Loe raamatut: «Никто не знает Сашу», lehekülg 21

Константин Потапов

Font:

3. Саша и Алина

– Саш. Ты понимаешь, что ты всех сейчас подводишь?

– Алин.

– Всех.

– Алин, всё.

– У нас организаторы в пяти городах.

– «Организаторы»! Которые с вокзала не могут встретить? Почему, блядь, меня все могут на хую вертеть, а я нет? Почему я всё делаю, а они нет? Почему меня все могут иметь, а я должен приехать, выступить, и улыбаться, и быть хорошим и ответственным, я всегда был хорошим и ответственным, я устал быть…

– Не всегда.

Молчание.

– Саш.

– Всё. Алин. Всё.

– Второй раз, Саша. Подумай о зрителях. О лояльности, о твоём имидже…

– Да в рот я ебал лояльность! Тридцать человек везде. Мне надоело. Я устал. Значит – бездарен. Значит – такая цена тому, что пою. Хватит.

Молчание.

– А обо мне ты подумал?

Молчание.

– Я, столько сил положила на это. На этот сранный тур. Чтобы ты выступил, чтобы люди после прошлой отмены захотели с нами работать, пришли на концерты, я по ночам не спала, после офиса делала – встречи, рассылки, орги, я для чего это всё? Я же верила в это всё, Саша! Верила в тебя, блядь.

– Прости. Прости.

Молчание.

– Прости, Алин.

Молчание.

– Но теперь точно, Алин. Всё… Походу…

– Ты из-за сториз этой, с афишей?

– Нет!

– А что тогда?

– Ну… всё.

– Я не дам тебе так просто угробить себя, понял?

– Я уже.

– Саш.

Молчание. Шелест.

– Ты и вина привезла, что ли? О, моё любимое.

– Саш. Ты разве не понимаешь, что эта классическая история. Вспомни ain't no sunshine. 33 года. Всю жизнь туалеты ремонтировал.

– Штопор на кухне… Ладно, я так.

– Да прочитай про любую группу – уже хотели забросить, разойтись. В самый трудный момент – приходит. Всегда так. Вселенная тебя сейчас проверяет. Держишь ли ты удар. Сможешь ли подняться в самый сложный момент. Поверить в себя.

– Застряла пробка…

– Иначе всё это дерьмо гроша ломанного не стоит, понимаешь? Если не выдерживаешь это последнее отчаяние. Как там, блин, – самый тёмный час перед рассветом. Если сейчас так плохо, значит скоро всё придёт. Я верю. Верю в тебя. В тебя и в твою музыку.

– Бля, не могу без штопора. Щас всю простынь… Можешь, на кухне там…

– Саш!

– Да что?! Что?! Ты сейчас себя убеждаешь. В жопу мою музыку. В жопу всё. Давай выпьем.

– Саш. Ладно.

Молчание.

– Ладно. Ты не крутой.

– О! Открыл.

– Не рок-звезда.

– Так, уже лучше.

– Не кумир подростков.

– Эт-точно. Особенно, сейчас.

– Не популярный исполнитель, не знаменитость. И музыка твоя не про это.

– Бля, пролил… Ага.

– Но ты не такой, как все. Понимаешь. Не для всех твоя музыка. Она сложная. Не для каждого. Не чтоб из каждого утюга. Она слишком сложная. Но она настоящая. Настоящая, понимаешь! Ты никогда не соберёшь Олимпийский.

– Ха!

– Но ты можешь собирать гораздо больше, чем сейчас. И с новыми песнями. Ты нужен людям. Не всем, но определённым слушателям. Тем, кто устал от этого всего, от рэпа, кто настоящего хочет. Сложного. Мне все знакомые сказали про демки новых песен, что это огонь. Если мы их выложим, всё может поменяться. И эта афиша, эта сториз Гиперболойда – это же отличный инфоповод. Бард против рэпера, настоящее против наносного. Саш, ты – белая ворона. Но такие люди нужны. Это нужно уметь ещё – быть не таким, как все.

– Будешь?

– Саш?

– Прости – только из кружки.

– Саш.

– Полгода не пил. За Олимпийский!..

– Саша!

