Loe raamatut: «Никто не знает Сашу», lehekülg 31

Font:

15. Бард и Дракон. Последний концерт

Он выходит на сцену. К своим девочкам. Они облегчено хлопают. Немного. Человек 150. Он садится на стул. Берёт гитару. Пристраивает рот к микрофону. Просит всех выключить мобильные телефоны. Петь не хочется. Последний концерт в туре, думает Саша. Это будет последний концерт, понимает Саша. Он запевает.

Его девочки смотрят в него, но он их не видит. Он думает про свою бывшую жену. Как она берёт в руки телефон. Как читает. Как меняется в лице. Саше хочется бросить гитару и побежать, куда-то в сторону, из этого заброшенного клуба в центре – на Новослободскую, в Горлов тупик, в полгода назад, в тот день, отменить. Контрл Зет.

А вдруг прочитает кто-то другой? Коллега, начальница, парень? Ну вроде это ядовитое слово из трёх букв ближе к концу. Спрячется за краем уведомления. Господи, а ведь она это прочитает.

Саша вдруг понимает, что он на сцене. Поёт песню. И не понимает, на каком куплете. На втором или третьем? – думает Саша. Сейчас допою припев и – что? Какой? Конец припева близится, а я не могу вспомнить. Запеваю второй. И понимаю, что пел его минуту назад. Допеваю второй. Припев. Третий куплет не пою. Останавливаюсь. Смотрю в зал. Девочки, платья, свитера, алая помада, поднятые смартфоны, внимательные взгляды, блеск редких бокалов, пятна лиц, треножник камеры с прямой трансляцией «Гидры», тёмные силуэты мужчин, толпа раскидана по залу изогнутой фигурой по зелёной плитке, змея улеглась в зале, свернулась кольцами, какая-то гигантская саламандра или дракон, которого опять надо побеждать.

И там, среди зрителей треножник с камерой. Всё тот же чёрный глаз объектива.

Сколько людей смотрит трансляцию, смотрит на меня, Сашу Даля? Может, она смотрит сквозь чёрный зрачок на Сашу? Саша смотрит в лайнап.

Но пока Саша пел первых три, дракон набрался сил. По рядам гуляет шёпоток – выпускает пар из ноздрей. Сипит. Дымит. Кашляет. Переговаривается. Кружит над озёрным городом и оттесняет Сашу. Саша поёт «Паруса». Вся – сплошной припев. Саша закрывает глаза. Во все лёгкие, думает Саша. Вот так закрываю и пою. Мне не надо видеть – он отступает, я чувствую это, закрыв, раскачиваясь, вводя их в ритм, размахивая гитарой, словно палочкой с угольком на конце – рисовал восьмёрки в детстве, папа, смотри! – аккуратнее, Саш! в глаз попадёшь… Бу-у-м-м!

Саша стукается ртом о микрофон. Звук разлетается по залу. Сбивает песню. Саша спотыкается. Шёпоток, дыхание. Вялые аплодисменты.

Полторы сотни глаз. Поднятые смартфоны. Зрачок камеры.

Запевает другую, затрусив направо. Словно Бред Питт в фильме «Троя», наперевес с копьём. Словно ему всё пофиг, всё ему нипочём. Словно Андерсон Сильва, наклоняясь, финтя. С блатняцким мотивом, с полуулыбкой лихой. Саша бежит, бежит от него. Саша заманивает дракона в узкие поволжские переулочки, в портовые города, в закоулки памяти, в лабиринт юности – выскочить из-за угла. Со следующей песней. Пронзительной, до мурашек, например, «Волчка», пронзить дракона, да-да, он доиграет «Огоньки» и запоёт «Волчка». Кто-то оживляется на песне, снимает сториз. И тут же выкладывает. Звук от видео с той же песней, но на две строчки раньше – накладывается. Сбивает. Чуть-чуть, но сбивает. Дракон уворачивается от удара.

