Проект «Джейн Остен»

Яреку

 
– Спеши, спеши, – говорила птица, – ведь людям
Труднее всего, когда жизнь реальна.
Прошедшее, как и будущее,
Ненаставшее и наставшее,
Всегда ведут к настоящему^[1].
 

Т. С. Элиот. Бернт Нортон

Глава 1

5 сентября 1815 года

Летерхед, Суррей

До чего чокнутой надо быть, чтобы отправиться в прошлое? В те дни я не раз задавалась этим вопросом, но ни разу он не стоял так остро, как в тот миг, когда я пришла в себя и поняла, что лежу на сырой земле. Трава колола загривок; я видела небо и кроны деревьев, чувствовала запахи почвы и разложения. Такое ощущение бывает после обморока или когда после долгой дороги просыпаешься в непривычной постели: не понимаешь не только, где ты, но и кто ты.

Лежа там, я вспомнила, что меня зовут Рейчел. Тело вошло в резонанс с разумом, и я села, поморгала, потерла глаза и огляделась – ничего особенного, сплошь невыразительная серость. Я перебрала в уме побочные эффекты перемещения по кротовой норе: учащенное сердцебиение, аритмия, кратковременная амнезия, перепады настроения, тошнота, обморок, выпадение волос. Проблем со зрением в этом списке не было. Возможно, ученые об этом эффекте еще не знают.

Листья шелестели на ветру, и этот звук контрастировал с монотонным стрекотом, который, судя по всему, издавало некое насекомое, давно вымершее в моем собственном времени. Меня привел в восторг воздух 1815 года: влажный и насыщенный запахами, названий которым я не знала, он навеял воспоминания о питомнике старинных растений со стеклянным куполом в Бруклинском ботаническом саду, куда нас возили на экскурсии. Когда-то, дети, весь мир был именно таким.

Лиам в метре от меня, на том же расстоянии, что и в шлюзе, лежал лицом вниз и подозрительно неподвижно. Аритмия способна вызвать остановку сердца. И как тогда быть? Лишиться коллеги в самом начале миссии – неужели я и правда настолько невезучая? Мне придется изображать вдову – единственный класс одинокой женщины, к которой здесь положено проявлять уважение и обходительность…

– Ты жив? – твердо спросила я.

Он не ответил. Я подползла ближе и прикоснулась к его сонной артерии – к моему облегчению, пульс имелся. Дыхание было частым и поверхностным, кожу покрывал холодный пот. Позади него в тусклом свете бледнела поросль деревьев с белыми стволами – забыла, как они назывались. Сердце колотилось и у меня; я сделала медленный вдох и пристально посмотрела на белые деревья.

Березы! На ум пришло еще одно слово: сумерки – явление, которое в моем времени оставалось незримым, поскольку жизнь была расцвечена электрическим светом. Естественный свет – это выражение мы узнали из словаря, равно как и термины растущая луна, убывающая луна, прибывающая луна, лунный серп и названия основных созвездий. В памяти снова всплыли стальные коридоры Королевского института узкоспециальной физики, и перед глазами, словно на быстрой перемотке, пролетел тот год, что я там провела: занятия танцами и верховой ездой, уроки музыки и этикета, бесконечное чтение. Наш путь к шлюзу, последние проверки, торжественный обмен рукопожатиями со всей командой проекта «Джейн Остен»…

Я здесь. У нас получилось.

– Ты жив? – снова спросила я.

Лиам застонал, но перекатился на бок, сел и обвел взглядом окружавшие нас березы, поле и лесополосу. Расположение для портала команда выбрала с умом: место было совершенно безлюдное.

– Сейчас сумерки, – объяснила я, – поэтому все так выглядит.

Он повернулся ко мне, вопросительно выгнув темные брови.

– Вдруг ты не понял.

– Я понял. – Эти слова он произнес медленно, тихим голосом. – Но спасибо.

Я посмотрела на него искоса, гадая, был ли то сарказм, – хотелось надеяться, что это он. Когда мы с Лиамом проходили подготовку к миссии в институте, нечто в нем всегда ускользало от меня. Слишком уж сдержанным он казался – с такими людьми ни в чем нельзя быть уверенной.