– Алина! Алина, блядь! Они меня с дерьмом смешали. Ты читала вообще? Кому я навредил своими песнями? Ты видела, как они меня высмеяли? «С весьма устаревшей музыкой»! Чем я провинился? Почему я всё время виноватым должен быть за свою музыку? Ну родился я таким. Я ничего сделать не могу! Я не могу не играть. Почему они геев защищают, мигрантов защищают, а старых бардов-говнарей готовы с говном смешать? Чем я перед ними провинился? Спасибо на добром слове, но моё дерьмо никому не нужно.

– Мне – нужно.

Молчание.

– Саш. Я ценю тебя. Пускай… они не ценят. Я – ценю. Я тебя принимаю со всем твоим дерьмом.

Молчание. Шелест. Духи.

– Я с тобой до конца, Саша. Зачем тебе… они? Если им не нужно. Зачем им впаривать себя. Пусть идут своей дорогой. Я с тобой.

Рука на плече. Не смей. Не перед ней. Перед той – да. Перед этой – нет.

– Саш. Я с тобой.

Не надо. Не смотри на неё.

– Я с тобой, Саша!

Простынь серая, стыдно.

– Ты мне родным уже стал.

Зачем она так? Я либо разревусь, либо…

Он повернулся. Она не убрала руку.

– Слышишь. Я с тобой.

Он наклонился и поцеловал её. И медленно повалил на захламлённую....

4. Ксения. Список 6

Сначала – шея. Всегда – шея. В губы, и тут же – в шею – полураскрытым мягким. Скользил вдоль. Выше – до мочки, горячим дыханием в ухо. Его правая на мою левую, большой палец на самой груди, левая – от лопаток вниз, вниз, вниз, сжать, на миг отстраниться, разлепиться. Сбросить вверх, бретельки, тайну застёжки одной рукой, рот, шея, грудь, живот, ниже, дразнил, замирала, ждала. Всплеск. Всегда чуть-чуть по-другому, всегда чуть-чуть по-своему. Не плохо, по-другому. Пальцами – бережнее обычного, мозоли от струн, боясь поцарапать. Не-а. После – во весь рост, над. Улыбалась, смелее, пальцы сокровище, скользит, бёдра, лопатки, одну руку под, другую под, сжать затылок. Смеялась, вела. Шёл следом, внимательно. Всегда – чуть по-другому, чуть не так. Замирала. Замирал. Хорошо, так. Не давала знать. Делал по-своему. Не давала знать. Делал. Сомневался, терялся, искал. Переворачивал, губы, лопатки, шлепок. Нет! Замирал, делал, искал. Не-а. Пальцы – сокровище, на груди, дальше до шеи, рот. Рывок, поворот, икры, плечи. Сомневался, искал, подстраивался, гадал. Смеялась, ждала. Не помогала. Почти злился, давай сверху, пальцы, не-а, сама, живот, живот, большими – на самой груди, на шею, предано снизу, выжидал, искал. Губы, запястье. Пальцы – лицо. Бёдра, рука, ждал, помогал, пробовал, искал, тискал, искал, подстраивался. Не-а… Рывок за рывком, мокрая спина, хриплое дыхание, бежала. Гнался. Следом. Гонка, дождь. Колени, икры, лодыжки, складки, пальцы, колени, губы вдоль. Гнался. Искал, закрывался, помогал, терялся сам. Хотел по-другому, не-а, не давала, по-своему, замирала, терялся, шёл следом. Переворот, снова, поворот, снова, почти, не-а, почти, не-а, гнался, находил, падал, не-а, почти, почти, палец, нет! да. Всплеск. Всплеск. Никогда не мог догнать. Всплеск и всё. Солёное. Не успевал. Сам – после. Со мной – не-а. Пару раз. Никогда. Всегда – не так. Всегда – по-другому. Закрывался, уходил, падал, и только – после. Всегда после. Отпадал, откидывался, бледные веки. Раздельно. Раздельно.

5. Саша, после

Сашу всегда изумляло, насколько они совпадают телесно. Ещё в первый раз, когда обнялись при второй или третьей встрече – почувствовал её тело своим, изгиб к изгибу. Они так легко соединились, две детальки, или река в океан, или идеально настроенная струна под пальцем, или рука в перчатку, но, если бы оба были и рукой, и перчаткой. Она была одновременно и тугая, и мягкая, живой поток, и он понимал, что эта схожесть, совпадение тел не гарантирует ничего. У него была когда-то одногруппница, с которой он совпадал так же – от идеальной температуры руки, до объятий, не понять, где конец, где начало. Но одногруппница эта была ехидной, насмешливой, всегда желающей зацепить за мужское самолюбие – они только целовались один раз на каком-то пьяном курсе. Он примерно так совпадал с Катенькой, не так сильно, но совпадал, а в остальном расходились – от профессии до плейлиста.

