Зачем я пишу свою книгу? Для кого? Какой цели хочу достичь? Множество раз я задавала себе эти вопросы. В первую очередь, я пишу для самых родных – для моих детей, для родителей. Рассказать, поделиться, как я проходила свои трудные уроки. Шаг за шагом шла по пути духовных поисков после постановки диагноза – рак. Поддержать, дать опору детям или кому-то из близких, если бы они попали в тяжелую жизненную ситуацию.

Так случилось, что жизнь сама вмешалась и начала писать книгу вместе со мной. Я поняла, как это важно – показать в ней разные этапы, связанные с развитием болезни.

Неизлечимая болезнь – тяжкая ноша. Никому не пожелаю пережить такое. Но именно болезнь помогла мне проснуться, понять о жизни то, что я успела понять. Я не отказалась бы от пробуждения даже такой ценой, ценой жизни. Было бы горько прожить всю жизнь как во сне, пробежать по ней на высокой скорости и ничего не понять ни о себе, ни о мире. Мне дали такую возможность – остановиться, оглянуться. И я хочу поделиться с вами тем, что я поняла, что и кто стали для меня важным.

Вот и ответ на вопрос. Желание написать книгу – это желание поделиться моим духовным опытом, возможность для вас прислушаться к себе пока вы живы и здоровы, извлечь свои уроки.

Надеюсь, книга будет вам полезна, и вы поймете, что не одиноки.

Нельзя приклеить к гусенице крылья и заставить ее летать, как бабочку. Она должна измениться изнутри

Бабочка. Легкомысленный мотылек, каких рисуют на поздравительных открытках. Она порхает между строк выписки с результатами моей биопсии. Выписка лежит на столе у доктора, я не могу прочесть перевернутый текст, и бабочка – первое, что бросается мне в глаза.

– Странный выбор для логотипа частной медицинской клиники, – успеваю подумать я, уже понимая, что происходит что-то плохое, что доктор приготовился к трудному разговору. И это то плохое, что я предчувствовала, когда старательно гнала от себя дурные мысли.

Я только что переехала в Лондон из Москвы. Передо мной блестящие перспективы, высокооплачиваемая работа, старший ребенок 5 дней в неделю учится в английской школе-пансионе, младший пока в Москве, но я надеюсь скоро забрать его сюда. Кажется, я достигла всего, о чем мечтала. Но почему-то чувствую себя глубоко несчастной.

За два месяца до встречи в кабинете лондонской клиники в моей голове будто включили мощную трубу и продувают ее непрерывно – этот странный, постоянный шум в ушах не удается ни отключить, ни игнорировать. И вот я хожу в ночные клубы, где погромче, чтобы грохочущей музыкой заглушить этот вой. И залить алкоголем ощущение приближающейся катастрофы. Кошмар на время отступает, но после усиливается в разы.

Пошла ли я к врачам? Нет, конечно. Я решила, что причина шума – психологическая, связанная с переездом, с одиночеством в чужой стране, с работой, которая не нравится. Позже я пойму, что это мое тело доступным ему способом пыталось докричаться до меня. Так на нефтяных платформах срабатывает пожарная сигнализация. Чтобы спасти людей, она срабатывает задолго до взрыва, когда ничто еще не предвещает беды.

Если бы в тот момент – буквально за считанные дни до разговора в кабинете врача – кто-то спросил бы меня: «Катерина, как дела?», я, не задумываясь, ответила бы: «Прекрасно!». Сознание успокоительно шептало: у тебя все хорошо сложилось – партнер, с которым прекрасные отношения, ты превосходно устроила жизнь детей, у тебя собственная квартира в Лондоне и хорошая работа. Но подсознание уже все понимало, и этим шумом в ушах я пыталась достучаться до самой себя: твоя душа в черной дыре, проснись!

Увы, ребенок советской пятидневки, а сейчас – взрослая «достигаторша», я давно разучилась обращать внимание на знаки.

