкими пальцами родные тела, но она ушла, а он уехал…

Следующий день художник начал, слушая впечатления Иллиана о вчерашнем вечере. Они возвращались из ресторана, вкусно наевшись, и тот делился, какой эффект произвёл на незнакомку, делясь с ней знаниями о Большой медведице. Она уже была его, как только он красиво преподнёс ей всё, что вычитал в книгах о звёздах, а, когда Большая медведица вспыхнула, девушка посчитала его волшебником, наградила своим «волшебством» и теперь ждёт от него очередного чуда, но он и, просто, увидеться с ней не собирался.

Арлстау по привычке прослушал половину его рассказа – пребывал в своих мыслях. Но, даже из услышанной половины он понял, что был прав, когда не поверил в убедительность слов Иллиана о его покаянии в грехах. Человека не изменить, если он сам того не пожелает всем сердцем – также и весь мир невозможно заставить не верить конец…

Большую медведицу было видно и при свете солнца, словно художник не только сделал ярче сияния светил, но и приблизил их к своей планете. Иллиан считал, что этим чудом художник возродит любовь, которой не живётся на Земле.

Сам же художник имел иное мнение на счёт этой рискованной авантюры. Люди перестали дарить взгляд небесам, что днём, когда гуляют по синеве большие облака, что ночью, когда звёзды внушают нам великие мечтания. Теперь же, когда Большая медведица и днём, и ночью приманит любой взгляд, всё непременно изменится. «Раз взглянут вверх, то не забудут посмотреть по сторонам.». Да, логика его, довольно-таки, скудна. Знал бы он, насколько близок ею он с Данучи, но дано это узнать только в конце…

После нарисованной души медведицы, художник уже начинал считать свой дар – творцом высшей аллегории. Всю ранее созданную в искусстве аллегорию он счёл бесполезной, не под стать его. Эти мысли показались бы возмутительными всем творцам и философам его планеты, но он ничего с ними не мог поделать. Они стали частью его Я. Чаще, люди смотрят свысока, чтоб защититься – он смотрит свысока, чтоб защищать!

Он уже не считал, что нарисовал душу храма и большой медведицы, а видел их, как душу исцеления и душу веры в будущее, хоть понимал, что никто из людей также, как он, на эти души не посмотрит.

У каждого своё представление, а его мировоззрение сегодня изменило себе, приняло оборонительную, но вызывающую позицию для всего мира. Для художника неважно, чем это обусловлено, но заданная позиция ему была симпатична и подходила всем причудам души. «Творю я, что хочу! Но думаю о всех, когда творю!» – говорил он себе, но отвечал: «Думать обо всех невозможно!» …

Возникло острое чувство, что последующие, нарисованные им души будут значительно отличаться от предыдущих, и последствия их будут глубже любой впадины мирового океана!

По этому поводу Иллиан и доставал его всю дорогу, когда они возвращались в отель по уже избитой глазами набережной. Хотел узнать его следующий шаг, но художник не желал доверять его ему.

Все допросы закончились, когда наткнулись на черноглазую девушку в сиреневом платье, с яркой помадой на губах. Прошло несколько дней с момента последней встречи с ней, и художник не ожидал её здесь увидеть, тем более, когда рядом с ним Иллиан.

Она сидела на перилах, облокотилась на причал. Игриво улыбалась, глядя в глаза Арлстау и распивала игристое вино с хрустального фужера.

–Привет художник, – забасила она хрипотой.

–Кто это ещё? – удивлённо спросил Иллиан, глаза которого изобразили недоверие самим себе.

–Ты её тоже видишь? – не ожидал художник.

–Видеть это ладно, что у неё с голосом?

Не обратила девушка внимания на его щебетания, обратилась к художнику.