Саша поёт им «К тебе» – такую юную, такую старую, он посвятил её когда-то Лиде, университет, первый курс, первая любовь, они должны поверить в такую песню, он написал её после их первого примирения, как смутную надежду, что получится быть с ней, и спел на веранде её деревенского дома при её родителях. Слушали молча, а после – тишина. Лишь сестра Лиды начала ворковать, плести ненужную пряжу разговора с прерванного места. Будто пронеслась комета, все проводили пустыми глазами и продолжили жить. У Лиды уже тогда был другой парень, сын зажиточных родителей из соседнего посёлка, и все на веранде знали, все, кроме Саши, и уже заочно выдали её замуж – лишь он был не к месту со своей гитарой.

Зал молчит. Догадывается, что у Саши увели первую любовь, а потому эта порывистая песня – в никуда. Саша поёт и смотрит вверх. И все строчки, словно стрелы, отбитые драконом – летят вниз, вниз – на героя с гитарой среди горящих крыш, вниз – на деревенский дом Лиды, на её родителей, сестру, веранду, вниз – на головы горожан и зрителей в зале, как же их спасти, господи, да они не враги мне. Они мне не враги.

И тогда пою песню как есть, здесь и сейчас, не пытаясь ничего исправить, петь – как есть, ту же песню, но так, как она есть сейчас во мне, не пытаясь ни в кого попасть, ни кого поразить, просто сам с собой, забыв о них, и как только я о них забываю – они смотрят в меня, смотрят с надеждой. Я пою по-настоящему, и они чувствуют это.

И я, Саша Даль, бард в разводе, понимаю это на последнем концерте, тридцать первом кругу жизни, за припев до антракта. Понимаю, как мне надо петь, впервые в жизни – понимаю. Теперь я знаю, что делать. Они – за меня. У меня ещё есть вторая часть. Теперь я знаю, что делать. Пусть надо уходить со сцены, протискиваться сквозь узкий жёлтый коридор, тусклый свет, под нависающей трубой, я знаю, как для них спеть. Пусть надо входить в тесную гримёрку. К оставленному телефону, я знаю, как…

Палец гитариста с твёрдой мозолью на кончике. Скользит по паутине трещин. Подбирает пароль, снимает с блока. Смахивает 4 последних сообщения, и 1 пропущенный, в обратном порядке:

Саша, ты здесь?

Ау? Ты здесь?!

Саша?

Привет, блин, это очень плохо. Я сейчас на съёмках, не могу говорить. А ты когда узнал?

Саша будто наблюдал всё со стороны, будто есть какой-то другой Саша, отличный от этого Саши, которого он называл собой, которого он считает «Я». И этот Саша пишет:

– Мне Рита сказала. Она положительна. И говорит, что возможно – заразила меня.

– Она – тебя?

Не ты – её?

Думает.

– Да. Она. Не я.

– То есть, это уже было после наших контактов?

Думает.

– Ага.

– Ох. Сочувствую. А почему ты тогда мне написал?

Думает. Мнёт айфон. Встаёт в тесной гримёрке, делает шаг, но здесь не разминуться с собой, Саш, поворот, вот он я в зеркале, с айфоном, сажусь, пишу:

– Я просто испугался. Ещё не успел провериться. Решил тебе сообщить. На всякий случай.

– Поняла…

Молчание. Пишет:

– Ну это не приговор. Ты знаешь. Если лекарства пить, можно нормально прожить. Как и без этого. Да, может, и нет ничего ещё.

Судорожный вздох. Человечек в зеркале мнёт айфон, но ничего не пишет. Смотрит в растресканную прорубь. В питерский канал. В узкую полоску чата. Она – набирает:

– Но спасибо, что сказал. Я проверюсь, на всякий случай.

Доносится шум со сцены. Хлопают. Просят выйти героя на сцену.

Хочет написать, но не решается. Тот день. Долго смотрит в айфон. Долго. Будто в колодец. Вздрагивает от сообщения:

– Мне же не о чём беспокоиться?

– Ага.

– Точно?

В зале хлопают второй раз. «Про-сим». Да заткнитесь вы! Пишет:

– Просто я же ездил в туры. И там такая антисанитария. И помнишь, в Мирном кровь сдавал, мне не понравилась там оборудование и шприц был … – стираю весь этот бред и собираю из непослушных букв единственную правду:

– Я тебе изменил. В тот день, когда я ночевал у Риты, потом пришёл к нам, и мы ругались, а потом занялись сексом, а потом расстались – вот за день до этого я переспал с Ритой. Это было первый раз с ней.