Я встала – голова закружилась, – поправила шляпку и, стряхнув с платья землю и травинки, сделала несколько неловких шагов – мой многослойный наряд шуршал, пачка банкнот, спрятанная в корсете, впивалась в тело.

Лиам задрал голову, принюхался. Распрямив руки и ноги, он поднялся с удивительной грацией – как показывает мой опыт, рослые мужчины обычно неуклюжи, – потянулся, поправил кудрявый докторский парик, посмотрел вбок и замер.

– Это то, о чем я думаю?

Приглядевшись, я различила дорогу: тракт шириной с телегу, чуть дальше расходившийся в две стороны. На самой развилке стояла виселица: железная рама высотой в человеческий рост, похожая на жуткую птичью клетку, на которой что-то…

– Ох.

– Значит, они действительно были всюду, – сказал он. – Либо это просто нам так повезло.

Осознав, что с той стороны исходил один из запахов, которые я учуяла, я с отвращением уставилась на мертвеца – его пустые глазницы, казалось, смотрели на меня в упор. Гниение явно продолжалось уже некоторое время – труп был где-то на полпути между свежим и иссохшим, – но в этом сумраке сказать точно было сложно. Возможно, он был разбойником – здесь принято вешать осужденных возле мест их преступления в назидание остальным. Возможно, если все пойдет наперекосяк, нас ждет та же участь.

Я задержала дыхание, но вонь все равно проникла в нос. Я сталкивалась с мертвецами, еще когда училась на медика, делала вскрытия – но подобного не видела. Хотя однажды, во время моей работы волонтером в Монголии, кое-кого захоронили по ошибке, и тело пришлось эксгумировать… От этой мысли к горлу подступила тошнота, и я, схватившись за шею, согнулась от рвотных спазмов. Когда они прошли, я промокнула глаза и выпрямилась – хмурый Лиам пристально за мной наблюдал.

– А ты сама-то как?

Его длинные ладони – бледные пятна, которыми заканчивались темные рукава его пальто, – вспорхнули в угасающем свете дня, будто он хотел коснуться меня, но не мог понять, до какой части моего тела можно дотронуться. До плеча? До локтя? До руки? За какую часть тела можно потрогать коллегу противоположного пола, когда ей плохо, но так, чтобы жест вышел не слишком интимным? Так и не найдя ответа на свой вопрос, он опустил руки – те повисли вдоль его тела; несмотря на ужас от соседства с покойником, это было смешно.

– В порядке, – ответила я. – Все отлично. Давай-ка двигать отсюда.

Мы отвернулись от виселицы. Суеверия мне не свойственны, но я понадеялась, что наш путь к гостинице пролегал не мимо нее.

– Север. Если солнце там – с одной стороны горизонт светлее, – значит, север в той стороне.

– Пожалуй, да, потому что в той стороне Венера, так?

– Венера?

– Вон та яркая точка на западе…

Я подавила прилив раздражения от того, что не заметила ее сама.

– Да, именно!

Мы направились в нужную сторону, сделали несколько шагов вперед, но Лиам вдруг крутанулся на месте.

– Матерь божья. Метка для портала.

Тихо выругавшись, я тоже развернулась. Неужели мы чуть не забыли нечто настолько важное? Две вмятины на траве отмечали не что иное, как контуры наших тел. Лиам вынул металлическую метку из внутреннего кармана пальто и вдавил ее как можно глубже в землю ровно между вмятинами – заостренный синий кончик метки был едва заметен.

– Спектронанометр? – намекнул он.

Я нащупала устройство, которое висело у меня на шее, – с виду янтарная капля на серебряной цепочке – и сдавила его. Оно ожило: завибрировало и пикнуло, сигнализируя, что метка рядом. Когда я отпустила его, меня затрясло. Настройки у портала были точные – и временной интервал действия, и геопозиция; мы ни за что не отыскали бы его наугад. Из другого кармана Лиам достал собственный спектронанометр – его устройство походило на маленькую табакерку, которую нельзя было открыть, – и, сжав его, замер. Ничего не произошло. Он что-то буркнул себе под нос, потряс устройство и повторил попытку.

