Loe raamatut: «Никто не знает Сашу», lehekülg 30
12. Александр Даль и группа «Зёрна»
– Привет, Лёнь. Слушай, у меня завтра концерт в «Озере». Ты не хотел бы мне подыграть на нескольких песнях? Или может с ребятами соберёмся опять?
– Привет! Саш, я завтра занят… Да и как-то не могу без подготовки. Нам же порепетировать надо. А с ребятами – надо же вместе этот вопрос решать. Что Диман скажет, Глеб. Макс. Ты бы пораньше написал.
– Ладно, понял тебя. Свяжусь с ребятами. А ты не мог бы мне дать админку от группы? Её Макс создавал, он потом меня удалил.
– Блин, лучше напиши Максу, Саш. Я не хотел без его спроса. И ты вроде сам удалился…
– Ясно всё с тобой.
– Ну, Саш, пойми меня тоже. Это ваши с Максом дела.
– Алло, Диман
– Алло, а кто это?
– Саша Даль!
– Ого! Ни хрена себе.
– Да! Представь себе! Как дела-то твои?
– Да норм, норм.
– Вот решил по… позвонить.
– Ага. Сам как?
– Да вот концерт завтра.
– А, я видел, да! Поздравляю.
– Слушай, не поды…граешь мне завтра?
– Завтра?
– Да! Я пытаюсь ребят собрать всех.
– А! Понял.
– Вот. Ну как на это смо… смотришь?
– Да так-то не против… А ты Максу звонил?
– Да п-пока нет.
– А. Слушай, ну ты у него спроси. Я не против, но лучше всем вместе как-то, да? Ты же так это видел, да?
– Ну да.
– Ну вот позвони ему, если он будет согласен, я с удовольствием, Сань.
– А если нет?
– Что?
– Ну если не согласится? Будешь играть?
– Ну, не знаю, Сань, надо подумать. Я с Максом в проекте сейчас в одном. Не хочу портить отношения, сам понимаешь.
– Я-я-ясно.
– Да, вот так как-то.
– Своего мнения у вас так и не появилось.
– Сань, ну не надо так.
– П-почему это, м-м?
– Ты пьяный что ли?
– Почему не надо-то?
– Сань, я не хочу ругаться. Давай ты проспись и поговорим. И Максу позвони, он будет рад.
– Дим, а можешь мне админку от группы дать? Я по-приглашаю. По-братски, а?
– Сань. Я бы рад. Но Макс нам запретил. Ты нас тогда всех подвёл всё-таки.
– Я-я-ясно…
– Без обид, Сань.
– А если буду от СПИДа умирать – ты с-сбросишь денег?
– Что?..
– Или у Макса попросишь разрешения сбросить?
– Сань. Иди нахуй.
– Сам иди.
Алло, Глебыч, здаров
– Привет, Саш
– Как дела?
– Нормально.
– У меня з-завтра концерт.
– Я знаю. Ты нас не соберёшь.
– Что?
– Саш. Я бы с тобой сыграл. Но ты это не соберёшь уже. Группы больше не будет.
– Что?
– Я всё понимаю, Саш. Тебе если нужна помощь какая-то – я помогу. Я твой друг. Но группы больше нет. Тебе лучше поговорить с Максом.
– Почему гр… группы больше нет?
– Саш, это не собрать больше.
– Я-я-ясно. А можешь мне админку дать?
– Могу. Но ты поговори сначала с Максом
– Не хочу я, блядь, с ним говорить!
– Ты позвони. Если он не даст – я дам админку.
– Блядь, Глеб!
– Позвони ему.
– Алло, здорово!
– Здорово.
– Макс! Максимушка! Это я, привет!
– Я понял, Сань. Привет.
– Короче. Макс, я что з-звоню. У меня завтра конц. Не хочешь выступить со м-мной с ребятами?
– Завтра?
– Д-да.
– Ну. Давай.
Молчание.
– То есть, ты серьёзно готов?
– Да.