Зал негодует, почти свистит. Молит о помощи. Абонент на той стороне в тесном клочке экрана пишет и останавливается, пишет и останавливается, Саша задыхается, я задыхаюсь. А затем рушится целая лесенка сообщений:

– Так.

Подожди.

Ты спал с Ритой. Потом пришёл и переспал со мной. Так?

И Рита говорит тебе, что инфицирована?

Я всё правильно поняла???

Я выдыхаю:

– да. Я не знал. Прости.

– Саша!!!

И снова торопливой лесенкой, градом, пока в зале хлопают в один ритм и кричат «про-сим! про-сим!» и официантка стучится в дверь гримёрки:

Вот это ты урод.

Урод.

Не хочешь оставить меня в покое, да?

Небольшая пауза

– Ты это всё придумал??!

Если бы, думаю я и:

– Нет.

– Я ненавижу тебя!!! Я же уже живу свою жизнь, нахрена ты не сказал!!

– Прости. Я облажался. Я не знал! Я люблю тебя.

– ИДИ ТЫ НАХУЙ!!!

Хлопки в такт, про-сим, стук в дверь, свист, да, Саша, давай-ка иди, подбирай гитару, суй телефон в карман, кричи – сейчас иду! – официантке, и выходи на сцену сквозь узкий коридор, чтобы в последний момент, за секунду до удара о притолоку вспомнить о ней и стукнуться ещё раз, до искр в глазах.

Телефон в кармане. Кажется, тяжелеет на сообщение. И потом ещё на одно. Но ты не смотришь. Далеко внизу жители озёрного города заждались Барда. Ты смотришь в лайнап, как в колчан со стрелами, а там из достойных и метких – всего три. Первая – рок-н-ролльная, «Последняя». Написал Ксюше, ты начинаешь играть и зал оживляется, и дракон на мушке, но вспоминаешь, как пел её Рите в Индии, идиот, обкурились, любились, просила спеть. И как удар под локоть – сообщение в телефон. Голос твой вздрагивает. Струна-тетива вздрагивает. И проходит мимо дракона. Залу всё равно. Можно, конечно, залезть в карман, выключить телефон. Но тогда ты увидишь экран. И сообщение. Ты тогда вообще не сможешь доиграть.

И ты достаёшь «Океаны». Самую свою инди-песню, написал на бардовском фесте, глядя с Горы на море огоньков. Но ты стал встречаться с Ксю, а она – ходить в Жан-Жак и «3205» с новыми друзьями, и ты застыдился себя и переделал песню на модную инди-манеру. Ты целишься прямо в глаз камеры. В главное издание современности. В котором знают, как себя вести с женщиной. Какой альбом, пожалуй, главный в этом году. Кто – лучший писатель поколения. Как правильно мыть руки, дышать, жить, надевать презерватив. Посмотрите наши карточки прямо сейчас. В издание, где работает она.

Но на первом же припеве в твоё бедро вонзается ещё одно сообщение. Мимо. Твой промах видят не только зрители в зале, но и по ту сторону экрана. Твою скучную трансляцию смотрят секунду. И расправляются с ней одним скроллом. Твою жалкую трагедию в прямом эфире пролистывают наравне с рекламой кроссовок. Новым выпуском Дудя. Изнасилованными женщинами. Очередной войной в Сирии. Свежим мемчиком. Статистикой ВИЧ в России.

Но тебе-то не пролистнуть это, Саша. Ты здесь, на сцене. И так уже 15 лет. 15 лет спасаешь горящий город от дракона. Им самим надоело. Все эти бесконечные описания твоих неудачных концертов. Они-то могут развернуться и выйти. Но тебе играть дальше. Не получится пролистнуть. Да-да. Бардовская песня. Костры. Палатки. Дым. Покажи равнодушному зрачку камеры, какую эпоху они оставляют, какой русский язык убивают, давай, удиви их, сейчас они всё увидят, схватятся за голову, возопят к небесам – какие мы были дураки, удалят всех рэперов с сайта, сделают карточки – Почему надо слушать Сашу Даля. Нет, конечно.