Но когда поцеловал, вновь поразился, как всё было легко и послушно, и как легко упали на серую простынь, и шелест одежды, и тело, которое, казалось, должно было быть совершенным, на вид оказалось самым обычным, но наощупь – взаимно – были идеальны, тугая и мягкая, изгиб к изгибу, и только аккуратнее пальцами в мозолях, и вся извивалась под, как река в реку, струна, перчатка, поток, и он уже почти был в, но бросила короткий взгляд на сумочку, робкая тоска, и он поймал взгляд, понял, зачем, и она поняла, что понял, но не хочет показывать, что понял, и понял, что поняла и это. Он боялся сбить поток неловкостью, всё было так естественно, и чья-то нога нечаянно столкнула сумочку, и потом они были, они были, они были, и опять удивился, как всё легко и как всё понятно, послушно, легко и послушно, и всё так вовремя, так вовремя, и он так боялся отпуститься в это, всё равно наблюдал чуть со стороны, просто ощущения, боялся распасться раньше, и вот она распалась под, изгиб к изгибу, сладко и долго, и он почти, почти, но помнил, что без, и потому почти отпустился, почти, и успел раньше, и только капля у идеального пупка, всё что осталось после списка порнодвойников. И когда упал рядом, подумал, может она и есть, может всё так и должно – просто и понятно, само собой, это же так просто, так естественно, так понятно, и было бы ещё естественнее, если бы она не спросила.

6. Алина, после

«Останься». Алина-Алина. Саша, Саша, Саша.

Плечо к плечу, две трещинке на потолке. После. Вот оно как.

Горячее плечо, локоть, бедро к бедру, заснул?

Как снег дома, в Крыму. Лёг всего на день, на Новый год, первый раз в жизни, и такой холодный, колючий. Как сладость в ночь на день рождения, притворяться спящей, шелест, духи матери, рука под подушку, коробка, гладь, пластика, кукла. А кожа-то у него гладкая, как у мальчика. Спит. Вот оно и после. Как первый раз, бельё в алом, боль, восторг взрослости. Руки, кстати, не только красивые, но и как надо. Интересно, а след от кольца на безымянном остался? Не разглядеть, правая под животом. А куда он его? В Ганг? С трапа в Шереметьево? Вот оно и после. Всё так быстро, совсем без, хотя я была не против без, и он почувствовал, что не против без, и мы так чувствовали друг друга без. Вот оно и после. Развёлся, да. Ждала, да. Ехала сюда и верила, да. Да? Да! Знала ведь, верила, и даже радовалась – сейчас я соберу тебя из пепла, Саша, соберу из разломанных частей, буду для тебя хорошей, застану врасплох – раненного, тёпленького, моллюска без раковины, и может быть. Вот оно после. Как с концертами – готовишь их так долго, переживаешь, пытаешься продать билеты, суетишься, красишься утром, а концерт проносится за несколько мгновений. И всё. После. И в этом после так пусто, будто чего-то недодали. Но вот сейчас, впервые так хорошо. Бедром к бедру, плечом к плечу, вдоль, после. Если бы я оказалась в любом другом параллельном после, лежала бы так же, и не думала о нём. Быть со всеми на всю жизнь не получится, это уже не любовь, это уже какая-то ужасная групповуха – со всеми. Просто я такая, может, старшая сестра, может, от природы вот так сливаться, но горячее плечо, сопит носом, и вот оно – после. И что? Жить с ним в этой квартире, и трещинки на потолке каждое утро, и завтраки, и вечера, и даже начнёт приедаться, никогда не веришь, но начинает, сказал, останься, зубные щётки, список покупок, и ночи и дни, останься, выходные, постель, останься, хотя он такой неряха, и серая простынь, и столько крошек, и опять курит траву, но ведь всё это можно исправить, интересно, как она с ним? Как он с ней? Начинал с шеи? Полураскрытым мягким ртом. Вдоль выше – до мочки, горячим дыханием в ухо. Правую руку на самую грудь, большой палец на сосок. Левая – от лопаток вниз, вниз, сжать, всё так правильно и вовремя, как всё вовремя, блузку, застёжку, рот, шея, грудь, живот, ниже, дразнил, как всё вовремя, как точно. И пальцы – бережнее, мозоли от струн, и ох, да, и неужели он с кем-то так же во весь рост, над, пальцы бёдра лопатки так вовремя руку под, другую под затылок. Шли рядом шли следом так друг друга так уверенно переворачивал губы лопатки да всё вовремя поворот икры плечи сверху пальцы живот большими грудь снизу губы запястье пальцы лицо рывок мокрая спина бежали рядом ох, и потом ещё раз – ох колени икры лодыжки складки пальцы колени губы вдоль неужели ох ещё раз – ох и сам – ох одновременно ох после – отпали, бледные веки, плечом к плечу. Так вовремя. И после, засыпая, слеза по щеке – про то, как устал, и что виноват перед ребятами из группы, а главное – что отец тяжело болеет, и даже не пришёл на концерт в Поволжске. И всё это после его ответа на мой вопрос, такой беззащитный вопрос, когда мы отвалились по разные стороны серых простыней:

– Ну что? Легче?

– Останься, пожалуйста.

7. Алина и Саша

– Ну, Алин. Я не хочу ничего.

– Надо, Сашенька.

– «Сашенька»?

– Александр Даль, автор и…

– Ладно.

– Ну а как тебя?

– Ну не «Сашенька».

– Короче, Саша. Доделаем этот. И будем думать.

– Алин! Я просто доезжу, чтобы никого не…

– «Гидра» хочет взять у тебя интервью.

– Что? Из-за афиши этой. Из-за сториз, что ли?

– Саш, ты вообще что ли в танке тут? Закурился вконец? Гиперболойд твою песню в инстаграмме запостил. «Пройти».

– Ого. Не лучшая песня.

– Нормальная песня. Как раз под его аудиторию. Он написал, что вот ты сорвал его афишу, а он послушал твои песни, и есть хорошие. У нас человек двадцать уже добавилось.

Щелчок зажигалки.

– Надо попросить его удалить.

– Да ты не понял, что ли! Это же супер-инфоповод. Рэпер против Барда, два жанра музыки.

– Рэп – не музыка. А вашего сраного Гиперболоида забудут через десять лет.

– Ну тем более! Скажешь своё мнение.

– Алин. Это унизительно.

– Что унизительно.

– Унизительно, что я выгляжу каким-то завистливым утырком, что сорвал афишу знаменитости. А он меня тут ещё репостит из жалости. Чтобы его подростки-фанаты меня не зачмырили. Да пусть чмарят.

– Это ты так видишь! Всё зависит от акцентов. Надо дать интервью!

– Х-м-м, интересно, какие акценты расставит «Гидра»?! Я не феминитска же, чтобы…

– Так для этого и вью! Ты можешь сказать, что хочешь. Ты можешь это обстебать. Ты можешь показать себя героем. Сказать так, как ты и считаешь – что рэп – не музыка, что Гипера забудут. Ты можешь, как угодно это.

– Я не умею. Меня выстебут.

– «Гидру» читают все. Нам нужна эта аудитория.

– А я ей – не нужен. Ни тем, кто её читают…

– Они тебя просто не знают

– …ни тем, кто в ней… работает.

– А. Понятно.

– Что?

– Всё. Понятно. Почему и из-за кого. Кто в ней работает.

– Кто?

– Не кури в постели.

– Вообще-то, это моя…

– Или дай мне сигарету.

– Ты же не куришь?

– С тобой закуришь.

Щелчок зажигалки

– Нам нужны деньги, Саш. Нам нужны продажи.

– В смысле?

– У нас половина зала продана на Москву

– Половина?! Ты же говорила…

– Половина, Саш.

– Бля.

– Интервью нам поможет.

– Может, отменим?

– Саш.

– Ну правда. Ну не получается у меня, Алин. Ну можно я не буду, а?

– Ты че как маленький. Тебе за квартиру есть, чем платить?

– Ну может, я к тебе перееду.

– Ага. Я комнату снимаю, если помнишь. И жить ты на что собрался? У тебя сколько денег осталось? Как ты жить будешь без выступлений?