У меня было время перебрать все периоды жизни, внимательно рассмотреть каждое событие. Анализируя отъезд из Москвы, первые годы жизни в Лондоне, я пришла в ужас. Ничто из того, что наполняло мою жизнь несколько лет, не было ценным для меня! Удивительное разделение: на сознательном уровне мне казалось, что я счастлива, а на подсознательном я была абсолютно несчастна. Страшно, когда происходит расслоение личности на социальное, демонстративное «я» – на меня, живущую с убеждением, что все в жизни хорошо, нет ни слез, ни депрессии. И меня – глубинную, скрытую даже от собственных глаз, которая мучается и сопротивляется, отправляет зашифрованные послания: эта жизнь – не твое, эта дорога в никуда.

Очевидно, моя жизнь могла бы сложиться иначе, если бы на развилках судьбы, в определенные моменты жизни я принимала другие решения. Но часто я чувствую – меня будто ведут, будто указывают путь, на котором я пойму важное, по чуть-чуть с каждым новым поворотом дороги. Я не променяла бы свой опыт на другой, хотя долго не понимала, в чем его смысл. Жила, будто спала. А жизнь катилась быстро и внешне вполне благополучно.

Когда перестаешь бежать от собственных мыслей, когда внимательно всматриваешься в мир, с удивлением обнаруживаешь, что многое знаешь о себе. Так в моей жизни было несколько моментов, когда я четко осознала свою возможную раннюю смерть.

5 июня 2003 года, в мой тридцать пятый день рождения, родился Петя – мой младший сын. И я вдруг ясно почувствовала, что никогда не буду старой.

– Я не буду старой, – шепнул внутренний голос задолго до того, когда умерла принцесса Диана, my soul sister, моя родственная душа. В день, когда она погибла, я почему-то поняла, что тоже проживу мало.

«Принцесса сердец» была мне очень близка по духу. Во время работы над книгой я смотрела передачу о Гарри и Уильяме, ее детях, и видела в них – моих детей. Они даже внешне и по характеру очень похожи: Паша – на Уильяма, Петя – на Гарри. Поэтому сыновья Дианы мне импонируют, я слышу их сердцем.

Вначале я очень спешила

Здоровье дает свободу, о которой мало кто задумывается, пока оно вдруг не исчезнет. Оно – диадема на голове здоровых. Но видят ее только больные. Как жаль понять важное слишком поздно.

– Перед смертью люди не сожалеют о недостатке секса или о несбывшейся мечте прыгнуть с тарзанки, – написала Бронни Вэр, медсестра паллиативной помощи, которая ухаживала за смертельно больными людьми в последние дни их жизни. – На смертном одре люди – особенно мужчины – чаще всего сожалели, что слишком много времени жизни отдавали работе.

В своей книге «Пять главных сожалений умирающих» Вэр рассказала о феноменальной ясности сознания, которая снисходит на людей в конце их жизни.

– Жаль, что у меня не хватило мужества оставаться верной себе, а не жить так, как от меня этого ждали другие, – вот о чем умирающие сожалеют по-настоящему. В момент, когда сознаешь, что жизнь вот-вот закончится, оглядываешься назад и видишь, как много замыслов оказались неосуществленными. И, будучи честным с собой, понимаешь, что отказаться от мечты было твоим решением.

Умирающие сожалеют, что мало ценили близких людей, были слишком озабочены деталями и проблемами своей собственной жизни. В какой-то момент перестали встречаться со старыми друзьями. Не позволяли себе быть счастливыми. Многие ведь до самого конца не понимают, что счастье – это вопрос выбора.

Сожалеют, что всю жизнь придерживались привычного. Страх перед переменами заставляет большинство из нас притворяться перед другими людьми и перед собой, что мы довольны жизнью, хотя в глубине души порой так хочется искренне рассмеяться, вернуть в свою жизнь непосредственность.

– Жаль, что мне не хватало смелости откровенно выражать свои чувства, – вот о чем еще сожалеют. Многие люди подавляют свои истинные чувства, чтобы сохранять мир в отношениях с окружающими. Превращают жизнь в тусклое существование, теряют шанс стать тем, кем могли бы.

Увы, я понимаю сожаления людей, описанные Бронни Вэр. Сегодня я перебираю в памяти всех значимых для меня людей, встречаюсь с ними, с друзьями, которых растеряла в пути, и задаю вопросы, чтобы найти ясность. Стоит ли удивляться, что результат каждодневных выборов наполняет душу горечью и неудовлетворенностью, когда узнаешь о своей болезни? Уверена, прими я в разные годы другие решения, я не упустила бы шанс превратиться в бабочку иным путем.