Молчание.
– Макс. Я… Я очень рад. С-с-пасибо.
– Не за что, Сань.
– Просто, я рад, что ты готов… Н-ну, как в старые добрые номера, ха!.. «На сцене группа «Зёрна»», ха!
– А тебе правда это нужно, Сань?
– …Что?
– Ну группа. «Зёрна». Выступление общее.
– Ха! Да! Будет другая энергия! Как ты всегда говорил…говоришь! Концерт мощный, звук, электричество, Макс. Я очень рад, что ты готов, Макс.
– Да. Я готов.
– Максимка-а-а-а! Максимушка! Макс. Ты даже не знаешь, через что я тут прошёл. Спасибо тебе.
– Я готов, Сань. Мне же это ничего не стоит вообще.
– Круто, Макс! Просто круто!… Так как? мы, может сегодня начнём…
– Я ради тебя вообще на всё готов, Сань. Вообще. Готов на всё ради человека, который меня кинул через хуй, и даже не извинился.
Молчание.
– Та-ак… Я-я-я-сненько. Вот тебе и М-м-акс! Я извинялся, Макс.
– Когда?
– Я писал тебе из Не…Не… пала
Молчание.
– И ты прочитал! Да, Максимушка. Максимушка прочитал, и не ответил.
Молчание.
– А всем ребятам потом сказал, что я даже не извинился, блядь. Вот такой у нас Максимушка!
– А. Эти легендарные извинения Саши Даля – через сообщения. Жену ты тоже через СМС бросил?
– Пошёл ты нахуй.
– Ты думаешь, можно извиниться за сорванный тур?
– Ах, ты тут значит решил наказать меня, да? Макс-судья! Макс-справедливость! Безумный Макс! Наказать и осудить! И всех против меня на… строить.
– Я никого не настраивал, Саша! Ты подвёл нас и, уж прости, они на тебя так же…
– Не-е-е-т, блядь. Нет, Макс. Ты же всегда подъёбывал меня… Всегда! И выставлял самовлюблённой рок-звездой. Как будто я тяну всё на себя, да Макс? Это ты-ы-ы! Ты-ы-ы-ы. Ты меня втянул во всю эту идиотскую па!…па… па-гоню – нам надо там выступить! Нам надо т…так сделать; А я просто пел, Макс. Просто пел, как умел. Мне же плевать было, сколько там пришло кого. Но мания величия при этом – у меня, Макс? Хотя это тебе всегда ва… важнее было. Ты только делал вид, Максимушка. П-признай! А сам был рад до жопы, когда после концерта с тобой три калеки фоткались.
– Я к тебе приходил, несколько недель назад. Что ты сказал?
– Ч-что?..
– Что я тебе мешал. Я тебе мешал. Я сам к тебе пришёл. Но вместо того, чтобы извиниться, ты сказал, что я мешал. Я больше не мешаю.
– Потому что ты хотел меня ис-спользовать!
– Я не мешаю, Сань.
– Тебе было наплевать, что у меня произошло – с женой, с Ритой. Да! Тебя волнует только эта сранная му… Музыка. Не наша дружба уже двадцать с лишним.
– Волнует.
– Не то, что я тебя с дет…сада знаю, Максим!
– И я тебя, Сань.
– И то, что ты мне дорог.
– Сань.
– Нет – «музыка»! Ты хотел, чтобы мы выступали, да? И мои поклонники приходили и смотрели на тебя.
– Твои?! Мы группой были когда-то, 13 лет, бля…
– Да никому не нужна была группа, Макс.
– Что?
– А нужен был я! Я. Саша Даль. Я один всё со…собирал.
– Ты?
– А вы всегда были просто грузом, Макс!
– Что?
– Балластом, который меня тормозил.
Молчание.
– Класс. Поздравляю.
Молчание.
– Макс, я может чут…ка погорячился, но…
– Что тебе нужно? Админку? Я дам.