– Дай сюда. – Я забрала у него серебристый предмет и осторожно стиснула его. Он завибрировал и пикнул; я разжала ладонь и вернула его Лиаму. – Капризные штуки.

– Очевидно.

Вокруг становилось все темнее, заметно похолодало – пора было двигаться в путь. И все же мы молча стояли там, откуда тянулась последняя ниточка, связывавшая нас с местом, из которого мы прибыли. Сколько всего должно произойти, прежде чем мы снова здесь окажемся – если предположить, что мы вообще сумеем сюда вернуться?

– Пойдем, – наконец сказала я. – Нам пора.

Мы шли по тракту, Лиам шагал размашисто, и вскоре я начала отставать, хотя обычно хожу довольно быстро. До сего момента полусапожки, вручную сшитые командой отдела костюмеров, я носила только в помещении. Подошвы у них были настолько тонкие, что ступни чувствовали каждый камешек. И все вокруг было таким же выпуклым: запахи травы и земли, крик совы вдалеке – это явно была сова. Весь мир, казалось, гудел жизнью, переливался россыпью биомассы.

Впереди показался «Лебедь» с арочным проездом во внутренний дворик и дальше к стойлам – контуры здания из беленого кирпича проступили в пляшущем свете факелов, закрепленных на его фасаде. Когда мы подошли чуть ближе, до меня донеслись мужские голоса, тихое ржание лошади, собачий лай. От страха, морозцем пробежавшего по хребту, у меня закружилась голова. Я резко остановилась. Дальше идти не могу. Я должна идти дальше.

Лиам тоже остановился. Он встряхнулся и сделал пару звучных и протяжных вдохов. А затем неожиданно крепко ухватил меня под локоть, и мы двинулись вперед, к двери под деревянной вывеской с изображением лебедя.

– Помни: говорить буду я, – сказал он. – Здесь все решают мужчины.

И мы вошли внутрь.

Там было теплее, но довольно темно: под балочным потолком вились клубы табачного дыма, горели свечи – их света явно не хватало – и большой камин. Горстка мужчин стояла у огня, остальные расположились за столами, уставленными пивными кружками, тарелками с хлебом, говядиной, ветчиной, дичью и прочей неопознаваемой снедью.

– Смотри, сколько мяса, – шепнула я. – Невероятно.

– Тсс, не пялься.

– Видишь кого-нибудь похожего на местного работника?

– Тсс!

И тут он подошел к нам – невысокий мужчина в мешковатом костюме и засаленном фартуке. Он вытер руки грязной тряпкой и с хмурым видом смерил нас взглядом.

– Только прибыли, значит? Лошадей ваших нашлось кому принять али нет?

– Друзья подвезли нас в своем ландо. – Лиам расправил плечи и навис над мужчиной. – Нам понадобятся комнаты, чтобы переночевать, а утром – коляска до города. – Он заговорил по-другому, даже его голос зазвучал иначе: он нарочито растягивал гласные, тон сменился на гнусавый, более пронзительный. Во время подготовки мы выполняли много заданий на импровизацию, однако ни разу у меня не возникало такого жуткого чувства, как сейчас: его словно подменили.

– В ландо? – переспросил трактирщик. – Не видел, чтобы тут такое проезжало.

– Если бы оно тут проезжало, нас бы высадили прямо у дверей.

Звучало вроде логично, но мужчина снова пристально уставился на нас, нахмурившись пуще прежнего.

– À pied^[2], значит?

Я не сразу поняла, что он имеет в виду; это было похоже на что угодно, кроме французского языка.

– И ни единого сундука с вами нет? Не-а, нет у нас свободных комнат.

Трое мужчин за ближайшим столом – линялые черные костюмы, парики набекрень – так засмотрелись на нас, что забыли про еду.

– Можете поужинать, а потом ступайте восвояси. – Он махнул кому-то в подсобке. – Только сначала докажите, что при деньгах.