Но может, этим людям в зале это нужно. И я заряжаю «Дождись». И так жду сообщения, очередной удар в бедро, что вздрагиваю, когда оно не приходит. Оно не приходит в течение всей песни. И потому я промахиваюсь, а дракон летит на меня. И я бегу, бегу в свою комнатку, где папина гитара, тайком из шкафа, пока не пришёл с работы, привожу дракона в самую свою сердцевину, и знакомые шаги по лестнице, и скрежет ключей в двери, пришёл с работы, и надо спрятать гитару, папа, я посвятил тебе песню.

Знаете, я так, наверное, не к месту со своими песнями в нынешнее время. Не-ет! – кричат девочки в зале. Наверное, это мой последний концерт сегодня – набрасываю аркан – затихли. Да, я, наверное, сегодня последний раз для вас играю. И эта песня, она посвящена моему отцу. И я пою «Сад».

Зал притих. Я один. Наедине с отцом, которому я посвятил эту. С детством в лесах у Волги. С нашим молчанием в несколько лет. С тем, что не приехал на защиту своего диплома. Аркан дрожит, голос слетает с опоры, мажу мимо нот, слёзы текут по щекам. Покашливания. У двери кто-то разговаривает. Девушка выходит из зала. Потом выходит другая.

Осталась одна. Похожая на «Вондерволл». Новая. В тёмное пятнышко под левой лапой. Куда целится каждый Бард. И я знаю, что в самый неподходящий момент меня опять толкнёт под локоть, в бедро – вибрация сообщения. Я чувствую вибрацию, но пою. Пою. Чувствую – зал мой. Зал мой. Зал на 150 человек в Москве, моя главная победа за жизнь, но – моя. Я на середине первого куплета, стрела летит в дракона, мне надо довести до самого конца, ты была рок-звездой, не имевшей аналогов, мы помиримся не раньше, чем братья Галахер, и припев, и снова вибрация. Но я не вздрагиваю. Даже когда осознаю. Что отрывистые и частые вибрации. Слишком ритмичны для. Простых СМС. Она. Мне. Звонит. Прямо на сцене. Но я. Несусь припевом, острием. В это тёмное. Пятнышко у каждого. В зале. Второй куплет. А телефон звонит. Вонзается в бедро. Второй припев. Дожить, допеть бы до бриджа и всё. Бридж – это остриё. В плоть дракона. Дайте мне. Исполнить. Бридж. И зал. Будет. Мой. И в концерте случится хотя бы одна. Одна – но до мурашек. А если случилась одна. Значит, и концерт. Случился. После бриджа неважно. Будет ли припев или нет. Я могу оборвать песню на. Полуслове. С треском выдернуть шнур из гитары. Молча уйти со сцены. Дайте мне пройти по узкому мосту. И концерт случится. Несмотря на телефон в кармане. Почти.

И тут колонках начинается. Прямо посреди голоса. Прямо посреди бриджа. Разрушая хрупкий мост. Треск сотовой волны от долгого звонка. И уже кто-то прыскает на задних рядах. И горожане растерянно моргают. И кто-то смеётся громче. И стрела пролетает мимо. Дракон жив. Я допеваю, падая с моста. А кто-то смеётся. Я опускаю голову. В штанине справа. Слабо светится звонящий телефон. Весь зал видит. Выключите ваши мобильные устройства.

И вот я устало и зло улыбаюсь. И пою про Адидасы. Пою её, издеваясь над собой. И это – самый живой момент в концерте. Это был самый живой момент.

16. Саша Даль. Марбург

Как ты провёл эту ночь, ты, конечно, не помнишь. Заперся в гримёрке на 40 минут. Дождался, пока все выйдут.

Звонил, натыкался на короткие. Потом – абонент не.