– Максим, погоди…
– Я как раз за компом, Сань. Вот открываю группа, участники, поиск…
– Макс, я не…
– Саша Даль – о, ты даже вступил снова! – назначить администратором.
– Макс, да погоди ты…
– Назначено. Всё. Я бы тебе её сразу дал, если бы ты нормально попросил.
Молчание.
– Макс, я так сказал не потому, что я вот так…
– Сань, ты неблагодарный. Может, мы могли проебать группу, и я сам косячил, и ты много сейчас правильно сказал, резко, но… правильно. Но ради всего этого всю нашу, как ты говоришь, дружбу – вот так?
– Макс-с… а ты знаешь, возможно у меня… – Последнее звучное слово он сказал в короткие гудки – словно маленький трёхбуквенный тук-тук выехал на встречную на индийской дороге, фэйл, авария, регистратор ловит трещины на лобовом.
13. Девушка в джинсовке, с чокером и каре, утром после прошлого концерта в Питере
Эти комнаты, в которых я его находила. Спящего, без сил. Обкуренного, пьяного. С простым дворовым лицом. С бумажником под подушкой. С гитарой у стенки. Ох уж эти комнаты. Тонкие стенки, за которыми так громко любят друг друга чужие люди, слушают музыку, пьют, курят траву. Или спят восторженные поклонницы, прислушиваясь к его неожиданному храпу. Комнаты, в которых не закрываются двери. Комнаты с выцветшим чистым бельём. Комнаты на одну ночь. Пунктир из комнат – вписки, вписки, вписки. Квартиры организаторов. Хостелы, редкие дешёвые гостиницы. Маленький человек. Синева под глазами, несмелая штриховка щетины. Такие красивые руки. Я любила смотреть, как он спит. Прямо как сейчас, здесь в Санкт-Петербурге, после вчерашнего концерта. Вчера он, конечно, устроил. Зажёг как в молодости. Трава, алкоголь. Я.
Он так устал. Он так облажался. Я никогда ему этого не скажу. Навряд ли я вернусь к нему когда-нибудь.
Ездила за ним с концерта на концерт, из города в город. Волочилась по дорогам – железным да морозным, находила на перронах, ледяных и жёстких вокзальных скамьях. В душных барах, маленьких анти-кафе, где пахнет дешёвым кофе и ломкими вафлями. В плацкартных вагонах: коричневых старых, синих новых. В ржавой карусели поездов и вокзалов, на которую он запрыгивал который год. В последнем ряду полупустого зала. Он словно пытался сбежать от меня. А я шла следом.
В воскресном аэропорту, в вакууме ожидания. В хвосте самолёта, в небе над Бишкеком по пути в Дели. Сидела в соседнем кресле, смотрела в щёку.
Я находила его посреди оранжевой пыли, вони и благовоний. Среди флегматичных коров, громких рынков. Смотри, это я выбираю серьги рядом с девушкой в дредах, что бросит тебя через неделю. Я мелькала в зеркале байка на оживлённом перекрёстке, по пути из Мандрема в Арамболь. Подпевала тихонько на джейм-сейшене. Стояла в храмах за спиной, видела твои слёзы.
Я ехала за ним до Непала. Шла вдоль ступы, незаметная среди паломников, монахов, вела рукой по медным барабанам – отставая на шаг. Отвлекала его на Випассане, сидела через ряд, в женской половине. Теряла его после побега.
Находила в тесных гримёрках с прожжённым биллиардным столом. На пути к Казани с полным мочевым пузырём. Посреди ледяного поля у обочины, застёгивающим ширинку. На фудкорте с бигмаком и картошкой фри. Он почти не замечал меня. Я будто диктовала ему на ухо, а он почти не слышал. Я больше никогда к нему не приду.