–Не ты один меня можешь увидеть. Возможно, в скором времени увидят все…

Вопросы окружили со всех сторон. Кто эта девочка, он мог лишь догадываться, но любая догадка была слишком нежелательной, и в неё не хотелось верить. Однако, после её последней фразы, все догадки запутались в домыслах, художник вернулся в начало, вновь оказался далёк от правды, уткнулся носом в тупик, и стало сложно дышать.

–Поверишь ли ты, что ради одного поцелуя ты уничтожил семь вселенных? – задала свой главный вопрос, не скрывая злорадной улыбки.

–Ты лжёшь! – твёрдо ответил художник.

–Возможно, – ухмыльнулась она. – Но сам представь, если ваше солнце увеличится в своих масштабах в десятки раз, оно ведь накроет собой все планеты и даже дотянется до соседней вселенной! Как думаешь, такое может с ним произойти?

–Нет.

–Не правильно! – игриво ответила она. – Этот вариант развития событий вполне возможен!

–Я создал иллюзию, а не реальность, познакомившись с границами своего дара. Тебе меня не обмануть, тебе меня не сбить с пути! – самоуверенно бросил ей слово.

–О, не смеши меня, художник! Границ у дара нет! Ты ничего не знаешь о нём! Даже жизнь предыдущего художника и то досмотреть не способен из-за своих слабостей, а я знаю наизусть жизни всех художников и уж точно сбивать с пути тебя не собираюсь!

–Как Данучи обманул смерть и остался вечно молодым? – неожиданно для Арлстау сорвалось с его уст, хотя спросить хотел другое.

Девочка захохотала, заставив Иллиана сделать шаг назад. Ей был по душе интерес художника, но развивать его она пока что не спешила.

–У дара нет границ, – повторила она и продолжила, гипнотизируя обоих своими красивыми жестами, – только в том случае, если и у художника их нет. Взгляни на это недоразумение, что стоит рядом с тобой, на женщину-загадку, к которой бежишь вечерами – они и есть твои слабости, что поселились внутри и не дают развиваться. Это, всего лишь, два примера, но они дадут тебе подсказку, какие ещё существуют границы. Избавься от них, и не будет ни одной грани у твоего дара, и сможешь ты вечно жить, и вечно быть молодым, довольствуясь всем, что только пожелаешь, рисуя, что угодно – хоть душу жизни, хоть смерти…

–Мне достаточно того, что я имею, – уверенно парировал он, но она на всё знала ответ.

–Сейчас да, потом нет. Ты каждый день становишься другим человеком. Откуда можешь знать, что пожелаешь завтра?! Ты ведь не знаешь, до чего могут довести злые люди…

Правда била в лоб, ответа не последовало, и девушка продолжила знакомыми словами:

–Никто тебе ничего не должен, и ты не обязан людям дарить добро, тащить на себе слабых и отрешённых. Твоя шея не из камня, её попытаются сломать! – девочка взяла паузу, чтобы налюбоваться реакцией Арлстау и добавила. – Что касается Данучи, он не был вечно молодым, не смог остановить он время – тебе это, всего лишь, показалось, как и всем, кто его окружал. Что касается тебя, мне нравится, как ты способен держать слово! Если тебе понадобится помощь, позови, и я помогу…

Девочка коварно улыбнулась и испарилась в воздухе, сорвав с уст всё, что желала сорвать, не предоставив художнику возможности ответить.

–Что это за существо такое? – спросил ошарашенный Иллиан после долгой паузы.

Они оба стояли, как вкопанные, словно забыли, куда шли. Иллиан поглядывал на друга с опаской, будто тот сейчас же решится от него избавиться и сбросит его лёгкое тело в прохладную воду синей реки.

–Я не знаю, – ответил честно художник.

–Демон какой-то или, может быть, и вовсе…дьявол? – не унимался тот.

–Нет. Я разбирал твои предположения – они оба не верны. Это что-то намного большее.

–Намного большее, чем дьявол? – не поверил он слуху.

–Да, намного! – ответил художник, взглянув в глаза друга, и взгляд уверенно молвил, что он сейчас не шутит…

***

Судьба Леро.