Бродил по центру. Стрелял сигареты. Мёрз. Сидел в круглосуточном «Беверли-Хилз». Официантка настойчиво уносила из-под твоих рук – меню, опустевший френч-пресс, чашку. Спешила стереть твоё пребывание. И ты вспомнил, что так же сидел в туре, в пиццерии и смотрел на строчку на табло: Саша 4 сыра. Ввалилась толпа шумных подростков и назаказывала, и тебя сместили с экрана. Ты усмехнулся и пошёл выкинуть картонку, а на контейнере было написано «Спасибо, что убрали за собой». А сегодня ночью ты снова зашёл на Ютуб, а у видео с концерта в Питере с новой песней было уже почти десять тысяч просмотров, и комментарии: классная песня, за душу, у меня мурашки, я один заметил кровь, когда он порвал струну, сразу вспомнил бывшую, весь день на репите, это гораздо глубже тупого рэпа, лучшее, что я видел на Ютубе, слушал Сашу Даля до того, как это стало мейнстримом, лучшая Сашина песня, Саша, побольше таких, обновлённый Санёк вернулся, годнота подъехала, огонь, немного напоминает Вондервол, песня супер, интересно, кто ставит дизы – но ты, Саша Даль, знал кто ставит дизы, чей дизлайк мог быть одним из этих 11. И потому ты удалил это видео. Удалил свою лучшую песню.

А настойчивая официантка продолжала что-то уносить, и ты разозлился, и заказал «Бекон Блю Бургер» на последние 540 рублей, будто хотел утвердиться им в мире.

А ещё ведь несколько недель назад ты даже не ел мяса. Не говоря уже о сигаретах, алкоголе, траве. Хотел начать заново.

Сырая весенняя Москва. Строй поливальных машин, оставляющих запах мокрого асфальта. Мост с подвесными арками на ту сторону Москва-реки, к Парку Горького. Всё это могло быть у тебя.

И утро в кафе, и катания на роликах в парке, и работа, и жена. И ехать в метро, как и все – в офис каждый день, читать интересные книжки, делать полезное дело в этих стеклянных красивых высотках. Иметь постоянные деньги, летать на отдых, смотреть мир. Думать про грядущий отпуск, про то, что купишь загородный дом лет через десять, про то, как назовёшь сына, про то, что надо отправить родителям побольше денег.

А что у тебя за спиной? Везде забываемая, осточертевшая, в чёрном чехле. И вот ты нехотя находишь маленькую точку посередине Крымского моста – это ты, Саша, изгиб реки, ещё бледные здания. Ограда примерно по грудь. Внизу плывут корабли Radisson – красивые и безвкусные, с обрубленном задом, точно списанные космолёты. Старый «Омик» коптит. Вода чёрная, мутная, рябь на ней – мятая бумага. Можно просто перекинуть тело через ограду, и…

…телефон делает коротко «бввв». Ну, конечно, какая пошлятина. В конце его спасает смс. Человечек на мосту проверяет ленту перед прыжком, ага. Что там? Готовы результаты анализа. Ох.

Это не только тебя касается, Сашенька. Возвращайся-ка в старое пальто. Что ты? Песенку напишешь?

Тогда сорвал с плеча. Схватил за гриф как весло. Размахнулся. Швырнул через ограду в реку. И двинул прочь так быстро, что даже не услышал вспле.

– Период серонегативного окна уже прошёл. Если у вас после не было опасных контактов и других возможностей быть инфицированным – вероятность ложноотрицательного результата для вас 0,01 процент.

– Подождите, просто у моей бывшей… девушки – положительный. Она мне написала…

– Вы можете сдать ещё раз позже и сдать на иммуноблот. Но если период окна уже миновал, и у вас не было других незащищённых контактов после – вы отрицательны.

– Бля.

– Отрицательны, значит, здоровы. Вы может, этого не поняли?

– Нет, я всё понял, я не понимаю – почему.

– Ваша партнёр могла заразиться позже от кого-то другого. Вирус мог не передаться при контакте, если незащищённых контактов было немного.

– Может, это какая-то ошибка? Спутали с другим? Может, надо перепроверить? У меня бывает озноб по ночам, кровь на дёснах иногда.

– Спутать мы ничего не можем. Эти симптомы бывают и при других заболеваниях. Это может быть из-за низкого иммунитета, стресса или даже недосыпа…

– Господи, я должен быть положительным!

– Слушайте, я сейчас охрану вызову.

Алина трубку не взяла, поэтому он просто отправил ей сообщение: «Привет, я отрицательный. Деньги с концерта отправлю сегодня».

Прочитала. Не ответила.