– Преподавать. На гитаре…

– Саш, ты кому преподавать будешь? У тебя ученики есть? База? Сколько будешь брать за урок? Чему учить? Сколько уроков тебе надо в месяц, чтобы выжить? Ты считал? Ты вообще преподавал кому-нибудь что-нибудь?

– Ну я это ещё не…

– Саш, это такой же бизнес. Такой же. Так же надо будет искать людей, создавать группу в ВК, ФБ, инстаграмм, договариваться. Прежде чем дело это пойдёт, тебе надо на что-то жить. Концерты – твоя работа. Делай свою работу. И интервью – твоя работа.

– Алин, я не…

– Да она даже не узнает. Не она же у тебя будет брать интервью. Она вообще в «Гидре» в отделе видео работает. Сходи и дай это интервью. Продай нам билеты. Альбом выпусти, наконец. Хватит раскисать. Неделю почти раскисал. Соберись. Ещё Урал впереди. Питер. Москва.

– Ладно.

– Саш, не ладно, а…

– Ладно! Я сказал, ладно.

Щелчок зажигалки. Треск сигареты. Дым.

– Рита твоя всех достала.

– Что? Кто?

– Рита. Малая. С которой ты улетал. Написывает всем, в том числе мне. Что ты её заблочил везде, номер сменил, а ей надо типа сказать что-то важное. Я не хотела тебе говорить, но раз уж…

– Да не буду я ей отвечать. Глупости очередные.

– Бросил девочку, ага. Помучил и бросил.

– Сама виновата

– Про меня так же будешь?…

– Да она вообще отбитая! Украла у меня деньги последние, Алин.

– Ну это ваши дела. Мне она никогда не нравилась. Короче, ответь. А то она всех достала. Смешно уже просто.

8. «Никто не знает Сашу»

Саша монтировал видео под новую песню на ноутбуке. Собирал кадры, снятые в Непале.

Монтажу его научила Ксюша. Нескольким кнопкам в программе, он сразу врубился, почему это так легко и сложно одновременно. Надо было просто держать ритм, менять ритм, компоновать и делать правильные склейки. Это чем-то напоминало создание песни, где вместо строк и аккордов – склейки и планы. И смонтировав пару роликов сам, он уже знал, как в следующий раз снимать что-то на телефон, чтобы сделать эффектный переход. Все уже делали видеоблоги – он лишь был запоздалым прибывшим, последним человеком на Луне – в советском скафандре посреди Луна-парка.

Когда они начали снимать фильм про него, всё изменилось. Он заметил, что она достаёт свою маленькую камеру в самых неловких и напряжённых ситуациях. Когда он меньше всего хотел бы, чтобы его кто-либо видел. Когда они с группой отказывались выступать в шатре на фестивале, чувствовали себя униженными, а та женщина давила на них, и они долго спорили, а потом согласились, а в итоге их слушало два с половиной человека. Или как они думали, что выступят на открытии магазина с книгами и пластинками, а их засунули в витрину на Невский, и они растерянно смотрели друг на друга, пока их подключали. Или как они упорно репетировали и спорили, ссорились, какую песню поставить следующей в сэт-листе, чтобы максимально разжечь толпу к концу, а в итоге на их концерт в том же Питере пришло тридцать человек, и они расстроенные сидели в гримёрке и до, и после концерта. И всё время она была где-то на периферии, с чёрным блестящим оком, передвигаясь боком, спиной, оглядываясь, чтобы не налететь на стул, стену, человеку. Её почти не было заметно, но он всегда ощущал её в такие моменты. Камера появлялась именно в такие моменты, и у него в голове невольно складывался фильм, в котором он выглядел конченным неудачником. Человеком, с устаревшей музыкой, который надеется на что-то, носится с группой, бегает, подключает провода, ругается с организаторами, звукачами, гитаристами, поёт свои ненужные героические песни… В такие моменты ему хотелось убить себя, её, разбить гитару, камеру, никогда не выходить на сцену. Но у них был минитур по подмосковным городам и Питеру, и запись материала в студии, и планировался большой тур с презентацией альбома, и это было не только его, это двигалось само, хотел он или нет, а она снимала.