Вот я и дошла до серьезного разговора с врачом. Я сижу в его кабинете, рассматриваю бабочку на бланке с результатами анализов и вижу зловещее слово «карцинома».

И пока мотылек порхает над строчками в выписке, пора рассказать, что же это были за решения.

Ребенок пятидневки

Сейчас, когда я пишу мою книгу, ученые, детские психологи рассказывают, как это важно для маленького человека – чтобы мама была рядом. И жди беды, когда у ребенка сломана естественная привязанность к родителям, когда малыш остается один. В моем детстве об этом никто не беспокоился.

Мой папа – педагог, преподавал историю иностранцам, приехавшим учиться в Советский Союз из развивающихся стран. Мама – ассистент проректора в том же заведении. Она всегда была занята, работала с утра до позднего вечера. Поэтому меня отдали в детский сад на пятидневку. Тогда это было нормой. Более того, считалось, что нам повезло – сад был не рядовым, не обычным, а «ведомственным» (читай – привилегированным). Лето я могла проводить не в душной Москве, а на свежем воздухе, в санатории или на даче детского сада. А осень, зиму – на пятидневке, круглосуточно в саду.

«Пятидневка» – это как английская школа-пансион, где дети живут пять дней в неделю, а на выходные разъезжаются по домам. Только в Англии детей в пансион отдают, самое раннее, лет в 9—10, а моя пятидневка в Москве – с двух лет. Что для младенца значит жить среди чужих людей, детей и взрослых? Выживание, страх, одиночество.

С тех пор для меня выживать стало нормой жизни и не казалось чем-то ужасным. Девочка, которая в темноте общей детсадовской спальни отключила доступ к своим чувствам, чтобы выжить, перестала слышать себя.

Выходные с родителями проходили по типичному сценарию благополучной, дружной советской семьи. Мы ходили в театры, в кино, гуляли в парке. Чаще с папой, чем с мамой.

А когда я болела, со мной дома оставалась бабушка по маминой линии, мамина мама. Звали ее Маргарита, она была мне самым близким, дорогим человеком. Никто не слышал тогда о психосоматике – прямой связи между душевными страданиями и болезнями. Родным не могло прийти в голову, что частые болезни давали мне возможность не ходить в сад, побыть дома с любимой бабушкой. А связь с бабулей у меня колоссальная!

Уже взрослой, во время собственной психотерапии, я поняла, насколько одинока была в детстве. Осознала, что на родителей я никогда не рассчитывала. Дома, в семье, был мой «полупансион», как у героев книг Диккенса, которым принято сочувствовать и горевать об их тяжелой судьбе. Обо мне, как вы понимаете, никто не горевал – такая жизнь была нормой. Я и сама, став взрослой, мамой, слушала истории, которые вспоминала обо мне маленькой моя мама, не видела в них ничего дурного, не чувствовала ровно никаких переживаний. Хотя истории жутковатые.

Мама рассказывала, как однажды я, совсем маленькая, приехала из санатория, где была два месяца, и не узнала своих родителей. Я забыла маму и папу. Я пришла на кухню, села за накрытый стол, и тихонько сидела, сложив руки за спиной. Мама спросила, почему я не ем? Оказалось, я ждала разрешения. В санатории дети ели только по команде, а пока команды нет – держи руки за спиной, не смей лазить по тарелкам. Страшная история, которую советское воспитание представляло как забавную. И до поры до времени это получалось – я много раз слышала от родителей эту семейную историю и относилась к ней, и к другим подобным, просто как к рядовым событиям.

Как такое возможно? Позже психолог объяснила мне, что единственный способ для детей выжить в подобных обстоятельствах, это полностью отключить свои чувства. Мне и сейчас трудно осознавать, чем для меня оказалось отлучение от родных. Одно могу сказать точно: моя страсть к таблицам, к четким планам, стремление все контролировать уходят корнями в одиночество пятидневки. Погрузишься в переживания – их пучина тебя поглотит. Составишь план, как дожить до выходных – сможешь продержаться.