Каким я запомню его? И весь этот долгий путь за ним – из города в город? Может, на безымянном полустанке, где фонарь слепит сквозь окно? А путейщики остервенело стучат по колёсам, тут, там? А проводница ломает лёд в туалете, льёт в него кручёную струю из грелки, отводя деловитое лицо от пара? Я была той блондинкой у окна, той брюнеткой в очереди к титану. Я дёргала ручку туалета, пока он видел себя в зеркале с надписью – «Возможно, на тебя смотрит миллионер». И в торговом центре, у ряда писсуаров, под которыми геометрически одинаковые лужицы, будто геометки, вот ты и зачекинился – шептала свои скупые слова в каждом городе. И в провинциальной витрине, посреди ярко-жёлтой рекламы, в тусклом зеркале гримёрки. Это я проходила на той стороне, несла обрывок мелодии. Это я пробивалась к нему сквозь редких зрителей, донести цветы, мелькнуть у бара – каре, джинсовка, чокер – подсказать строку. Он почти не видел меня. Я больше никогда к нему не приду.
С ноутбуком на груди, в ворохе обёрток, крошек, в комнате перетянутой нитями дыма. Заставляла бросить видео с падающими людьми на половине. Гнала на кухню, к гитаре, диктовала слова, аккорды. Вкладывала струны в пальцы. Я больше никогда к нему не приду.
Вот он выходит на мороз – подышать, у питерского канала – подсовывала строчку, припев. Вот это старенький баркасик, или лабиринт трещин на льду, почему бы тебе не спеть про это, Саша?
С одной чашкой кофе на день в кафе – карябай в блокнотик, набирай мозолистым пальцем в старом айфоне. Полпесни здесь, полпесни там.
Пела поездами между Челябинском и Екб. Лежала с тобой в реке в Туле, на мою лодыжку ты клал руку, и её же опускал чуть ниже, это у меня рот в жёстких скобах морщин, это я ехала из другого города с дочерью, это я дарила тебе ненужную картину, это я звала тебя на радио, орала Лепса в баре тебе назло, это я была стюардессой с платком на шее, прикрывающим несуществующий шрам, это я у бара с чокером на шее, каре, в джинсовке, это всегда была я, Саша, вот уже пятнадцать лет, бегу за тобой по трапам, впискам, вагонам и кухням. Это всегда была я, Саш. Всегда.
Здесь в питерской комнате, губами вдоль шеи, точки сосков, «Ультрафолет», чокер, ты впадал в меня, как впадали все до этого, ты так промахнулся.
Я больше никогда к нему не приду.
14. Копия верная
«Копия верна»
Печать врéзалась в тонкое девичье запястье, оставив надпись, девушка подняла восторженный взгляд на мужчину на входе – щетина, следы недосыпа, дворовое, простое, но доброе лицо, девушка спросила:
– А вы сами встречаете? Круто!
Мужчина улыбнулся в ответ, пропустил девушку в зал, а к нему уже подходила следующая, протягивала смартфон с электронным билетом, затем – запястье, словно дамы на приёме – целовать ручку – и он целовал – печатью со странной надписью, которую дала ему худая администраторша заведения, как она насмешливо изумилась – сами будете на входе? – старая наркоманка, да, сам, печать опускалась на запястье. А за ним тянулось следующее, а за ним – следующее, и очередь уходила зигзагом вниз по двум пролётам ступенек бывшего ночного клуба, где должен был состояться концерт, последний концерт тура, московский концерт. Он сам встречал гостей, его менеджер уволилась, и даже удалила его номер и расфрендила в соцсетях, будто их ничего не связывало, но мужчина в дверях так боялся, что всё-таки они теперь связаны, что он подарил ей три заветных буквы, которые, возможно – он ещё не знал – получил от Риты, и которые – о, страшная тайна того дня, предпоследняя ссора год назад, они с женой ещё не разошлись, но были на грани, сбежал к Рите, МДМА, трава, благовония, дреды, глупый секс, измена – он мог передать и бывшей жене.