Провинились ли мы тем, что, явившись без лошадей, произвели впечатление бедноты, или что-то еще было не так: наши манеры, наша одежда, мы сами? И если это заметил первый же встречный, то каковы наши шансы здесь выжить – не говоря уже о том, чтобы преуспеть? Лиам так сильно побледнел и покачнулся, что я разволновалась, не потеряет ли он сознание – это был известный побочный эффект путешествий во времени. Страх вынудил меня рискнуть.

– Уильям! – заныла я и, вцепившись в рукав Лиама, ухватила его под локоть, чтобы поддержать. Он опустил на меня взгляд – зрачки его расширились, я услышала, как он набрал в грудь воздух. Не глядя на сердитого трактирщика, я перешла на громкий шепот, и, хоть в горле у меня и пересохло, акцент я изобразила блестяще: – Говорила же тебе: папа сказал, что это безобразное место. Комнат у них нет, но, может быть, найдутся лошади. Ночь лунная! Почтовая карета и четверка, ну, может, двойка – и мы будем на месте к утру. Я обещала, что навещу леди Селден, как только мы доберемся до города, а это должно было случиться еще на прошлой неделе, если бы только не сэр Томас с его бесконечной подагрой.

Лиам перевел взгляд с меня на трактирщика и, растягивая слова, сообщил тому:

– Сэр, слово сестры – закон. Будь у вас экипаж и лошади, я бы с радостью доказал, что деньги имеются, и, надеюсь, распрощался бы с этим заведением навсегда. – Он вынул золотую монету – подлинную гинею восемнадцатого века, – подбросил ее и поймал.

Я затаила дыхание. Что, если в трактире не найдется свежих лошадей или свободной коляски? Такое случалось – животные и транспорт постоянно перемещались между постоялыми дворами. А после того как Лиам продемонстрировал, что у нас есть золото, мы превратились еще и в мишень для грабителей.

Взгляд трактирщика переполз с меня на Лиама, затем обратно. Я возвела глаза к потолку, надеясь, что всем своим видом выражаю надменное презрение.

– Я разузнаю в конюшне, сэр. Вы и леди изволите присесть?

Прежде чем мы очутились в почтовой карете – крошечной, выкрашенной в желтый цвет, пропахшей плесенью, лошадьми и влажным сеном, которым был выстелен пол, – на улице успело похолодать, взошла растущая луна. В трактире мы выпили выдохшегося красного вина и поковыряли неприятного вида мясной пирог с кожистой корочкой; сидя в углу, мы ощущали на себе тяжелые взгляды и не отваживались поверить, что карета все-таки найдется, пока не явился коридорный, чтобы проводить нас к транспорту.

Выносной взлетел на одну из лошадей, а крупный мужчина, вооруженный двумя револьверами и медным рожком, кивнул нам и забрался на запятки. За него пришлось доплатить, отчего стоимость путешествия почти удвоилась, но этой ночью встреча с дорожными разбойниками оказалась бы некстати.

– Ты отлично там справилась, – сказал Лиам своим обычным голосом – так тихо, что мне пришлось податься к нему, поскольку в этот миг наша карета со скрипом покидала постоялый двор. На одном сиденье вполне уместилось бы трое худощавых людей. Из окон, выходивших вперед, дуло; вид из них открывался на фонари по обе стороны лежавшей перед нами дороги на Лондон и два мясистых лошадиных крупа. – Быстро соображаешь. Знаю, я велел тебе молчать, но…

– Бессмысленная просьба. Ты ведь уже неплохо меня знаешь.

Он исторг нечто среднее между кашлем и усмешкой и, чуть помолчав, сказал:

– У тебя правда не было сценического опыта? До сего момента, я имею в виду.

Мне вспомнились импровизации, в которых мы участвовали во время подготовки: скажем, сцена знакомства с Генри Остеном или покупка шляпки.

– Откуда бы ему взяться?