Саша шёл к метро, было позднее утро, вроде бы, выходного дня. Или понедельник, уже и не вспомнить. Солнце заливало всё, лежало на стенах домов жёлтыми полотнами, и каждый камешек, кирпичик – освещался, и ревели машины слева по эстакаде, и пахло как в Индии и шли почему-то праздничные толпы к станции метро, и Саша волочился с ними. Он мог бы свернуть вот здесь направо, через дворы со старыми просевшими иномарками и цветными криками детей в ладонях детского сада – к своему дому, но поток людей засасывал его – вход в метро, вниз по ступенькам, налево, тугие стеклянные двери, придержать – мимолётная вежливость, передать эстафету идущему сзади, и дальше – полный вагон, и запах похмелья, всё-таки, понедельник, клерки с опухшими лицами, не выспавшиеся накрашенные девицы, аэрподы, аэрмаксы, айфоны, единство поручня, чья-то женская задела его – прохлада, и кажется, ехать так вместе, и они берут его с собой, в свой праздник, в свой офис, будто ему не надо переходить на Кольцевую, и оттуда – сквозь счастливую весеннюю толпу – на казнь.

Она тоже не ответила. Она прочитала на Курской. Прочитала, но не ответила. Он пропустил станцию, а она не ответила. Он стоял на Площади Революции, ожидая обратного поезда, и ощутил тепло тысяч суеверий на блестящем собачьем носу, и загадал – пусть она ответит, но она не ответила. Она не ответила ни на Комсомольской, ни на проспекте Мира, ни на Новослободской, последний вагон, налево, ни при переходе на Менделеевскую, она не ответила на эскалаторе, на выходе из стеклянных дверей – не ответила, направо, на выходе в город к Центру Мейерхольда – не ответила, на залитой солнцем Новослободской не ответила. И нищий близоруко поднёс полтинник к самому лицу, думая тысячу, и оскорблённого вскинул голову, узнал купюру – не ответила. И трамвай перетёк через улицу в грохоте и блеске – не ответила. И когда он свернул во дворы, от трамвайных путей во дворы, и потом вдоль зелёных оград или жёлтых оград, и звенела весна, будто Марбург вокруг, будто всё – про неё, певчьем сердцем синиц, воробьиная горсть, и всё подымалось и было – подобье, и он шёл сквозь дворы – не ответила. Сегодня был понедельник, смотрел полдень, не смаргивая, на крыши, одинаково не разбирая, где модное «Депо», а где – Бутырка. А раз понедельник, дома её может не быть. Но он шёл, как идиот, через дворы, через первую, робкую зелень апреля. А перед ним всё скакало и тряслось, кусты, дворы, ограды, кусочки стекла блестели в земле и любовный треугольник бабочек распался на страстную пару и отвергнутого неудачника, а он всё шёл ко двору, но она – не ответила. И вот дом, тот самый дом, тот самый двор, и мальчик с девочкой, что и полгода назад играют на площадке, и объявление на подъезде, то ли пропал человек, то ли ваш компьютерный мастер, не разобрать. Тогда он написал ей – я тут случайно около твоего дома, может зайду? Он был готов получить отказ, уйти, со всем своим стыдом, лоханулся, облажался, плохой-плохой Саша, и соседний дом – плохой Саша, и улица – плохой Саша, и метро – Саша, и от этого себя-Саши никуда не деться, только и вправду в канал, но вдруг телефон сделал «бввв» и он выронил его от неожиданности, так, что экран вновь разбился и за тонкой сеткой трещин уже сложно было прочитать сообщение от Алины:

«хорошо. я не беременна, поздравляю. деньги оставь себе .»

Саша не успел вздохнуть – Ксюша ответила:

«привет. ну заходи.»

Он выждал под дверью пять минут. Как дыхание входит? Да плевать, как оно входит.

Домофон заворковал как электронный голубь.

Четыре этажа были счастьем, отчаяньем, праздником, а соседи сменили дверь, и опять кошкой несёт.

Выбил зелёненький глаз старому звонку, тот коротко всхлипнул, открыла:

«хорошо. я не беременна, поздравляю. деньги оставь себе .»

Саша не успел вздохнуть – Ксюша ответила:

«привет. ну заходи.»

Он выждал под дверью пять минут. Как дыхание входит? Да плевать, как оно входит.

Домофон заворковал как электронный голубь.