Возможно, он стал звеном в цепочке, он узнает это только утром – сегодня он сдал анализ в клинике, на внутреннем сгибе локтя след от укола, результат будет через несколько часов, но здесь только очередь, последний концерт. А очередь уходила вниз и состояла она в основном из девушек – скромных, но с красной помадой, в мешковатых свитерах, но с модными очками, девицы-филологини и их редкие спутники, длинные парни, с лицами тонкими, требовательными, и иногда женщины постарше, и даже с цветами, и иногда – какие-то старые хиппи, и иногда даже солидные мужчины, что слушали всего один – но до дыр, до дыр – один его диск в подержанной машине представительского класса – да, встречались и такие, но чаще – девушки. Они появлялись из-за железной двери внизу без верхней одежды – там работал безликий гардеробщик – встраивались в очередь, и тянулись вверх змеёй, словно тело дракона, что впервые за много лет оставил гору золота в пещере, летел к городу, они поднимались по двум пролётам и, повернувшись и окинув взглядом других в очереди, осознавая себя принадлежащим к ним, но так противясь этому, вдруг видели его, вот девушка у входа сдвинулась, и на секунду мелькнул он. Неужели он сам на билетах? А где же его верная менеджер? Всё ли у него в порядке? И каждая в очереди хотела сказать ему что-то особенное, но боялась задержать других, а вот уже он, и что же сказать, какие у вас хорошие песни? или удачного концерта? или так здорово, что вы сами проверяете билеты? или что однажды ваши песни изменили мою жизнь? я слушаю вас с такого-то года? – как будто это какое-то соревнование – как долго кто его слушает – нет-нет, всё это такие глупости, это скажет каждая, и надо сказать что-то особенное, но это будет так нелепо, патетично, уж лучше сказать обычные вещи, общие слова, и потому все говорят ему – какие у вас хорошие песни, удачного концерта, так здорово, что вы проверяете сами билеты, я слушаю вас с такого-то года – и затем проходят внутрь.
А внутри их ждёт ещё пустой зал, такой огромный зал бывшего ночного клуба «Озеро», и то, что секунду назад за дверью казалось цельной очередью, телом дракона, в растерянности расходилось по гулкому залу, редким столикам, барной стойке, и сновала деловитая официантка – кстати, статус отрицательный, сдавала неделю назад – что-то уже выбрали, спрашивает она, и можно наконец посмотреть на других.
А у той хорошее платье, а у той такая пошлая красная помада, надеюсь, моя не выглядит так же вызывающе, а той совсем не идут её модные очки, но зато какие шикарные волосы, у меня никогда не было таких шикарных волос – и вот они расходятся по гулкому залу с зелёной плиткой – неужели он будет заполнен? – и чувствуют себя немного брошенными, и вдруг смотрят на друг друга уже без ревности, а беспомощно, растерянно, и видят сходств больше, чем различий, ей тоже неудобно на таких каблуках, а тут даже не сесть, мы думали, будут сидячие места, и впервые, увидев в другой – такую же, ощущают себя как единое сёстринство пришедших смотреть на него, и проникаясь к друг другу сочувствием, даже немного выступают против него, Барда.