До сих пор чувствую дискомфорт, если ем не по часам, к примеру. Я проработала душевные травмы с психологами и знаю – это шрамы, оставленные на мне детством, и все равно мне плохо, если остается еда на тарелке. Я не могу ее просто легкомысленно выкинуть, не задумываясь. Это приветы из прошлого: если вовремя не поел, остался голодным. Нельзя импровизировать, все делаем только по плану и по команде. У нас даже одежды своей не было, нам ее выдавали. Игрушки – не свои, а общие. И не смей жаловаться! Тебе ведь повезло – ты посещаешь привилегированный детский сад.

Родители рассказывали, как впервые привели меня на пятидневку. Они ушли, а я осталась с детьми в группе. Папа с мамой тревожились, чувствовали, что происходит что-то неестественное, против природы. Они подсмотрели за мной в окно, как я буду вести себя в группе.

– Ты тихонько села на стульчик, но подошла девочка и столкнула тебя на пол. Папа сказал: «Так! Бежим спасать, ее там обижают!» Но тут ты встала, столкнула ее со стула и села обратно на свое место, – много раз рассказывала мне потом мама, почти с гордостью за меня. Родители ушли по своим работам со спокойной душой – решили, что я могу за себя постоять. Они любили меня, мама и папа, и желали мне добра. Но они научились выключать свои чувства еще раньше, чем я.

Потом, вспоминая этот эпизод в кабинете психолога, я поняла, что он во многом определил мою дальнейшую жизнь. Я научилась выживать среди чужих. У меня появилась неосознанная до поры вера: если хочешь выжить – защищайся. Делай, что можешь, иди вперед, не бойся. А еще появился страх – в первую очередь, страх одиночества. Именно из него выросли многие мои психологические зависимости и фобии.

Бабуля Маргарита

Психологи утверждают: ребенок может выжить, если у него есть хотя бы один взрослый, который может быть настоящей опорой, с которым малыш может без опаски быть самим собой. Для меня таким человеком стала бабушка Маргарита.

Я обожала свою бабулю. Она и сейчас мне часто снится. Когда тяжело, плохо, она приходит во снах, как утешение. Бывает, я физически ощущаю, что бабушка рядом.

В детстве я много болела. Теперь-то я понимаю, это мой организм защищал меня как мог – придумывал множество болезней, чтобы только я могла остаться дома, с бабушкой или с родителями. Страдания телесные не шли в сравнение с одиночеством на пятидневке. И вот у меня уже выдающийся хронический нейродермит, воспаления на коже. От переживаний, конечно. Я вся чешусь. Меня постоянно лечат, мажут вонючими и не очень мазями, бинтуют – да так, что временами я больше похожа на мумию, чем на девочку. Из-за раздражений на коже в моей жизни появляется столько ограничений! Конфеты, да и вообще любые сладости, мне запрещены. За компанию и фрукты исключили – они вызывают у меня аллергию.

Две самые значимые женщины моей жизни – бабушка и мама – были во многом похожи. Обе увлеченно и много работали, хотя в то время женщине сложно было построить карьеру. На работе их любили и уважали. Бабушка Маргарита работала в Центральном комитете Коммунистической партии Советского Союза, в хозяйственном отделе. У нее не было высшего образования, но был редкий дар ладить со всеми. Такой же и у мамы.

Сейчас сильные стороны бабулиного характера назвали бы эмоциональным интеллектом. Тогда таких слов не знали, но я видела, что Маргариту на работе любят все без исключения. Престижная должность, хорошее место. Думаю, многие хотели бы оказать на месте бабушки. Но она была безупречным работником, не подсидеть.

Для бабушки качество могло быть только одного сорта – высшего. И бабушка, и родители, словами и поступками учили: серьезное отношение к делу, которое делаешь – ценно, быть ответственным за то, что делаешь – важно. Я смотрела и впитывала, верила, хотя и не мыслила тогда такими категориями.