Он пытался её отговорить. Не снимать это или это. Что это, Саш? Ну ты понимаешь, что. Не понимаю. Ну когда такое идёт. Какое идёт? Ну когда всё идёт не так. А ты что предлагаешь снимать, когда всё хорошо, Саш? Это же будет неинтересно. Ксюш, но я выгляжу идиотом. Ты выглядишь собой. Забудь про камеру и делай своё дело. А я буду делать своё. Я сделаю тебе крутой фильм.

Она не хотела его героя. Спокойного, мудрого музыканта, почти молодого, что преодолевает все трудности с улыбкой. Такой ей был не нужен. Ей нужен был он с трясущейся коленкой, в мятой рубашке с пятнами подмышек, растерянный, злой, нелепый. От этого он злился, и как обычно, не мог сказать ей прямым текстом, и злился ещё сильнее и в итоге взрывался.

Ксюш. Что? Убери камеру. Да что? Убери камеру, блядь. Блядь, за чем я вообще подписалась? Поговорим дома.

Эта была первая большая ссора из-за фильма, где они срывали кольца (он впервые – первый), кричали, били кулаком в стену, швыряли вещи, довели соседей до стука по батареям. Он кричал, что она выставляет его нелепым, немодным уродом, что она высмеивает его. Она кричала, что он самовлюблённый идиот, который не может довериться своей жене. Что она снимет про него крутой фильм. Он кричал, что фильм может быть каким угодно крутым, но только главный герой фильма – полный неудачник. Зачем она вообще живёт с ним, если видит его таким неудачником?

Да с чего ты взял, что я тебя так вижу? Да что я не вижу, как ты меня выставляешь неудачником. Да в чём я выставляю? Да во всём, зачем врать-то? Да ты достал меня, я действительно не хочу с тобой жить, потому что ты ноешь всё время.

Я же говорил.

Какой же ты урод. Ты просто ищешь подтверждения, что ты неудачник. И вот поэтому – да, Саша, да, ты неудачник. И ничего не добьёшься. Потому что носишься со своим уязвлённым самолюбием.

Класс! Спасибо! Не надо никакого фильма, Ксюша. Никакого фильма и не будет, Саша! Это я не хочу жить с тобой, Ксюша.

И он, обдирая фалангу, сорвал кольцо и швырнул ей в ноги.

Идиот. Мудак. Какой же ты мудак.

И она легко сняла кольцо и кинула в него. Звонко и зло сверкнула по кухне дуга.

Потом они ещё кричали самые болезненные вещи, он – что её испортила Москва. Она – что он боится показать себя настоящим.

Да не хочу я этой торговли собой. Я хочу просто песни петь. Твои песни не нужны никому – без тебя. Так мир сейчас устроен. Нужен человек, герой, ты не спрячешься больше. Да не прячусь я! Это просто неприлично. Приличия поменялись, Саша! Я не хочу так, не хочу, он сидел, обхватив голову на полу, не хочу ничего, оставьте меня в покое, зачем всем видеть меня уродом каким-то? Да, Саша, ты не урод. Все такие. И все увидели бы, что ты такой же. Узнали бы себя. Нет! Я не хочу, как все. Меня возненавидят таким. Да почему? Потому что я урод. Ты не урод. Ты где-то нелепый, но искренний и добрый. Тебя полюбят таким. Я не хочу, Ксюш. Саш, такого тебя – полюбят. Себя узнают. А то, что ты хочешь – скучная жвачка. Ну и пусть, я не хочу так. Саш, я понимаю, но… Чёрт, я так не хочу так жить. Ты сам это выбрал. Чёрт, блядь, не хочу так. Я понимаю, Саш. Я просто хочу петь. «Просто» теперь нельзя. Ты можешь просто, но это будет не то, малыш. Все хотят этого.

Ох.

Я понимаю, Саш. Прости меня, Ксюш. Ладно. Прости, я всё испортил. Мне просто очень… мне не хочется. Я понимаю. Но если ты хочешь хорошее кино, надо так.

Ох.

Я понимаю, Саш.

– Прости меня, Ксюш.

– Ладно. И ты прости.

Они легко нашли его кольцо, а вот её искали долго, легли спать и нашли только под утро.