Да, он привёл их в такой гулкий зал, бросил здесь, и ведь надо что-то заказать, у этой равнодушной официантки или у бармена за барной стойкой, что усмехается, не надо мной ли? надо достать айфон, и сделать вид, что мне интересна лента или даже сделать селфи, и подписать, что на концерте любимого Александра Даля, надеюсь, никто не увидит трещину на экране, и о чём так улыбается бармен, не надо мной ли, нет, он смотрит на мужчину в дверях, качает головой и даже причмокивает от удивления – артист, а проверяет билеты сам, неужели у него нет менеджера, надо будет угостить его после концерта, думает бармен и смотрит в зал, а людей пока немного, они тянутся и рассеиваются кольцами, словно змея по озеру, и бармен опытным взглядом видит, что парней-то немного, и девушки все в очочках, заучки, много не выжрут, но может, оставят на чай, да, сегодня нечего надеяться на большую прибыль, а девушки расходятся по залу, никак не заполняя его, и бегут от этой пустоты и оценивающего взгляда бармена – в туалет, что слева от входа, та же зелёная плитка, и несколько кабинок, и сломанные и переделанные замки – наследие былых времён, когда здесь танцевали и пили до утра, а в кабинках занимались сексом, даже не зная имени, или чертили «фен» из колпака от «Парламента», или передавали друг другу венерологические заболевания, включая заветные три буквы, но сейчас только редкие девушки поправляют помаду, причёску у зеркала, смотрят на печать – «Копия верна», о я его копия – вспоминая, что на руке мужчины на входе был пластырь, забор крови на анализ на то, что передали в этих кабинках за всю их историю 268 раз – из них 201 раз гетеросексуальным путём, 51 – гомосексуальным, и даже 16 – внутривенно, взяв меф у барыги, что раньше тусовался у входной двери, и всегда уходил за полчаса до приезда Госнаркоконтроля, на который и работал, у которого и закупался товаром – но сейчас в этих туалетах только приличные девушки-филологини, пришли посмотреть на своего Барда, и они не знают, что из 586 заражённых только 253 знают свой диагноз, а из них только 194 получают терапию и заботятся о других, но нашим девушкам это невдомёк, это приличные девушки, что поправляют помаду у зеркала, и прячутся в туалете от оценивающего взгляда бармена, и среди всех зрителей – а их здесь гораздо меньше, чем надеялся Бард, дай бог человек 120 – только у двоих есть это в крови, и один из них, парень, узнает об этом через полгода, заразив свою любовь, и он уже разговаривает с барменом за кружкой пива, с барменом, который знает свой статус, потому что статус бармена знает худая администраторша заведения, потому что сама знает свой статус, и бармен говорит с парнем о Барде, а парень говорит, какие у Барда хорошие песни, и удивительно, что он проверяет билеты сам, а бармен спрашивает, он каждый раз проверяет билеты сам? – нет, в первый раз такое вижу, чтобы проверял сам, и обрывок их разговора слышит деловитая официантка с подносом, что несёт колу трём очкастым клушам за столиком, могли бы заказать что-то нормальное, нет, жадные, трясутся за копейки, на чай и не рассчитывай, и она проходит сквозь весь зал до столика у стены и ставит колу в стеклянных бутылках – разговор стихает, они стесняются хмурой официантки, а она думает – считают её недостойной слышать их разговор – и молча открывает колу – пшик, спасибо, не за что, и быстро уходит с оставшейся бутылкой «Бонаквы» без газа на сцену и ставит её там у высокого барного стула, и чуть задевает гитару, которая тихонько гудит корпусом, отстроенными струнами, одна свежая после питерского концерта, и на другом конце зала, вверху, над входом, в рубке поднимает от ленты инстаграмма глаза скучающий звукорежиссёр, нет, всё в порядке, они хорошо и заранее отстроили звук с этим мужчиной, что стоит под ним и проверяет билеты на входе, гитара, шнур, две стойки, микрофоны – сцена ждёт своего Барда, что скоро выйдет к озеру, к стойке, сядет на барный стул, посмотрит в лайнап под ногой, переписанный и перечёркнутый несколько раз, и заиграет.