Я и сегодня считаю ответственность прекрасным качеством, но… Но если ответственность возрастает сверх меры, она превращается в ловушку. Устройство этой хитроумной ловушки я поняла, только став взрослой, когда росли мои дети. Преувеличенная ответственность сначала превращается в перфекционизм, а потом – в долженствование. Убеждение «я должна» давит, как бетонная плита. Постоянно должна: другим – не себе. И выполняю повышенные обязательства. В этой ловушке, в этой гонке нет возможности остановиться, задуматься: а что нужно мне самой? Как при этом я себя чувствую? Счастлива ли? Мысли нет, что для себя тоже можно что-то сделать – для своего удовольствия, для здоровья. Вот я уже мчусь белкой в колесе, накрепко связанная намеченными пунктами плана. Чувства? Нет, они не важны. Важно – выполнить намеченное, поставить галочку в таблицу жизненных достижений и (желательно) получить за свои старания высокий балл.

Я совсем скоро попаду в ловушку долженствования. На многие годы она станет моей клеткой. Но пока я об этом не знаю, я даже в школу еще не хожу, только в детский сад. Когда повезет – болею и остаюсь дома, с бабушкой Маргаритой. Мы с ней просто проживаем рядышком наши дни. Бабуля рассказывает о своей жизни, учит тем вещам, которые старшие женщины передают девочкам: готовить, печь пироги, шить, вышивать. И я ее обожаю!

Мы были очень близки, но эту близость я осознала гораздо позже, после бабушкиной смерти. Не сразу, не мгновенно. Когда бабуля умерла, я не прочувствовала горечь, огромность потери. Я даже не плакала! Мозг объяснил: бабушка была старенькой, это естественно – старые люди умирают. Моя душевная тоска и другие чувства были упрятаны на такую глубину, что я просто их не ощущала. Мое страдание было так велико, что мудрая душа позволила дотронуться до него, только когда я была уже к этому готова, когда пришло время.

Я жила, будто спала, как гусеница в своем коконе, без чувств, без сильных переживаний. Но постепенно, год за годом, очень медленно, до меня доходило, какую любовь я потеряла, как ужасно скучаю по бабушке, что без нее нет у меня никого настолько близкого. Это чувство тоскует во мне до сих пор.

Впервые меня накрыло ощущением потери через несколько месяцев после смерти Маргариты. Я была уже студенткой. Сорвалась моя стажировка в Техасе, и я решила – раз меня не взяли на практику, я сама организую себе путешествие, хотя бы на неделю. Начала преподавать английский язык детям, смогла накопить деньги, 600 долларов. Тогда я еще не бывала нигде за границей, кроме Йемена, куда иногда уезжали в командировки мои родители.

Для путешествия я выбрала столицу Франции. Бабуля много рассказывала мне о Париже, мы мечтали там побывать. В ее времена выехать за границу было практически невозможно – и для работников партии, и для большинства граждан СССР. Но времена изменились, я смогла сделать заграничный паспорт и полетела.

Все путешествие саднила мысль: будь бабушка жива, мы улетели бы вместе. Мне было бесконечно жаль, что я не смогла подарить ей это путешествие, стало накатывать осознание, что ее больше нет. Но она подарила мне этот прекрасный город, ошеломляющий, будто вынырнувший из ее мечтательных рассказов. Это было мое первое путешествие в Европу. Я представляла, конечно, что в одном из самых знаменитых и красивых городов мира жизнь бурлит и сверкает, но реальность поражала. Жизнь во Франции текла совсем по-другому, чем в Советском Союзе. И пусть у меня не было денег – почти все ушло на билеты и скромную гостиницу – я наслаждалась. Даже спать не могла по ночам из-за охватившего меня восторга! Я мечтала сесть в уличном кафе под платанами, как настоящая парижанка, и выпить черный ароматный кофе с горячим круассаном или багетом. Но, увы, тогда я не могла себе это позволить. Денег хватало либо на кофе, либо на дешевую майку. Победила майка. Я была совсем юной, хотела быть красивой, хотела нравиться!

Деньги совсем скоро придут, я тогда этого не знала, но надеялась. С тех пор всегда, когда бываю во Франции, при любой возможности стараюсь выпить кофе с круассаном в уличном кафе. Без спешки, с удовольствием. И каждый раз вспоминаю бабулю, представляю, что она со мной рядом.

12 Järgmine

Teised selle autori raamatud

Tekst

Катерина Корин

Нам не дано понять

Ты никогда не одинок. Рак может быть увлекательным путешествием