Нас слегка подкидывало на неровной дороге, за черными кронами деревьев виднелась луна, мир за границами фонарного света был устрашающе монохромным, почти бездонной тьмой, но при этом насыщенным запахами. По инструкции от команды проекта первую ночь нам следовало провести рядом с порталом, в Летерхеде, – сначала прийти в себя после перемещения во времени, а потом уже штурмовать город. Материализоваться в Лондоне, набитом зданиями и людьми, было рискованно. Отправиться в дорогу ночью тоже было рискованно, но вариантов у нас не осталось. Интересно, гадала я, что же еще пойдет не по плану.

Не знаю, сколько я проспала, но, когда проснулась, меня колотило от холода. Лиам задремал, упершись головой в окно – его парик сполз набок, – и теперь похрапывал. Я плотнее закуталась в шаль, завидуя его жилету, шейному платку и сюртуку – легкому, но все же шерстяному, а также ботфортам – высоким и с кисточками. На мне тоже было несколько слоев одежды, однако им не хватало плотности, свойственной мужскому костюму: сорочка, небольшое состояние в виде набитого монетами, поддельными банкнотами и аккредитивами кошелька, примотанного к моему стану, а поверх всего этого – корсет, нижняя юбка, верхнее платье и шаль – синтетическое подобие кашмирского узорчатого платка. Плечи прикрывало тонкое кружевное фишю^[3]; на мне также были вязаные хлопковые чулки, элегантные перчатки из искусственной лайки и соломенная шляпка, а вот панталоны отсутствовали – в обиход им предстояло войти уже в этом веке, но несколько позже.

Тьма понемногу рассеивалась. Я с изумлением уставилась в окно: в какой момент сельский пейзаж успел смениться городским? В институте мы разглядывали старые карты, полотна и гравюры; детализированные 3D-проекции, показывавшие город с высоты птичьего полета, светились на настенных мониторах. Но, несмотря на все время, потраченное на их изучение, ничто не могло подготовить меня к такому: запахам угольного дыма и растительности, скрипу коляски, цокоту копыт, стучавшему в ушах, как мое собственное сердцебиение, – к еще чему-то вроде силового поля, будто Лондон был другой планетой, гравитация которой так и тянула меня к себе.

В Лондоне эпохи Регентства с человеком могло случиться что угодно: вас мог сбить насмерть экипаж с понесшей лошадью, вы могли заболеть холерой, лишиться состояния, неудачно заключив пари, или чести, по глупости сбежав с возлюбленным. Надеясь обойтись без опасных приключений, мы намеревались обосноваться в фешенебельном районе и заявить о себе как о богатых приезжих, что нуждаются в поддержке, друзьях и доходных инвестициях, – все ради того, чтобы попасть в круги, в которых вращался Генри Остен, общительный лондонский банкир и любимый брат Джейн Остен. А уже через него, опираясь на знания о том, какие события поджидали семейство осенью, подобраться к самой писательнице.

Я устроилась поудобнее рядом с Лиамом, единственным источником тепла в холодной карете, чувствуя, как облегчение, которое я испытала, когда мы покинули «Лебедь», съежилось в комок тревоги обо всем, что ждало впереди. Меня мутило от поездки в подпрыгивающей коляске, от противного запаха плесени и лошадиного пота, от виселицы, мясного пирога и грубого трактирщика, которые все еще маячили перед глазами, и проект «Джейн Остен» уже не казался мне потрясающим. То, к чему я так стремилась, смахивало на тюремное заключение с отвратительной гигиеной, бесконечным притворством, угрозами для жизни. О чем я только думала?

Королевский институт узкоспециальной физики был не тем местом, которое могло бы вызвать интерес у человека вроде меня; я была весьма далека от его когорты исконных британцев – работавших там аналитиков, ученых и шпионов. Узнала я о нем случайно – в постели посреди Монголии.

Норман Инг, пусть и крайне ответственный коллега, и благородный во всех отношениях человек, был весьма болтлив. Он обожал секреты, но хранить их совершенно не умел, о чем стоило бы догадаться, прежде чем переспать с ним и обнаружить, что я превратилась в объект непристойных сплетен, гулявших среди волонтеров. Впрочем, меня это не остановило: после землетрясения Монголия была мрачным, холодным и неуютным местом, худшим из всех, куда я когда-либо вызывалась волонтером. Или лучшим – если вашей целью было облегчение людских страданий, ибо здесь их имелось в избытке.