Недалёкое будущее…

В новостях голосили о художнике чуть ли не каждую минуту, но Леро уже не слушала все бесконечно повторяющиеся потоки восхищения, перемешанные со страхом. Несколько дней телевизор был выключен.

Слишком уж много странного случилось. Что-то происходило с памятью людей, да и не только с памятью – половина людей перестала верить в конец света, посчитала художника предвестником нового начала, а не выдуманного устаревшим разумом конца.

Половиной своей души она смирилась, что этот удивительный человек уже никогда не будет частью её жизни, что был в ней мимолётен, и таких, как он, не удержать. Продолжала жить дальше – лишь изредка, тоскливыми вечерами она жалела, что сбежала тогда от него, мечтая, что не сбегает, а остаётся с ним…

Сбежала, потому что испугалась – у побега нет других причин.

Все нарисованные им души принесли в мир что-то волнующее и необъятное, а её душа ничего не принесла. Пылится одиноко в её комнате, никому ненужная, всеми покинутая, даже ею самой.

Конечно же, Леро до сих пор восхищалась художником, несмотря на то, что ему придётся сделать в будущем. Попросила нарисовать душу, а цена за это – знать, каким будет конец художника. Для неё это жестокая расплата. Желала найти его и рассказать ему всё, чтобы он обязательно сменил свою судьбу на другую – более счастливую…

Боготворила его за душу храма, которой подарил людям надежду и веру. Она исцелила миллионы, очередь к ней с каждым днём лишь растёт. Люди переставали верить в конец света, прикасаясь к этой душе.

Душа храма исцеляла всё. От одного прикосновения преклоняли здоровье к своим ногам, каким бы ни был недуг, но уже становились другими…

Отдохнуть от рук несчастных полотно возможности не имело, потому что поток людей не заканчивался, и не закончится. Только сейчас мир узнал, как много в нём несчастных. Хотя, если весь мир верит в конец света, видимо, он весь и несчастен!

Леро тоже желала не верить в него, но в очереди стоять неделями не хочется, да и художника забыть боится.

Кто-то забьёт тревогу, что произойдёт перенаселение, но они все скупы в своих страхах, не способны понять, что опасность в другой стороне…

Благодарила за душу Медведицы, что своим светом распылила по Земле любовь.

Это чудо наделало не мало шума. Хоть ни чьими глазами не было доказано, что он причастен к этому, но не обмануть все народы планеты, что это сделал не он!

Многое в мире изменилось за несколько дней, проведённых художником на воле, и это настораживало, но Леро об этом думать не хотелось.

Сегодня был её день рождения, за окном рыдал дождь, в небесах парил гром, на столе торт, а в нём одичалая свеча и совсем не радует.

Сегодня она вспомнила лицо художника. Это было так неожиданно, что упала кисть, которой пыталась нарисовать его образ. Теперь лицо не выходит из памяти, теперь оно заперто в ней.

Все возможные поздравления приняты, нежеланные гости получили отказ. Праздник этот наполнен грустью, когда жизнь пролетает мимо мечтаний, и с каждым годом к ним не ближе, а дальше.

Она задула свечу, даже не загадав желания, и зазвонил телефон.

Трубку сняла без мыслей – ожидала очередное поздравление, а после положит трубку и продолжит жизнь. Но не тут-то было, у судьбы был план иной!

–С днём рождения, Леро, – пронзил её знакомый тембр, заставив сердце ёкнуть.

Руки не осмелились бы выронить трубку, но Леро не верила ушам. «Как это возможно, да ещё и в день рождения? Неужели, он вернулся домой?!».

–Ты? – спросила она дрожащим голосом.

–Я.

Повисла пауза, и Леро попыталась прийти в себя, но ничего не выходило – мысли спотыкались и падали, действительность запуталась в невозможности, а разум боролся с непобедимыми чувствами.