И теперь он позволял зрачку камеры плыть где-то с краю, но всё равно чувствовал его – плечом, щекой, лопаткой – с досадой, раздражением. Опять его снимают в самый сложный момент. Но он говорил себе – это для фильма, и становилось легче. Он уже не хотел никакого фильма. Он делал всё для неё. Он вспоминал ту скрипачку в переходе, она так расстроила Ксюшу, лишила её дипломной работы, он не хотел поступить так же. Но в глубине души всё равно вставал на сторону героини. А тот рэпер – он был такой свободный, и давал снимать себя в любых моментах. Чем Саша хуже его? Нет, Саша даст снять про себя этот грёбанный фильм, чего бы не стоило.

Потом был этот фестиваль. «Горизонт». Он долго стоял изумлённый, посреди комнаты, даже не понимал, почему она не понимает, что его так шокировало. Она отправила трейлер фильма на фестиваль – ей теперь позволялось сдать заявку даже в таком виде – не спросив его. Не показала ему, что получилось. Она говорила, что фильм не готов.

Но трейлер-то готов. Но это трейлер, Саш. Да Ксюш, может я вообще не хочу участвовать в этом фестивале. В смысле – ты, ты вообще не участвуешь, участвует фильм, который сняла я, я участвую. Ты? Это фильм про меня! Я имею право решать, Ксюш. То есть, если тебе не понравится фильм, ты запретишь мне его отправлять? Ну вообще-то, да. Так. Давай-ка проговорим всё. Я сняла про тебя фильм. Я три месяца ходила за тобой. Ты мне тут весь мозг вынес, лез с советами. И теперь ты мне запрещаешь публиковать фильм? Я ещё ничего не запрещал! Но я же должен увидеть, Ксюш? И что – увидишь – и если тебе не понравится – что дальше?

Он стоял посреди комнаты и не понимающе двигал ртом, глядя на неё – за компьютером, раскрыт таймлайн с его маленьким угрюмым лицом в гримёрке – он не понимал, как она может не понимать.

Блин, ну если мне совсем не понравится, мне что, нельзя ничего сделать? Если я не захочу, чтобы меня таким видели? Это же я? Это не ты, Саша, это фильм про тебя. И его сняла я. Подожди, малыш, но по закону-то я могу запретить снимать про меня, ну если я против. По закону? По закону?! По какому закону, Саш, мы же договаривались! Ксюш. Ты совсем охренел?! Ксюш. Ты хочешь, чтобы что – выкинула два месяца работы, месяц монтажа, просто потому что тебе не нравится? Я от стольких предложений отказалась ради этого фильма! Ксюша, блядь! Я просто теоретически спросил. «Теоретически»?! Ты допускаешь такое? Ты вообще что ли? Да я даже не видел же! Покажи мне. Да ещё ничего нет. Я не успеваю всё смонтировать. А зачем отправила тогда?! Да потому что им надо, блядь, отправить заявку вовремя, иначе меня вообще не возьмут. Ладно. Ладно. Но покажи хоть, что есть. Нет. Почему? Потому что не готово. Да я же пойму. Я же примерно понимаю, что было. Саш. Что? Тебе не понравится. Мне надо доделать. Но ты же уже отправила на фест заявку. Покажи хоть её? По ней ты точно не поймёшь. Ну покажи.

Ладно.

Она показала ему в итоге и трейлер, и черновой монтаж. Всё, что было готово.

Это было ужасно. Он увидел себя – нелепым, сломленным, пошлым человечком с гитарой, которому тридцать, который хотел какой-то славы. На что он рассчитывал, этот идиот с гитарой, с говнорокерской группой, такой несовременный, господи, неужели он такой, особенно запомнился кадр, где он в студии слушает записанную песню, самодовольно повторяя губами свои же строки, неужели он такой урод, неужели ты видишь меня таким, Ксюш, Ксюша, неужели, зачем ты меня таким делаешь, зачем, да ты с ума сошёл, я знала, что тебе не понравится, конечно, не понравится, я же здесь конченный, сам ты конченный, ты здесь офигенный, живой, настоящий, да пошла ты – в тот вечер они снова разругались в хлам.