Высокая сцена освещена, и только тьма по краям – скрадывает выход за кулисами, такой низкий, что каждый бьётся головой о бетонную притолоку, бьётся неслабо так, а в гримёрку ведёт узкий коридор, облупленные жёлтые стены, залитые тусклым светом, труба отопления под потолком, где пауки давно не тревожимы никем, кроме редких сквозняков, коридор приводит нас в гримёрку, где на продранном кожаном диване уже сидит Бард и смотрит в зеркало, и узнаёт себя, и говорит, вот он я, 31 год, и наверное, мой последний концерт, говорит он себе, вот он я, говорю и отвожу взгляд от зеркала, а все стены исписаны группами, что были здесь до этого, какие глупые надписи, никогда мне музыканты не были близки, вдруг думает Бард, никогда не любил всего этого, и коньячок в гримёрках перед концертом, и траву, и все эти надписи, и игра в рок-н-ролл, нет, я хотел тихой жизни, где-нибудь на пристани у реки, и туман по утрам, и удить рыбу, а в итоге сижу здесь, и в руках моих смартфон, а на руке пластырь, скрывающий след от укола, и возможно – копия верна, и тогда её копия верна, и её копия верна, получается мы с ней породнились, а если породнились, если копия верна, это – как бы это цинично не звучало – ещё один аргумент в пользу того, чтобы ей вернуться ко мне, и я думаю, написать ей или нет, своей бывшей жене, что всё-таки не придёт на мой концерт, надо было отменять, надо всё-таки написать ей и предупредить, и он заходит на её аккаунт в инстаграмме, открывает сториз и сидит не шевелясь целых десять секунд, пятнадцать секунд
– какой-то молодой парень целует её в щеку, целует её в щеку, целует её в щеку, и эмодзи сердечек, блядь, если моя копия верна, то её – копия верна и его копия верна, нет-нет, надо это остановить, надо написать ей, думает он, и громко выдыхает, эхо разносится по коридору, пугая пауков, и летит, летит к другому выходу, направо от сцены, где худая администраторша, старая наркоманка, которой и сорока нет, поднимает задумчиво глаза от обшарпанного макбука в кислотных стикерах, да уж, народа немного, не надо было давать этому Барду зал под концерт, хотя у нас давно ничего и так не проводится, вот раньше были времена, ох, какие раньше были времена, чего только ни видели эти стены, с самого 2007-го года, каких диджеев мы только ни привозили сюда, какие сумасшедшие вечеринки ни проводили, и я как дура кидалась во всё это, интересно, в каком году мой статус изменился, копия верна, надо не забыть забрать печать у этого идиота, сам проверяет билеты, где это видано, что артист сам проверяет, идиот, я бы его менеджеру отказала в концерте, если бы не трансляция от «Гидры», кстати, они уже в зале, расставляют свой треножный штатив, выставляют камеру, пусть рубрика «Цирк», но ладно, хоть что-то, думает она, и высыпает немного белого порошка на стол, чтобы затем втянуть носом, и эхо её вдоха летит по коридору в гримёрку, которая уже пуста, неужели наш Бард вышел на сцену, уже пора, нет, он ещё стоит в коридоре, перед выходом и смотрит в экран пятого айфона, которая подарила та, которой он только что написал, экран, по которому ветка разрослась так сильно, что напоминает лабиринт трещин на замёрзшем канале, он смотрит в экран, как в канал Грибоедова, перегнувшись через секцию перил, чугунное кружево, что напоминает чокер, что так и лежит в его кармане, и пахнет «Ультрафиолетом», он смотрит в экран, куда только что ушло его сообщение:
– привет. Прости что пишу. Короче. Тебе надо провериться. Возможно у меня В…(продолжение не разглядеть за краем экрана)
Он ждал, когда она прочитает. Она не читала. Возможно, была на съёмках.
Часы показывали 19:37. Словно год великих репрессий. Она не читала.
Концерт задерживается на 7 минут, хотя сбор гостей вообще поставлен на семь часов.
19:41. Начало войны. Она не читала. Возможно, спала. Возможно, с тем парнем из сториз. Передавала эстафету.
19:53 – смерть диктатора. Сообщение не было прочитано.
Саша сидел за сценой, смотрел в растрескавшуюся прорубь смартфона, обновлял.
20:01 – новое тысячелетие. Миллениум. Путин у власти. Не прочитано
Ему уже хлопали – один раз. Через 10 минут – ещё раз – раздражённо.
20:07 – сентябрь горит, убийца плачет. «Про-сим!» из зала.
Ещё 12 минут и время догонит его.
В гримёрку заглянула деловитая официантка. Саша кивнул и пошёл на сцену. Телефон он положил на зеркало. Сообщение не было прочитано.