–А как ты узнал мой номер? – задала она странный для ситуации вопрос.

–Нарисовал его душу, – усмехнулся ей в ответ любимый голос, но ей было очень несмешно.

–Это какой-то розыгрыш? – вспыхнула она, пытаясь найти в голове хоть какое-то объяснение происходящему.

–Мне нужна твоя помощь! – прошептал художник и тяжело задышал, словно был ранен, будто был сражён.

–Какая помощь? Что с тобой? Где ты сейчас? – посыпались из неё вопросы, а беспокойство вонзило свой кинжал в её сердце.

–Я дома…

Положил трубку, но она ещё несколько секунд слушала короткие гудки, не понимая, что происходит и не веря в то, что ей позвонил художник, творец её души.

Она взглянула ещё раз на задутую свечу и включила телевизор – «посмотреть на художника», но увидела мировой океан их планеты, покрытый огнём.

Накинула плащ, швырнула зонт и выбежала на улицу, где не было так жарко, как в океане, где во всю разгулялись морозы и ледяные дожди…

***

Не всегда люди делятся своими самыми колкими и болезненными переживаниями с другими. Кто-то скрытный и готов унести все тайны с собой в могилу, кто-то стыдится своих пороков и не способен произнести их вслух, а у кого-то, просто, нет такого человека, которому бы можно было всё рассказать. А рассказать, и правда, можно всё.

Многие позволяют себе зайти в церковь и помолиться, немногие из них решатся на исповедь. Намного легче рассказать всё Богу, а не священнику, потому что мы не видим, как Бог смотрит в этот момент на нас, мы не видим его взгляд, а чистый взгляд священника стоит перед глазами, тревожит душу человека и пробуждает в нём совесть.

Большинство из решившихся на исповедь не расскажут священнику то, за что им, по-настоящему, стыдно, что не стирается из памяти и не подвластно времени. Таков почти каждый человек, и тайны есть у каждого! Но люди любят судить друг друга, даже за то, что рядом не стоит с их скелетами в шкафах. «О, Боже, как ты мог!», – говорят они, забывая в этот момент, что уже смогли также и даже хуже, и не раз, и не два.

Но это возможно исправить, даже если сочтут силу слова ничем!

Арлстау рассказал немного слов о жуткой девочке, совсем немного. О её брате и вовсе говорить не стал. Не сказал и о том, что не желает расставаться с даром и не хочет жить без него.

Дар стал частью души, и этого не исправить и не вычеркнуть.

Иллиан понимал его, хоть и сложно представить, что это – быть художником, рисующим души. Но, он бы склонился к тому, что дар нужно отдать, расскажи ему лишнего.

Не рассказал, и тот нервно ожидал, когда Арлстау приступит к четвёртому фрагменту жизни Данучи, к которой настолько пристрастился, что каждый день готов терпеть невыносимую боль, лишь бы видеть, какие дороги выбирает Данучи, а какие стирает навсегда.

Тем более, рисуя его душу, не призывает тучи, потому в этом городе безопаснее нарисовать жизнь Данучи, чем что-то для людей!

Боль, которую Арлстау испытал на этот раз, не сравнить ни с огнём и ни с холодом. Сначала показалось, что и нет её вовсе, что сейчас он точно дорисует душу до конца, но почувствовал глухое истощение.

На этот раз, Иллиан не отнимал художника у полотна – он сам упал от слабости, боясь лишь одного – надолго потерять сознание.

–Сколько я спал? – вскрикнул художник, стоило ему очнуться.

–Минуту.

Вздох облегчения, но выражение лица Иллиана не оставило равнодушным. Он, словно привидение увидел. Посмотрел на полотно – от двух точек, от острия до рукояти пролегли две линии всё того же чёрного цвета. «Ничего удивительного. Что же так встревожило его?».

–Что с тобой? – спросил почти с заботой.

–Ты на моих глазах превратился в старика! – ответил он опустошённо.