Однажды поздней ночью, расслабленный после совокупления, Норман рассказал мне о своем старом школьном друге, некоем докторе Пинге, ныне трудившемся в малоизвестном государственном исследовательском центре в восточной Англии.

– Хочешь сказать, что в Исконной Британии… Нет, это безумие. Ты выдумываешь.

– Они освоили реальное перемещение во времени, – повторил он. Ветер выл, остов юрты поскрипывал. – Рейчел, они совершили прорыв. Люди этого пока не понимают, но однажды оценят. Когда обнародуют результаты, все подряд станут причислять себя к исконным британцам, даже чаще, чем сейчас. Китайцы простят им опиумные войны. Американцы – ой, вы, ребята, уже извинились за независимость, я и забыл. – Норман с его кембриджской ученой степенью и знатными предками, которые уехали из Гонконга еще до того, как тот в конце двадцатого века стал частью Китая, был исконным британцем, но вполне мог сойти и за иностранца.

– Это же уму непостижимо. Невероятно.

– Ты слышала о сервере «Прометей»?

Я зевнула – не спала с самого рассвета.

– Колоссальный источник энергии, суперкомпьютеры, что-то такое. – Короче, то, чего в нашем мире и так было предостаточно.

– Ты так говоришь, будто это нечто обыденное! Это событие прежде невиданного технологического масштаба! С достаточным количеством энергии и данных можно сделать расчеты для чего угодно, включая кротовые норы и поля вероятностей, а еще смоделировать все возможные варианты развития событий. И когда тебе по силам такое…

– Окей, давай представим, что это правда. И как же они используют такую умопомрачительную возможность?

– Проводят исследования. – Он произнес это таким напыщенным тоном, что я расхохоталась.

– А поточнее можно?

– Я не в курсе всех миссий. – В темноте его лицо было неразличимо, но в голосе сквозила обида. – Но об одной из планируемых расскажу – из-за нее я об этом и вспомнил. Не знаю всех подробностей, но она касается Джейн Остен. Она считается важной исторической фигурой – уж не знаю почему…

– Потому что она гениальна, – перебила его я; Норман знал о моем восхищении Джейн Остен, все знали.

– А еще потому, что она важна для Евы Фармер. Ты же знаешь, кто это?

Имя было мне знакомо, но с ходу увязать его с человеком я не смогла.

– Одна из создателей сервера «Прометей». И, судя по всему, большая поклонница Джейн Остен. Она входит в научный совет института, а еще она… Точно не знаю. Она – важная птица. И лично заинтересована в проекте «Джейн Остен».

Я перекатилась набок, поближе к Норману. Верилось мне во все это по-прежнему с трудом, но стало интересно.

– И там что-то связано с медициной. Им нужен врач.

Услышав это, я надолго замолчала; просто лежала, вслушиваясь в вой ветра, скрип каркаса юрты и шорох собственного дыхания. Что-то у меня внутри перевернулось: накатил ледяной озноб, будто кто-то провел холодным пальцем по моей ключице.

– Норман, – наконец я подала голос, – представишь меня своему другу? – К знакомствам исконные британцы относились крайне серьезно: нельзя было просто взять и заявиться туда, где никого не знаешь. Но теперь мир играл по их правилам.

Ритмичное покачивание кареты, хруст гравия, перестук копыт, ночные запахи, сон. Проснувшись, я увидела встающее солнце – рассвет, – усеянную лодками серебристую ленту, которая могла быть только Темзой, и мост впереди. На той стороне царила пастораль: мы проехали мимо фруктового сада, стада овец, большого кирпичного дома с полукруглой подъездной дорожкой. Потом застройка начала становиться плотнее, улицы – сужаться, людей на улицах заметно прибавилось. Пыльный воздух был насыщен человеческими голосами и дребезжанием груженых повозок, которые заполонили дорогу вперемешку с неопрятными пешеходами, что брели, волоча на себе всякую всячину: тюки с одеждой, мешки с углем, свиные туши.