Что он запомнил из той ночи сильнее всего? Кольца синяков на запястьях, хватал её, чтобы не ушла? Как прокусила себе губу до крови от злости на него? Или как прятала хард с исходниками, потому что боялась, что он уничтожит фильм? Как они плакали посреди кухни и осколков кружки с очередного фестиваля, а потом снова начали ругаться? Да, скорее всего ему запомнится это – что они всё не могли вырваться из этой петли. Они кричали как сумасшедшие, подначивали друг друга, били в слабое, и другой заводился от удара, как ужаленный, метался по квартире, а первый пытался его успокоить и даже доходил до извинений, и они почти примирялись, но обида ещё оставалась, они были на взводе, и вот, на волне примирения, кто-то открывался, и говорил, что думал, и вновь задевал другого, и опять всё переходило в крик. Усталость. Они устали ругаться в тот вечер. То она, то он хотели уйти. Вся квартира была перевёрнута. Бумажные светильники Икея, склеенные с прошлой ссоры – кем-то разорваны вновь. След его кулака на холодильнике. Идиот, разбил руку, не мог играть неделю.

В итоге она убедила его, что фильм мало, кто посмотрит. Он сказал, что не будет выкладывать фильм нигде у себя, в рамках промо к альбому, как он хотел до этого. Она согласилась на это. Они так устали, но они оба, через петлю одной и той же ссоры пришли к главному. Их брак важнее любого творчества. Тогда он признался, что просто боится этого фильма. Она призналась, что фильм много значил для неё. И ей обидно, что он не принимает себя таким, каким она видит его. Он дал обещание, что попробует, но ему обидно, что она видит его таким нелепым. Они оба не ушли только потому, что любят друг друга. И готовы пожертвовать своим делом ради этого брака. Распухшие от слёз и крика, обнимались, выметали осколки, расставляли разбросанные вещи, курили одну на двоих. Они сделают всё, чтобы сохранить их брак. Это самое главное.

Через два дня «Гидра» без спросу Ксюши выложила трейлер фильма. В рамках пиара будущего фестиваля доккино «Горизонт» – статья с трейлерами будущих участников. Абзац перед трейлером «Никто не знает Сашу» звучал примерно так:

«Какого это быть бардом в эпоху, чьими главными героями остаются рэперы и ютуберы? Трагикомичная история музыканта с откровенно архивным жанром, который в своих попытках добиться минимальной славы выглядит почти трогательно. Бонусом к мучениям героя – во всех смыслах тяжеловесная рок-группа «Зёрна». Усугубляет положение, что лента снята женой главного героя, мощно заявившей о себе на прошлом…»

Она говорила, что они выложили трейлер, не согласовав с ней. Она звонила в редакцию, но там не понимали, чего она хочет. Она извинялась перед ним, звонила организаторам фестиваля, пыталась всё уладить.

В своих самых сладких мечтах он ехал автостопом из Москвы в Восточную Европу, нелегально пересекал границу, покупал у румынских мафиози потёртый, но надёжный «Калашников», приезжал в Прибалтику, где в семикомнатной квартире находилась редакция «Гидры», и в костюме доставщика пиццы – новоявленный Геракл нашего времени – хладнокровным шуттингом прижигал комнату за комнатой, отрубая головы мерзкой рептилии.

В реальности же, в комментариях к трейлеру уже вскакивали как прыщики едкие редкие – каждый врезался Саше в память вместе с аккаунтами типа Alter Ego1 или yy fky или user1488:

«уж лучше это чем ваш сквиртонит (на самом деле нет)» (24 лайка)

«когда забыл, что на дворе 2к18» (20 лайков)

«почему в кадре нет костра» (16 лайков)

«жену дома ждёт серьёзный разговор» (52 лайка)

«когда гидра довела пару до развода» (71 лайк)

В реальности же, когда она дозвонилась до Горизонтовой, та начала нахваливать её трейлер и просила выслать хотя бы черновой монтаж – как можно скорее, а она улыбалась и кивала, он пытался сказать ей – попроси удалить трей… – т-с-с-с! – шипела она на него, корчила страшную гримасу, махала рукой, уходила в кухню, улыбалась голосу, говорила трубке «да-да, конечно, я понимаю», он психанул, стал одеваться, чтобы уйти.

– Куда ты собрался, что случилось.

– Ты сказала им удалить трейлер?

– Она за это не отвечает, я позвоню в редакцию, Саш, тут ещё…

– Когда.

– Сейчас попробую ещё раз. Тут ещё…

– Что.

– Она просит разместить тизер на сайте «Горизонта».

– Что?

– Ей очень понравился тизер, и герой, она хочет разместить его и несколько других на сайте.

– Ты отказала?

– Саш, это мой шанс, чтобы…

– Что?!