До чего чокнутой надо быть, чтобы решиться на путешествие в прошлое? Когда я отправилась в тысяча восемьсот пятнадцатый, мне было тридцать три года – ни партнера, ни детей, только волонтерство там, где случались гуманитарные катастрофы: в Перу, на Гаити и совсем недавно в Монголии. В остальное время я работала в отделении неотложной помощи госпиталя Бельвью в Нью-Йорке, а отпуск любила проводить там, где можно было пройтись по горам или поплавать в ледяной воде, – в тех уголках планеты, где такое все еще было доступно. Может показаться, что страсть к приключениям плохо сочетается с обожанием Джейн Остен, ее мудрости и остроумия, но во мне жило и то и другое. То, о чем ночью поведал мне Норман, – Джейн Остен, путешествие во времени, – именно этого я ждала всю свою жизнь. Сама того не зная, разумеется, ведь кто способен вообразить такое безумие?

– Мы на месте, – шепнул Лиам; я не заметила, как он проснулся. – Он настоящий. Невероятно.

Вот теперь я начала узнавать здания: мы ехали мимо Гайд-парка в сторону Пикадилли, – и впечатления просто захлестывали. Карета вывернула на большую площадь, где высилась статуя всадника, окруженная оградой, и располагался наш пункт назначения – гостиница «Золотой крест». Мы на секунду притормозили перед мужчиной в ливрее, который спросил, что нам угодно, затем торопливо поднялись на один лестничный пролет, прошагали по тускло освещенному коридору и очутились в уединенной комнате отдыха с видом на площадь. Потом были горячая вода для умывания, бурные заверения, что Лиаму вот-вот подыщут брадобрея, и – наконец-то – завтрак.

Кофе принесли в высоком серебряном кофейнике, и его аромат оживил мой оптимизм касательно жизни в 1815 году. На вкус кофе был еще лучше: горячий, крепкий, как эспрессо, – он смыл дорожную пыль, которая успела осесть у меня в горле. Я обхватила чашку обеими ладонями и затрепетала от удовольствия.

Лиам взял булочку и понюхал ее. Укусил.

– Хм! – Откусил еще.

Я тоже попробовала. Вкус был не сравним ни с чем, что мне прежде доводилось есть, и я жевала медленно, одновременно анализируя свои ощущения и получая удовольствие: тесто было еще теплым, с приятной эластичной текстурой, солоноватым и с ярким ароматом. Сдержав стон наслаждения, я сказала:

– Может, мы просто попали в приличную гостиницу. И это большое везение, поскольку неясно, сколько еще времени уйдет на поиск постоянного жилья. – Задумавшись об этой задаче, а заодно и обо всех остальных, я почувствовала, как моя эйфория, подпитанная хлебом и кофе, угасает. – Непонятно даже, с чего начать.

Я сказала это просто так, безо всякой подоплеки, но Лиам ответил:

– Думаю, с одежды. На пошив уйдет некоторое время. – Он смахнул какую-то соринку с рукава. – Трудно изображать джентльмена, располагая всего одной рубашкой.

– В инструкции говорилось, что первым делом нужно сходить в банк. Это важнее. – Пока мы не положим деньги на счет, нам придется носить их на себе. – Команда проекта на этом настаивала.

– Но мы ведь вольны импровизировать, подстраиваться под неожиданно возникающие обстоятельства. Как сымпровизировала ты, когда в «Лебеде» не нашлось свободных комнат.

– Предпочесть походу в банк поход к портному – это разве неожиданно возникшее обстоятельство? К тому же с тебя должны будут снять мерки – ты ведь не пойдешь туда со всеми примотанными к себе деньгами.

Он встал и скинул сюртук.

– Часть из них вшиты сюда под плечи. Но вот этого, конечно, нельзя будет не заметить… – Он расстегнул жилет и приподнял рубашку, а мне открылся вид на небольшой участок его упругого бледного, слегка волосатого торса. Я отвела взгляд в тот самый миг, когда он развернулся и бросил на стол такую же поясную сумку, как у меня, – из шелковистой ткани, с крошечными застежками-молниями, увесистую и пухлую, начиненную хлопковой бумагой. – Ты не против ненадолго поносить ее со своей? Швея не станет замерять тебе талию. – Он был прав. В 1815 году крой платья подразумевал завышенную линию талии, и юбка, свободная и летящая, начиналась точно под грудью.

– У меня столько под корсет не уместится.

Повисла пауза, а затем он сказал:

– Это только на сегодня, на время похода к портному.

– Не могу понять, почему ты считаешь, что отклониться от плана миссии – это хорошая идея. Мне не по себе разгуливать по городу, таская на себе все наше состояние.

Заправив рубашку, застегнув жилет, все подтянув и разгладив, Лиам снова сел за стол и подпер рукой голову. Его брутальные черты нельзя было назвать привлекательными: слишком выдающийся подбородок, неизменно хмурое выражение лица и нос с небольшой горбинкой. Прежде чем попасть в научные круги, он где-то подрабатывал актером – отчасти поэтому его и отобрали для миссии, – но внешность у него была не та, что сама по себе двигает карьеру. Разве что глаза: я не могла не признать, что глаза у него были красивые – изящной формы, ярко-голубые.

– Мне тоже. Но мысль о походе в банк вызывает у меня те же чувства. Сегодня я не готов туда идти, Рейчел. Одежда не та, момент не тот, и мне нужно помыться.

Я молчала. Во время подготовки Лиам всегда держался холодно и официально, был вежлив, никаких эмоций не выказывал. Сейчас, кажется, он впервые за все время произнес что-то искренне и, пока я разрывалась между невольным сочувствием и нежеланием прицепить к себе еще одну пачку денег, сказал:

– Это – самое сложное из всего, что нам предстоит сделать, не считая знакомства с Джейн Остен – если допустить, что вообще мы сумеем его добиться. Банк не должен усомниться в нас ни на йоту. Если нас сочтут фальшивомонетчиками, то закуют в кандалы и отправят в Новый Южный Уэльс. Или на виселицу. – Шепотом он добавил: – А ведь мы и есть фальшивомонетчики.

Возможно, не спешить с походом в банк было вполне разумно. Я бросила взгляд на стол – на поясную сумку с деньгами – и мысленно перечислила действия, которые требовалось совершить для того, чтобы спрятать ее на себе. Раздеться с посторонней помощью было бы проще, однако я колебалась. Но неуместная стыдливость наделила бы этот момент важностью, которой тот явно не заслуживал, – не перегибаю ли я палку, стараясь следовать этикету 1815 года? Мою задумчивость развеял стук в дверь, и вопрос решился сам собой.

– Это брадобрей, сэр; буду рад побрить вас, если спуститесь в холл.

Лиам встал, но взгляд от меня так и не отвел.

– Сама справишься? Запри дверь. – С этими словами он вышел.

С платьем проблем не возникло: мне удалось расстегнуть три пуговицы на спине, и я стянула его через голову. Затем выпуталась из нижней юбки и распустила корсет; передние и задние его детали были выкроены из простеганного льна и укреплены китовым усом; они сдавливали мне ребра и приподнимали грудь так, что та лежала по-дурацки горизонтально, а позвоночник превратился в жесткий стержень. Команда костюмеров сделала для меня модель со шнуровкой спереди, чтобы я могла справляться с ним сама, пока не обзаведусь камеристкой. Сумка с деньгами крепилась на уровне ребер поверх сорочки. Я пристегнула сумку Лиама чуть ниже и вернула корсет на место. Я зашнуровала его посвободнее, но пояс нижней юбки мне такой вольности не простил и не сошелся поверх моей недостаточно утянутой фигуры. Я сделала глубокий вдох – последний на ближайшие несколько часов – и перешнуровала корсет, на сей раз потуже.

Выйдя из гостиницы, мы застыли и заморгали от пыльного воздуха. Если к моменту нашего прибытия в Лондон не спала половина его жителей, то теперь бодрствовали все, производя несусветное количество шума.